Сергей Ерус
Конфетки
Я славы не хочу стяжать.
К чему внимания излишки?!
Не стоит мне рукоплескать…
Купите лучше мои книжки.
Назначенье алкоголя –
Разумение и волю
Пожирать, изо дня в день
Нагонять тоску и лень,
Щедро даровать обманы
И опустошать карманы,
Разжигать в душе пожары,
Выворачивать нутро…
И с бессонницей кошмары
Перемешивать хитро…
Но в теченье долгих лет
Мне никак покоя нет
От вопроса одного:
Почему люблю его?
Я праздников не отмечаю.
Но в кутежах души не чаю.
Невыносимость счастья бытия
Я облегчаю актом пития.
Я от людей теперь уже не жду чудес.
И всё задумываюсь –
что за шустрый бес,
Когда-то обернувшись человеком,
Меня так обнадёжил,
что вот уж почитай полвека
Я пребываю каждый раз в печали,
Когда насрали в душу или наебали…
Нет, человек всегда один и тот же;
Душа смятенна, воровата рожа,
На языке – хула, в ручонках – нож,
И в помыслах – всегда одно и то ж:
Куда бы вставить член
и больше ль он,
Чем у соседа?! И аттракцион
Любимый в связи с этим –
мерянье хуями.
Быть может наговариваю я?
Решайте сами.
Но вышло так,
что вот уж почитай полвека
Прекрасней давешнего беса
я не встретил человека.
Сегодня очень бодрый бомж,
Едва не сбив меня, психуя,
Вскричал: «Куда ты, бля, идёшь?!»
И ведь вопрос!.. Куда иду я?
Туда ль устремлены мои
Надежды, помыслы, терзанья?
Сколь я уместен в бытии?
И сколь реально мирозданье?
Кому какой во мне есть прок?
Кому-то до меня есть дело?
Мной движет разум или рок?
Я есть эфир иль я есть тело?
Так, сбитый с толку и с пути,
Витал я немощною птахой…
Но знал, куда бомжу идти.
И я сказал: «Иди ты на хуй!»
Печальный факт мной запримечен
(Он – наказание моё):
Когда с людьми я человечен –
В них просыпается зверьё.
И чтоб в долгу не оставаться,
А ноша дней была легка –
Я научился превращаться
В порядочного мудака.
Всё разрешится так или иначе.
Скорей – иначе. Но возможно – так.
Подари мне домашние тапочки.
И халат мне, прошу, подари.
И я буду помалкивать в тряпочку
Да почитывать словари;
Философствовать в кресле-качалочке
И записывать весь этот бред…
Подари, подари же мне тапочки.
И, прошу, подари ещё плед.
А ведь были ж мы той ещё парочкой!
Хулиганы, жульё, бунтари…
Подари мне электрогитарочку!
И косуху, прошу, подари!
И я выйду на улицу темную.
И витрину с бухлом разобью.
И в парах алкогольных над стёклами
«Satisfaction» надрывно спою…
Ты в газетах прочтёшь заголовочки,
Мол, задержан был пенсионер…
Мол, мента называл подлой сволочью…
Мол, отнял у того револьвер…
Ох… Боюсь, жестковаты мне нарочки!
Да и не по зубам сухари…
Подари мне домашние тапочки.
И халат мне, прошу, подари.
Листья падают. И я
Падаю всё ниже.
Пью четвёртый день коньяк
И водяру иже
С ним. И самогон,
Если попадётся…
Жизнь поставлена на кон.
Может обойдётся
В этот раз? И я, как лист,
Матерью-природой
Буду сброшен в самый низ,
Но не станет кодой
Этот алкодекаданс?
Вдруг, подобно листьям,
Под цветов известный вальс
Возрожусь я чистым?
Я изо дня в день твержу
(Это – моя мантра):
«Мать-природа! Завяжу!
Не сегодня… Завтра».
Жил переутомлённый бомж,
Всегда небритый и поддатый…
А так устал он от чего ж?
