Сергей Холодов
Москва преступная. От Хитровки до Черкизона
Не нужен нам берег советский…
Термин «невозвращенцы» вошел в широкий обиход уже на излете советского режима. Так в брежневские времена называли всех, кто, легально оказавшись за границей, отказывался возвращаться в СССР. Однако само явление, в отличие от термина, имеет куда более длинную историю.
Первым советским невозвращенцем можно считать сотрудника Разведывательного управления Красной Армии Андрея Павловича Смирнова. Причиной, скорее всего, стала его личная обида на Советскую власть. Дело в том, что младший брат Смирнова в начале 1920‑ых годов спутался с какой-то антисоветской организацией, был арестован и вскоре расстрелян. А мать Смирнова и его второй брат, опасаясь репрессий, тайно бежали в Бразилию. В феврале 1922 года, во время служебной командировки в Финляндию, Смирнов узнал о смерти брата и прочих несчастьях, обрушившихся на его родных. После такого известия Андрей Павлович счел невозможным продолжать работу на Советы.
Недолго думая, он отправился в финскую полицию и сдал всех известных ему советских агентов в Финляндии. Правда, это не спасло Смирнова от наказания: финны впаяли перебежчику два года тюрьмы и отправили за решетку. Кстати, это обстоятельство, возможно, и спасло Смирнову жизнь: пока он «отдыхал» в финской тюрьме, советский суд заочно приговорил его к расстрелу. Отсидев положенный срок, Смирнов тут же уехал в Бразилию к родным. Однако вскоре погиб при невыясненных обстоятельствах. По одной из версий, группа ликвидаторов ОГПУ все-таки исполнила приговор советского суда.
Операции по ликвидации
В 1920—1930‑ых годах физическое устранение сбежавших за кордон дипломатов и разведчиков – излюбленный метод советского правосудия. Для проведения такого рода операций в структуре Иностранного отдела (ИНО) ОГПУ была создана спецгруппа под руководством Якова Серебрянского и Наума Эйтингона. Работали ребята виртуозно, не оставляя следов. Вот лишь несколько ярких эпизодов.
Наум Эйтингон
В августе 1925 года в одном из кафе в немецком городе Майнц был отравлен бывший сотрудник Разведуправления Красной Армии Владимир Нестерович (Ярославский). Нестерович считается первым сотрудником советских спецслужб, кто остался за границей из-за политических разногласий с властью. Во всяком случае, сам перебежчик именно так объяснял свое нежелание вернуться в СССР после окончания служебной командировки на Балканы.
Объявив о своем решении, Нестерович уехал в Германию, наивно посчитав, что там он будет вне опасности. Однако вскоре за ним в Германию отправилась группа ликвидации. Убрать изменника решили не столько из чувства мести, сколько из-за опасений того, что Нестеровичем заинтересуются британские спецслужбы. Опасения, кстати, были не напрасны: Нестерович действительно предпринимал попытки связаться с представителями английской разведки. Но не успел – агенты ОГПУ оказались шустрее.
Такая же участь в декабре того же года постигла Игнатия Дзевалтовского, разведчика-нелегала, перебежавшего в Западную Европу.
В начале 1920‑ых годов имя Дзевалтовского, революционера с большим стажем, участника штурма Зимнего дворца, было хорошо известно в Советской России. В течение нескольких лет, с 1917 по 1924 год, Дзевалтовский неоднократно менял посты и должности, пока, наконец, его не направили на работу в Коминтерн и сразу же командировали в Вену для организации разведывательной и подрывной работы в балканских странах. Впрочем, по линии Коминтерна Дзевалтовский трудился недолго: уже в конце того же 1924 года он внезапно исчез из поля зрения своих непосредственных начальников.
А еще через какое-то время появилась информация о том, что агент Коминтерна Дзевалтовский попросил политического убежища у польских властей. Короче говоря, этнического поляка Дзевалтовского внезапно потянуло на историческую родину. Польское правительство охотно приняло невозвращенца из Советской России, тем более что Дзевалтовский сбежал к полякам, прихватив с собой кругленькую сумму коминтерновских денег.
