Сергей Филатов
Небо на троих (сборник)
А может и не надо понимать… Как обычно Светка в разговоре с матерью, когда аргументы исчерпает, говорит, – Мама, ну ты чё, ничё не понимаешь. Так надо!
Может, и правда, – так надо… Им, молодым, виднее.
Холодно нынче. Дождливо. Сыро в квартире, отопление дома пока не подключили. Неуютно как-то Валентине Сергеевне, вот и думает, что бы такое сделать, чтобы повеселее жить стало.
И мысль сама собой неожиданно возникла, наивная конечно, но средство испытанное: «А что, сварю-ка я сегодня борщ! Настоящий! Украинский! Как мама в детстве готовила, с мясной наваристой косточкой, с поджарками свиными, со сметанкой!.. Опять же, может и дочь с внуком придут, их тоже чем-то покормить надо…».
Она живо представила Светлану с Антошкой, хоть бы зашли… Впрочем, дочь как всегда занятая, наверное, торопиться куда-нибудь будет, и разговоры у неё все какие-то такие же торопливые – о ценах, о работе… И всё не сильно-то весёлые, мол, пошло-посыпалось, «акционирование да прихватизация», начальство, кто поближе к «корытцу с похлёбкой», теперь будто меж собой соревнуются – кто жирнее кусок от комбината себе отщипнёт, и всяк под себя загребает… Изменились, сильно изменились люди.
Вот внучёк, Антошка – тот тоже торопыга, не стой матери, тоже всё быстрее съесть норовит, чтобы к материному айфону скорей убежать, да там игры свои играть. Понакачал он на Светкин айфон этот разных игрушек из интернета, мать ругается: «Совсем всю память забил своими «стрелялками» да «ходилками», телефон вон теперь еле-еле шевелиться…».
Но всё равно, представляет Валентина Сергеевна, как они за столом сидят вместе, хорошо так, уютно, и борщ дымится красный, запашистый… И на душе у неё тепло.
Кинулась она в холодильник сперва, потом в ящик, где картошка хранилась, – ни свеклы, ни картошки нет, всё закончилось.
Придётся на рынок идти, благо недалеко.
Что делать, собралась, пошла. Сначала купила всё необходимое для готовки – пару килограммов картошки, с запасом взяла. Свеклу, морковку, лук… Решила через вещевые ряды пройти, всё равно по пути: «К тому же, надо бы Антошке носки шерстяные взять, а то осень уже, а он носится по улице в кроссовках, да в тоненьких носочках. Куда Светка только смотрит!.. Глядишь, застудится парнишка. Оно, пока молодой, ничего вроде, а потом годкам к пятидесяти вылезает всё – то спина ноет, то ноги ломит… По себе знает».
Народу на рынке немного, продавцов больше. Видимо, погода, не сильно-то в такой холод и слякоть по улице расходишься. Вон и продавцы даже, бабёнки, что помоложе, собрались у одного из стандартных железнодорожных контейнеров, которые приспособлены у них для хранения товара, чего-то кучкуются.
Молодые они, а на вид полные какие-то, ни дать ни взять – толстухи. Впрочем, поняла Валентина, это от поназдёванных на них одёжек. Подозрительно розовощёкие опять же бабёнки, явно не просто кучкуются, по всему видно – подогреваются.
И то верно, заметила Валентина Сергеевна, на прилавке пироги, сало да солёные огурчики разложены на пластиковых тарелочках, а откуда-то из-под прилавка, одна из бабёнок периодически пластиковый стаканчик «с подогревом» являет на общее обозрение. И все они по очереди опрокидывают стаканчик да закусывают тут же.
Валентина Сергеевна вспомнила себя, когда они работали на приёмке изделий, наверное, вот так же выглядели в своем многослойных одёжах. Правда, подогреваться таким вот способом у них запрещалось строго настрого, и, хотя у сменных киповцев спирт для протирки приборов всегда присутствовал в избытке, они все хорошо понимали тогда – вот он рядом – порох, с ним не шутят.
