Сергей Глезеров
Вокруг Петербурга. Заметки наблюдателя
Что можно и нельзя городовому
«Городовой есть блюститель порядка и благочиния и страж, оберегающий личность и собственность каждого», – такими словами начиналась «Инструкция для городовых Новоладожской городской полицейской команды», изданная в 1914 году. Городовому надлежало выступать не только охранителем спокойствия, но и образцом порядочности, честности и ревностного отношения к службе.
Итак, городовой должен был «приказания своего начальства исполнять с точностью и быстротой», «вести жизнь честную и трезвую, ни в чем не зазорную, соблюдать опрятность и быть всегда одетым по форме», «быть правдивым и ни под каким видом не позволять себе делать ложный доклад начальству». Стражам порядка вменялось в обязанность не только наблюдать за сохранением «приличия и благопристойности», но и самим подавать пример в этом отношении не только по службе, но и вне нее.
Городовому не разрешалось заводить знакомства с людьми, которые пользовались дурной славой, а также входить в «неоплатные долги», чтобы не быть в зависимости от кого бы то ни стало. А главное, стражу порядка надлежало «заботиться о добром имени и чести своего звания». Городовому следовало быть идеальным защитником народа и закона – быть наблюдательным, храбрым, деятельным, всегда сдержанным и хладнокровным, «распоряжаться быстро, но спокойно, не шумя и не крича без толку». Не правда ли, о таких стражах закона мы мечтаем и сегодня?..
Все требования об исполнении закона или распоряжений начальства городовому следовало предъявлять публике спокойно и вежливо, но вместе с тем твердо и настойчиво. В споры и пререкания ему вступать не разрешалось. «Суетливость, оскорбительное обращение и резкость в словах или действиях вредят делу и унижают достоинство городового», – говорилось в инструкции.
На улицах и площадях городовому следовало «не дозволять играть на гармониках и других инструментах, а также петь песни; не допускать бесстыдных или соединенных с соблазном для других действий, а равно отправлять естественные надобности на тротуарах и улицах, в особенности же днем и на виду публики». Страж порядка должен был отправлять в полицию мужчин-ловеласов, вина которых состояла в том, что они «назойливо приставали или оскорбляли проходящих женщин», а также «всех нищих, просящих подаяние по лени и привычке к праздности, а равно с дерзостью».
Что же касается политики, то и здесь городовому следовало оставаться начеку: о возникновении тайных обществ и собраниях таких обществ страж порядка должен был немедленно докладывать вышестоящему начальству. Городовой следил, чтобы без разрешения начальства никто не смел расклеивать объявления и афиши, а также раздавать на улице «объявления, брошюры и бумаги, к распространению не разрешенные». Если же объявления развешаны с позволения начальства, то городовой стоял на страже: он должен был наблюдать, чтобы никто из посторонних лиц не смел срывать расклеенные объявления и афиши.
Согласно «утвержденного мнения» Государственного совета от 31 января 1906 года, количество городовых определялось из расчета не более одного человека на 400 душ населения. Спустя уже несколько лет стало очевидным, что такого количества чинов полиции недостаточно для охраны общественного спокойствия и порядка.
В начале сентября 1912 года вице-губернатор Петербурга и столичное губернское правление отправили срочную депешу всем губернским уездным исправникам. В ней они требовали представить самые точные сведения о количестве городовых и полицейских постов и сообщить, «не несут ли указанные полицейские чины, вместо или наряду с прямыми их обязанностями, еще какой-либо другой службы»?
Вскоре со всех концов губернии посыпались рапорты. Уездные исправники жаловались, что работы много, а городовых мало. Иногда это приводило к самым печальным последствиям: добропорядочные граждане оказывались беззащитными перед лицом злоумышленников.
Так, именно малочисленностью местной полицейской команды объяснял вопиющее происшествие в Нарве (она относилась тогда к Петербургской губернии) начальник петербургского почтово-телеграфного округа. В ту злополучную апрельскую ночь 1913 года женщина-чиновник, работавшая в Нарвской почтово-телеграфной конторе, шла из своей квартиры на Ивановской стороне (ныне Ивангород) на службу. На пустынной улице она подверглась нападению преступника, и только благодаря случайно оказавшимся поблизости бесстрашным прохожим злоумышленника удалось задержать и доставить в участок.
