Сергей Гончаров
Бесплатно
Первые люди
Я припарковал серебристый «Ниссан» на вертикальной парковке возле здания, куда недавно устроился работать мой друг. Утром здесь припарковаться невозможно. Днем это сделать тяжелее, чем прогнать по Красной площади стадо коров. Вечером же каждое первое машиноместо свободно.
Название известной международной корпорации, под окнами которой я остановился, называть не стоит. Все в нашей стране, от Калининграда до Сахалина, хоть раз, но пользовались ее продуктами.
Выбрался из машины размяться, заодно и позвонить, сообщить, что приехал. На улице середина мая, легкий ветерок приятно и тепло подул в лицо. Нашел в телефонной книге имя Давид. Нажал вызов.
– Привет. Приехал? – в голосе друга чувствовалась странная, неестественная для него, настороженность. – Тогда подожди пару минут, я за тобой спущусь. Покажу кое‑чего.
– В смысле спущусь, кое‑чего покажу?! Нам еще ехать через половину Москвы! – с этим человеком знаком с детства. В отношении него лучше сразу поднимать панику, даже если он ничего не натворил. Потом может быть поздно.
– Успеем, – слишком спокойно ответил Давид и положил трубку.
Я почесал голову и задумчиво поглядел на аппарат, будто он мог рассказать о странном поведении друга. Теряясь в догадках, направился к проходной. Внутрь заходить не стал, да меня бы и не пропустили. Седовласый старик в зарешеченной стеклянной будке вяло на меня посмотрел и вновь вернулся к разгадыванию сканворда. Я остановился у выхода, свежим воздухом подышать, о вечном подумать, как некоторые называют безделье.
Моя машина на парковке смотрелась покинутой и одинокой, словно игрушка, брошенная повзрослевшими детьми. Закатное солнце отражалось от стекол соседних домов, от проезжавших автомобилей. Слепило. Посмотрел на чистое, редкое для Москвы, голубое небо. Если бы люди умели летать, то махнул бы крыльями и унесся в эту манящую высь! Летел бы над Москвой, смотрел на суетившихся в пятничный вечер людей…
– Ау! – потряс друг за плечо. – Замечтался?
Посмотрел на Давида. Взлохмаченный, с вечно красным, как у последнего пьяницы, носом. Каждые три секунды поправляет очки в тонкой оправе. На распахнутом белом халате нет двух пуговиц. Под правой мышкой дырка. Бейджик «Лаборант» из горизонтального положения умудрился переместиться в вертикальное.
– Что случилось? – присмотрелся к другу. Блестевшие глаза и слегка подергивавшийся уголок рта выдавали его, как хвост из‑за дивана – кошку.
– Пойдем, – он взял меня под руку и потащил ко входу в здание.
– Да подожди ты, – попытался высвободиться, но Давид держал крепко.
– С тобой? – седовласый охранник поднял взгляд от сканворда.
– Со мной, – друг приложил к желтому кружочку пластиковую карту, стрелка турникета замигала зеленым. По его пропуску прошел и я.
Миновали светлый и просторный холл, где стояло с десяток диванчиков.
– Что произошло? – мы вошли в серебристый лифт с зеркалом на задней стене.
– По‑моему тебе лучше посмотреть, – он нажал кнопку третьего этажа.
Двери мягко и бесшумно закрылись. Кабина беззвучно и едва ощутимо тронулась вверх.
– Не боишься, что опоздаем?
– Не боюсь, – отмахнулся Давид. – Мы мигом.
– Как знаешь, – пожал я плечами. – Только странно ты себя как‑то ведешь. Думаешь, меня здесь всерьез что‑то заинтересует?
Друг не ответил. Несколько секунд мы проехали в тишине. Серебристые двери тихо раскрылись. Нас встретил мрачный, полутемный коридор с крашенными в салатовый цвет стенами.
– Сюда, – направился влево от лифта Давид.
Попалось несколько деревянных дверей, от одной из них слабо пахло краской. Лифт за спиной бесшумно закрылся, стало еще темней.
– Невеселое какое‑то место, – честно признался я.
Вдали виднелось еще несколько дверей, затем коридор поворачивал. Тишина стояла оглушающая, будто вокруг могила, а не Москва.
