bannerbannerbanner
Цианистый карлик

Сергей Дышев
Цианистый карлик

– Ты что, с ума сошел?! За что?!

– Фу, грязный, как свинья! – отреагировал Савушкин. – Пошли голову мыть.

С легкостью Никита поднял за шкирку вялого Курбана, потащил в туалет. Нагнув, сунул его голову в унитаз, несколько раз спустил воду. Потом, увидев моющее средство для сантехники жгуче-синего цвета, щедро полил им Курбанью голову. И вытащил на обозрение Варвары – с жутко синим лицом.

– Получай, хозяйка: вымытый и надушенный.

Варвару прорвало:

– Это беспредел!

Савушкин шагнул навстречу, Варька отшатнулась.

– А об тебя, падаль, даже ноги пачкать не хочется…

Он зашел в ванную, вымыл руки, не прикасаясь к чужому мылу, стряхнул воду и неторопливо вышел из квартиры, оставив со значением настежь открытую дверь. Как знак что еще вернется.

Когда шаги визитера стихли на лестничной площадке, Курбан с ужасом спросил:

– А ч-чего он приходил?

– Тебя покормить! – ядовито ответила Варвара.

6‐е число

Савушкин махом поднялся на второй этаж родного УВД, ворвался в кабинет с табличкой «Уголовный розыск». Там, в сигаретном дыму, сидели и что-то явно малосущественное обсуждали Белозеров, Кошкин и юный опер Ряхин. При появлении Никиты воцарилась тишина.

– Господа, я хочу вам сообщить чрезвычайно неприятное известие: меня отстранили от розыска Маши Лихолетовой! – объявил он.

– За что? – спросил Белозеров.

– За хулиганские действия, сопряженные с проникновением в квартиру гражданки Шпонки с использованием служебного положения.

Белозеров округлил глаза:

– Ты что – изнасиловал этого монстра?!

– Нет… – подпустив разочарования, ответил Савушкин. – Я всего лишь покормил хашем ее сожителя.

– Как это? – вновь спросил Белозеров.

– Надел кастрюлю с этой баландой ему на голову. И, кстати, смягчающее обстоятельство, как в лучших салонах, сам вымыл ему голову… в унитазе. С шампунем… Между прочим, ни одной царапинки!

Кошкин и Ряхин переглянулись и заржали.

– Дурак ты! – покачал головой Белозеров. – Тебя что – переклинило? Теперь они такой вой подымут…

– А хочешь узнать, почему опера Савушкина переклинило? – жестко заговорил Никита.

– Ну?

– Позапрошлым вечером Курбан жестоко избил Настю Иванову, да, понятую в нашем деле. Лицо разбил, ладони в крови… Поджидал ее у дома, нацепил чулок на морду, думал, не узнает… Митрич, гости солнечных стран бьют наших женщин. Когда хотят – и за что хотят… А нам что – сопли друг другу подтирать?

– Ты правильно сделал, Никита Алексеевич! Мочить их надо! – поддержал Кошкин.

– Как говорил президент Путин – в сортире! – добавил Ряхин.

– Ладно… – хмуро подвел итог Белозеров. – По факту разбойного нападения на Иванову возбудим уголовное дело… Ряхин, кстати, где кассета с фильмом «Девочка на цепи»? Я когда давал поручение?

– На телеканале требуют официальное письмо от Генеральной прокуратуры на имя генерального директора… – развел руками Ряхин.

– Не утомляйте бумагу! Вот вам кассета!

Савушкин вытащил из цветастого пакета и кинул на стол бытовую кассету с надписью на корешке: «Девочка на цепи».

– Как это тебе удалось? – без эмоций поинтересовался Белозеров.

– По системе майора Савушкина, главный постулат которой: «В угрозыске знают все!» Мне вручил ее наш общий знакомый Рома. С чувством глубокой благодарности.

– Ну, рассказывай, раз так, – выразил общий интерес Белозеров.

