Сергей Глезеров
Северные окраины Петербурга. Лесной, Гражданка, Ручьи, Удельная…
Предисловие
Знатоки истории «блистательного Санкт-Петербурга» обычно львиную долю внимания уделяют центру Петербурга, его прославленным улицам, набережным, площадям. Окрестности города, застроенные ныне типовыми, однообразными домами долгое время оставались вне пределов интересов историков и краеведов. В последнее время этот пробел, наконец-то, стал восполняться: пришло осознание того, что Петербург – это не только удивительные красоты парадного центра города, но и все то, что его окружает.
Уникальный, неповторимый мир представляли собой когда-то бывшие северные окрестности Петербурга, ставшие ныне новыми, «спальными», как их принято называть, районами города. Историей возникновения все они неразрывно связаны с Петербургом. На протяжении всего времени существования каждый из северных пригородов имел характерные отличительные черты. Лесной являлся научным городком и одновременно дачной местностью, Коломяги и Ручьи – старинными крестьянскими поселениями, Удельная и Озерки – популярными, хотя и в разной степени, дачными районами, Гражданка – уникальной «территорией веротерпимости», где бок о бок жили русские, немцы и финны.
Полугородской-полусельский мир почти полностью прекратил существование во второй половине XX века, когда здесь произошла «смена цивилизаций»: стремительно разраставшийся город поглотил предместья. Правда, следы того мира можно обнаружить до сих пор, словно осколки ушедшей на дно океана загадочной Атлантиды. От старой застройки уцелели лишь некоторые «островки», позволяющие нам получить представление о прошлом этих мест. Но бесследно исчезли многие старые улицы. Память о них осталась лишь в воспоминаниях старожилов.
…Как заметит читатель, больше всего внимания на страницах книги будет уделено Лесному. Это связано не только с тем, что история Лесного необычайно богата и многогранна, но обусловлено и причинами личного характера. Мои родители въехали в новую квартиру у площади Мужества, недалеко от легендарного «дома Шаляпина», в 1967 году, когда Лесной еще оставался полугородом-полудеревней. На узких улочках, по соседству с только что построенными многоэтажками, стояли деревянные, почерневшие от времени сельские домики. Большинство из них были двухэтажными, с первым каменным, а вторым деревянным этажом. От всей этой старины веяло какой-то простотой и домашним уютом – от палисадников, засаженных кустами сирени, от яблоневых садов, остатки которых до сих пор уцелели кое-где среди выросших новостроек.
Но патриархальная, милая сердцу красота была уже обречена. Старые дома на пространстве будущей площади Мужества исчезали буквально на глазах. Последним снесли, точнее – взорвали, каменный четырехэтажный дом около «круглой бани», в первом этаже его долгое время находился молочный магазин. Звук взрыва, произведенного рано утром, разбудил жителей окрестных домов, задрожали стекла, вздрогнули стены новых многоэтажек. Так уходил в прошлое прежний «лесновский» быт. Печально, что даже само название «Лесной» стало забываться…
Смена «цивилизаций» в северных пригородах, произошедшая во второй половине XX века (где-то раньше, где-то позже, но везде город «наступил» на свои предместья) привела к тому, что стала стираться историческая память. Новые жители, приехавшие сюда из расселенных «коммуналок» центра города, имели весьма смутное представление об истории тех мест, куда они попали. Многие новоселы воспринимали их просто как обширное пространство для размещения комфортных новостроек. Но, в чем главная беда, – бывшие северные пригороды не были для них родными. К сожалению, немногие из новых жителей стали «лесновцами» – настоящими патриотами своей «малой Родины».
Впрочем, это общее явление едва ли не для всех петербургских новостроек: в них потеряна нить преемственности. Именно потому, что под строящееся жилье часто буквально «под нож» сметались старые пригороды, новые районы стали безликими и одинаковыми, а главное, – лишенными всяких исторических корней.
Сделать шаг к восстановлению исторической преемственности – одна из задач этой книги. Ведь история бывших северных пригородов Петербурга неповторима и уникальна, она неразрывно связана с историей Петербурга, а подчас и страны. Современные жители северных новостроек могут гордиться, называя себя «лесновцами», «удельнинцами», «коломяжцами», «озерковцами» или «шуваловцами».