– А здесь ничего веселого и не должно быть, – бросил Давид через плечо. – Здесь долгосрочные эксперименты проводят, помнишь, рассказывал?
– Помню, – соврал я.
Мы дошли к следующей двери. Друг нажал на золотистую ручку и зашарил по стене в поисках выключателя. Я остановился у него за спиной и терпеливо дожидался. Наконец, под потолком мигнула люминесцентная лампа, а уже через секунду она осветила неживым, голубым светом квадратную комнату без окон. Центральным предметом была огромная кастрюля диаметром около двух метров и высотой полтора. Из нее слышался многоголосый писк. Лишь подойдя ближе, увидел, что это огромный миксер, накрытый стеклянной крышкой. В нем находилось несколько сотен крыс. Некоторые дрались, другие спали на огромных, блестящих в голубом свете ножах. Большинство же попросту носились от стенки к стенке, сталкивались и кусались. Заметил несколько истерзанных и разорванных трупиков. Две белых крысы дрались за кусок мяса, судя по всему, лапку сородича. В центре, на высоте метра от пола, подвешена небольшая деревянная площадка, по размеру как раз для одной крысы. На ней лежали три кусочка копченой колбасы.
– И в чем… прикол? – посмотрел я на друга.
– Прикол… – как эхо повторил Давид. Он нагнулся над огромным миксером и с интересом посмотрел внутрь. – Прикол в том, что я об этом эксперименте узнал несколько дней назад. Естественно, подумал, что это полнейший… – на секунду глянул на меня. – Идиотизм, в общем. Понял, в чем он состоит?
– Нет, – я еще раз заглянул в огромный миксер. Две белых крысы уже не дрались. Одна из них конвульсивно дергалась, а вторая вгрызлась ей в живот.
– Значит, – Давид подошел к небольшому пластиковому щитку с динамиком на стене и постучал по нему костяшками пальцев. – Через каждые двадцать минут отсюда на русском, а затем на английском раздается: «Запрыгни наверх, убей остальных». Та крыса, которая сумеет забраться на площадку, включает миксер. Естественно, в живых остается лишь она.
– И? – я еще не понимал, к чему он клонит.
– Это лишь первая стадия эксперимента, – удрученно вздохнул и добавил. – К остальным у меня нет допуска.
– И зачем ты мне это показал? – начало раздражать, что из‑за чьего‑то странного и непонятного опыта мы можем опоздать.
– А вот теперь включи воображение, – Давид подошел к двери и взялся за ручку. – Не могли ли и над людьми когда‑то поставить такой эксперимент? Например, высокоразвитая раса сделала нас по своему подобию, отобрала подобным образом самых… живучих и отправила на Землю! – он посмотрел мне в глаза, видимо рассчитывал увидеть в них понимание. – Ладно, пойдем. Вижу по недовольной физиомордии, что тебе все равно.
– Да мне не все равно, – я вышел в коридор. – Просто ты вечно витаешь в облаках, а того, что под носом, как всегда, не видишь.
Давид молча выключил свет и закрыл дверь. Приглушенный мужской голос произнес: «Запрыгни наверх, убей остальных. Jump up, kill others».
Послесловие автора:
Рассказ «Первые люди» опубликован в журнале «Юность». Входит в авторский сборник «Ядерная зима», который можно найти на ЛитРес:
https://www.litres.ru/42160735/?lfrom=174660427
Никогда не любил
Егор слушал тишину из телефонной трубки. Так было уже много раз, и он к этому привык. Очередная девушка на том конце линии услышала: «Нам не стоит больше видеться». После могло произойти что угодно. Начиная от швыряния телефона о землю и заканчивая душераздирающими истериками.
– Хорошо, – донёсся равнодушный голос. – Прощай.
– Прощай, – ответил Егор и связь оборвалась.
Он бросил мобильник на пассажирское сиденье. Вытащил ключ из замка зажигания и покинул автомобиль.