Возмездие настигло предателя в конце 1925 года. По одной из версий, его отравила женщина-агент Иностранного отдела ОГПУ.
Несколько лет люди Серебрянского охотились за нелегальным резидентом ИНО в Голландии Вальтером Кривицким. В конце концов, 10 февраля 1941 года труп Кривицкого с дырками в черепе был обнаружен в гостиничном номере в Вашингтоне.
Вальтер Кривицкий (настоящее имя – Самуил Гершевич Гинзберг) долгое время работал нелегалом советской военной разведки в Европе. В 1937 году объявил о своем решении остаться на Западе и выдал несколько советских нелегалов, в том числе и Кима Филби, работавшего в то время под журналистским прикрытием в Испании, при штабе генерала Франко. От ареста и провала Филби тогда спасло только то, что Кривицкий не знал его имени. Поэтому сообщил англичанам лишь о том, что в Испании на Советский Союз работает молодой английский журналист. Вычислить этого журналиста британская контрразведка тогда не смогла.
Сначала Кривицкий жил во Франции под усиленной охраной полиции, затем уехал в США. Но и за океаном его настигла группа ликвидаторов.
В конце 1930‑ых спецагенты НКВД ликвидировали еще одного перебежчика – Игнатия Порецкого (настоящее имя – Натан Маркович Рейсс, оперативный псевдоним «Людвиг»). Несколько лет Порецкий, хорошо знакомый с Кривицким, жил в Европе и активно работал на советскую разведку. В 1937 году узнал о том, что фашистская Германия затевает секретные переговоры с Советским Союзом. Это известие так потрясло убежденного интернационалиста Порецкого, что тот, по его собственным словам, принял решение порвать с НКВД.
О своем решении Порецкий написал в письме своему начальству в Москву. Москва отреагировала молниеносно, и в Париж, где тогда проживал Порецкий, отправилась группа ликвидации. Правда, сразу устранить «Людвига» не удалось: видимо, почуяв неладное, тот уехал из Парижа в неизвестном направлении. Несколько месяцев люди Серебрянского охотились за ним по всей Европе. Наконец, предателя и его супругу подкараулили на одной из горных дорог в Швейцарии и расстреляли в упор.
Как завхоз пошел в разведчики
В январе 1928 года в Персию сбежал секретный агент ОГПУ Аркадий Биргер. Как и многие другие товарищи еврейской национальности, Биргер не любил свою настоящую фамилию и после революции сменил ее на Максимова.
Этот Биргер-Максимов был типичным авантюристом, коих немало развелось после октября 1917 года. В отличие от идейных большевиков, эти товарищи руководствовались только соображениями личной выгоды. Им было все равно, где и кому служить, лишь бы иметь доступ к кормушке. Известно, к примеру, что Биргер во время Гражданской войны неплохо устроился начальником хозчасти армии. За годы братоубийственной бойни завхоз Биргер наворовал столько, что был уволен с должности за растрату казенного имущества и едва не предстал перед суровым пролетарским судом.
От заслуженного наказания Биргера отмазал его соплеменник Яков Блюмкин, занимавший в то время ответственный пост в ВЧК. Прославился Блюмкин тем, что летом 1918 года убил германского посла Мирбаха, чем весьма осложнил и без того напряженную политическую ситуацию в России. Впрочем, это не помешало бывшему эсеру Блюмкину примкнуть к большевикам и быстро сделать карьеру в органах госбезопасности. Поскольку проворовавшийся авантюрист Биргер приходился Блюмкину двоюродным братом, тот пристроил его на работу в свое ведомство.
Впрочем, долго на ниве государственной безопасности Биргер не прослужил и уже в январе 1928 года сбежал сначала в Персию, а затем во Францию. ОГПУ устроило настоящую охоту за своим бывшим сотрудником. Несколько бригад специально обученных людей пытались ликвидировать перебежчика. В конце концов, это им удалось: в 1935 году Биргер при загадочных обстоятельствах упал с Эйфелевой башни. Французские полицейские поспешили квалифицировать это как несчастный случай и быстренько закрыли дело.