На старых улочках Озерков и аллеях парка Лесотехнической академии не меньше петербургской старины, чем на Невском проспекте или на Большой Морской улице. Надо просто прочувствовать, что и Лесной, и Удельная, и Коломяги, да практически все бывшие предместья и окраины Петербурга, ставшие ныне новыми районами города, обладают своеобразным любопытным прошлым.
Не зря говорят, что уважение, любовь к Отечеству начинаются с познания «малой Родины». Того места, где ты родился и вырос, с которым связаны добрые воспоминания. Ведь патриотизм – это не абстрактная любовь к Родине, а, в первую очередь, – бережное отношение к месту, где ты живешь.
Надеемся, что предлагаемая Вашему вниманию книга поможет многим не только познать свою «малую Родину», но и иначе посмотреть на привычные места собственного обитания. Найти в них то необычное и особенное, что часто ускользает от привычного взгляда. Нельзя допустить, чтобы Лесной и Коломяги, Озерки и Удельная воспринимались их обитателями лишь как заурядные «спальные» районы новостроек…
На страницах книги читатель найдет историческое повествование, где переплетены архивные материалы, мемуары выдающихся современников, сведения из старинных описаний Петербурга, газетные хроники прошлых веков и воспоминания старожилов. Собранные вместе, они органично дополняют друг друга.
Предвидя упреки иных читателей, заметим сразу же, что издание не претендует на исчерпывающую полноту, на звание научного труда или тем более «энциклопедии». Ведь, чтобы написать полнейшую и всестороннюю историю северных пригородов Петербурга, не хватит ни пятисот, ни тысячи страниц. Только истории Лесотехнической академии или Политехнического института заслуживают многотомных исследований.
Немалая часть книги посвящена событиям, современниками коих мы являемся. Ведь история бывших зеленых северных пригородов, отступивших под натиском каменных новостроек, продолжается. Спустя годы и десятилетия сегодняшние события станут историей и к ним будет приковано внимание исследователей…
Первое издание этой книги увидело свет в самом конце 2004 года. Не скрою, мне было весьма приятно убедиться, что книга вызвала большой интерес у читателей и в первую очередь, естественно, у жителей северных районов. Мне посчастливилось получить очень много откликов петербуржцев, чьи жизни связаны с этими краями. Книга, как говорится, затронула людей за живое, и они охотно делились собственными, порой уникальными воспоминаниями о прошлом северных предместий. Любопытно, что больше всего откликов поступило от лесновских старожилов.
«Прочел книгу на одном дыхании, – признавался петербуржец Петр Николаевич Заботкин, – ведь я старожил Лесного, живу здесь с 1922 года. Лесной – это вся моя жизнь. Я хорошо помню, как выглядел бывший дом моего деда, купца Резцова, во времена моего детства. Красивая белая дача, балкон на два этажа, крутая крыша, наверху – большой стеклянный шар. В саду был фонтан, который сохранялся до 1950-х годов. Сегодня от дачи ничего не осталось. Я иногда прихожу в эти места – ностальгия тянет, и узнаю знакомые деревья. Цел до сих пор клен, который в двадцатых годах посадила моя мама».
Воспоминания старожилов о том, прежнем, Лесном очень трогательны и лиричны. И для многих эти воспоминания о детских годах в предвоенном Лесном – словно бы воспоминания об утраченном рае.
«Жизнь в Лесном казалась нам сказкой, – вспоминает Галина Федоровна Гагарина, (она провела детство в Лесном, на Новой улице, в 1930-х годах). – Было очень чисто, после грозы мы очень любили бегать по теплой воде, собиравшейся в канавках вдоль заборов, и никогда у нас не было резаных ног.
В Лесном было очень спокойно – воровства не было, правда, рвали сирень, и родителям приходилось даже дежурить в саду: не столько было жалко, что унесут, сколько, что кусты обломают. Очень было красиво в Лесном весной, когда цвели яблони и груши. А на Старо-Парголовском проспекте, со всех сторон, от нынешних площади Мужества до улицы Курчатова, стояли заросли акации, и мы шли как под крышей…»
Даже колодец возле дома на улице Пропаганды можно было считать настоящим «произведением архитектуры малых форм». Фото из семейного архива Г.Ф. Гагариной
Такси на улице Пропаганды. Фото 1950-х годов. Из семейного архива С.П. Николаевой
Петербурженка Сусанна Павловна Николаева тоже провела детство на Новой улице (переименованной в 1940 году в улицу Пропаганды) в Лесном. «Наша улица была изумительная, – рассказывает Сусанна Николаева. – Напротив дома находился дивный пруд, обсаженный шиповником. Вообще, жизнь в Лесном до войны представляется мне сейчас настоящим раем. Дивный сад, обсаженный липами, чудесный серебристый тополь и еще необыкновенной формы дерево, в форме зонтика. Весь сад утопал в цветах и зелени. Везде можно было спрятаться, и мы с удовольствием играли в саду в прятки и в казаки-разбойники».
