Сергей Дышев
Куплю чужое лицо
Его подчиненные, пораженные до глубины души, молча слушали наш диалог.
– А господин Розовский?
– Выпал с двадцатого этажа неделю назад, – хладнокровно сообщил я. – Несчастный случай.
Лао на всякий случай перестал спрашивать о далеких российских друзьях, перешел к финансовой стороне.
– Как вы будете расплачиваться?
– По старой схеме, – непринужденно ответил я.
– То есть…
– Ну что вы притворяетесь, Лао. Товар – деньги – товар. Опять-таки Карл Маркс.
Лао позеленел. Явно он был не в ладах с основами капитализма. Недоучка чертов.
Я решил-таки добить его:
– Чувствуется, вы не учились в Сорбонне…
– Мне нужна ясность и точность. Когда мы получим первую часть суммы?
– Утром стулья – вечером деньги.
Наконец Лао вышел из себя:
– При чем здесь стулья?
– А-а, это старая русская пословица…
Тут, на мое счастье, зазвонил телефон. Лао буркнул «сорри», схватил трубку. В течение всего разговора брови у него поднимались все выше и выше.
– Кто – Сальман?! Это вы, господин Сальман? Так вы, значит, живы?.. Как не встретили?! – прошептал он. – Он здесь, рядом…
Я схватил пакет, рванул его, сыпнул порошок в узкие глаза «компаньонов», пружинисто вскочил, одновременно резко подняв и опрокинув на собеседников огромный стол. Походя, разбил телефонный аппарат о голову Лао и выскочил во двор. Там мне пришлось оттолкнуть охранника, привлеченного криками, перемахнуть через забор. Сумку пришлось оставить, но все деньги и документы были при мне. Я неплохо знал эту часть города, поэтому сразу пошел петлять проулками, пугая девиц легкого поведения и жуиров из Европы.
Я кружил по красным улицам Паттайи, временами меня посещала полузабытая музыка «Led Zерреlin», доносящаяся из сияющего огнями кафе. Она навещала меня внезапно, будто из тумана, наваждением; они всегда были хитрецами, Робби Плант, который классически повизгивал, а его замечательный кореш Пэйдж в это время бегло шевелил пальцами по грифу. И мне это дико нравилось, несмотря на то, что я был очень далеко от России, тем более от Англии… Я вспомнил время, когда мы в красном уголке на улице Днестровской играли «Immigrant song», все проходящие мимо обыватели восклицали: какого черта так громко врубается эта заезженная песня? Они не понимали, что это мы так классно лабали. Они не знали, что, когда поют «Led Zерреlin», спокойно дети спят.
* * *
Память не подвела меня. На полудохлом мотоцикле, за спиной пацана-лихача, за двадцать батов я отправился на темные окраины. Здесь не полыхало рекламное веселье, тянулись долгие невзрачные дома, и люди думали не об отдыхе, а лишь о деньгах. Водитель рискованно петлял на поворотах, торопился вернуться в центр, как раз наступало время заработка. Я попросил остановиться за пару сотен метров от дома, где жила Паттайя. Город остался внизу, на фоне темной ямы моря возвышались расцвеченные огнями шпили и башни отелей и кемпингов; центр полыхал, будто сыпанули мириады раскаленных угольков. А здесь задувал ветер.
Мне показалось, что за прошедший год ее дом еще больше обветшал, да и жила ли она здесь: ни огонька в окне, ни тени. Но чутье подсказало: здесь. Узнает ли она меня хотя бы по голосу? Если ждала и надеялась, то перемена внешности не самое важное для женщины, ведь небеспричинно эти существа любят ушами. В отличие от мужчины, который любит всем сразу…
Я чувствовал себя маленьким и ничтожным в далеком краю под созвездием Южного Креста, на бедной окраине разгульного города с женским именем Паттайя… Бродячий прыщик, ползающий по маме-планете, микроскопический до пакости…
Я осторожно постучал. За дверью послышался шорох.
– Кто там? – спросила она по-тайски.
– Это я, Володя, – поспешно ответил я по-английски, на языке нашего общения.
Она слабо вскрикнула, над моей головой вспыхнула тусклая лампочка, дверь распахнулась.
– Паттайя! – начал я, стремясь как можно скорей объяснить, почему я – это уже не совсем я.