От многотрудной и треклятой
Бомжовой жизни. Замкнут круг.
А ведь порой и мы с тобою,
Мой переутомлённый друг,
Скулим над трудною судьбою,
Картинно руки заломив
И ожидая состраданья…
Весьма заезженный мотив.
Он от начала мирозданья
И так и сяк, на все лады
Обыгран. Но запомни всё же:
Устать немного – полбеды.
Но возроптать – беда. Не гоже.
В этом мире так заведено,
Что с конфетами соседствует говно.
И на то нам голова дана,
Чтоб случайно не вкусить говна.
Но умельцы среди нас не редки,
Делающие из говна конфетки.
И история, увы, типична эта:
Жрёшь дерьмо, а думаешь – конфета.
Пьяный человек несносен,
Но хочу вам доложить –
Трезвый взгляд на жизнь серьёзен;
С трезвым взглядом тяжко жить…
То ли дело – выпил пива
Иль портвейна пригубил…
Ты красивый и счастливый,
Полон замыслов и сил.
Но увы, весёлый праздник
Прогремел – и был таков.
Двухнедельный пир сменяют
Десять дней отходняков…
Этой жёсткой парадигмой
Я раздавлен и убит.
Трезвым жить – невыносимо,
Пить – здоровье не велит.
Жили в райском во саду
Люди, звери, какаду…
Впрочем, по задумке Бога,
Было там людей не много.
Двое. Ева и Адам.
Экзотическим плодам,
Мягким травам, облачкам,
Баклажанам, кабачкам
Радовались в неглиже.
Жизнь – сплошное бланманже.
Как-то жарким летним днём
Адам с Евою вдвоём
Бегали в чём Бог создал.
Оп! Адамов член привстал…
С той поры Адам, вздыхая
И безвольно потакая
Зову дикому природы,
Еве не давал проходу.
Как Адам увидит Еву –
Сразу приступает к делу:
«Евонька! Идём на пляж!
На пляжу ты точно дашь!»
Ева дурню не даёт,
Но Адам не отстаёт:
«Ну хотя бы отсоси!
Вот те яблочко. Вкуси!»
Приставал неутомимо.
Ева ж, похотью томима,
От желания дрожала,
Но Адаму возражала.
И по этой по причине
Пребывал Адам в кручине.
Смысла жизни столь убогой
Вопрошал Адам у Бога.
Рвя на жопе волоса,
Восклицал он в небеса:
«В чём прикол?! Открой секрет!
Баба есть, а секса нет…»
Опечаленный Адам
Квёлым стал не по годам.
И колодой бесполезной
Возлежит в тени древесной.
Плод, что Еве предложил –
В изголовье положил.
Долго ль, коротко ли, но –
Что за вонь?! Что за говно?!
Шёл от яблока сей дух,
И манил зелёных мух.
Нос зажав рукой, Адам
Ближе посмотрел, а там –
С яблока, наискосок,
Пенясь, капал липкий сок.
Словно под влияньем чар –
Адам выпил сей нектар.
Сразу стало хорошо,
Романтично и свежо.
Мутен взор, туманны мысли,
Сопли из носу повисли,
Воли нет, слаба нога…
Думает Адам: «Ага…»
Так, наладился Адам
Гнать из яблочек агдам.
Ева с этого агдама –
Раз возьми и дай Адаму.
Что в саду тут началось!
Волки воют, скачет лось.
Из пруда кричит лягушка:
«Потаскун и потаскушка!»
Какаду, хоть туп как пробка,
Но во всю какадью глотку
Завопил: «Ату! Долой!
Гнать поганою метлой!»
Так Адам, а с ним и Ева,
Плод вкусив с познанья древа,
Были со всего проста
Выставлены за врата.
Рецептура же агдама
В светлой голове Адама
Сохранилась навсегда.
Счастье это иль беда –
Не рассказчику судить.
С той поры пристрастье пить,
Как от всех напастей щит,
Человечество влачит.
Жаждет муки превозмочь.
И ебётся день и ночь.