Когда в 1960-х годах к Лесному подступил город и начали сносить старые дома, большинство из них, по воспоминаниям старожилов, не отличалось ветхостью. Здания – крепкие, добротные, построенные на совесть. Многие постройки с трудом поддавались слому, настолько они были прочны. Казалось, сам старый Лесной сопротивлялся, не хотел исчезать в небытие…
«Мне довелось видеть, как ломали наш старый дом, – с грустью добавляет Сусанна Павловна Николаева. – Ломали долго: дом был крепкий, и снести его оказалось непросто. Потом оставались липы, по которым еще можно было определить место, где когда-то стоял дом. Было очень грустно, и возвращаться снова сюда уже не хотелось».
Многие лесновцы уже тогда воспринимали реконструкцию старого Лесного не только как прощание с прошлым образом жизни, но и как определенный рубеж в личной жизни, как расставание навсегда с детством и юностью. На страницах книги читатель найдет трогательные воспоминания петербуржца Евгения Шапилова, посвященные дому на Малой Объездной улице, с которым, как пишет он, «связаны лучшие воспоминания».
«В один прекрасный день жильцы моего дома получили ордера на новые квартиры, – вспоминает он. – Дом был „приговорен“ к сносу. На прощание я сделал множество фотографий опустевшего уже дома – свидетеля событий дорогого сердцу прошлого. Да и многие более ранние снимки, хранящиеся в семейном альбоме, напоминают мне чудесные времена юности, проведенной в Лесном. Где-то виден фрагмент террасы, где-то окно, где-то лица родных и близких запечатлены на фоне цветущего сада».
Справедливости ради надо сказать, что когда в 1960-х годах ломали старые дома, не все их жалели. Люди радовались, что можно улучшить жилищные условия, переехать из опостылевших «коммуналок» в отдельные городские квартиры со всеми удобствами. «Ностальгия пришла потом, – добавляет Петр Николаевич Заботкин. – Дачи, деревья, прекрасные заборы… А теперь посмотришь – нет больше прежнего Лесного…»
И последнее. Уникальные воспоминания старожилов, уточнения, дополнения и совершенно новые исторические находки позволили серьезно увеличить часть книги, посвященную Лесному, а также значительно изменить ее структуру. Поэтому предлагаемое второе издание «Петербурга на север от Невы», как убедится читатель, весьма отличается от первого– как по объему, так и по содержанию. Я посчитал целесообразным изъять из него разделы, посвященные Коломягам и Озеркам, зато добавил новые, где рассказывается об истории и нынешней судьбе обширного района Гражданка и об исчезнувшей и забытой деревне Ручьи. Кроме того, много новой информации добавлено в разделы, посвященные Удельной, а также Поклонной горе и Ново-Парголовской колонии.
ЛЕСНОЙ
От Спасской Мызы…
Точные границы Лесного определить достаточно сложно. Еще в 1920-х годах краевед Сергей Александрович Безбах, человек, сделавший очень многое для изучения Лесного (к его личности мы не раз еще будем обращаться на страницах этой книги), указывал, что Лесным называется местность по правую сторону Выборгского шоссе (ныне проспект Энгельса), простирающаяся на восток до Малой Спасской улицы, между Ланской улицей, Исаковым переулком (ныне Манчестерская улица), Старо-Парголовским проспектом (ныне проспект Мориса Тореза), Богословским кладбищем и парком Лесного института по линии соединительной ветки Финляндской железной дороги.
Вместе с тем исторически «Лесным» называлась в первой половине XIX века гораздо меньшая территория – нагорная, северная часть владений Лесного института, после перепланировки ее под дачный поселок, а именно территория в форме неправильного пятиугольника, ограниченного Выборгским шоссе, Новосильцевской (ныне Новороссийской) и Малой Спасской (ныне Карбышева) улицами, Старо-Парголовским проспектом и прямой линией, проходящей от Яшумова переулка (ныне улица Курчатова) до угла 2-го Муринского проспекта.