– Ну, что, подъехал я к дому Романа, – начал рассказывать Савушкин. – Набрал Ромкин телефон. Здорово, говорю, это Никита, убойный отдел… И комментирую с элементами импровизации: вижу, вижу, говорю, как вытягивается твое лицо, а губы беззвучно шепчут ругательство… Так что давай не хами даже в мыслях, а спустись на улицу, потолковать надо. Ну, значит, выбегает Ромка из подъезда, в одежке не по последней моде. Цепляет очки, вытирает пот, идет ко мне. Говорит: «Что-то ты зачастил, командир…» А я ему: «Я не надолго. Вынеси мне, – прошу его, – твою любимую кассету из “Криминальных историй”, посмотреть хочу». Он «дурку» включил: «Какую?» – «Девочка на цепи», – поясняю. «Откуда?!» «Оттуда, – говорю задушевно, – вот у меня ордер на обыск, найдем ее, и будешь блеять, почему ты прячешь эту кассету…» Тут он и поплыл: «Ну-у, я поищу, конечно, может, и есть». Пошел домой. А я его еще предупредил, чтоб не вздумал выбросить кассету в мусоропровод. Это усугубит… Через три с половиной секунды эта кассета была у меня.

– Круто! – восхищенно отреагировал Андрей.

– Система, – оценил Кошкин.

А Белозеров поинтересовался:

– Что-то я не помню, чтоб ты получал ордер на обыск.

– Система Савушкина предполагает в экстренных случаях использование неформального ордера на обыск, – пояснил Никита.

– Неформального? – покачал головой Белозеров. – Это так мы теперь называем? Ладно… Кошкин, включай кино!

Кошкин включил видеомагнитофон. На экране появился подвал. Яркий свет фонаря высветил в углу девочку лет двенадцати, с синяками, ссадинами, одетую в короткое платье в горошек. Она сидела на покрывале, поджав коленки.

– Маша! – сказал Кошкин, хотя всем было и так ясно.

На левой руке пленницы была надета фактурная цепь, замкнутая огромным навесным замком. Второй конец цепи киносъемщики прицепили к металлической балке на потолке, замкнутым в изощренном кураже миниатюрным замочком…

В кадр вошел мужчина в пурпурном балахоне и колпаке, с плеткой в руке. Он приблизился к девочке и неожиданно резко взмахнул ею перед лицом узницы. Девочка инстинктивно сжалась и прикрыла лицо руками. Второй удар плеткой был настоящим. Ремешки плетки скользнули по рукам Маши.

Внизу экрана бегущая строка предостерегла: «Этот фильм не рекомендуется для просмотра несовершеннолетними».

– Не бей меня! – взвизгнула девочка.

– Ты будешь сидеть на цепи, пока мне твой папа не заплатит выкуп, – утробным голосом заговорил истязатель. – Говори в камеру, маленькая дрянь!

– Папочка, миленький, спаси меня, – всхлипывая, стала умолять девочка. – Пожалуйста, отдай им эти деньги. Они хотят меня убить!

– Жалостливей, обезьяна! – уйдя за кадр, приказал мужчина.

– Папочка!! Они меня кормят одним хлебом и водой, они меня изнасиловали! Папочка, спаси меня, мне здесь очень плохо, папочка!! Я сижу в подвале, меня крысы кусают, есть вообще не дают, пожалуйста, забери меня, папонька, отдай им эти деньги! Они меня убить хотят. Врачи приходили, брали анализы и сказали, что у меня все органы здоровые и, если они договорятся, они меня убьют и продадут мои органы. Пожалуйста, забери меня, папонька, забери меня отсюда…

Девочка забилась в рыданиях.

Савушкин взял пульт со стола, нажал на стоп-кадр.

– Все, хватит!

Маша застыла в кадре с гримасой страха.

Все молчали под впечатлением от увиденного.

– Жуть… – оценил Белозеров.

– Такое кино и взрослым смотреть тошно… – Кошкин потянулся к сигаретам. – А это признание в изнасиловании… Для двенадцатилетней девчонки – кошмар…

Савушкин встал, распахнул настежь окно.

– Да, одноклассники потешились… Стая злобных щенков, которым показали жертву… Бедный ребенок, что ей пришлось пережить…

– Покажи, кто там авторы? – попросил Белозеров.

Савушкин прокрутил фильм до финальных титров. На экране вспыхнули титры:

Автор сценария Петр Грош-Ценаев

Режиссер-постановщик Юлиана Самобрехова

Оператор Саврас Божемой

Монтаж Михаил Хламов

Директор фильма Евгения Царапкина

Мастер света Сергей Огарев

* * *

Все права ОЛЛ РАЙТС

Телекомпания RESURSS – Лiмитэд

Прочитав титры, Савушкин хмыкнул:

– Знакомые все лица!

– Ты их знаешь? – спросил Белозеров.

– Знаю. Позавчера эта кинобанда у меня дома кино про тещу и жену снимала.

– Комедию?

– Что-то вроде…

– Понятно. Всех ко мне на допрос! – распорядился Белозеров. – Они у меня посублимируют!