Вот музей. В музее ваза.
Я разбить её хочу.
Дико пуча оба глаза,
Истерически кричу:
«Разъебу! Ох, разъебу!!!»
Меня просят унять спесь.
Игнорирую мольбу.
И в конце концов – хуеньсь!
Кто ты? Что ты? Биоробот.
Заводная хуета.
Жалкий, примитивный опыт
Да гордыня ещё та…
Сам себя нещадно троля,
Влез на шаткий пьедестал.
За иллюзию контроля –
Благоденствие отдал.
Блеял-каркал-кукарекал
«Мне-мне-мне» и «я-я-я» …
Кто ты? Что ты? Горсть молекул.
Да и боле нихуя.
Со времён пришествия
Мир и благочестие
В моду так и не вошли.
Вместо этого – шальные
Хороводы и сплошные
Ай-на-нэ да ой-лю-ли,
Карнавалы, маскарады,
Непотребные парады…
Мы под каждым под плетнём
Греховодя день за днём,
Превращали град за градом
То в Гоморру, то в Содом.
И вполне закономерно
Мир заполонила скверна.
Стало житие – какашка.
Стало муторно и тяжко
Нам дышать под небеси…
Мы к Спасителю: «Спаси!»
Но Спаситель с неохотой,
С нескрываемой зевотой,
То да сё, мол, так и сяк,
Молвит, на кресте вися:
«Я вас с радостию спас бы,
Но желудочные спазмы,
Иже с ними – кровь из глаз
У меня при виде вас.
А понеже мне так тошно –
Вас спасать никак не можно.
Посему, друзья, окститесь
И – Меня ради! – отъебитесь».
Спешно мылясь и скоблясь,
Отмываем срам и грязь.
На карачках, жопой вверх,
За грехом смываем грех.
Кто ещё в говне, кто в мыле –
Вновь к Нему: «Мы скверну смыли!»
И теперь в тупом бессилье
Ждём второй приход Мессии.
Он же, сделав лик кирпичным,
Не торопится вторично
Снизойти на земной шарик,
Ибо знает каждый нарик:
Смывок такова природа –
Нет гарантии прихода.
Субботний мой вопрос обычный
Черту подводит всей неделе:
Ах, отчего вчера я бычил?
Ведь так же хорошо сидели!..
Ты бродишь в сумраке
тоскливо, томно, праздно.
С понурым взглядом, сникшей головой.
Ты веруешь, что жизнь однообразна
И что она не может быть другой.
И сетуя на предопределенье,
Клянёшь судьбу за каждый поворот.
И ожидаешь из мгновения в мгновенье
Какую-то жизнь лучшую и вот
Гранит, в протекторе застрявший,
Вдруг высекает искру в темноте.
И ты робеешь, увидавши
Бесчисленное множество путей.
Иди вперёд, налево иль направо.
Вселенной – похуй, Богу – до пизды.
Истлеет плоть, померкнет твоя слава
И Вечность поглотит твои следы.
Сделай ебало попроще.
Жизнь твоя – не фейерверк.
Это вечером ты – рокнрольщик.
А утром – ты офисный клерк.
Корпей – и придёт день зарплаты.
Корпей – и придёт выходной.
Корпей – и истрать своё злато
На отжиг в известной пивной.
Куражься и знай, рокнрольщик:
Твой рок – и ныне, и впредь
Делать ебало попроще,
Обманываться и корпеть.
Вот поливалка радугу толкает пред собой.
В кабине – проститутка и ковбой.
Пылко дискутируют о сферах высших
И цитируют Чуковского и Ницше.
Проститутка в пустоту глядит,
А ковбой нравоучительно твердит:
«Счастье есть – три дольки мандарина
И оставшиеся полбутылки джина».
Но парирует она,
переводя свой взгляд в окно:
«Коли так – то счастье кончиться должно.
Ты прости мне эти помыслы беспечные;
Я таки желаю кайфа вечного».
Среди людей я жить уж боле не могу.
Я должен их любить, а мне с них тошно.