«Сообщая об изложенном и принимая во внимание, что чинам Нарвской почтово-телеграфной конторы каждые сутки приходится посещать ее и возвращаться домой в вечернее и ночное время, – говорилось в рапорте, адресованном петербургскому губернатору, – покорнейше прошу распоряжения Вашего сиятельства об установлении в Нарве постоянного полицейского поста вблизи почтово-телеграфной конторы».
Впрочем, нарвский полицмейстер вовсе не разделял этой обеспокоенности. Он, в свою очередь, сообщал в Петербург, что местность около почты спокойная, трактиров и пивных поблизости нет, а штата городовых для нового поста все равно нет…
Блюстителей стража порядка не хватало во многих городах Петербургской губернии. Так, в Новой Ладоге городская полицейская команда состояла из двенадцати городовых. Из них двое старших попеременно дежурили при полицейской гауптвахте, а остальные десять распределялись на четырех постах – на набережной реки Волхов, около базарной площади и уездного казначейства, на Николаевском проспекте и на мосту. А поскольку для четырех постов требовалось не десять, а двенадцать человек, то двое недостающих назначались из полицейских стражников.
«Количество городовых крайне недостаточно, – сообщал и ямбургский уездный исправник, – поскольку город, со всеми примыкающими и входящими в черту города эстонскими деревнями и заречной стороной, имеет шесть квадратных верст и населения около пяти тысяч человек».
Между тем по штату Ямбургу полагалось два старших и восемь младших городовых. Оба старших городовых несли дежурство на всех увеселительных мероприятиях, разносили пакеты, повестки и вообще выполняли все поручения по городу и около железнодорожного вокзала. Двое городовых посменно несли дежурство при арестантских камерах и канцелярии надзирателя для приемки арестованных, пьяных и других «сомнительных» личностей. Поскольку никакого особого сторожа в арестантских камерах не полагалось, то городовым приходилось нести не только свои непосредственные, но и посторонние обязанности – мыть камеры, топить печи и даже ходить за продуктами для арестованных.
«Дежурящие при арестантских городовые по вверенному мне уезду предназначены исключительно для целей караула и никаких подобных обязанностей не несут», – уверенно отрапортовал шлиссельбургский уездный исправник. А вот его лужский коллега вынужден был признать, что во вверенном ему городе чинам полиции приходится заниматься и посторонними делами.
В Луге вообще сложилась любопытная ситуация. По сообщению местного исправника, штат городовых лужской полиции состоял из девятнадцати человек, из них шестнадцать обеспечивало дежурство на восьми существовавших постах – семи наружных и одном при арестантских камерах, через которые за год «за разные преступления и проступки» проходило около четырех тысяч (!) человек.
«На постовых городовых, ввиду малого штата, – отмечал лужский исправник, – помимо постовой службы возлагаются дежурства в двух кинематографах ежедневно, в пяти выездных сессиях С.-Петербургского окружного суда и т. д., во время призыва новобранцев, в церквах во время богослужения, на ярмарках, в театре, цирке и садах. Всего таких дежурств в течение года насчитывается до 1522, почему некоторые посты на время таких дежурств остаются совершенно без городовых. Что касается старших городовых, которые занимаются в канцелярии пристава, то это обстоятельство вызвано в силу большого поступления разного рода переписок и крайне ограниченных средств, получаемых приставом на канцелярские расходы и наем письмоводителя.
Помимо всего изложенного, на старших городовых и на постовых возлагаются вручения разного рода окладных листов, которых в течение года поступает до пяти тысяч экземпляров, что главным образом отвлекает городовых от исполнения чисто сторожевой службы и вызывает неудовольствие обывателей, в особенности дачников. Их прибывает каждое лето в пределы Луги до трех тысяч человек. Не видя на постах городовых, они обвиняют чинов полиции в слабом надзоре и нераспорядительности, предполагают неявку городового на пост распущенностью».
А ведь дело было вовсе не в распущенности: чинов полиции в Луге просто не хватало. Посему исправник просил увеличить штат городовых лужской городской полиции до 36 человек – «дабы возможно было установить десять самых необходимых постов по три смены в сутки». Кроме того, увеличение штата городовых требовалось, как указывал исправник, «в целях пресечения развития хулиганства среди населения, о чем мною уже было возбуждено ходатайство перед лужской городской управой, но последней в увеличении штата городовых было отказано».