– Чего? – не понял Кошкин.

Белозеров пояснил:

– Сублимация – это направление сексуальной энергии на иной вид деятельности.

– Это ж как надо оттопыриться…

7‐е число. Утро

В это ничем не примечательное для жильцов дома № 5 по улице Чехова утро некий молодой человек приятной наружности в надвинутой на глаза бейсболке прошел в подъезд. Он сел в лифт и вышел прямиком у двери Варвары. Гость подъезда положил на порог бытовую кассету без коробки, с приклеенным листочком, на котором значилось: «Варваре и Курбану». Затем он нажал кнопку звонка и в том же лифте исчез…

Дверь открыл Курбан. Он высунул испуганную голову и констатировал:

– Никого.

Деловито пришлепала Варя.

– Чего там?

– Никого… Хулиганье… Развелось лимитчиков! – презрительно заметил он.

– Ничего не видишь! – раздраженно сказала Варя. – Вот кассету подбросили.

– Точно! – удивился Курбан. – О, тут написано: «Вар-ва-ре и… Кур-бану». Нам, что ли?

– Ты на редкость сообразительный. Возьми.

Сказав это, она тут же исчезла в квартире.

Курбан нерешительно поднял кассету.

– А если взорвется?

Варя крикнула из глубины квартиры:

– Не взорвется.

– Взял.

– Теперь вставь в магнитофон и посмотри.

Курбан вздохнул:

– Иншалла…

Осторожно, на цыпочках, он прошел с кассетой в комнату. Варвара исчезла.

– А ты где?

– В туалете!

– Что ты там делаешь?

– Что люди делают в туалете?! Вставь в магнитофон и включи пультом.

Курбан тоскливо посмотрел на дверь туалета, покорно прошел в комнату, глянул на открытое окно, испытав желание выкинуть туда кассету. Трясущимися руками вставил кассету в магнитофон.

– Ну, что там? – раздался недовольный голос. – Что, я тут вечность должна сидеть?

Курбан взял пульт, включил телевизор, добавил громкости, потом вышел в смежную комнату, залег и, выставив пульт наружу, нажал кнопку «пуск».

 

И раздался взрыв… Мощный звук, грохот бьющегося стекла был так правдоподобно записан, что Курбан почти умер от страха. Так эффектно началась видеозапись.

Курбан продолжал лежать ни живой ни мертвый.

Варвара, чуть приоткрыв дверь, прокричала:

– Курбан, ты жив?

– Жив, – после долгой паузы ответил он.

– Что это было?

– Не знаю.

– Ну, посмотри!

– Ну тебя к шайтану…

Шпонка на цыпочках прошла к комнате, осторожно заглянула. На экране было черное поле. Испуг на ее лице, как в кривом зеркале комнаты смеха, преобразился в счастливо-глупое выражение.

– Все цело! – выдохнула она с облегчением.

Варвара прошла в соседнюю комнату, не заметив Курбана, наступила своей слоновьей ногой на его руку.

– А-а! Ты чего, дура, по рукам ходить…

– Могу и по головам! Развалился, трус! – Варвара вернулась в комнату. – Смотри, это же Машка!

На экране вдруг появилась Маша, нынешняя, девятнадцатилетняя, в том же подвале и в том же платье, живая, озорная, насмешливая. И даже на цепи.

Курбан устало опустился на табурет. У него тряслись колени.

– Ага, Машка…

Маша заговорила:

– Пользуясь случаем, хочу передать привет! Мамчик и папчик, привет! – Она помахала ладошкой, позвенев цепью. – Курбанчик, не навалил в штанишки? Ну, прости, я пошутила! Мамчик, а ты знаешь, что эта свинья вечно лапает меня в коридоре? А недавно предложил мне деньги! Целых двести долларов! И знаешь за что? Чтобы я с ним в постельке полежала, пока ты на работе паришься… Ну, все, пока! Не скучайте, я скоро вернусь.

На этом запись и закончилась.

– Вот же гадюка! – Курбан привскочил с табурета. – Да врет она!

– Ах, уже гадюка, и врет?!

Курбан тут же получил молниеносную оплеуху от мощной длани Варвары и вместе с табуретом отлетел в угол комнаты…

7‐е число. День

Неизвестный молодой человек симпатичной наружности в бейсболке в этот день вновь подбросил видеокассету. Он рисковал, потому как объектом все-таки было здание районного УВД. Кассету без коробки он положил на бордюр ограды, недалеко от проходной. А на приклеенном листочке оставил надпись: «В уголовный розыск».