Уйду. В пустыню, степь или тайгу.
Отрину от себя мир суматошный.
Шалаш аскета я построю из ветвей.
И здесь, питаясь просом и морковью,
Начну гипотетических людей
Любить гипотетической любовью.
Идёшь по городу
и выглядишь счастливым.
А сам несчастлив…
Ну ты и мудак!
Вот и пошло наше дело к осени.
Вянет лист. День короче – и муха злится.
Отгорели ночные костры.
Отгулялись мы босыми.
Смолкло пение. Стали задумчивы лица.
Нам прогноз угрожает
сезоном бессолнечных дней
И грядущей за тем ледниковой эпохой.
Но кровь наша стала
медленней и холодней.
И от этого – как-то похуй.
В сексе – я давно спортсмен
троепозья.
Предпочёл давно поэзию
прозе.
Вечерами пью вискарь,
утром – пиво.
Жизнь – не изобилья рог,
но красива.
Чужд позициям другим
и напиткам,
Ибо в жизни барахлища –
с избытком.
Сторонюсь всеядности,
как химеры.
В жизни главное, мой друг –
чувство меры.
Пишу тривиально, банально и просто.
Я автор десятков никчёмных стишков.
И всё ж я фигура немалого роста.
Да что там… Я – бог обжиганья горшков.
Аз есмь. Где кстати, где некстати…
К полтосу мчу. Тяжёл, но налегке.
И мне напомнила об этой круглой дате
Помятая купюра в кошельке.
О, брат! И мы – такие же бумажки!
Ты не питай иллюзий. Ни к чему.
Пожил. И вот: ни вздоха, ни какашки.
Всё к одному… Всё к одному.
Мы – механизмы.
В наших зубчатых колёсах
Скрежещет клич:
не верь, не бойся, не проси.
И как механик я, и как философ,
Скажу тебе:
всё в мире вертится вокруг оси.
Добавлю к этому ещё слова простые:
Не парься, не ленись и не киксуй.
Ты можешь мир вращать вокруг оси и
Этой осью должен быть твой хуй.
Писать стишата про сирень в свете луны –
Занятие из тех, что «ну не то, чтоб очень».
Хотя… Друзья, с другой-то стороны –
Заняться чем ещё бессонной ночью?
Давным-давно заброшенным холстом?
Быть может –
зажигательнейшим твистом?
Гаданьем? Вышиванием крестом?
Иль кувырканьем без трусов
во поле чистом?
Зубовным скрежетом
и едким злопыханьем,
Каков начальник пидор и пижон?
Побегом к грёзам и воспоминаньям?
Или попытками сыграть «Hey, Joe»
Посредством скрипа всё видавшей койки
Иль извлечением из носа вещества,
Порой скрепляющего утлые постройки
Мировоззрений, теорем, родства?
Ах! Что ни делай – всё не то. Не то…
Бег от себя… к себе… Тоска и пакость.
Сквозь памяти брехливой решето
Течёт былое, превращаясь в слякоть
Настоящего… Нет сути, формы, сил…
Благословен будь, пошлости укус!
За то, что я безлунной,
снежной ночью средь осин
Пишу, как под луной красив сирени куст.
На обнищавшего взирая духа пир –
Без экивоков, без цензуры, без прелюдий
Мы говорим: «О, пизданутый мир!»
Но мир в порядке. Пизданулись люди.
День завтрашний я вычеркну
из календаря.
Сегодня буду штурмом брать
я литру вискаря.
Жил-был Петров. Обычные дела.
Жена Петрова киноманшею слыла.
И по причине этой возле их кровати
Джордж Клуни красовался на плакате.
И как-то раз Петров в процессе куни
Вдруг осознал
функционал портрета Клуни.
Сего открытия никак не показав,
Петров печально думал: «Вот коза!
Скажусь я тоже киноманом что ли?!»
Наутро к Клуни присовокупилась Джоли.
Я хорошими стихами молюсь,
А плохими – топлюсь.
Дым стоит коромыслом.