В апреле 1914 года лужская управа, желая сберечь казенные деньги, предложила взамен увеличения штата городовых учредить на летний сезон дюжину постов летних ночных сторожей. Местная Городская дума согласилась с этим и отложила вопрос об увеличении полицейского штата еще на год. Его предполагалось ввести с января 1915 года. Но в августе, как известно, началась Первая мировая война. Государству вновь пришлось экономить: все подчинялось военным нуждам…
«Полицейский чин обязан обладать…»
Сегодня порой принято с ностальгией говорить про старые добрые времена дореволюционной России. Мол, и полиция тогда была, – говоря хрестоматийными лермонтовскими словами, обращенными, правда, к молодым солдатам-новобранцам, «не то, что нынешнее племя, богатыри, не вы…».
Однако, какой же она была, полиция в прежней России? В советские времена рисовали яркий образ полицейского-держиморды, который руководствовался только одним принципом: «Держать и не пущать». Или другая крайность: полицейский представал вечно пьяным типом, беспечным и равнодушным, любыми путями отлынивавшим от профессиональных обязанностей.
Источников, где можно почерпнуть сведения о полиции столетней давности, очень много. Один из них – в моих руках. Это циркуляр почти столетней давности, от 16 сентября 1911 года, который петербургский губернатор направил исправникам и полицмейстерам «на местах». Документ этот сохранился в одном из фондов ЦГИА Санкт-Петербурга.
Гневное письмо губернатора было вызвано известием о том, как неподобающим образом повели себя некие (неназванные в документе) чины полиции в губернии, не сумевшие, а то и вовсе не пожелавшие справиться с буянившим хулиганом, нарушавшим тишину и порядок. Рапорты о происшествии дошли до столичного губернского правления и попались на глаза губернатору. Что же его особенно возмутило?
Во-первых, «присутствовавший при означенном происшествии урядник из другой местности не оказал никакой помощи местным полицейским чинам, в его содействии, как это видно по всей обстановке дела, несомненно нуждавшимся». И, во-вторых, «указанное выше лицо (имеется в виду буянивший нарушитель порядка. – С. Г.), при попытке его арестовать, выхватило у одного из городовых шашку и, размахивая ею, стало наступать на них, причем городовые бросились бежать». А вот это уже – совсем позор для стражей закона…
Губернатор указывал, что подобное безучастное отношение полицейских чинов к нарушению порядка – недопустимо, а ссылка на то, что это происходит «не в их участках», совершенно неосновательна и «доказывает только неуяснение ими духа и значения своих обязанностей». А посему, требовал губернатор в своем циркуляре, чины полиции должны исполнять обязанности своей службы во всех случаях, когда это требуется, «не только приходя на помощь своим сотоварищам, но и проявляя собственный почин».
«Единение полиции при исполнении службы – прямой залог успешности ее действий», – указывал губернатор применительно к первому обстоятельству скандала. Что же касается второго факта, когда обезоруженные городовые позорно бежали, то тут губернатор был предельно откровенен: «Подобного рода явления трусости городовых я считаю еще менее допустимыми». А возможны они лишь при «неудовлетворительном подборе служебного персонала».
«Полицейский чин, помимо всех других качеств, обязан обладать ловкостью, храбростью, настойчивостью и решительностью в своих действиях, – читал мораль губернатор своим нерадивым подчиненным, – а свои требования предъявлять и поддерживать со всемерной решительностью, прибегая в случаях необходимости, когда никакого другого способа не остается, к оружию. В противном случае авторитет полицейской власти неминуемо падет, а с ним падет и уважение к требованиям полиции со стороны обывателя, после чего трудно уже будет поддерживать порядок и спокойствие в населении».
Спустя месяц после подобного разгромного циркуляра пристыженный ямбургский уездный исправник отвечал петербургскому губернатору: «Все приказания и указания Вашего сиятельства, преподанные в предписании от 16 сентября за № 851, мною неоднократно были отдаваемы в приказах, но тем не менее относительно службы городовых в городе Ямбурге вопрос находится в очень неудовлетворительном состоянии».