Июнь выдался тёплым. Каждое утро приходилось бороться с соблазном надеть шорты. Но менеджеру супермаркета «Схватишка» такой вид одежды стал бы непростителен. Приходилось носить исключительно брюки, туфли и белые рубашки. Егор закрыл серебристый «Хёндай» и оглядел парковку супермаркета. Сегодня он приехал последним. Машины директрисы и коллег уже нагревались под солнцем.
Неподалёку находилась станция метро «Савёловская». Людской поток тёк ко входу в подземку и от него. Вообще Егор жил в «Трёх сёстрах» на «Тимирязевской», и на работу мог без проблем добираться на метро или троллейбусе. Но в последнее время он настолько привык повсюду ездить на автомобиле, что от одного воспоминания о дискомфорте в общественном транспорте приходил в ужас.
Егор посмотрелся в заднее, тонированное стекло своей машины. Возле левого уголка губ шелушилась кожа, видно мыло плохое купил. Поскрёб ногтем. Лишь после этого отправился на работу.
Вечером, после напряжённого рабочего дня, Егор отправился в фитнес‑клуб, куда наведывался по вторникам, четвергам и субботам. Но по дороге передумал и поехал в бассейн. Плавание успокаивало, вселяло уверенности. Он, как и любой деревенский житель, чувствовал себя в воде, как рыба. Не пропали даром детские игры «кто быстрее реку переплывёт». Но в этот раз он осилил всего две дистанции и вышел. Что‑то сидело внутри, не давало вернуться к обычному и безмятежному существованию. Егор сходил в душ и отправился домой. По дороге попытался отвлечься на радио. Тем более там, словно на заказ, играла уже его третья любимая песня.
Вспомнил о важном событии он, как всегда, неожиданно. Попросту смотрел на светофор, ожидал зелёного сигнала, когда понял, что у отца на следующей неделе день рождения. И плохая новость состояла в том, что придётся лететь домой. Всё‑таки пятьдесят исполнялось.
Последний раз Егор ездил на малую родину три года назад, на похороны матери, скончавшейся от инсульта. Тогда он прилетел на один день. Выпил водки с мрачным, как сто туч, отцом; принял утешения от рыдавших, как профессиональные плакальщицы, подруг покойной. Прикоснуться к побледневшей матери в гробу не смог, но ком земли на крышку кинул. Когда закапывали могилу, Егор меланхолично подумал, что навсегда прощается с человеком, подарившим ему этот мир. Тогда он выпил ещё стопку водки и прямо с кладбища уехал в аэропорт, где сел на ближайший рейс. Уже через несколько часов он вернулся к столичной жизни, где его не касались смерть и деревенская нищета, а самой большой проблемой было: «чем занять вечер».
До смерти матери, Егор ещё изредка звонил родителям. За три года после её кончины, он созванивался с отцом лишь на дни рождения. И всегда общение занимало не больше минуты.
Требовался подарок. Проезжая по Новоарбатскому мосту Егор придумал, что надо преподнести – электронную сигарету.
Отец к курению относился с трепетом и восхищением. Всю жизнь выращивал табак, сушил, измельчал, забивал трубку. И ничего не хотел и слышать о том, что это вредно. В последний раз, когда они созванивались, папа сильно кашлял. Егор попробовал упомянуть, что времена изменились и курение теперь не в моде, но отец перебил, сказав, что мода для тех, кто не умеет думать своей головой. На том разговор и закончился.
Следующим утром Егор добавил в кружку с кофе пятьдесят грамм коньяка и отправился к компьютеру – заказывать билеты. Боялся, что на самолёт уже не осталось и придётся ехать в поезде. А этого бы он не перенёс. После приобретения машины он быстро привык к комфорту и быстроте. А поезд не располагал первым свойством и совершенно не отвечал второму критерию. Но страхи оказались необоснованны. Билеты были в наличии. Егор несколько минут размышлял, насколько отправиться домой. В итоге решил, что суток, проведённых с отцом, будет вполне достаточно.
Заказать электронную сигарету оказалось проще простого. Интернет‑магазинов с таким товаром больше, чем приезжих в столице. Оплата при получении, вызов курьера куда угодно и во сколько угодно. Выбрал модель, добавил к ней десяток картриджей. Сходил к комоду и пересчитал наличность в одном из ящичков. Хватало и даже чуть‑чуть оставалось. Заказал доставку на восемь вечера. После душа отправился на работу.