Конечно, нельзя сказать, чтобы совсем не употребляли они спиртное, вполне даже выпивали, скажем, по праздникам, как все нормальные люди, или когда день рождения у кого-нибудь случался, о то и просто так, после смены в соседнем лесочке за проходной отмечали. Тем же самым «киповским» спиртом, который разводили они либо с кофе, либо на рябине настаивали, но выпивали строго с ведома начальства, да и само начальство тоже с ними не чуралось. Почему бы не выпить, но на работе – ни-ни.
Здесь тоже, греются люди, и греются, Валентина Сергеевна вовсе не осуждала девах, сама чувствовала, зябко нынче на улице, а им стоять и стоять здесь у контейнеров, чай, продавцы, не хозяева.
Покучковавшись немного, выстроились девахи в одну нестройную, но весёлую шеренгу, растянули на двух палках какой-то транспарант, пошли по кругу вдоль контейнеров, разноголосо невпопад скандируя: «И в снег, и в дождь – голосуй за Борщ!». Редкие покупатели смотрели на это шествие, кто удивлённо, как Валентина Сергеевна, кто с улыбкой, а кто и просто отрешённо, хмуро и устало.
Честно говоря, Валентина Сергеевна, знала, что скоро выборы в городскую думу, но не сразу поняла – за какой за такой такой борщ? Прямо спросила об этом у женщины, которая торговала вязанными шерстяными вещами.
– Ты что, подруга, – собеседница явно удивилась, – То ж – Анжелка Борщ – наш кандидат на выборы. Из наших деваха, тоже два контейнера держала, с нами здесь мёрзла ещё год назад. А потом сошлась с Аликом, который рынок нынче «держит», теперича, вот, поднялась, теперича у неё у самой пять магазинов. Она-то девчонкам на водчонку и «подбрасывает», чтоб, значит, они её пиарили. А девкам что, тоже развлечение, подогреются слегка, пройдут – прокричат, всё не просто стоять-мёрзнуть… Сама же видишь, покупателей-то нынче не очень… Опять же и водка, и закуска девкам – дармовые, им какая разница за кого кричать – за борщ или за щи с хреном…
Валентина Сергеевна пожала плечами. Вспомнила, недавно собрали их – ветеранов бывшего комбината в музее трудовой славы, который ютился в подвале опять же бывшего комбинатского Дворца культуры, вспомнил кто-то из бывшего начальства, что ровно полвека назад комбинат выдал первую оборонную продукцию. Вот, и решили отметить. Городское начальство кого-то прислало с пачкой Почётных грамот, вручали, речи говорили. Валентина всё Надежду глазами искала, удивлялась, не было подруги в зале, неужто не придёт, хотелось увидеть, тем более, что последнее время встречались они не часто.
Потом всех пригласили в банкетный зал. Там столы на всех накрыты, колбаска порезана, бутерброды разные, прочая закуска. Вот тут то, Надежда и появилась. Как всегда шумная, весёлая, красивая, одета модно, с иголочки:
– Всем здравствуйте! А чегой-то у вас на столах одна закуска стоит?
Только тут Валентина заметила, за подругой вошли в зал два молодых парня, они живо раскрыли коробки, которые держали в руках и стали расставлять по столам спиртное.
– Шикует барыня-Надя… – Услышала Валентина за спиной. – Всё молодится, водку народу выставляет… Почти как раньше купцы. Не иначе, как на выборы пойдёт!
– Пойти-то, пойдёт, к бабке не ходи… Только вот у себя на заводике зарплату людям задерживает. И так копейки получают, и те не вовремя…
Валентина знала, что рабочие на заводе, хозяйкой которого была Надежда, за глаза называют подругу «барыней-Надей», но мало ли кто как кого называет. Она обернулась, чтобы посмотреть на говоривших, но не смогла точно определить, кто это сказал, да и нужно ли это было – по лицам стоявших за ней ветеранов поняла, все они расценивали происходящее примерно так же, хотя молчали, и будут молчать дальше, говорят же, что терпелив русский народ. Зная, как сегодня живут эти люди, внутренне Валентина Сергеевна понимала эту их правду, более того, поскольку сама жила не лучше, была в душе солидарна с ними в этой их обиде на нынешнюю действительность, на это их сегодняшнее ощущение какой-то брошености, собственной ненужности… Ведь, лучшую часть своей жизни они отдали строительству этого вот комбината, его росту, процветанию! А сегодня со всех сторон, со всех телевизионных экранов им, людям этим, говорят, кричат, пытаются внушить – что всё это было не то чтобы зря, но почти зря… Что жили они не так как-то… А как нужно было?