Но она отшатнулась, лицо ее исказил такой страх, как будто она увидела говорящий шлагбаум; такой я ее никогда не видел и не успел еще что-то ей сказать, как она проворно захлопнула дверь, жестко хрустнув замком. На два поворота.
Я снова стал стучать, призывая ее выслушать меня, умолял, объяснял, что сделал пластическую операцию. Но, видно, мой голос тоже изменился после того, как хирург основательно поработал с моим носом.
– Ты же писала мне письмо!
– Уходите прочь! – крикнула она испуганно из-за двери. – Иначе я вызову полицию.
Она еще назвала меня монстром и, кажется, колдуном. После этого мне только и оставалось, что убраться ко всем чертям. Единственный человек, которому я был нужен, захлопнул передо мной дверь. Изменив свое лицо, я убил прежнего Раевского. И фамилии не осталось. Я стал чужим для самого себя. Я стал никем. Так несправедливо никем…
Гадкая глухая ночь. Пешком я пошел к морю, спотыкаясь в темноте. Пустырь был долгим и черным, как моя жизнь. Наконец он закончился еще более долгим забором. Пока обошел его, мне показалось, что я добрел до конца света. Но все же вышел к морю. Оно шелестело, облизывало пустынный песок, пыталось успокоить меня, несчастного. Одиночество – это абсолютное отсутствие проблем. Ведь проблемы создают люди.
Я разделся и вошел в воду. Она была теплой, как суп. Я неторопливо зашлепал по волнам, радуясь единственно приятным ощущениям. Ночное купание волнует и рождает эротическое чувство. Я плыл очень долго, берег поблек, и огоньки выстроились на нем едва заметными бусинками. Если б я утонул, моя жалкая смерть никого бы не взволновала и не опечалила. Утренний бродяга подобрал бы мои шмотки, вытащил доллары и выбросил подальше паспорт. А для меня смерть удачно решила бы все проблемы. Выплыл человек из жизни, и ни одна сволочь бы этого не заметила. Рыбы сожрали бы меня с удовольствием или отвращением, прежде чем я достиг бы дна. И всё. Из моря произошел, туда же и вернулся… Я плыл и, ругаясь вслух, распугивал рыб. Всему человечеству было глубоко наплевать на меня. И я, разозлившись, тоже плевался во все стороны.
– Идите все к чертям! Хотите, чтоб я сдох? Не дождетесь! Гаденыши!
Отшумев, я перевернулся брюхом вверх, подставив лицо свету звезд. В каждой стране – свое небо. В Афганистане звезды были такими яркими, что щипали глаза. А здесь они были сочными, как желтый плод ананаса. Они доброжелательно смотрели на меня и как бы подбадривали: «Все класс, Володька, не дрейфь! Все у тебя будет ништяк. Греби к берегу!»
И я погреб. Все же порядочно отплыл, и теперь, когда я передумал топиться, пришлось поднапрячься. Я ругал себя за слюнтяйство и малодушие. Так за самобичеванием, отплевываясь, добрался до берега. Но одежду свою не нашел, даже трусики. Я долго хохотал, оказывается, в хваленом Таиланде тоже воруют, несмотря на легенды о всеобщей честности. Я был прекрасен и непревзойден, ведь только что родился из морской пены. Как я сразу не понял: истинно родившийся всегда совершенно голый! Осталось только громко крикнуть: «Люди, о примите же меня в сей мир! Полюбите меня, как я люблю всех вас!»
Конечно, море меня просто отнесло в сторону. И, пройдя по сырому песку, скоро увидел свои штанишки, рубашонку, трусики и кроссовки. Прибой слегка подмочил одежку, но, спасибо, не унес. Тут же на песке, свернувшись калачиком, я и заснул. Под утро мне приснился сон: большая толстая гусеница ползет по моему лицу. Я раскрыл очи и увидел огромный язык. Сама собака оказалась меньше. Сучка облизывала меня, видно, посчитав родственной душой. Хриплым междометием «эй» я прогнал ее и тут же побежал мыться. Выбравшись из негостеприимных окраин, я укрылся в неприметном кафе, где просидел несколько часов. Счастью п…ц. Надо было сваливать из Паттайи. Рано или поздно попадусь на глаза Лао или его бандитам.