Что же касается Якова Блюмкина, он, несмотря на свои революционные заслуги, был расстрелян вскоре после измены своего протеже. Ему припомнили многие прошлые грешки, в том числе членство в партии эсеров и дружбу с опальным Троцким.
Москва слезам не верит
В июне 1930 года сотрудник Иностранного отдела ОГПУ Георгий Агабеков заявил, что остается в Париже. Этому решению предшествовала длинная цепочка любопытных событий.
Итак, профессиональный разведчик, заброшенный в Стамбул для выполнения специального государственного задания, Агабеков неожиданно влюбился в юную англичанку с красивым именем Изабель. Скорее всего, барышня была Агабекову искусно подставлена англичанами: те большие мастера на такие штуки. Агабеков забыл и о своем специальном задании, и обо всем на свете. Единственное, чего он хотел, – быть рядом с красавицей Изабель. Но это было возможно только в случае официальной женитьбы и переезда в Англию. И Агабеков, недолго думая, отправился к военному атташе британского посольства с просьбой предоставить ему политическое убежище.
Англичане отреагировали не сразу. Несколько месяцев Агабекова мурыжили неопределенными ответами и туманными обещаниями. Тем временем Изабель, из-за которой Агабеков потерял рассудок, уехала в Париж. Узнав об этом, Агабеков отправился вслед за своей возлюбленной. В Париже он открыто заявил о своем нежелании работать на ОГПУ. А через год сначала в Нью-Йорке, а потом в Берлине вышла его книга «ОГПУ: русский секретный террор», в которой Агабеков описал свою деятельность в качестве секретного сотрудника ОГПУ в Средней Азии и на Ближнем Востоке. А надо сказать, что работал там Агабеков виртуозно. На его счету вербовки нескольких крупных представителей русской эмиграции, установление контактов с правящими кругами разных стран, организация всякого рода диверсий, провокаций и прочих специальных мероприятий, без которых в те годы была немыслима работа разведчика за рубежом.
Все это Агабеков подробно описал в своей книжке. В результате в одном только Иране по подозрению в связях с ОГПУ было арестовано более 400 человек. Деятельность советской разведки в этой стране оказалась парализованной, а отношения между СССР и Ираном резко испортились.
В Москве, естественно, не обрадовались откровениям Агабекова. Предателя решено было ликвидировать. Тем более что изданием скандальной книги Агабеков не ограничился. В начале 1930‑ых он перебрался в Брюссель и установил контакты со спецслужбами почти всех европейских стран, намереваясь зарабатывать деньги консалтинговыми, выражаясь современным языком, услугами. Доподлинно известно, что на приманку Агабекова клюнули спецслужбы Бельгии, Англии, Франции, Голландии, Болгарии, Румынии и Германии. Всем хотелось разузнать побольше конфиденциальных сведений о работе ОГПУ за границей, ибо на тот момент советская разведка, несмотря на молодость, уже успела снискать себе славу одной из самых эффективных спецслужб мира.
В общем, этому безобразию было решено положить конец, и на ликвидацию Агабекова отправилась бригада специально обученных людей. Однако устранить Агабекова удалось не сразу. Несколько лет агенты ОГПУ охотились за ним по всей Европе. А в сентябре 1936 года Агабеков… объявился сам. И не просто объявился, но и отправил в Москву письмо, в котором выражал раскаяние и предлагал свои услуги, дабы загладить вину перед Родиной. Впрочем, Москва слезам Агабекова не поверила. В 1938 году очередная бригада агентов НКВД выследила Агабекова в Париже и отправила на тот свет.
Так закончилась карьера одного из самых загадочных персонажей в истории отечественных спецслужб, человека, в деятельности которого тесно переплелись высочайший профессионализм разведчика и авантюризм предприимчивого и падкого на деньги коммерсанта. Кстати говоря, отец нашего героя еще в дореволюционные времена сколотил неплохое состояние на контрабанде опия.
Обиделся на Сталина
18 июля 1937 года на Запад ушел временный поверенный в делах СССР в Афинах Александр Бармин. Забегая вперед, отметим, что в отличие от вышеупомянутых невозвращенцев, Бармина не постигла суровая кара советского правосудия: он прожил долгую жизнь и скончался своей смертью в весьма почтенном возрасте.