Спустя час после дерзкой акции человека в бейсболке все у того же здания УВД собрались: автор сценария Петр Грош-Ценаев, режиссер-постановщик Юлиана Самобрехова и оператор Саврас Божемой – все, имевшие непосредственное отношение к созданию некогда нашумевшего телефильма «Девочка на цепи».

– И какие же иезуиты эти прокурорцы… – ядовито вещала Самобрехова. – А фамилия какая – Белозеров! Михаил Дмитриевич… Белые озера… природа, тихая грусть, успокоение…

– И покаяние… – бухнул Грош-Ценаев.

– Петя, я тебе всегда говорила: это ты за все в ответе, за все, что написал, – сказала Самобрехова и цинично рассмеялась.

– Сейчас все вместе писать будем – прокурору, – сделал прогноз оператор Божемой. – Только давайте договоримся: я человек подневольный, мне сказали нажать красную кнопку – я нажал. Сказали: «снято» – я выключил.

– И чего же они там накопали? – Самобрехова взяла за рукав сценариста, отвела в сторону.

Они стали о чем-то тихо переговариваться, потом горячо жестикулировать. И, наконец, и оператор, оставшийся в одиночестве, и окружающие смогли услышать, о чем же шла речь.

– Ты педофил! – громко шипела Самобрехова.

– А ты – старая извращенка! – не оставался в долгу Грош-Ценаев.

Они расходились в разные стороны, потом, как магнитом, их притягивало обратно.

– Надо выработать общую тактику! – горячо убеждал Грош-Ценаев.

– Главное, как говорил мне мой знакомый судья, ни в чем не сознаваться, – поучала Самобрехова.

– Знать бы, в чем… – Грош-Ценаев чихнул.

– Правду скажешь… – усмехнулась Самобрехова.

– Щас…

Самобрехова глянула на часы:

– Ну, что, пошли…

– Время «Ч»… – сказал Грош-Ценаев.

Втроем они вошли в здание. Впереди – Самобрехова, за ней – сценарист, потом – оператор. В том же порядке появились и в кабинете, где их уже ждали Савушкин, Белозеров и Кошкин.

– Здравствуйте! – высокомерно произнесла Самобрехова.

– Здравствуйте, товарищи представители величайшего из искусств! – ответил Белозеров.

Приглашенные расселись на стульях.

Савушкин, как бы с радостью, узнал телегруппу:

– О, какая встреча! Летописцы героики лучших представителей трудового народа!

– О! Господин э-э… – отреагировала Самобрехова.

– Никита Алексеевич…

– Никита Алексеевич… значит, и вы здесь?

– Да, это мой второй дом. Тоже кручусь… Хотите заснять меня на рабочем месте?

– Мы как-то не планировали…

– Скажите, Юлиана, – перевел разговор в деловое русло Белозеров, – это ведь ваше кино – «Девочка на цепи»?

– Да-а… Да, и вот автор сценария перед вами Петр Грош-Ценаев, да и оператор наш Саврас… Так все давно и снимаем сплоченно… Это одна из наших лучших работ! А что?

– Сцену избиения и унижения девочки кто придумал? – резко спросил Савушкин.

– Конечно, сценарист, – поспешно ответила Самобрехова.

– Я не писал, что надо хлестать плеткой! – взвился Грош-Ценаев. – И то, что она говорит, что ее изнасиловали – тоже твоя идея!

– А, собственно говоря, что происходит? – возмутилась Самобрехова. – Знаете, какой крови стоил нам фильм, на канале столько придирок было… Но зато какой сумасшедший рейтинг был!

– Сумасшедший, говорите? – ледяным голосом произнес Никита. – А то, что ребенок получил сильнейшую психическую травму, ее буквально затравили одноклассники, называли «болонкой на цепи», и что она была близка к самоубийству – это вы знаете?

– Господи, ну почему мы всегда должны отвечать за каких-то уродов… – всплеснула руками Самобрехова. – Школа бы и разбиралась…

– Я так понимаю, к сценаристу вопросов нету? – вставил Грош-Ценаев.

– Есть! – Савушкин метнул взгляд в его сторону. – Когда вы выписывали этот мучительно долгий монолог для ребенка, о чем вы думали – о размере гонорара?

– Я думал о психологической и художественной достоверности! – окрепшим голосом парировал сценарист. – И вам не понять, каких мук стоит каждое слово и как полностью приходилось проникаться болью этой девочки!