Здесь же, на торжественном Валентина спросила подругу прямо, когда выпивала с ней по стопке за «тот» комбинат, а правда ли, что Надежда в депутаты нынче баллотироваться будет?
– И ты туда же, подруга… Не парься зря! Лучше выпьем, давай, водка хорошая, прямо на заводе брала!.. – Надежда была явно возбуждена не то, потому что отдышаться не успела, только подъехала, не то от ощущения внутренней гордости, что вот так запросто, она может подарить людям весёлое настроение… Валентина подумала про это, но как-то мимоходом, про себя. Подумала, сразу и забыла – наверное, так надо.
– А что до депутатства этого, поверь, подруга, так надо… Не я, другие придут… Тут либо мы их, либо они нас. – Надежда не уточняла кто «они» и кого «нас», видимо это само собой подразумевалось, и ещё, Валентина себя на мысли поймала, словно и не Надежда, Светка ей это говорит. – Понимаешь, жизнь теперь такая пошла – не успел, стало быть, опоздал…
Странно это всё как-то, раньше, вот, агитаторы перед каждыми выборами по квартирам ходили – Валентина это хорошо помнит, сама не раз агитатором была, по комсомольской линии их привлекали – рассказывали людям за кого им предстоит голосовать, что за человек. А теперь вот кандидаты народ водкой поят или по базарам митингуют, «про борщ» скандируют… Впрочем, сама себя она тут же опять и урезонила – видно так надо.
– Что делать, подруга, жизнь теперь такая пошла… – Словоохотливая продавщица словно повторила Надеждины слова. – Вот что ты думаешь, у Анжелки образование какое? Да пэ-тэ-ушное! И всяк про это сказать норовит… Да только, что с того, зато сумела она под жизнь правильно подлечь… Оно ведь, ежели разобраться, и Владимир Ильич, как говаривал, мол, каждая кухарка должна уметь управлять… А здесь не государство даже, всего-то небольшой провинциальный городишко!.. Анжелка тут точно порядок наведёт!..
Валентина не стала вступать в спор с женщиной, молча купила у неё Антошке тёплые носки, и поторопилась скорее домой. Уже вслед услышала, как торговка напутствовала её, – Чтоб, внучку не хворать, пусть носит на здоровье! – Женщина говорила громко, перекрикивая при этом доносившееся из центра базарчика: «И в снег и в дождь…».
Когда Валентина Сергеевна заходила домой, звонок телефонный прямо с порога услыхала. Дочь звонила, сказала, что они с Антошкой сегодня не придут. «Шопинг» у неё, с подругой, по магазинам пойдут… а Антон пусть уроки учит, опять вон «отличился» – в школе троек понахватал.
Конечно, такое известие Валентину Сергеевну не очень обрадовало, но опять же урезонила себя – так надо. Да и привыкла она уже к подобному. У Светланы что… свои интересы, своя жизнь. Жалко вот только, внучка снова не увидит, теперь до следующих выходных, наверное.
– Свет, я тут Антошке носочки шерстяные купила, тёплые, ты хоть забеги на минутку, забери…
– Потом, потом, мама, заберу. Мне сегодня совсем не по пути. Не пропадёт Антошка без носок…
Что тут ответишь, спорить с дочерью бесполезно. Одно на ум приходит – так надо.
Однако и борщ варить Валентине Сергеевне как-то расхотелось. Поглядела в окно. Холодно. Дождливо. Уже машинально, по привычке, взяла в руки чайник, с досадой подумала: «Опять закоптился. И накипь внутри… Только вот чистила»…
Небо на троих
рассказ
Май. Но погода снова не весенняя. Тучи зависли над городом, низкие, грузные, дородные, будто бабы на сносях. Вроде бы пора уже и теплом весне разродиться, да никак всё не случается, оттягивается на неопределенный срок. Были попытки, слегка солнышко проглядывало, но потом быстро пряталось, и снова холодная, злая, будто свинцовая крупка с небес просыпалась вперемешку с дождем. И потому, снег хоть и осел, почернел весь, но до конца так и не сходил, лежал тяжелыми угрюмыми ледяными пластами, как в летнике, лежал среди куцых, торчащих прутьями, насаженных вдоль домов, кустов сирени.