Вечером устроился в ближайшем отеле. Мне было так грустно, что я решил позвонить Марии. Она очень удивилась, услышав мой голос.
– Я в Паттайе, – сообщил я.
– И как ты обо мне вспомнил? Что, оттягиваешься со вкусом? Встретил свою девку? – насмешливо спросила она.
– Не встретил.
– А меня встретишь? – вдруг спросила Мария.
– Тебя? – удивился я.
– Да, завтра я вылетаю в Бангкок. – И она назвала номер рейса. – Мне будет приятно увидеть твою загорелую физиономию.
Я мысленно усмехнулся: уже «загорел». До неузнаваемости. Поколебавшись, я дал согласие, хотя мне не очень хотелось раскрывать свою страшную тайну. Но вот дернул какой-то черт согласиться. Оставалось кусать язык. О том, что могу теперь не поехать в Бангкок, я даже и не подумал. Потому что всегда был чрезвычайно ответственным товарищем.
После ночи на песке я с наслаждением принял душ, выпил небольшую бутылочку виски, которую нашел в холодильнике, растянулся на свежих простынях. «Все же есть немало приятных вещей на свете!» – сказал самому себе и подмигнул новому отражению. Слегка пьяное, оно даже понравилось мне, хоть и более глуповатое, чем предыдущее. Я высунул язык, полюбовался и им. Впрочем, язык был прежним. Уши, зубы, глаза – тоже. Не считая, разумеется, и всего того, что находилось ниже шеи.
Голова профессора Доуэля.
Рано утром я взял напрокат джип «Чероки» и поехал в Бангкок. Банановая страна построила отличные дороги, правда, по обе стороны была все та же грязь и нищета. Социальные контрасты… Проститутки и монахи, нувориши и нищие в язвах с вырванными языками. Развратные европейцы и бывший армейский старлей Раевский… «Чероки» в моих опытных руках несся, как реактивный снаряд. Я едва не врезался в стадо слонов, а тощая свинья, дико взвизгнувшая у колес, чуть не отправила меня на тот свет… Но мне не было жаль своей жизни. Она стоила гораздо меньше зеленых денег, торчащих во всех моих карманах.
Как-то незаметно я влетел в Бангкок. Эстакада вознесла меня над лачугами, приблизила к сияющим вершинам небоскребов – сверкающим голубым пальцам, проткнувшим небеса. Я припарковал машину и вошел в аэропорт. Холодный воздух заставил поежиться. На табло высветили Москву. Я заготовил листок и написал на нем «Мария». Ее фамилию, как всегда, забыл… Разумеется, не забыл, как выглядит девушка Маша. А я буду тем, кто есть, – Вовкой Кузнецовым. А Вован Раевский – это всего лишь телефонный миф. Вот так-то, Машенька. Рядом с такими же бумажками с именами стояли живоглазые служащие, в основном девушки, выискивали своих туристов.
Я сразу увидел ее в толпе пассажиров. Она была в мини-юбке и тонкой маечке, деловито катила перед собой тележку с сумкой. Когда она поравнялась со мной, я качнулся вперед, выставив свое объявление. Она прочла, и я тут же спросил измененным голосом:
– Простите, вы Мария?
– Да… – Она вскинула на меня пронзительные очи девушки-снайпера.
– Меня попросил Володя встретить вас…
Я подхватил ее сумку, показал, куда идти.
– А он почему не смог? – нарочито равнодушно спросила Маша.
– Он поехал в деревню за своей девушкой. Какая-то непонятная история: то ли она прячется, то ли ее прячут…
Мария хмыкнула. А я запоздало представился:
– Володя.
– Очень приятно. Раевский – ваш друг? Вы его чем-то напоминаете… И долго он будет искать свою папуаску?
– Я не знаю.
Мы сели в джип, я спросил, куда везти.
– Не знаю, – равнодушно ответила она и, пристально глянув на меня, сообщила с тонкой долей высокомерия (как всегда, загодя ставила барьер): – Нет, вы определенно похожи. Чем-то неуловимым. Правда, он с виду умнее.
Я не нашелся что ответить, тронул машину.
– Может, вы хотите провести этот день в Бангкоке?
– Мне как-то все равно… Отвезите меня, если не трудно, в «Ройял Ривер». Я там жила. – Она открыла сумочку, протянула мне карту города, показала место.
Неплохо!