– Одни страдальцы собрались… – Савушкин повернулся к оператору. – И вы тоже потерпевший на тех съемках?

– А мне чего: что сказали, то снимаю!

– Между прочим, мы получили письменное разрешение на съемки от ее матери, – вспомнила Самобрехова. – А почему сейчас такой интерес?

– Она была похищена, ее держали в подвале на цепи, возможно, убили, – мрачно ответил Савушкин.

В этот тягостный момент в помещение буквально влетел опер Андрей. В руках он держал кассету, которую подбросили на бордюр с запиской: «В уголовный розыск».

– Интересное кино нам прислали… – радостно сообщил он. – Дежурный с проходной принес.

Андрей подошел к видеомагнитофону и, прежде чем присутствующие отреагировали, вставил ее внутрь.

– Ты чего делаешь? – встрепенулся Савушкин. – Сейчас рванет – такое кино будет!

– Все нормально!

Он взял пульт, но Кошкин перехватил, неожиданно кнопка включилась, вспыхнул экран.

– Да не бойтесь, криминалисты проверили, – успокоил Андрей. – Я сам уже посмотрел… «Девочка на цепи – 2» называется.

Эта была копия такого же послания Маши, как Варваре и Курбану.

Савушкин хмуро усмехнулся, увидев хулиганистую девушку, стал по привычке тереть свой нос… Кошкин же и Ряхин по-простому заржали. Оператор Саврас тоже за компанию усмехнулся, зато режиссеру и сценаристу было не до смеху. Когда запись закончилась, Самобрехова вскочила.

– Что это все значит?

– Это просто провокация! – поддакнул Грош-Ценаев, чутьем понимая, что грядет расплата.

– Успокойтесь, мы сами пока не знаем, где Мария, – сообщил Савушкин. – Андрей, откуда эта кассета?

– Я же сказал, у КПП на бордюр забора кто-то подбросил. Вот записочка: «в уголовный розыск».

Тут зазвонил мобильный телефон у Белозерова.

– Тише! – прикрикнул он. – Да, Варвара… Что? Кассету подложили? Ага, послание от Маши. Обещала вернуться? Вот видите, хорошая какая новость. Да, принесите ее нам, вместе посмотрим! – Белозеров отключил телефон. – Такую же кассету сегодня подложили Варваре и Курбану.

– Можно еще раз включить? – попросила Самобрехова.

– Дерьмо вопрос!

Андрей отмотал на начало, включил на том месте, где Маша махнула приветственно рукой.

– Можно на «стоп-кадре»? Смотри, Саврас, это та самая цепь, которая у нас пропала.

– Она самая, – кивнул Саврас. – Родная…

– Я потом ее стоимость вычла из зарплаты директора, – припомнила Самобрехова. – Царапкина отвечала за реквизит.

– А где она сейчас? – спросил Савушкин.

– Цепь?

– Цепь на экране… – усмехнулся Савушкин. – Директор!

– Директор умерла… Но цепь тут ни при чем… – поспешно ответила Самобрехова.

– Между прочим, господа сыщики, тот, кто украл цепь, тот похитил и девушку! – вдруг не без торжества объявил Грош-Ценаев.

– Вы правы, господин сочинитель, – согласился Савушкин. – Если и не похитил, то имеет отношение к ее исчезновению! А отношение как раз имеют все те, кто был на съемочной площадке! Но цепь могли и продать как своего рода раритет вашего знаменитого фильма.

– А скажите, сохранился ли исходный видеосъемочный материал? – поинтересовался Белозеров.

– Понятия не имею, – пожала плечами Самобрехова. – Все в архиве канала.

– Сохранились! – объявил Кошкин и вытащил из папки бытовую видеокассету. – Вот все, что снято по этому эпизоду.

– Откуда? – изумился Белозеров.

– Мы, Кошкины, всегда умели находить общий язык с людьми…

Он вытащил послание от Маши и вставил новую кассету. Это был исходный, рабочий, материал для монтажа: один за другим бесконечные дубли сидящей на полу Маши, палача в красном балахоне и капюшоне… Камера елозит по подвалу, захватывая Самобрехову. Она бросает резкий взгляд на оператора: «Ну, кто ж так снимает!»

Савушкин не удерживается от реплики:

– Зато мы сейчас всех тут увидим…

Промелькнула и Варвара. Кошкин остановил кадр: Шпонка со спесивым видом наблюдает за съемками, ухмыляется…

– Давай дальше! – распорядился Белозеров.