Отпроситься на два дня посреди следующей недели проблем не составило. На выходных Егор колесил по столице, ходил по ночным заведениям и почти не спал. На бензин ушло целое состояние, но такие мелочи его не волновали. Он привык тратить деньги на одноразовую любовь в туалете ночного клуба, на квартиру с необоснованно завышенной ценой, на понравившиеся шмотки, на питание вне стен дома. И на многое‑многое другое, что в список необходимых вещей не входит и во всей России называется «роскошью».
Друзьями в Москве он так и не обзавёлся. По его мнению, в столице не могло быть друзей или подруг. Конечно, были случайные собутыльники, были и подружки, с которыми он начинал строить отношения. Но первые так и остались собутыльниками, а вторые подружками. Первым ничего кроме компании не нужно, а вторым наоборот хотелось всего и сразу.
Очень быстро Егор воздвиг невидимую стену между всеми людьми и собой. И скоро понял: ему это нравится. Проще заплатить и приобрести, нежели прилагать усилия и созидать. Егору оказалось очень комфортно за стеной. Высунулся, купил общение или секс, и вновь спрятался.
В понедельник утром на работе произошёл большой скандал. В детском питании обнаружилась просрочка. Да и мамаша попалась донельзя скандальная. Её даже не успокоило, что ей отдали два детских питания бесплатно, а точнее за счёт продавца, не уследившего за сроком годности. Дамочка продолжала кричать и грозить всем, что в голову приходило, начиная от Роспотребнадзора и заканчивая звонком лично президенту. И вот этот конфликт Егору и пришлось решать.
Вторник был обычным рабочим днём. Вечером Егор съездил на фитнес, сделал маникюр, постоял из‑за двух круглых ослов в пробке. И к одиннадцати вечера приехал домой. Сон, как назло, не шёл. В итоге всю ночь ворочался с боку на бок. Утром, наскоро собравшись, чуть не забыл подарок. Несколько минут раздумывал, ехать на своей машине, или вызвать такси. Склонился к последнему варианту.
Рейс задержали всего на десять минут. Полёт Егор и не заметил. Уснул, когда самолёт ещё выезжал на взлётную полосу, а проснулся, когда за плечо потрясла стюардесса. До этого дня Егор не верил, что возможно проспать взлёт и в особенности посадку. Оказалось, что возможно всё.
В Ростове, как всегда, жарко, душно и пыльно. Прямо в аэропорту Егор взял такси. Сумма до села Самарского, названная таксистом, вполне могла конкурировать с московскими цифрами. У Егора даже появилось желание из принципа проехать на общественном транспорте. Но в следующий миг он передумал. Тащиться на пыльных маршрутках он был не готов. Таксист оказался на редкость болтлив. Он даже радио не включал. Беспрестанно кого‑то ругал. То президента, то премьера, то американцев, то европейцев, то мэра Ростова. Потом перешёл на личности поскромнее, типа Петьки, конкурента, и жены‑шалавы. Все ему мешали жить. Когда проезжали по Советской, Егор попросил остановить у алкомаркета, где купил несколько литров водки. Решил, пусть лучше останется, чем не хватит.
Ростов был неприятен. В основном из‑за воспоминаний, связанных с ним. Кем здесь был Егор? Неприметной сошкой. Вначале студентом колледжа, затем продавцом в магазине электрики. Он даже призадумался, а как бы сложилась жизнь, не решись он тогда на переезд в Москву? А ведь его отговаривали. Рассказывали различные страсти, что там чуть ли не люди с пёсьими головами живут.
Ближе к Самарскому водитель неожиданно замолк. Может оттого, что выговорился, но скорее потому, что Егор ни пол кивком не отвечал ему. Такси остановилось возле маленького дома, с низким жёлтым забором. В соседских домах прибавилось этажей, разрослись деревья на их участках. Свиньями больше не воняло, видимо сосед напротив прекратил их разводить. На дороге стало больше щебня и меньше глины. Но в отчем доме не изменилось ровным счётом ничего. Даже куст, который при маминой жизни нависал над дорожкой, по‑прежнему загораживал проход. Егор так и не запомнил, как называлось это растение, но маме нравилось, как оно цвело. Для кого теперь оно росло – непонятно, ведь Егору с отцом всегда приходилось пригибаться чтобы пройти.