А далее исправник популярно объяснял губернатору, почему в имевшихся условиях нет никакой возможности обеспечить качественный состав полицейской команды. По его словам, жалование слишком маленькое, а потому приходится довольствоваться теми, кто готов служить за эти скромные деньги…
По словам исправника, городовой команды города Ямбурга получает в месяц 17 руб. 90 коп. и больше никакой материальной помощи от государства не имеет, более того, из его жалования вычитается 2 руб. 10 коп. на обмундирование.
«При вступлении в должность исправника я застал следующий обычай, – возмущенно повествовал исправник, – перед Новым годом и Пасхой городовые ходят целой толпой по местным лавочникам и, поздравляя с праздником, буквально выклянчивают гривенники и двугривенные, которые очень мало кем и даются. Обычай этот я тотчас запретил, но видя прямо-таки горе городовых, лишившихся дополнительных трех-четырех рублей, нужны им прежде всего на сапоги, я вынужден был из чисто нравственных побуждений сразу же отменить свое распоряжение».
А ведь понять городовых тоже было можно!
«При нынешней на все дороговизне, за 17 руб. 90 коп. нанять квартиру, есть, пить, одеваться и содержать семью невозможно, – признавался исправник. – Вот почему хороший служака, на которого можно было бы положиться во всех отношениях, в полицию не идет.
В результате же городовыми три-четыре человека поступают местные домовладельцы или мастеровые, которые служат по долгу и составляют кадр городовых, так как в свободное от службы время извлекают доход из своих огородов или от своего ремесла. И мне нередко с крыши кланяется какой-нибудь оборванец: оказывается, городовой, состоит или маляром, или плотником, и вот, имея такой источник доходов, жалованье городового служит им подспорьем, и они охотно и отлично служат».
Такие «случайные» городовые служили спустя рукава, а найдя себе новую, более денежную работу, тут же увольнялись из полиции. А потому в команде городовых города Ямбурга – всегда свободные вакансии.
Надо отдать должное: перед столичным губернатором ямбургский исправник был предельно откровенен. По его словам, хотя в приказах постоянно указывает, что «лучше не иметь никакой полиции, чем полицию с самыми отрицательными качествами», желающих поступить на должность городового очень мало! Между тем, потребность в них весьма велика: надо «окарауливать» арестантов, сопровождать их в тюрьму, арестный дом, к следователю, городскому судье, земскому начальнику, требуется разносить по городу повестки, объявления, производить обыски, усмирять буянов и т. п.
«Считаясь с такой нуждой в городовых, приходится принимать первого попавшегося, даже не справляясь о его нравственных качествах, – сетовал исправник, – и результат получается самый скверный: все время приходится делать представления о предании городовых суду». За один только сентябрь 1911 года пришлось привлечь к суду двух городовых – одного за пьянство, причем совместное с арестантами, которых он караулил (!), другого – за того, что проворонил арестованного, и тот сбежал…
Говоря о своих бедах, ямбургский исправник обращал внимание губернатора и на достойную альтернативу: всего в двадцати верстах от Ямбурга, на нарвских фабриках (тоже – Ямбургского уезда!), положение городовых – совсем иное. Здесь им предоставляется готовая неплохая квартира с отоплением, электрическим освещением, баня, бесплатная для всей семьи, школа, больница, «экономическая лавка», читальня и т. п. И кроме того – обмундирование за казенный счет, награды к праздникам – от администраций фабрик. Да и жалование повыше – 22 руб. в месяц.
«Сюда я могу привлечь лучших людей и при комплектовании имею самый широкий выбор, в этих людям я могу быть уверен и принять за их службу ответственность», – резюмировал исправник города Ямбурга.
В том же архивном деле сохранился еще один документ, датированный 2 декабря 1911 года. Это очередной циркуляр, адресованный уездным исправникам и полицмейстерам. Петербургский губернатор предписывал, что надо сделать, дабы повысить качество работы чинов полиции.
«Для успешности действий полиции нужна тесная связь между всеми ее чинами, – указывал губернатор. – Она может быть достигнута лишь путем строгого проведения начала иерархической подчиненности и зависимости всех действий полицейских чинов в порядке постепенности от одного лица – исправника или полицмейстера, от которого и должны исходить все распоряжения».