Итак, в июле 1937‑го советский дипломат в Греции Александр Бармин тайно пробрался в посольство Франции и попросил политического убежища. Случилось это после того, как из Москвы пришел приказ срочно вернуться в СССР. Бармин прекрасно понимал, что на родине его ждет, как минимум, арест. Перспектива оказаться в подвалах Лубянки Бармина не обрадовала, и он предпочел остаться на Западе.
Оказавшись в Париже, Бармин громогласно заявил, что не разделяет политику Сталина и считает его ренегатом. Подобные заявления в те годы делали многие большевики первой волны. Оно и понятно: пока они были на вершине власти, все было хорошо и правильно, в точном соответствии с марксистским учением. Но как только маховик террора, запущенный ими в 1918 году, докатился и до них самих, пламенные ленинцы стали громко возмущаться и обвинять во всем ренегата Сталина.
Вот и Бармин из числа этих обиженных. Его жизнь – типичный пример того, как предприимчивые граждане в революционные годы делали блестящую карьеру. Отец Бармина, немец по происхождению, был учителем, мать, по национальности украинка, – простой крестьянкой. После крушения Российской империи, когда любимым цветом молодежи стал красный, Бармин, как и многие его сверстники, всерьез увлекся социалистическими учениями и активно штудировал труды Маркса. В ноябре 1918‑го добровольно вступил в Красную Армию и участвовал в боях против петлюровцев.
В начале 1919 года его назначили комиссаром батальона, потом председателем районного революционного трибунала, после чего отправили на курсы красных командиров, а в октябре 1920 года – в военную академию. Попутно Бармин посещал вечерние дипломатические курсы Наркомата иностранных дел (НКИД) и Наркомата внешней торговли (НКВТ), после окончания которых получил назначение на должность второго секретаря советского полпредства в Латвии.
Проработав на дипломатическом поприще примерно год, Бармин возвращается в Москву и после проверки направляется снова на военную службу – в штаб Красной Армии. Поскольку к тому времени Бармин уже владел пятью языками, в том числе фарси, его приняли в Разведывательное управление РККА и отправили в Персию.
Однако уже в феврале 1929 года Бармин снова радикально меняет профиль деятельности и становится торговым представителем СССР сначала в Париже, а затем и в других европейских городах. И, наконец, в 1936 году следует назначение на дипломатическую работу в Грецию, где Бармин работает генеральным консулом, а затем временным поверенным.
Говорили, что своей стремительной карьере на различных поприщах Бармин был обязан Троцкому. Во всяком случае, известно, что еще со времен Гражданской войны их связывали тесные отношения. Неслучайно, когда в 1937 году, после своего бегства на Запад, Бармин оказался в Париже, он начал судорожно искать контакты со своим недавним покровителем, в частности пытался установить связь с сыном Троцкого Седовым.
В Париже Бармин прожил несколько лет. Когда началась Вторая мировая война, Бармин переехал за океан и даже устроился на работу в Управление стратегических служб США (предтеча ЦРУ) в качестве советника по делам СССР. К тому времени Бармин заделался таким рьяным антисоветчиком, что это вызывало удивление даже его непосредственных начальников. В конце концов, его уволили из американской разведки за… откровенно антисоветские взгляды – случай поистине небывалый в истории спецслужб!
Всю оставшуюся жизнь Бармин провел в США, где неплохо подвизался то на ниве журналистики, то в качестве советника в Информационном агентстве США. Умер Александр Бармин в 1987 году в возрасте 88 лет.
Милицейский дом
«Наша служба и опасна, и трудна, и, на первый взгляд, как будто не видна», поется в известной песне о милиции советской поры. Чтобы служба солдат правопорядка стала видна простым гражданам, ради спокойствия которых, собственно, и рискуют жизнями люди в погонах, в 1970‑е годы был создан музей МВД.