«Окружающие эти границы местности также имели свои названия, постепенно исчезнувшие из обращения и заменившиеся расширенным понятием Лесного», – отмечал С.А. Безбах. В широком смысле в понятие «Лесной» включались также близлежащие Малая и Большая Кушелевка, Гражданка и Сосновка. Родоначальником местности, давшем ей свое имя, стал Лесной институт (ныне – Лесотехническая академия). Как известно, места сначала назывались «Лесным корпусом», затем слово «корпус» отпало, остался просто «Лесной». В большинстве дореволюционных справочников и путеводителей встречается исключительно написание «Лесной», в народном же обиходе оно переиначивалось на домашнее, простое – «Лесное».
…Предыстория местности Лесного складывалась из истории двух не связанных между собой «объектов» – Спасской мызы[1] и Английской фермы. Первая появилась в середине XVIII века, вторая – в начале XIX века. На планах первой половины XVIII века вся местность нынешнего Лесного показана сплошь покрытой лесом, по которому пролегали дороги – большая Выборгская, Муринская и др.
Спасская мыза, находившаяся на месте скрещения Большой и Малой Спасских улиц (то есть в районе нынешней площади Мужества), стала первым поселением в местности Лесного. Сходящиеся к нынешней площади улицы служили когда-то раньше дорогами на мызу. Одним из первых ее владельцев являлся гоф-интендант Иван Шаргородский. От него земли перешли к статскому советнику Закревскому, президенту Государственной Медицинской Коллегии. Он владел ею двадцать пять лет и в 1787 году продал ее «флота Капитана Лейтенанта Осипа Перри жене, Марии Николаевой дочери».
При этом на мызе числилось «земли 746 десятин и 100 кв. сажен; крестьян мужеска пола 8, женска 10 душ; так же дом с принадлежащими службами и скотным двором, с пашнею, лесными угодьями и с садом. В оной же усадьбе два пруда, из коих один 25 саж. длины и 15 саж. ширины; в нем вода текущая из ключей и разных родов рыба насажена, другой круглой на подобие острова».
В начале XIX века поместье перешло к офицеру Ивану Ивановичу Кушелеву, благодаря личным связям ставшему знатным сановником Императорского Двора. Он купил его, по всей видимости, в 1788 году, руководствуясь, с одной стороны, желанием иметь поместье рядом с владениями родственников своей жены – Ланских, располагавшихся по другую сторону Выборгской дороги, а с другой – желанием проводить лето вблизи от столицы. Впоследствии он купил еще часть земли у графа Безбородко, хозяина Полюстрово, и стал владельцем колоссального пригородного имения, простиравшегося от Выборгской дороги до деревни Пискаревки и от Полюстрово почти до Поклонной горы.
Северные окрестности Петербурга в конце XIX века
Именно при И.И. Кушелеве Спасская дача стала именоваться «мызой». Основное внимание И.И. Кушелев сосредоточил на превращении мызы в свою летнюю резиденцию. Зимой он жил в своем доме на Дворцовой площади, а здесь проводил лето. При И.И. Кушелеве на мызе выстроили большой дом со служебными постройками, а сад превратили в парк с необычной формы прудом с островками, аллеями, гротом, беседками и домиками для гостей.
Спустя много лет, еще в начале XX века, как воспоминание о прежней жизни в Беклешовском парке (о Беклешовых – см. далее) сохранялись памятники, установленные в конце XVIII века И.И. Кушелевым, – колонна в память «щедрот» Екатерины, обелиск в честь любимой собачки Екатерины II (подаренной ей И.И. Кушелевым), а также памятник с урной, стоявший на островке в пруду, сооруженный в память единственного сына Кушелевых, погибшего на войне в Грузии. Надпись на последнем гласила, что он поставлен крестнику Екатерины II и Александра I – Александру Ивановичу Кушелеву, убитому на двадцать первом году жизни, и что «Тифлис служит ему гробницей». По воспоминаниям Галины Николаевны Есиновской, даже еще до войны 1941 года был цел обелиск, установленный И.И. Кушелевым в честь любимой собачки Екатерины II.