Замок на калитке оказался закрыт. Не то, чтобы Егор не мог перелезть через преграду чуть выше пояса, просто впервые пожалел, что приехал без предупреждения. Ведь отца‑то могло и не быть. Третье июля, среда. Хоть школа и не работала, отец, как ответственный учитель труда, мог что‑нибудь там ремонтировать. Мог и поехать куда‑нибудь. Хотя второе на него не похоже.
Егор поставил пакет с водкой и сумку с вещами во двор. С лёгкостью перемахнул через калитку. В памяти всплыли воспоминания, как стоял перед этой же калиткой, а она казалась огромной. И желтее она тогда была. Взял сумку, водку, «поклонился» цветущему кусту и оказался в крохотном дворике между гаражом и домом, где летом стоял пластиковый стол, и вся семья завтракала. На сердце защемило от воспоминаний. Много воды с тех пор утекло.
Стол, кстати, был на месте. И три пластиковых стула стояли. Мама летом всегда держала наготове уличную кухню. Всегда приговаривала: «А вдруг сын приедет, а у меня и присесть некуда».
Егор взялся за ручку двери, совершенно не рассчитывая, что она откроется. Он уже придумал, как поступит. Пакет и сумку спрячет в сарае за домом, а сам возьмёт бутылку водки и пойдёт в школу, к отцу.
Но ручка нажалась и дверь открылась. Егор на несколько секунд замер, а потом сделал решительный шаг в тёмные сени. На полу лежала полосатая дорожка. В углу стояла полочка для обуви, а напротив старый холодильник в роли тумбочки. Егор сбросил туфли и ступил на скрипнувший пол. Всё, настолько родное и знакомое, словно и не пролетело десяти лет. На мгновение даже показалось, что вот‑вот выйдет мама с тазиком, вылить помои.
Но маму из этого дома три года назад выносили вперёд ногами.
Егор тихонько закрыл дверь и, словно вор, прокрался ко входу в дом. Моментально вспомнились давно утраченные знания, куда надо наступать, чтобы половицы не скрипели. Губы непроизвольно растянулись в улыбке. Дверь в дом всегда открывалась тихо. Открылась бесшумно и в этот раз. На уровне головы висела «музыка ветра». Когда‑то мама прочитала, что она не пропускает негативную энергию. Правда это или нет, неизвестно, а вот о приходе чужого эта многоголосо дзинькающая штуковина сообщала всегда. И свои научились пригибаться. Это прямо ритуал семейный – «поклонись» кусту, «поклонись» дому.
Егор тихонько закрыл дверь и прислушался. Ни звука. В коридоре, через который требовалось пройти, всегда росли цветы. Некоторые из них разлаписты, и под них тоже приходилось подныривать. Мама их очень любила, разбиралась и тщательно ухаживала. Но мама умерла три года назад, а отец всю жизнь к цветам относился прохладно. И вновь у Егора возникло чувство, что вот‑вот появится мать и строго, но при этом с трудом скрывая радость, спросит: «А чего это ты, сына, крадёшься?!». В дальнем от входа углу коридора стоял отопительный котёл. Егор «поклонился» разлапистому растению, которое помнил с детства, внимательно посмотрел на котёл, словно тот мог быть включен. По привычке принюхался. Зимой в коридоре всегда воняло газом. Не сильно, но вполне ощутимо. Из дома донесся надрывный сухой кашель.
Отца Егор обнаружил на кухне. Александр Витальевич пил чай и читал газету. Когда заметил сына, то несколько секунд на него смотрел, а затем поднялся и протянул крепкую, мозолистую руку. Егор почувствовал, как его ладонь утонула в лапищах отца.
– С днём рождения… папа, – Егор выдавил улыбку.
У отца заблестели глаза.
– Здравствуй, сынок, – полушёпотом произнёс он.