Из гаража, что чуть поодаль от детской площадки, несмотря на такую невесеннюю погоду, с утра доносится бодрая весенняя ругань. Калитка в гараже открыта настежь, и хотя самих говорящих не видно, отчетливо слышно каждое слово. Судя по всему их двое, и я даже знаю – кто они.
– Заладили по ящику: «Афган, Афган…»
Вот тебя звал кто в тот Афган!?.
– Меня не звали, и не спрашивал никто.
Родина приказала…
– Родина… твою мать!..
– А что ты-то лично имеешь против Родины!?. Обидели его…
– Потоптал бы зону с моё, понял бы…
– Тебя звал кто на ту зону… Причём здесь Родина, если сам накосячил…
Это мои соседи с утра воюют – летчик Нестеров и Коля Цыган.
Оба они по жизни мужики нормальные, в одном доме живём как-никак, но вот мирно у Нестерова с Колей никак не получается, сколько знаю все время они, не то чтобы собачатся, так переругиваются, но бесконечно и постоянно. Впрочем, друг без друга они тоже не могут, каждый день у Коли в гараже-голубятне сидят, особенно после того, как Нестеров на пенсию окончательно оформился. До пенсии-то он, как Цыган говорит, «деловой был», всё у него какие-то встречи, собрания, заседания— то в школе с ребятишками, то в библиотеке по поводу какого-нибудь очередного праздника – везде Нестерова приглашают. Впрочем, на пенсии он давно, им – военным летчикам пенсия раньше положена, но Нестеров до недавнего времени работал в комитете ветеранов.
Однако нынче отошёл он от дел ветеранских, махнул рукой, хватит, мол, пора и честь знать. Да и «мотор» сбоить стал, всё чаще напоминает о себе «налётанный» стаж. Так и говорит, – Налетал я своё уже. Теперь самое место с вами, с пенсионерами штаны просиживать…
Впрочем, зря Нестеров это, мне до пенсии ещё работать и работать, да и Цыган не на пенсии, какая пенсия ему, сроду нормально нигде трудоустроен не был, лет пять по зонам, десять – по шабашкам да северам, а сейчас он во вневедомственной охране служит, охраняет магазин – сутки через трое.
Он, Цыган хоть и дураковатый порой, но больше прикидывается, а иногда так выдать может, как с неба «привет» от голубки: прилетит – не отскребёшь.
Допустим, недавно про весну нынешнюю так высказался, – Весна нынче, что баба дурная – ни себе, ни мужику не даёт… Сеять пора, а погоды нету.
– Се-еять… Ты-то почём знаешь, кре-естьянин строгого режима!..
– Знаю значит. Не всё вам – полковникам!..
О количестве Колиных ходок можно судить по колотым перстням на пальцах, здесь-то вся «трудовая» его биография запечатлена.
Вообще-то в первый раз сел Цыган как все – по дурости, с друзьями, такими же сопляками, как он сам был, киоск продуктовый подломили, и взять толком ничего не взяли, а шуму понаделали. Другие пацаны пошустрее оказались, убежали, а Колю повязали с поличным. В ментуре молчал он геройски, никого не сдал. Вот и перстень на пальце у него с солнцем, которое из-за черного треугольника наполовину выглянуло – память о малолетке.
А вот другой, два квадрата чёрный с белым – «не подам руки менту», стало быть. У него тоже своя история. Этот перстенёк ему на взрослой зоне земляк Васька-тубик наколол. Васька потом по УДО откинулся, да недолго воздухом свободы дышал, так всё и кхыках, пока в туберкулёзке месяца через два не загнулся.
Есть у Цыгана и полный чёрный квадрат, это когда «от звонка до звонка».
Тут вообще грустно, рассказывать не хочется… Впрочем, Коля и не рассказывает про зону, ничего и никому. Это уж я так по секрету знаю, почитай с самого детства вместе растем, только он старше чуть, потому и может себе позволить со мной этак «на правах старшего» разговаривать, допустим, скажет, – Чего расселся, сгоняй-ка за пивом!