Значительное развитие в конце XVIII века получила и местность Спасской мызы: вместо одной маленькой деревни в 7 дворов выросло две деревни, получивших название от имени Кушелева, – Большая и Малая Кушелевки. Большая Кушелевка располагалась по обе стороны нынешнего проспекта Непокоренных (на участке от нынешних площади Мужества до улицы Бутлерова – Большой Спасской улицы) и по бывшей Прибытковской улице, называвшейся «Задней линией» (пролегала к северу от нынешнего проспекта Непокоренных, ныне – внутри квартала современной жилой застройки).
Деревня Малая Кушелевка располагалась на месте нынешней железнодорожной станции Кушелевка, построенной в 1911–1913 годах и сохранившей в городской топонимике название «Кушелевка». Крестьяне этих деревень занимались не только земледелием. Известно, что часть барщины специально выделялась на уход за садом и усадьбой.
После смерти И.И. Кушелева в 1817 году Спасская мыза перешла к его вдове, а после ее смерти в 1822 году имение перешло к их зятю сенатору Молчанову, а после кончины последнего в 1831 году – к его зятю и дочери Беклешовым. Сохранилось любопытное описание Спасской мызы 1820-х годов, сделанное П. Свиньиным в его «Достопамятностях С.-Петербурга», где упоминается при въезде в город по Муринскому тракту сельцо Спасское с населением в 8144 человека, имеющее каменных домов 55, деревянных 309, оцененных в 2 538 780 рублей и разделенных на 4 квартала, садов при домах – 93.
Недалеко от Спасской мызы в начале XIX века расположилась Английская ферма («Английская»). Ее история восходила к «дням александровым прекрасному началу», когда Александр I с благосклонностью отнесся к предложению английского капитана Александра Давидсона, полученному через посредство своего друга H.H. Новосильцева, об устройстве под Петербургом образцовой сельскохозяйственной фермы – «для учреждения полного сельского хозяйства, состоящего наипаче в улучшении землепашества, в разведении и сохранении лучшей породы овец и рогатого скота, также разных овощей и кормовых трав, к скотоводству относящихся, и для употребления в пример новейших и усовершенствованных земледельческих орудий».
Для этих целей Александр I распорядился приобрести земли за Выборгской стороной – мызу графа Головина на берегу Большой Невки у Черной речки, в которую входила усадьба, сельцо Никольское, находившееся в районе нынешних улиц, расположенных у Сердобольской улицы по течению Черной речки, и некоторое количество возделанной земли. Кроме того, для устройства фермы были куплены часть земель Спасской мызы у И.И. Кушелева в размере 35 десятин 284 кв. саж., а также присоединено 714 десятин 2393 кв. саж. земли, полученной безвозмездно от графа Безбородко. Таким образом, для деятельности фермы приготовили огромную территорию, отданную в распоряжение капитана Давидсона.
Границы фермы в нынешней топографии располагались от Черной речи по Ланскому шоссе, Выборгскому шоссе до Поклонной горы, проходили по нынешним улице Карбышева (бывшей Малой Спасской), вдоль Полюстровского проспекта, Чугунной улицы, Лесного проспекта, Батениной улицы (ныне улица Александра Матросова), Сампсониевского проспекта и набережной Большой Невки до Черной речки. По Чугунной улице границы фермы совпадали с границей города, то есть здесь Английская ферма начиналась сразу же за границей Петербурга.
В то время, когда земли отводились под фермы, значительное их количество не было еще заселено и представляло из себя по большей части заболоченные, мало приспособленные для сельского хозяйства земли. Для обслуживания фермы выделили крестьян сельца Никольского, которых насчитывалось в ту пору 80 человек (38 мужчин и 42 женщины), но из них только 37 человек годились для работы (20 мужчин и 17 женщин).
«Крестьяне сии упражняются в хлебопашестве, а некоторые из них обучены кузнечному и железному мастерствам. Состояние их хотя и посредственно, но каждый имеет свой дом, огород и по несколько коров и овец».
По условиям договора ферма передавалась Давидсону в полное распоряжение на 23 года. Правительство оговаривало в заключенном контракте, что Давидсон обязывается «сохранять и разводить лучшие породы овец и крупного скота, размножать здесь наилучшие сорта разных родов хлеба и кормовых трав и снабжать оными по мере надобности крестьян государственных и удельных имений, за умеренную цену, употреблять новейшие и усовершенствованные орудия, дабы показывая всегда пример совершенного хозяйства всем радеющим к сей части экономам, устройство сей мызы служило образцом, привлекающим к полезному подражанию». При устройстве фермы израсходовали 305 000 руб. Давидсон обязывался постепенно выплатить эту сумму вместе с процентами в течение 23 лет, после чего ферма со всем имуществом переходила в собственность казны. Все доходы сверх этой суммы поступали бы в пользу Давидсона.