На съемочную площадку выплыла Самобрехова, подошла к Маше: «Стоп, стоп, стоп. Опять ты путаешь слова! Никакой отсебятины. Ты должна ныть и плакать по-настоящему. – Она повернулась к Варваре. – Мамаша, может, ремешком угостишь, чтобы получилось естественно?»

Варвара усмехается: «За отдельную плату!»

Самобрехова. «Мы можем и другую девочку подыскать. Ты что – никогда не плакала?»

Маша. «Никогда!»

Самобрехова. «Ну, давай, Машенька, постарайся… Ты же умница!»

Варвара. «Ну, хватит выпендриваться! Столько людей собралось из-за тебя! Плакать она у нас разучилась!»

Варвара подходит к Маше и неожиданно отвешивает ей легкую пощечину.

Маша. «Фашистка!» На глазах у нее слезы.

Самобрехова. «Вот так уже лучше! Мотор!»

(Слышен голос оператора за кадром:) «Я не выключал».

Самобрехова. «Где свет, черт побери!»

Мимо камеры торопливо пробежал парень. Вспыхнул свет.

Самобрехова. «Работаем! Мотор!»

Маша всхлипывает: «Папочка, миленький, спаси меня. Пожалуйста, отдай им эти деньги. Они хотят меня убить!»

– Вот и все, – сказал Кошкин и выключил магнитофон.

– А вы, оказывается, истязали ребенка! – жестко произнес Белозеров.

– Ну, не надо, а? – заюлила Самобрехова. – Сами видели, кто ударил!

– А ремнем выпороть кто просил?

– Ну, это для красного словца.

– Или красного от побоев лица? – Белозеров даже подался вперед.

– Кстати, что это за парень промелькнул? – спросил Савушкин.

– Инженер по свету. Он уволился после съемок, – хмуро ответила Самобрехова.

– Вот он, скорей всего, и свинтил эту цепь, – вставил оператор.

– Как его фамилия? – спросил Савушкин.

– Какая-то такая фамилия, типа писателя дореволюционного, – сморщил лоб Саврас. – Некрасов… Пушкин…

– Да нет, нет, какой Пушкин… Типа Герцена, – заметила Самобрехова.

– Огарев? – подсказал Савушкин, вспомнив титры.

– Во, точно! Его Серегой звали… – радостно кивнул Саврас.

– Надо его найти, – подытожил воспоминания Савушкин.

7‐е число. Вечереет.

Кошкин и Савушкин подъехали к автосервису, занюханному донельзя, с покосившейся вывеской. Стали издали наблюдать за двумя закопченными слесарями, которые лениво откручивали колеса.

Савушкин, зевнув, спросил:

– Ну, и кто из них Гриша Хлопухин, который гавкал на нашу Машу?

– Угадай.

– Вероятность – 99 процентов, вон тот, с угловатым черепом.

– Не угадал, – обрадовался Кошкин. – Как раз вот – второй, с большими ушами.

 

– Зови! – лениво (видно, передалось от слесарей) сказал Савушкин и отошел в сторону.

Кошкин, приняв приблатненный вид, подошел вразвалочку.

– Привет, мужики! Ты Гриша?

– Ну, я, – повернул голову Хлопухин.

– На пару минуток тебя можно, обговорить, проблемка с машинкой.

Вдвоем подошли к Савушкину.

– Я зам начальника убойного отдела – Савушкин, – сурово назвал себя Никита. – Ты в курсе, что без вести пропала твоя подружка?

– Какая подружка? – удивленно спросил Хлопухин.

– Маша Лихолетова!

– Да какая она мне подружка? – сказал Хлопухин, показывая на свое одеяние – Такие, как я, рядом не стоят.

– Так ты ж ее всегда с радостью облаивал при встрече! – напомнил Савушкин.

Хлопухин покраснел.

– Ну, дурак был. Ну, чисто, как клоун… А пацаны ржали… Я после школы ее больше и не видел.

– А если б увидел, снова загавкал? – проникновенно поинтересовался Савушкин.

– Да ну, скажете! В сторону бы ушел…

– Если увидишь ее случайно – нам позвони. Вот телефон.

Савушкин сунул карточку. Хлопухин кивнул:

– Хорошо. Но вряд ли встречу. Они здесь не ходят.