Они несколько мгновений смотрели друг другу в глаза. Егор видел, что отец за последние несколько лет постарел. Он по‑прежнему оставался коренастым и сильным мужчиной. Только смерть любимой женщины и игнорирование сына не прошли для него бесследно. В уголках глаз появились морщины. Всегда гладковыбритые щёки стали дряблыми. И седины приумножилось в чёрных волосах.
– Я тебе тут кое‑чего прикупил… – и Егор неожиданно для себя протянул отцу пакет с водкой. Бутылки внутри звякнули. – Ой… – он убрал пакет за спину и вместо него протянул сумку со сменными вещами, где действительно находился и подарок. – Ой… – повторил сын и убрал обе руки за спину. Чувствуя себя полным кретином, он присел на стул. Пакет и сумку поставил у ног. – Вот, в общем, – покопался в вещах и вынул коробку с электронной сигаретой. – Ленточку не привязывал, прости… Думаю, она тебе на фиг не нужна.
Отец надрывно закашлялся. Затем, лишь мельком глянув на чёрную коробочку, указал пальцем на пакет.
– Давай доставай, что у тебя там звенит!
* * *
Через час отец с сыном сидели за накрытым столом во дворе. На тарелках дымилась варёная картошка, в пиале стояли маринованные грибы, а на тарелке выложены корнишоны. Картошку варил Егор. Отец не умел и не любил готовить. И, собственно говоря, после смерти жены, не делал этого. Пока Егор возился на кухне, он сбегал в магазин за огурцами и грибами, а ещё притащил торт‑мороженное. Но его на стол решили не выставлять. На улице душно, быстро растает. Водка оказалась хорошей и две рюмки прошли незамеченными.
После очередного приступа кашля у отца, сын вновь пододвинул к нему чёрную коробку.
– Пап, глянь. Это тебе на день рождения. Подарок.
Александр Витальевич посмотрел на коробку. Взял её в руки и повертел.
– Сигарета, – сказал он. – Как её? Электрическая?
– Электронная, – поправил сын.
– Ты же знаешь моё отношение…
– Я помню, – Егор взял бутылку и начал наливать по рюмкам. – Хороший табак – свой табак.
– Я с восемьдесят третьего года, как пришёл с армии, курю трубки. И ни разу не закурил… – он покраснел и надрывно закашлялся.
Егор смотрел, как отца скручивали и выворачивали лёгочные спазмы, а сам думал, что ему не электронную сигарету надо было покупать, а книгу Аллена Карра. Но вряд ли папа её прочтёт. Он из тех, кого называют убеждёнными курильщиками.
– И ни разу, – продолжил отец прокашлявшись. – Не закурил сигарет. Тем более сейчас, когда в них добавляют столько химии.
– Это другая, – обречённо сказал Егор. Он уже понял, что с подарком прогадал, настолько же, насколько прогадали Наполеон с Гитлером. – В этой нет никаких примесей. Только никотин. А вообще бы тебе надо бросать. Очень нездоровый кашель…
– Я попробую. Спасибо, – Александр Витальевич взял подарок сына и отложил на угол стола.
Егор по опыту знал, что это действие означало: «Спасибо, что позаботился, но ты купил ненужную мне ерунду».
– Давай выпьем, – поднял он рюмку.
Выпили за приезд. Закусили и сразу повторили. Потом отец сходил за табаком, трубкой и, развалившись в пластиковом стуле, закурил. После первой же затяжки он раскашлялся.
– Вот поэтому я и купил тебе эту сигарету. В ней яда меньше. Видишь же, что тебя кашель душит. Не просто так ведь он.
Отец промолчал. Сделал вид, что не услышал. Как и все курильщики, делают вид, что не своё здоровье портят.
– Ты насколько приехал? Успеем крышу на гараже сделать? – указал он на строение из белого кирпича. – А то этой весной уже в некоторых местах текла. Да и на доме кое‑где не мешало бы подлатать.
Егор замялся. Он знал, что папа любил с ним работать. Мог и про обед забыть, и про то, что на улице уже ночь и спать пора.
– Я завтра улетаю. В шестнадцать двадцать.
Отец глубоко затянулся, да так и остался сидеть. Через несколько мгновений выдохнул ядовитый дым. А после закашлялся.