Главные постройки фермы располагались на месте нынешних зданий Лесотехнической академии и состояли из деревянного дома для содержателя фермы и ряда служебных и хозяйственных построек. Авторство их проектов приписывают архитектору А.Н. Воронихину – творцу Казанского собора.
Работами на ферме, кроме приписанных к ней крестьян, в летнее время занималось 150–300 наемных работников. Ко времени ликвидации фермы из 500 десятин земли, способной к возделыванию, было освоено около 90 десятин, около 160 десятин находились в процессе обработки и еще около 150 десятин готовились под нее. Возделанные земли располагались вблизи тогдашней городской черты в южной части владения фермы, в районе улиц Чугунной, Батениной, Флюгова переулка (ныне Кантемировская улица) и др. Обработанные земли разбили на 30 частей, разделили по кварталам, обвели каналами и земляными валами, которые для защиты от ветров обсадили березами. Прорыли каналы для осушки, провели дороги, устроили мосты. Для фермы заказали иностранные сельскохозяйственные машины и орудия, из Англии выписали крупный рогатый скот.
Однако ферма, отданная Давидсону в полное распоряжение на 23 года, не получилась «образцом, привлекающим к полезному подражанию», а стала приносить только убытки. Давидсон не смог выплачивать в установленные сроки оговоренные в контракте суммы. По подсчетам обследовавших в 1806 году ферму чиновников, она приносила дохода не более 16 500 руб. в год, а расхода – не менее 20 000 руб. Вследствие этого, не желая закрывать совсем недавно начатое и небезнадежное предприятие, Давидсон обратился в 1805 году к Александру I с просьбой изменить срок контракта с 23 на 35 лет и выдать ему взаймы еще 40 000 руб. Правительство провело освидетельствование хозяйства фермы, подтвердившее слова Давидсона, и по повелению Александра I ему выдали в 1807 году еще 20 000 руб., но срок аренды оставили прежним.
Однако эти меры все же не помогли, ферма продолжала давать одни убытки и обременять государственную казну. Поэтому 23 октября 1809 года именным Высочайшим указом Александра I на имя министра внутренних дел А.Б. Куракина предписывалось отобрать у капитана Давидсона ферму в казну «со всеми заведениями, домашними припасами, посеянным хлебом, инструментами, скотом всякого рода и приготовленным для оного кормом, исключая вещи ему лично принадлежавшие». При этом оговаривалось что несмотря на нанесенные убытки государству, Давидсону никакого штрафа или иного наказания не будет: «При том дать знать ему, что хотя по основанию контракта и следовало бы взыскать с него выданный ему капитал и с процентами, но сие ему по особому снисхождению прощается, и что за тем уже никакие со стороны его на казну требования не должны иметь места».
Такое снисхождение иногда объясняют тем, что предложение Давидсона выдвигалось не кем-нибудь, а близким другом Александра I – Новосильцевым, состоявшим членом неофициального реформаторского комитета при царе. Кроме того, в затее об устройстве Английской фермы принимали участие, кроме Новосильцева, другие члены комитета – граф Строганов и князь А. Чарторижский. Именно к последнему Давидсона пригласили управлять имением после ликвидации фермы.
При приемке фермы от Давидсона обнаружилось ее запустение: постройки пришли в ветхость, сельскохозяйственный инвентарь находился в нерабочем состоянии, скот частью погиб (из 21 головы выписанного из Англии крупного рогатого скота треть пала). Согласно тому же Высочайшему указу Александра I от 23 октября 1809 года, крестьяне фермы передавались в ведение кабинета, с наделением тремя десятинами земли каждой души мужского пола (из них – по одной десятине близлежащей к селению обработанной земли и по две десятины неосвоенной земли).
Бывший дом Головиных на берегу Невы и Черной речки причислялся к Каменноостровскому дворцу и каждое лето предоставлялся близким ко двору людям, а все остальные земли фермы разделили на 28 участков (от 6 до 243 десятин) и продали с торгов частным лицам, за исключением территории, на которой стояли все постройки фермы, и прилегающего к ней участка. Эти земли оставили в казенном ведении, передали Лесному департаменту, и они явились основой будущего Лесного. Скот частично продали, а частью передали в Павловск на мызу императрицы Марии Федоровны и в Царское Село на вновь учрежденную там царскую ферму.