– Тебе приспичило, сам и сгоняй.
– Молодёжь, мать твою…
Коля замолкает. Не то чтобы обиделся он, просто, о чём со мной таким грубым и нечутким разговор вести. Получается, что не о чем, если я даже его элементарной утренней похмельной дрожжи по-человечьи посочувствовать не могу.
Мы заполняем вынужденную паузу, курим. Сидим у Колиного гаража-голубятни, который он недавно откуда-то притащил сюда к дому. Обыкновенный железный гараж, небольшой, старый, внутри его Коля старыми матрацами обшил, чтоб голуби зимой не мерзли. Голубей у него много: белые, сизари… гладкие, с лохмами на ногах, будто в сапогах с отворотами сидят на шестке…
Голубей Коля любит, а когда запустит всех их сразу в небо, – уставится вверх распахнутыми, голубыми с хитринкой глазами, такие обычно у детей бывают, когда увидят что-то радостное и необычное, – Гляди-гляди, парочка белых вверх пошла! Чисто самолёты!..
Вот и сейчас захожу в гараж-голубятню, вместо приветствия говорю, – Сидим…
– Сидеть сам будешь, когда посадят. – Это Коля. – А мы здесь делами заняты…
– Понятно, деловые… На двоих соображаете?
– А ты чё, третьим встрять хочешь? Сгоняй-ка за пивом!
– Тебе приспичило…
– А-а… – Коля машет рукой. – Молодежь… Дождёшься от тебя. Ладно…
Цыган бросает взгляд вверх, говорит нам с Нестеровым, – Гляди-гляди, белые… Самолёты!..
За голубями, конечно, лучше в хорошую погоду наблюдать, когда небо чистое, не такое как сегодня. Но даже на фоне этих темнеющих туч, парочка белых – просто красавцы, и тучи только подчёркивают контраст этого их полёта с громоздкой неуютной сиротливостью в природе и в душе. Нестеров с утра немногословен, а тут как-то вообще замолчал, задумался надолго, глядя в небо…
В 1988 назначили Нестерова командиром эскадрильи, а буквально месяца через два вызвали в штаб и сказали: «Так, ребята, готовьтесь, надо менять в Афгане полтавский полк!» Неожиданно прозвучало. Но приказы не обсуждают. «Вот – маршрут перелета. – Говорят. – Собирайтесь. И – вперед! Жить будете в гостинице, так что мягкие тапочки не забудьте…»
Как сейчас помнит Нестеров, прилетели на место, аэродромчик маленький. До них на этом аэродроме истребители базировались. Как садиться? Взлётно-посадочная полоса 2,5 км длиной на 32 м шириной, совсем даже не для тяжелых самолетов. Допустим, если сравнить, с Семипалатинской полосой, там 4 км на 80 м. А тут… Конечно, сложно было, но привыкли. Потом уже нормально и садились, и взлетали.
Маршруты там, в Афгане короткие складывались, потому летали не с полной нагрузкой: заправку керосина определяли по расчетному времени полета, и по боеприпасам – обычно брали две бомбы трехтонки или четыре полуторки. Вообще-то, 24 тонны на такой самолет навесить можно…
Бомбили в основном по ущельям. Сбросишь бомбы вниз – снег сойдет, и всех духов вместе с техникой в ущелье сдувает. Задача выполнена, путь для наземных войск свободен… Или еще дают им координаты, мол, база тут. А там – одни скалы, в них ходы да пещеры понаделаны. Ударишь по этим скалам, всё породой и засыплет. Говорят, те завалы, которые они с товарищами понаделали, лет тридцать разбирать надо…
Иногда Нестеров дома, когда один, фотографии афганские перебирает, впрочем, и без фотографий эти картины у него до сих пор перед глазами: вот бомба-девятитонка, когда она вниз уходит, самолет точно на волне вверх поднимает, а рядом с ней правый летчик Витя Стахов, Саша Голбенко, его заместитель, и он – Нестеров. Или вот, один летчик из их эскадрильи на цветную пленку снимал, пара в небе идет – красиво!..