8‐е число. День

Савушкин закрылся в кабинете, еще раз отсмотрел обе «серии» «Девочки на цепи» и надолго задумался. Потом снял с гвоздя настенный календарь за позапрошлый год. Оборотная сторона каждой страницы была глянцево-белоснежной, как кожа девочки-альбиноса. Никита взял фломастеры и стал чертить на этой «коже» круги, стрелы, квадратики и прочую геометрию… Затем из-под его руки неожиданно появилась фигурка Маши в полосатом платьице. Никита пририсовал к девочке цепочку. Другой же конец ее был свободным, пока ни к чему не прикрепленным. Рядом, как профили классиков марксизма, возникли из-под фломастера лики Варвары, Курбана, Романа, сценариста… Все профили, на удивление, получились очень похожими. В завершение Никита нарисовал черный профиль неизвестного человека. И к нему дотянул Машину цепочку…

Его криминалистические художества прервал стук в дверь. Никита открыл. На пороге стоял Андрей Ряхин.

– Товарищ майор! – объявил он уставным голосом. – Бывший инженер света Огарев найден и доставлен!

В кабинет вошел, слегка оттолкнув с порога Ряхина, парень лет двадцати пяти подчеркнуто мужской красоты.

– Спасибо, Ряхин, свободен.

Не дожидаясь разрешения, Огарев сел с независимым видом, закинул ногу на ногу. Насмешливо посмотрел на Савушкина.

– Как бы надо спрашивать разрешения сесть, – холодно заметил Савушкин.

– Как бы надо спрашивать мое желание сидеть здесь, – тем же тоном ответил Огарев.

– Ладно, вижу, парень ты конкретный, поэтому будем без экивоков… и сантиментов.

– Чего? – прищурился Огарев.

– Экивоков… Честно, я сам не знаю, что это такое. А сантименты – это сентиментальные менты. Короче, придурки… Скажи мне честно: ты цепь спер после съемок фильма «Девочка на цепи»?

– А на кой хрен она сдалась мне, товарищ командир? – недоуменно спросил Огарев. – На унитаз вешать? Так где ж сейчас найдешь такие унитазы?

– А чтоб продолжение снять…

– Я после того кино осветителем больше не работал. Знаете, что случилось после выхода того фильма? – Огарев подался вперед. – Эту девчоночку, Машу, буквально затравили.

– А ты откуда знаешь?

– Да оказалось, что мы в одной школе учились. После съемок я ее случайно в школьном коридоре встретил. Она, кажется, в пятом была, а я – в одиннадцатом, подрабатывал тогда инженером по свету в кинокомпании.

– Ты знаешь, что она пропала? – Савушкин пристально посмотрел на Огарева.

– А кто этого не знает? Весь город уже знает… Говорят, какой-то маньяк на цепи ее держал?

– Да, похоже, на той самой…

– Кошмар… – Огарев перекрестился. – Она жива – неизвестно?

– Неизвестно. А не могла Маша в качестве сувенира эту цепочку прибрать?

– Нет… Она сразу ушла после съемок. А цепь эта… кажется, в общий реквизит ее бросили…

– Спасибо… Если что вспомнишь, позвони.

Савушкин протянул листок с телефоном.

Огарев небрежно сунул его в карман джинсов, пружинисто встал и молча вышел, не оглядываясь.

8‐е число. Вечер

Хлопухин уже второй день находился под впечатлением от встречи с сыщиками. Он чувствовал смутную опасность, которую не мог мысленно оформить. В общем, крутились подозрения, что его могут привлечь за то, что он гавкал на исчезнувшую Машку. Самое страшное – это если на суде потребуют, чтобы он показал, как он лаял. Кажется, это называлось «следственный эксперимент»…

С этими дурными мыслями Гриша поднялся на свой этаж, подошел к двери. И тут же увидел прислоненный к ней объемный конверт с надписью типографским шрифтом: «Грише Хлопухину». Оглянувшись, он поднял конверт, вошел в квартиру. На кухне сразу открыл его. Из конверта выпал фрагмент цепочки, очень похожей на ту, которой была прикована Маша в фильме. Хлопухин вслух посчитал количество звеньев.

– Раз, два, три, четыре, пять, шесть…

Он примерил на руку. Но для браслета не хватило длины.

– Ни туда, ни сюда…

Почесав затылок, он снял трубку телефона, набрал номер Савушкина.

– Никита Алексеевич! Это Хлопухин! Тот самый. Мне конверт подложили под дверью, с моей фамилией. А там цепочка. Кусочек… Шесть звеньев. Принести показать? Хорошо, принесу…

Он положил трубку, задумчиво посмотрел на черные ногти, потом вскочил, прошел в ванную, схватил щеточку, стал остервенело вычищать грязь из-под ногтей.