Земледельческие орудия упраздненной Английской фермы частично продали частным лицам, а наиболее «усовершенствованные» из них в сентябре 1810 года передали, по повелению Александра I, «для пользы общей» в Вольное экономическое общество. Их поместили в хранилище «махин» и моделей в зале Общества, с тем чтобы им можно было сделать подробное описание, а также для всех «охотников к таковым практическим и полезным редкостям, как здесь живущим, так и приезжающих из других мест Государства», чтобы «снимать с них рисунки и модели, дабы могли оные на самом деле употреблять».
Мероприятия по ликвидации хозяйства Английской фермы поручили инспектору над петербургскими колониями (впоследствии – министру финансов) Е.Ф. Канкрину, причем он осуществил задачу с пользой для государства, принеся казне около 12 000 руб. прибыли. Покупателями бывших земель фермы были преимущественно купцы, вкладывавшие свои капиталы в близкие к столице земли. Остальные покупатели – дворяне и чиновники, приобретавшие землю для устройства дач или для спекулятивных целей. К 1811 году со всеми делами бывшей Английской фермы покончили, однако обветшавшие постройки фермы оставались в ведении Лесного института до начала 1830-х годов.
В 1811 году на уже упомянутых главных участках бывшей фермы, где стояли хозяйственные постройки, разместился переехавший из Царского Села, где ему не хватало места для практических занятий, Лесной институт. Впрочем, тогда он назывался на английский манер «Форст-Институтом» (от английского «forest» – лес). Его основали в 1803 году по «Уставу о лесах», в соответствии с которым Лесному департаменту предписывалось учредить школы «для образования и научения людей в лесоводственных науках».
Граф Е.Ф. Канкрин
Первоначально «Форст-Институт» возник в Царском Селе как первая в России Лесная школа, устроенная по типу немецких практических школ. В 1805 году учреждается Лесное училище в городе Козельске в Калужской губернии, а в 1808 году граф Орлов открыл частный Лесной институт в Петербурге на Елагином острове. Спустя еще три года Царскосельская лесная школа соединена с Лесным институтом графа Орлова, а также и с переведенным сюда же из Козельска Лесным училищем. Именно тогда она и разместилась в постройках бывшей Английской фермы.
Первые годы существования Лесного института его воспитанники использовали окружающую усадьбу землю для учебных целей, причем она долгое время оставалась в том виде, какой она имела при Давидсоне – нижняя часть под покосами, а верхняя под болотистым лесом. В соответствии с проектом переустройства Лесного института, составленным Е.Ф. Канкриным в 1827 году, постройки института (так называемая «Загородная дача») предназначались для «жительства воспитанников летом во время практических занятий по геодезии», а земли института намечались «к постепенному обращению в лесной парк» с эстетическими и практическими задачами.
«Е.Ф. Канкрин тогда хозяйничал и часто жил в Лесном, он почти всецело создал эту пригородную местность, – говорилось в одном из очерков, посвященных 100-летию Лесного института, торжественно отмечавшемуся в 1903 году. – Проводя летние месяцы в своем детище – Лесном, в этом „Канкринополе“, по выражению Плетнева, министр финансов деятельно занимался благоустройством и реформированием института. Он составлял новую программу для него, проектировал новые необходимые кафедры и строил новые здания. Никто так много не сделал для Лесного института, как этот гениальный человек, с такой полнотой и пользой послуживший России в николаевскую эпоху».
Именно Лесной институт дал впоследствии название всей местности. Земли постепенно превращались Институтом в лесной парк, на месте старых кривых дорог на Спасскую мызу и Мурино проводились улицы, высаживались сосновые деревья, устраивались питомники, ботанический сад, оранжерея. Фельетонист «Санкт-Петербургских ведомостей» в середине прошлого века писал, что, гуляя по парку Лесного института, «легко выучить каждый куст, каждое дерево называть не только по-русски, но и по латыни».
Таким образом, с 1830-х годов, когда Лесной институт, нуждавшийся в деньгах, стал продавать часть своих земель частным лицам, местность вокруг него начала становиться оживленным пригородом. Покупателям участков гарантировались всяческие льготы: освобождение на четверть века от воинского постоя и некоторых налогов.