Так же в Афгане шли они парой, с Василием – товарищем по учебке. Нестеров даже ничего понять не успел, самолет друга вдруг задымил и пошёл резко вниз. В Баграме это было…
Как потом Нестеров понял, это афганцы из стингера сработали, из-за сопки. Они с Василием только на взлёт пошли, высоту набирать, а тут… Из стингера далеко – до четырёх километров – самолёт достать можно. Что греха таить, поначалу духи тамошние только так наших и щелкали.
Это потом уже наши отработали «афганскую» систему посадки, выводили самолет над точкой и снижались по спирали диаметром не более трех километров. С заданной скоростью, с выпущенными шасси, с выдвинутыми закрылками…
То ли в связи с этим, вспомнил Нестеров забавный случай, застал он как-то Цыгана за странным занятием, сидит Коля за кустом сирени с рогаткой и что-то у своей голубятни выцеливает. Тщательно выцеливает, так, что, похоже, даже подошедшего Нестерова и не заметил. А тому подумалось: «Вот так же душманы наверное за сопками сидели, ждали пока мы С Василием взлетать будем…»
Поморщился Нестеров, Колю так тихонечко по плечу сзади постукал, – С кем воюешь, душман?
Напугал Колю, тот оглянулся дико, глазёнки горят, а голос дрожит, даже заикаться начал, – А-а!.. Т-ты ч-чё!.. – Видать и, правда, не заметил, как Нестеров подошёл, но с явным недовольством оглянулся и прошипел ещё так. – Сам ты душ-шман афганский, мать твою… Спугнёш-шь ведь!..
– Ка-во?
Коля опустил оружие и безнадёжно махнул рукой, – Ну вот, блин, ходют тут всякие!..
– Ага, а потом голуби пропадают… – Сыронизировал Нестеров.
Как-то грустно Коля на него глянул, точно на ребёнка, который не может понять что-то очень простое. Однако после некоторого молчания, объяснил, – Пропадают… Крыса в гараже завелась. Сегодня голубку придушенную нашёл…
– Понятно… – Вздохнул Нестеров, а про себя решил, зря он так на Колю, не душман он вовсе, скорее, наоборот.
Хотел было даже извиниться перед ним вслух, только не понял бы Коля за что, ведь ничего Нестеров ему не сказал. Впрочем, мысленно всё же извинился. А так промолчал, глянул вверх на голубей, которые кружили высоко. По привычке прикинул расстояние на глаз, и подумал о них, как о самолётах: «Нет, этих стингером, пожалуй, не достанут…»
Пока мы с Нестеровым любуемся парой белых, рисующих на тучах круги, Цыган где-то уже отыскал «сынка» лет семнадцати. В самом деле, не Нестерова же за пивом посылать, он как-никак – подполковник, в Афгане служил. Коля хоть и переругивается с Нестеровым, но уважает, даже немного побаивается, пожалуй. Ну и я не пойду, известное дело – «хоть и молодежь, но с норовом». Сунул Цыган «сынку» мелочь и наставляет, – За пивом сгоняешь. Видишь, люди по-от-дыхают. Только «Жигулёвское» не бери, оно вчерашнее. Бери «Чешское», «Чешское» с утра выгружали, сам видел…
Парень Коле отказать не может, Цыган в авторитете у всей мелкой шпаны в округе, да и разговаривает он с молодым голосом, не терпящим никаких возражений, как бы незримо добавляя, припечатав всеми своими наколотыми перстнями сразу, – Цыган сказал!
Пиво пьем втроём – Нестеров, я и Цыган – здесь же в гараже. «Сынка» Коля сразу прогнал, – Нечего взрослым разговорам мешать! Да и пиво молод ещё с серьёзными мужиками распивать…
Цыган хоть строг, но щедр, дал парню какую-то мелочь, – Иди-иди. Конфет вот подруге купишь… Есть подруга-то?..
В гараже сладковато пахнет птичьим помётом, под потолком воркуют голуби, те которые сегодня не захотели летать, впрочем, Коля и не настаивает – не хотят и не надо, холодно нынче там – в небе.