Но ни тех, ни других
не могу прочитать наизусть
И беспомощной рыбою бьюсь
Об отсутствие смысла
В наугад взглядом выхваченной
неказистой строке.
Разбавляю свой яд
в самогоне и в молоке.
На-ка! Что-нибудь выпей.
Мне на днях гардероб
за моё барахло отказал в номерке…
Я, взирая на клин журавлей,
восседаю синицей в руке
И кричу криком выпи.
Что мне снег, что мне зной,
что портвейн, что святая вода…
Я пришёл неизвестно откуда,
уйду – неизвестно куда.
Неприметная вспышка.
Я не жалую слов
«ни за что», «никогда», «навсегда».
От копанья в себе –
всё не то, всё пустая руда.
Где же ты, золотишко?!
Ах, богатства мои – «Ундервуд»,
да какой-то неведомый хлам.
Все мои сбережения,
сложенные пополам –
В джинсах, в заднем кармане.
Всем воздастся когда-то
по вере и по делам.
Нечто неизъяснимое
дарит душам смирение и отвагу телам.
И сияет. И манит.
Я знаю русский и так горд –
Что в акте самолюбованья
Я на хуй посылаю Word
С проверкою правописанья.
Вот – франкоговорящий бомж.
На первый взгляд – ничем не лучше
Любого прочего. И всё ж –
Чуть элегантней и пахучей.
В глазах – печаль, в движеньях – шарм,
Почти не пьёт, не матерится.
И ведь не бомж он, а клошар!
Скажите-ка… какая птица!
А вот отправить бы его
В Череповец, на теплотрассу!
Камон сава, бля! Каково?!
Не продержался бы и часу!
Пришла бы русская зима
И задала б французу перцу!
Глядишь – и вот уж хохлома
Душе милей и ближе сердцу;
И водка – лакомый продукт,
И шапка «Sport», и безнадёга…
И стал бы он – типичный фрукт,
Каких здесь водится премного.
Я бросил пить, но, вот печаль,
Итог затеи многотрудной:
Жизнь без бухла – не фестиваль
И состоит из серых будней.
Я снова пью и мне ОК,
Но должен вам сказать по чести:
С бухлом проходят дни быстрей,
Но в целом – жизнь стоит на месте.
Я трезв бываю не всегда.
Что ж, эта жизнь не совершенна.
Но так без книжек и труда
Я вник в теорию Эйнштейна:
Всё относительно. И вот
На остракизм и пересуды
Я положил свой мощный болт
И так постиг ученье Будды.
Вечер. Щебечем
о делах человечьих.
О том, что грядёт,
о былом и о вечном,
О том, как нас время
калечит и лечит,
И как запоздала весна…
Мёд и корица,
остывшая пицца.
И тишина.
И спокойные лица.
На подоконнике –
синяя птица
Желает нам доброго сна.
Фатальное невезенье:
Вот ты наступил в говно –
И остановилось мгновенье…
Но не прекрасно оно!
Вечность целует меня небрежно.
От поцелуя внутри всё ноет.
Лёд и огонь в поцелуе этом.
Умираю ли я?
О, мой друг! Конечно…
Впрочем –
как и всё остальное
Население этой планеты.
Чем забита голова?
Непонятно…
Мысли, образы, слова…
Всё невнятно.
Голова болит мечтой
Невозможной.
Буду с этой хуетой
Осторожней.
Кто придумал эту пакость
Птицей мира называть?
Всюду, где говно и слякоть,
Ищет он себе пожрать.
Встретишься с сизоголовым –
Не свернёт, не отойдёт.
А в полёте – мчит в лицо вам.
Облетит. Но – обосрёт.
О, не верьте, что он скромник…
Он – иная ипостась.
Голубь – это птица-гопник.
Голубь – это птица-мразь!
Мнит оппонент тебя наивным как дитя…
Покуда не въебёшь ему с локтя.
Вчера неблагодарный бомж
Считал монеты у вокзала:
«Почти пятьсот рублей. И всё ж