История Центрального Музея МВД России начинается с постановления от 16 июня 1970 года за подписью министра внутренних дел СССР Николая Щёлокова. То было время, когда над имиджем советской милиции работали лучшие творческие и научные силы страны. О милиции снимали фильмы и сочиняли книги, слагали песни и писали картины. Всесильный министр внутренних дел сам был большим ценителем и знатоком искусства, водил дружбу со многими известными деятелями культуры того времени. Наверное, поэтому имидж получился весьма привлекательным. Насмотревшись на киношного Анискина и начитавшись книг о майоре Пронине, народ охотно шел на работу в милицию, дабы вести незримый бой с теми, кто «честно жить не хочет».
В музее МВД России
Создание музея МВД – акция из той же серии. Правда, между принятием соответствующего постановления и открытием музея прошло больше одиннадцати лет. Зато результат превзошел ожидания: за эти годы была собрана уникальная экспозиция, а сам музей стал образцом для создания аналогичных учреждений по всей стране. Сегодня коллекция Центрального музея МВД насчитывает более 80 тысяч экспонатов. Это – личные вещи и форма сотрудников органов внутренних дел России и зарубежных государств, огнестрельное и холодное оружие, спецтехника, фотографии, документы, награды, боевые знамена и многое другое.
Место для музея выбрано неслучайно. Когда-то в этом здании на Селезневке располагалась Сущевская полицейская часть. Огромное трехэтажное здание с каланчой спроектировал архитектор Михаил Быковский в середине XIX века специально для нужд московской полиции. Его так и называли: полицейский дом. Помимо служебных кабинетов и административных помещений, в доме были предусмотрены пожарный пост, телеграф, помещения для арестантов, а также квартиры для чинов полиции. А на заднем дворе оборудовали специальное место для сжигания запрещенной в России литературы. Последней книжкой, сожженной в Сущевской полицейской части в 1888 году, стали «Трущобные люди» Владимира Гиляровского.
Новая служба и новое слово
За точку отсчета при создании музейной экспозиции взят 1718 год. Именно тогда указом Петра I в Петербурге была учреждена должность генерал-полицмейстера, стоявшего во главе полиции и обязанного надзирать за общественным порядком в столице. Так в структуре органов государственной власти появилась новая служба, а в русском языке – новое слово (от немецкого Polizei). Спустя четыре года полиция появилась в Москве. А затем нововведение распространилось на все империю.
Постепенно сложилась четкая система организации полицейской службы. Территория всех губернских городов страны делилась на несколько частей. В Москве, например, в середине позапрошлого века их было два десятка. Во главе каждой части стоял частный пристав. Часть, в свою очередь, делилась на кварталы во главе с квартальными надзирателями. А кварталы состояли из околотков. Согласно существовавшим в то время правилам, околоточный надзиратель (аналог современного участкового инспектора) был обязан знать всех жителей своего околотка, следить за порядком и помогать сыскной полиции раскрывать преступления. В своем подчинении околоточный надзиратель имел городовых полицейских и дворников, которые обязаны были, помимо поддержания чистоты на вверенной им территории, регулярно информировать полицию о замеченных правонарушениях и подозрительных лицах.
Такой порядок с незначительными изменениями просуществовал вплоть до 1917 года и оказался весьма эффективным. А российская сыскная полиция в начале XX века вообще считалась одной из лучших в мире. Это признавали даже гордые британцы. Неслучайно, когда начальник уголовного сыска империи Аркадий Кошко оказался после революции в эмиграции, англичане, узнав об этом, тут же предложили ему приличную должность в Скотланд-Ярде. Патриот своей страны, Аркадий Францевич предложение не принял…
Кстати говоря, русские сыщики были впереди планеты всей и по части внедрения всяких полицейских новшеств. Например, в деле использования для сыскной работы собак. Первые собаки на службе в полиции появились в Санкт-Петербурге в 1906 году. Спустя три года было создано первое кинологическое подразделение. А самой результативной собакой отечественной кинологической службы считается доберман-пинчер по кличке Треф. За десять лет службы в московской полиции Треф сумел раскрыть полторы тысячи преступлений.
Было это сто лет назад. Впрочем, и в наше время, несмотря на достижения научно-технического прогресса, без четвероногих друзей не обойтись: ежегодно собаки помогают раскрывать в среднем двадцать тысяч преступлений, в основном, связанных с наркотиками и контрабандой.