Сидим втроём в голубятне, пиво потягиваем. Что ещё в такую погоду делать? По «ящику» тоже смотреть нечего, тоска какая-то идёт без перерыва. То боевики, то ураган, то наводнение, а то и шоу какое-то дурацкое – много их нынче развелось, все на одно лицо. И будто бы люди, ходят, разговаривают о чём-то, а сами то и дело смотрят, как соседа ловчее «кинуть»… Да ещё и нравоучают при этом, вот мол, природа наша такая, что в таких экстремальных ситуациях нами, жадность да похоть движет, да ещё жажда славы…
Хочется ответить порой «ящику», чего всех по себе-то… но с ним, с «ящиком» спорить, что до Бога в нашей глухомани докричаться. Так что – «заплати налоги и спи спокойно», увы, ничего более умного в голову как-то не приходит.
Впрочем, так легко от «ящика» не отвяжешься, к вечеру заходишь домой, руки сами тянуться к пульту, умом понимаешь, не надо его включать, опять какое-нибудь дерьмо оттуда польётся, но руки-то вот они…
Чего только в мире не твориться, в мире, но не у нас. А у нас, если местные газеты почитать – а других нет – тишь да гладь, салют да праздник, невольно вспомнишь профессора Преображенского: «Значит, никаких не читайте».
Недавно вот сказали, в Казани «Боинг» наш упал, вернее ихний американский «Боинг», на котором негры в Африке лет пятнадцать отлетали, а теперь он нашей российской авиакомпании передан, потому как неграм уже страшно на нём летать, а нашим можно – мы привычные, лишь бы взлетал, авось сядем. При посадке и упал, 50 человек – как корова языком, экипаж и все пассажиры. Что-то в последнее время они часто падать стали…
Хотел я про это у летчика Нестерова спросить, почему, мол? По «ящику»-то всякое наговорят. Но Нестеров эту тему даже разговаривать отказался. Так сказал, – Не люблю я досужих разговоров. Вот когда ящики найдут с бортовыми самописцами, расшифруют записи, когда факты будут, тогда и без домыслов все понятно станет… А так, болтовня одна!
Сказал, как отрезал. Он, Нестеров, может. И право имеет, потому как, хоть и не тот Нестеров, что мертвую петлю изобрёл, но летчик, военный, полковник запаса, боевые награды за Афган имеет.
Как-то помню, к нему журналистка из газеты пришла, интервью брать, а Нестеров в весёлом расположении духа был – вообще он по жизни приколист, да и журналистка та, ко всему, молоденькая, симпатяшка такая – вот он сходу и пошутил с серьёзным лицом, как умеет, – Нестеров? Мертвая петля?.. Не-е, это не я, это дед мой. – Заметив, что девчушка уже купилась и приготовилась вопросы разные задавать, добавил, улыбнувшись. – Шучу, конечно, тот легендарный Нестеровым, который первым «мертвую петлю» сделал, со мной просто однофамилец. Так уж получилось… – И руки развел, извиняясь как бы.
Вообще он хоть и нарочито разговорчив временами бывает, когда в настроении, даже ироничен, но много из него о том же Афгане не вытянешь. Другое дело о службе в Союзе, об училище…
Как и многие мальчишки пятидесятых-шестидесятых, он с самого детства мечтал летчиком стать. Ещё когда в школе учился. Как он сам обмолвился однажды, в их классе из тринадцати парней, по крайней мере, двенадцать точно в летчики хотели пойти.
В соседнем с нами городе тогда, в аккурат, летное училище только открылось, и парни буквально бредили, летчик – это было круто!
А в 10-м классе, когда приписную проходили, им сказали: «Ребята, мы понимаем, что все вы хотите в летчики пойти, но реально на что-то претендовать из вас могут только пятеро».
В итоге – комиссию двое прошли: Нестеров и ещё один парень из их класса. Тот второй в авиационное техучилище поступил, а Нестеров, как и мечтал, поехал поступать в лётное.
Вот и сейчас, мы с Цыганом как-то издалека развели его на рассказ.
Рассказывает Нестеров, неторопливо потягивая пиво, словно специально затягивая историю, чувствует наш интерес, вот и смакует слова, да нет, точно специально, – В училище мы жили за забором, в казармах рядом с учебными корпусами.
Дисциплина была строгая, армия есть армия. За территорию отпускали нечасто, в основном по выходным в увольнение…
– Как на зоне… – Встревает, было, Цыган.
– На зоне… – Нестеров презрительно кривит улыбку. – Сравнил задницу с пальцем.