Следующее – нужен надлежащий подбор личного состава: «это существеннейшее условие правильного отправления службы». Отсюда вытекало конкретное распоряжение губернатора: от всех исправников и полицмейстеров губернии требовалось в десятидневный срок представить «совершенно откровенную и подробную характеристику каждого из подведомственных им чинов и условия, в которые поставлена их служебная деятельность». Указанные сведения должны были включать характеристику общей пригодности к службе, служебные качества и недостатки, наличие инициативы, отношение к населению, семейное и имущественное положение…
Как видим, ситуация в полиции век назад была очень непростой. И дело было вовсе не в названии. Исторический опыт подсказывает простейшие умозаключения: полицейская служба – дело чрезвычайно ответственное, а потому без строгого отбора кадров – никак не обойтись. С другой же стороны, строгие критерии отбора предполагают и то, что человеку, принятому на работу в полицию, государство должно обеспечить достойный уровень жизни, платить жалование, которое позволит ему безбедно содержать семью. И тогда не будет он трудиться спустя рукава, отрываясь на строительно-огородные работы, да и у лавочников не будет клянчить лишний гривенник к празднику…
Борьба за нравственность
В прежние времена Ямбургский уезд пользовался в Петербургской губернии репутацией одного из самых «беспокойных» и, говоря языком полицейских отчетов, «неблагонадежных» в религиозном отношении. Здесь пытались свить гнездо всевозможные секты.
Вполне возможно, что их существование и не представляло серьезной опасности, однако в дореволюционной России, где церковь являлась одним из столпов государства, подобное вольнодумство воспринималось как покушение на общественные устои.
В фондах ЦГИА Санкт-Петербурга сохранилось немало документов, свидетельствующих о том повышенном внимании, которое проявляли власти к Ямбургскому уезду.
«Из имеющегося в производстве С.-Петербургской Духовной консистории дела о распространении в селе Котлы Ямбургского уезда и соседних с ним селениях, лжеучения, известного под именем штунды, между прочим, видно, что сектанты еженедельно, обыкновенно в субботу вечером, в числе 20–40 человек, устраивают религиозные собрания у крестьянской вдовы деревни Малый Конец Евдокии Ивановой, куда приглашаются и православные, – сообщалось в письме консистории, направленном петербургскому губернатору 18 июля 1897 года. – Или же собираются они у кого-либо другого, даже в другой деревне, особенно в Кикерицах.
Секта, кроме местных начетчиков, распространяется приезжими неизвестными лицами. Так, например, 6 января 1889 года в Котлы приезжали двое неизвестных, прилично одетых, мужчин, назвавшихся при опросе мещанами, прибывшими будто бы по торговым делам. Они целую ночь проповедовали у Михаила Федорова в деревне Малый Конец».
Несколько слов о том, что же такое штунда. Она представляет собой христианское движение протестантской направленности, получившее распространение в России в XIX веке, главным образом, в среде немецких колонистов, а также части населения южнорусских губерний. Однако постепенная эволюция богословских взглядов штундистов привела к принятию большинством их общин уже в начале 80-х годов XIX века баптистского вероучения.
Государство очень болезненно отнеслось к распространению этого учения: неслучайно 4 июля 1894 года положением Комитета министров Российской империи штундизм был объявлен «сектою особенно вредною в церковном и общественно-государственном отношениях», а последователям учения запрещалось собираться на общественные молитвенные собрания. Репрессии в отношении штундистов продолжались до высочайшего манифеста о веротерпимости 17 апреля 1905 года, когда инославные христиане получили право на свободу вероисповедания.
Как отмечают исследователи, собрания штундистов состояли из совместного чтения и последующего обсуждения Библии, молитв и хорового пения духовных песен. Большое внимание уделялось практическому применению принципов христианской морали в жизни, в связи с чем даже противниками штундизма в лице православного духовенства и представителей властных структур признавалась высокая нравственность большинства последователей этого движения.
Вернемся, однако, к докладу С.-Петербургской Духовной консистории. Как отмечалось в нем, в деревне Малый Конец переход в секту усиливается, на сельских сходах слышны даже такие угрозы: «Как будет нас половина деревни, тогда уже будем делать, что хотим, тогда все наши будут».
«Все православные возмущены наглостью сектантов, которые, не скрывая, с резкостью говорили местному земскому начальнику, что они знать не хотят никакого православия, что они в церковь ходить не хотят и не будут», – говорилось далее в докладе. А потому консистория просила петербургского губернатора отдать распоряжение о запрете религиозных собраний сектантского характера, а также о «воспрещении произносить публичные угрозы православным при сельских сходах и об удалении неизвестных лиц, приезжающих в Котловский приход, для пропаганды лжеучения».