– Давай выпьем что ли, – удручённо произнёс Александр Витальевич.
Егор налил водку по рюмкам. Наколол огурец на вилку. Выпили молча.
– Мне в доме как‑то странно, – начал Егор через несколько минут, только чтобы не молчать. – Такое чувство, что вот‑вот мама выйдет. Вся обстановка такая, как и три года назад, когда она ещё живая была… Кажется, что даже если в шкаф заглянуть, то и там её вещи висят…
– Висят, – кивнул папа. Он отстранённо смотрел на дверь в сени.
– Ты хочешь сказать, что не выкинул их?! – Егор поглядел на него так, будто тот объявил, что три года назад похоронили манекен.
– Я ничего не выкинул и не собираюсь, – сказал, как отрезал, отец. – Я, наоборот, поддерживаю память о ней. Мне было приятно приходить в этот дом, когда здесь была она. Поэтому и стараюсь поддержать иллюзию, что она здесь до сих пор.
– И я любил маму, – вкрадчиво начал Егор, теперь понимая, «откуда ветер дует». – Но жизнь‑то не стоит на месте. Тебе бы другую женщину найти. Ведь мужчина ещё в полном…
Отец настолько выразительно посмотрел на сына, что тот мгновенно умолк.
– Говоришь, любил? – покивал он. – Женщину, другую, говоришь, найти? – отец выделил слово «другую».
– Да, – не очень уверенно произнёс Егор. – Я советую найти другую женщину. На маме свет клином не сошёлся и жизнь продолжается. Ты мог бы ещё…
– Ты никогда не любил, – Александр Витальевич затуманенным взором посмотрел на сына. – Если бы ты когда‑нибудь, кого‑нибудь любил, то не смог бы найти ему замену. Это всё равно, что… всё равно, что найти замену… – он попытался подобрать слова и не смог. – А‑а‑а, – махнул рукой.
Встал и ушёл к калитке. По пути «поклонился» цветущему кусту. А Егор налил себе водки и выпил. Скривился, но из принципа не закусил. Сразу налил вторую рюмку, хотел и её влить внутрь, но решил повременить.
Через несколько минут потянуло тяжёлым махорочным дымом. Раздался кашель отца. Он, по всей видимости, курил, облокотившись на ворота.
Егор выпил водку, но на этот раз закусил. Откинулся на спинку стула и посмотрел в голубое небо.
Внезапно стало тоскливо. То ли водка взяла своё, то ли слова отца зацепили. Как это «никогда не любил»? А он любил? Или сохранение дома в том виде, в каком он был и при матери и есть любовь?
Егор хмыкнул. Хорошенькая любовь, если тебя «не отпускает» мёртвый человек. Что ты ему уже можешь дать? Что он тебе?
Налил ещё водки. Посмотрел на бутылку, а затем неожиданно для себя сделал из горлышка несколько больших глотков. Гортань обожгло. Затошнило. Съел сразу три огурца. Рвотные позывы немного поутихли.
Егор посмотрел на расплывавшуюся дверь в сени. Подумал, что давно так не напивался. Тем более водкой. Самое плохое, что он пил за последние несколько лет, это какой‑то дешёвый джин.
Егор вспомнил, как напился в первый раз и мать наутро вместо того, чтобы прочищать мозги, отпаивала его кефиром и активированным углём. Мать его любила. А он её? Егор всерьёз призадумался. Вот отец любил точно, если до сих пор не может отпустить из своего сердца, из своей жизни. Собственно, она и была его жизнью, а сейчас он попросту существует по инерции. Егор понял, почему он так прохладно отнёсся и к подарку. Отцу не нужно меньше яда. Ему уже ничего не нужно, всё, что он имел в этой жизни, умерло.
Или уехало.
Егор прекрасно помнил свои отношения с отцом до переезда в общежитие колледжа. И на сегодняшние они походили как небо на землю.
Неожиданно захотелось напиться так сильно, чтобы вообще забыться. Послышался кашель отца. Егор мутным взглядом посмотрел на давно налитую рюмку и недолго думая, замахнул её содержимое. Возникло чувство, что выпил воду, даже закусывать не пришлось. Сразу налил новую. Бутылка закончилась, и он поставил её под стол. В доме стояло ещё три, но за ними надо идти.