Какое-то время он молчит – молчит и Коля, понимая, что сейчас лучше не вмешиваться – потом точно нехотя продолжает, – А с апреля мы обычно выезжали на лётную практику. После первого курса, помню, в Алейске были. Там рядом ракетные шахты располагались, глубокие такие, для запуска межконтинентальных… Сверху когда на них смотришь, они на запятые похожи. Нам строго-настрого запрещали над ними летать, тогда это всё это было ССС – совсем совершенно секретно…
И опять Нестеров пиво потягивает, молчит нарочито сосредоточенно, то ли интерес подогреть старается, то ли сам он сейчас где-то в своих воспоминаниях. Вполне может быть, что именно в этот момент он как раз мысленно шахту стороной облетает.
Помолчав так, приступает к новой главе повествования, – На третьем курсе летали мы на боевых самолетах, уже в Славгороде. На штурмовиках ИЛ-28. Ну а к четвертому – разделение началось: кто-то на ИЛах специализировался, кто-то на ЯК-28…
После училища по распределению попал Нестеров в гарнизон Иркутской области, там отлетал чуть больше десяти лет. Потом снова учеба на курсах командиров, после курсов вернулся к себе в часть…
И снова Нестеров привычно и надолго замолкает, я уже как-то привык к его этой манере общения, жду, знаю, сейчас промолчится и приступит к очередной главе, – Где-то в середине 80-х в войсках началась ротация лётного состава. Те летчики, которые прослужили более десяти лет на Востоке, могли написать рапорт о переводе в европейскую часть страны…
Тогда-то и попал Нестеров под Оршу, в гарнизон Балбасово, – С этого аэродрома в Балбасово, где мы базировались, еще немцы в Великую Отечественную на Москву летали. Там, недалеко от аэродрома, до сих пор остались здоровенные воронки от наших, русских, бомб. Это наши аэродром бомбили, когда войска третьего Белорусского в сорок четвёртом Оршу освобождали. Со временем в этих воронках образовались небольшие озера, и мы с парнями после полётов часто ходили туда купаться. Осколков от этих бомб там кругом, что камешков на берегу, много мы их находили. У меня раньше они где-то дома валялись, но потом сын куда-то порастерял…
Нестеров рассказывает, а Цыган точно закемарил, поутих, но вижу – слушает, хоть и виду не подаёт. Сиделый-то он, Коля – сиделый, но про войну, как и я, – только понаслышке…
Впрочем, насчёт войны у меня опыт даже поболе Колиного будет. По окончанию политехнического института, ещё молодым специалистом, пришел я работать на химический комбинат. По результатам защиты дипломного проекта, государственная экзаменационная комиссия рекомендовала меня на работу в научно-исследовательскую лабораторию производства, где готовили комплектующие для межконтинентальных баллистических ракет. Думал, буду заниматься наукой в этом направлении, но на практике всё иначе получилось. Поскольку лаборатория была заводская, занимались мы в основном сбором статистических данных для нашего профильного НИИ, о науке никто и не вспоминал. Да и работники института относились к своим коллегам-производственникам не иначе, как к дополнительному штату лаборантов, приезжали, давали нам ЦУ, БЦУ и ЕБЦУ, так у нас шутливо называли «ценные указания», «более ценные указания» и «ещё более ценные указания».
К тому же, в то время на комбинате запускалось совершенно новое производство, и меня, вместе с другими молодыми инженерами, командировали туда в качестве слесарей для монтажа технологического оборудования. Сроки запуска поджимали, поэтому вокруг царила суета и неразбериха, нас перебрасывали с одного участка на другой, не везде был полный комплект документации, все дорабатывалось буквально на ходу. В «голове» технологической цепочки оборудование уже обкатывали, а «хвост» еще и не начинали монтировать. Мы, вновь испеченные инженеры-слесаря, под руководством более опытного наставника, которого звали Ефтифей Калинович, пытались сопрячь какой-то насос импортного производства с нашим российским электродвигателем. Чтобы соединить их, необходимо было снять подшипник с вала насоса. Действовали по-русски, с помощью лома, кувалды и упоминаний чьей-то опять же российской матери. Не получалось. Подшипник крепко сидел на своём месте.