Спустя месяц губернатор подписал соответствующее распоряжение о недопущении религиозных сборищ сектантов в Ямбургском уезде. Спустя еще месяц ямбургский уездный исправник направил в петербургское губернское правление «протоколы дознаний о религиозных сборищах сектантского характера в Ополицкой и Котельской волостях», а также подписки тех крестьян, которые были замечены в сочувствии к сектантам.
Провинившиеся указывали в подписках, что предписание губернатора им объявлено и они «обязуются требование сие исполнять». Правда, как оказалось, «главные» ямбургские сектанты были неграмотными. К примеру, крестьянская вдова Евдокия Ивановна из селения Малый Конец, в доме которой проходили религиозные собрания, за неграмотностью смогла собственноручно поставить на расписке лишь три корявых крестика. Точно так же подписался и еще один «опасный сектант» – Михаил Ильин.
С тех пор прошло еще три года, и снова дела в Ямбургском уезде стали объектом пристального внимания со стороны С.-Петербургской Духовной консистории. Теперь, в 1900 году, шла речь «о принятии мер к уничтожению в Ямбургском уезде устраиваемых безнравственных собраний молодых людей обоего пола».
Странники, бродившие с посохом по бескрайним просторам России, – характерный признак русской религиозной жизни. Открытки начала ХХ века
Столичный епархиальный противосектантский миссионер Николай Булгаков донес епархиальному начальству, что в интересующем уезде в самых широких размерах действует «ночный конкубинат между деревенскими людьми обоего пола». Таким мудреным понятием, возникшем еще в Древнем Риме, обозначалось не что иное как сожительство мужчины и женщины без заключения брака.
Сегодня это явление, как известно, стало реальностью и особых возражений не вызывает, а зовется – «гражданским браком». Но тогда, когда нравы были гораздо более строгими, а на страже нравственности зорко стояла церковь, подобное воспринималось как нарушение всех мыслимых норм и приличий. Впрочем, то, что происходило в Ямбургском уезде, выходило даже и за пределы «гражданского брака». Скорее, это походило порой на нравы времен падения Римской империи…
«С этим явлением, противным чувству стыдливого целомудрия, простой народ так сроднился, что рассказывает о нем совершенно откровенно, – возмущался и негодовал миссионер Николай Булгаков. – Насколько оно здесь обычно и не возбуждает ни в ком недоумения, можно судить из следующего. В Сойкинском, например, приходе холостые крестьяне и девицы открыто нанимают сообща избу, в которой и собираются в длинные зимние вечера и ночи. В Котельском приходе матери семейств с гордостью даже рассказывают о своих дочерях-девицах, если последние особенно отличаются на поприще конкубината».
Миссионер Булгаков лично беседовал с крестьянами, дабы объяснить им греховность подобных поступков и «всю гнусность подобных отношений, существующих в среде их молодежи», однако те, по его словам, без тени смущения отвечали ему: «Что же делать?! И наши родители, и мы так поступали!».
Ознакомившись с докладом Булгакова, Духовная консистория обратилась к петербургскому губернатору с просьбой «признать возможным оказать содействие к ужесточению в Ямбургском уезде устрояемых безнравственных ночных собраний молодых людей обоего пола и о последующем не оставить уведомлением». Губернатор граф Толь воспринял все очень серьезно, и уже вскоре сообщал в консисторию, что предписал «принять меры к выяснению и прекращению указанного».
А вот – рапорт ямбургского уездного исправника, направленный в губернское правление 7 июля 1900 года, спустя почти два месяца после указания губернатора. «Имею честь донести, что меры против ночных собраний молодых людей обоего пола в деревнях приняты становыми приставами, – сообщал исправник, – которыми через волостные правления обязаны все сельские старосты не допускать вышеозначенных собраний, лица же, замеченные в неисполнении сих распоряжений, будут преследоваться законом».
Меры, действительно, были приняты. Земский начальник также сообщал в губернское правление: «Должностным лицам волостного и сельского управления вменено в обязанность содействовать искоренению существующего в этих местностях безнравственного обычая ночных собраний молодых людей обоего пола». Удалось ли искоренить «конкубинат» в Ямбургском уезде? Сложно сказать. У каждой избы ведь исправника не поставишь…