Егор опустошил рюмку. Затошнило. Закусил последним огурцом. Откинулся на спинку стула и посмотрел в небо.
Пришло острое осознание того, насколько он одинок в этом мире. И нет на свете человека, который будет о нём заботиться, помогать, утешать, поддерживать. Нет человека, который его любит. Потому что нет человека, которого любит он. В Москве всё подменяли деньги. А точнее, он думал, что подменяли.
В груди защемило. Показалось, что он забыл в столице о чём‑то ценном, самом главном в жизни. Заслонил это пеленой денег.
У его отца была любимая женщина. У его матери был любимый мужчина. И всю жизнь они прожили душа в душу, каждую свободную минуту старались быть друг с другом.
И даже спустя три года после смерти жены, его отец не мог думать о других женщинах. Разве не это называется любовью?
Егор положил руки на стол, а сверху голову. И заплакал. Стало неимоверно обидно. Пьяный разум уже был не в состоянии понять, что именно его расстроило. Но где‑то в глубине сознания носилась пьяная мысль: «Ты никогда не любил».
* * *
Проснулся Егор в своей комнате, на диване. Простынь скомкана, подушка влажная. Как ложился спать – не помнил. Вроде сидел во дворе за столом…
На улице уже рассвело, хотя дешёвые китайские часы, купленные ещё в конце девяностых, показывали всего семь тридцать.
Первое, на что наткнулся глазами – графин с водой на столе. Медленно сел. Голова не болела, но общее самочувствие разбитое. Оказалось, что он в носках и трусах. Остальная одежда аккуратно сложена на стуле. Егор взял кувшин и разом выпил половину. Вытер губы, довольно крякнул и выхлебал оставшуюся воду. Поставил графин на стол и тяжело поднялся с дивана.
С кухни доносилось шкворчание масла и пахло чем‑то вкусным. Держась за стены, Егор выбрался из комнаты. Отец готовил. На сковороде жарилась картошка, закипал чайник.
– Доброе утро, – папа внимательно посмотрел на сына. – На, хлебни рассольчика, – протянул гранёный стакан с мутной жидкостью.
Егор выпил горьковато‑солёную воду. Поставил стакан на стол и тяжело присел на стул. Отец зашёлся кашлем. Когда отпустило, помешал картошку и выключил конфорку.
– Ты как раз вовремя, – сказал он.
Картошка оказалась невкусная. Отец, после смерти матери питался пельменями, яйцами и полуфабрикатами. Поэтому приготовленная им картошка смотрелась вдвойне странно. Особенно если учесть, что порезана она была криво и косо, а также, в большинстве своём, оказалась горелая.
– Ну как, – нарочито безразлично поинтересовался отец. – Вкусно?
– Да. Очень, – ответил сын.
И съел всё. Даже тарелку хлебом вычистил, чтобы папе было приятно.
Разговор не клеился. Егор чувствовал напряжение, повисшее между ними. Видел, что сам же его и создал. Отец его отволок в комнату, раздел, поставил воды, приготовил рассол и завтрак. А чем ответил он? Тем, что уже через несколько часов надо собираться и улетать обратно в Москву. К красивой и счастливой жизни.
«А счастливой ли?» – вспомнил свои пьяные рассуждения Егор.
Отец надрывно закашлялся. Начал убирать со стола, не прекращая содрогаться под ударами точившей изнутри болезни.
Егор сходил в комнату за телефоном. Как был, в трусах, вышел во двор. В тени ещё стояла прохлада, но роса на траве уже высохла. Чистый воздух опьянял. Егор «поклонился» кусту и подошёл к калитке. Нашёл в телефонной книге номер начальника и нажал «вызов».
* * *
Александр Витальевич вытер крошки. Ждал, когда водонагреватель сможет дать достаточное количество тёплой воды для мытья посуды. Егор вошёл на кухню. Бросил телефон на стол.
– Батя, наливай! – задорно махнул он рукой и плюхнулся на стул.
– Тебе сегодня вылетать. Может не надо? – в недоумении посмотрел на него отец.