А Савушкин, положив трубку, вновь тупо уперся в свой рисунок. Тихо вошел Белозеров.

Савушкин разговаривал сам с собой:

– И чего мы заморочились с той цепью! Может, она сейчас где-то над бабушкиным унитазом ржавеет!

– Привет оперсоставу!

Савушкин не отреагировал. Белозеров подошел к столу, внимательно посмотрел на «поле битвы» со стрелами, действующими лицами, похвалил.

– А что – похожи! А это что за негр? – Он ткнул в черный профиль. – Новый подозреваемый в деле?

– Хомо инкогнито, – с нарочито неправильным ударением пояснил Савушкин.

– Японец, что ли? – удивился Белозеров.

– Человек неизвестный… Латынь… Выходит так, Митрич, что некий телезритель или участник киносъемок, посмотрев фильм, раздобыл ту самую цепь, а может, и прикупил похожую в хозмаге… И вот спустя шесть лет этот «японец» наконец решился в реальности ощутить, прочувствовать то сладострастное возбуждение, испытанное при виде съемок истязаний девочки в подвале. И испытать уже ни с чем не сравнимые переживания.

– И явно сексуального характера, как отметил бы старина Фрейд! – продолжил Белозеров.

– Пять баллов, коллега, хоть ты и не знаешь латынь! – похвалил Савушкин. – И вот этот извращенный поклонник юного «таланта» девочки Маши, дождавшись ее совершеннолетия, каким-то образом вошел к ней в доверие. Узнал печальное продолжение истории «звездной болезни», от которой у Маши был психический срыв. И предложил план изощренной мести: напугать до полусмерти мачеху и ее сожителя Курбана, который намеревался прописаться в квартире ее покойных отца и матери. Маша, натура пылкая и непредсказуемая, согласилась… Дальше они воспроизвели все «декорации» и детали, даже платье нашли похожее. И вот этот тип становится режиссером таинственного жуткого кино. Триллера! Но в самый кульминационный момент видеосъемок обезумевший поклонник пошел дальше и, не в силах совладать с собой, перерезал жертве горло.

– Да он с самого начала задумал ее убить… – убежденно заметил Белозеров. – А как завел Машу в подвал, пути назад для него уже не было…

– Верно, типичная психология самооправдания маньяка… – тут же согласился Савушкин. – А потом, не в силах расстаться с девушкой, уволок куда-то ее тело. Возможно, она еще была жива… Да, кстати, уже выяснили: группа крови, найденная в подвале, совпадает с Машиной – вторая!

– Ну, и кто этот постаревший педофил?

– А ты до сих пор не понял?

– Не томи, Штирлиц!

– Сосед! – эффектно произнес Савушкин. – Роман Кухаркин. Бывший интеллигент. Цепь купил в специализированном собачьем магазине. Цепочка американская для бойцовских пород. Я сам видел такую… Хотел купить, ну, блин, дорогая, полторы тыщи рублей, пожалел денег. Куда я ее потом присобачу?

Белозеров скептически усмехнулся.

– Эту твою версию можно «присобачить» и к сценаристу, и к Огареву, и к Курбану…

– Ты обратил внимание, как потрепана коробка от пленки с фильмом, который мне принес Роман? – продолжал отстаивать версию Никита.

– И что – из-за этого будем задерживать?

– Пока не стоит.

– Говоришь: не стоит. А если еще кого заколбасит? – засомневался Белозеров.

– Нет… Это маньяк особой, редкой категории – маньяк-однолюб, романтик. Он осуществил свою давнюю, и единственную, мечту – и все. Он выгорел изнутри. Теперь он будет маяться, а мы ему слегка поможем, будем без всякой причины вызывать на допросы, все вокруг да около… И он помучится – и сам придет с повинной. Не веришь? Давай поспорим, а? На ящик коньяка? Пить будем всем отделом: за союз милиции и прокуратуры!

– Согласен… Но если узнаю, что применялись силовые методы, заведу на тебя уголовное дело, – серьезным тоном предупредил Белозеров. – Хоть ты мне и друг.

– А меня, Митрич, вообще-то, отстранили от дела. Я только в качестве консультанта.

– Я помню… Прокурор приказал завести уголовное дело по факту незаконного проникновения в жилище и хулиганских действий с использованием служебного положения.

1  2  3  4  5  6  7  8  9  10  11  12  13  14  15  16  17  18  19  20  21  22 
Рейтинг@Mail.ru