Я не стал возвращаться к нашим общим воспоминаниям. Именно в этом отеле она устроила мне коварную засаду, где Шамиль и Серега-Удав всласть покуражились надо мной, пытаясь узнать, где я припрятал компрометирующие документы на чеченскую знать и кремлевских взяточников. Они тогда накачали меня препаратом, чтобы сделать болтливее, чем я есть на самом деле. Но что-то у меня замкнуло, и они ничего от меня не добились. Потом они связали меня и выбросили в великую тайскую реку Чао-Прайя. Гады… Я отчаянно барахтался, борясь за жизнь, – и выплыл… Потом ты, Мария, на коленях клялась: не знала, что Шамиль задумал меня изничтожить, что он обманул тебя… А я, дурило, поверил…
Времена меняются, люди остаются прежними?
– Но завтра к вечеру надо быть у Лао, – сказал обыденно я.
Мария выдержала паузу и спросила:
– Кто вы?
– Вас интересует моя кличка? Пожалуйста: Старик Хоттабыч…
– Не остроумно.
– Вы же знаете, в нашем деле не следует задавать лишних вопросов.
– Но хотя бы о Володе я могу спросить? Я позавчера с ним разговаривала, он мне звонил и обещал встретить.
Я решил устроить небольшой психологический этюд. Под шум мотора, при кровавом пожаре рекламы, вспыхивающем на ветровом стекле, вдали от снегов такие эксперименты особенно пронзительны и впечатляющи.
– Вы вряд ли когда-нибудь его увидите! – гробовым голосом сообщил я, незаметно оценивая реакцию.
– Почему? – встревоженно спросила она.
– Потому что за все надо расплачиваться, – пояснил я. – Особенно за те контейнеры, которые он так опрометчиво уничтожил на дне морском…
– Что сделали с ним? Вы убили его? – неожиданно вскрикнула она.
– Я в детали не посвящен, – продолжал куражиться я, – но, кажется, он немножко умер. Причем без проблем для окружающих. Нравится мне эта страна. Море – лучшее кладбище… Какое облегчение для работы местных полицейских! А вам – особая благодарность за то, что вытащили его сюда. Признайтесь, это вы сами придумали этот трюк с письмом от его знакомой проститутки?
– Но мне же обещали, что его хотят применить в деле, что убивать не будут, – мертвенным голосом произнесла она.
– Вы наивная девочка, – изгалялся я. – Человек, предавший однажды, достоин быть лишь кормом для рыб. Конфуций, третий век до нашей эры. А как актуально!..
Она не отреагировала. И я тоже замолчал. До самого отеля никто не проронил ни слова. Мария плакала, жалея Раевского, а мне стало жалко ее, обманутую девчонку, которую эксплуатируют всякие подонки, а она чисто по-бабьи, наверное, в тайниках своей души мечтала завязать с этой нечистью и выйти замуж за балбеса Раевского, нарожать ему маленьких «райчат» и уже никогда не брать в руки оружие. Времена меняются – люди тоже…
Какое все-таки счастье, что она меня не узнала.
Мария оформилась в номере, я донес ее сумку, поставил за порогом.
– Мадам еще чего-нибудь желает? – спросил я развязно.
– Какие же вы все подонки! – В ее голосе была такая боль, что я действительно почувствовал себя негодяем за то, что изменил внешность и «убил» Раевского… У нее тряслись руки, и я уже пожалел, что вывалил такую «весть».
– Господин Розовский звонил и просил передать, что вас ожидают неплохие премиальные…
– Уходите, прошу вас. Благодарю за доставку. – Голос ее дрожал.
– А вы не сказали самого главного. Где деньги?
– Какие еще деньги?
– За товар!
– Меня не уполномочивали… У меня только командировочные.
– Ладно, – сказал я и, многозначительно глянув на нее, вышел.
В прошлую поездку мне так и не удалось разобраться, чем салон эротического массажа отличается от борделя. Если судить по финалу событий, завершавшихся предложением к соитию, – так ничем. Хотелось все же выяснить. Душа моя была неизлечимо больна, и путь к ее оздоровлению лежал через тело. И в этом были правы древние греки.
Возле первого же «Lady’s Massage» я притормозил. И не ошибся: как ласково и радушно встретили меня узкоглазенькие дивы в кимоно! Крошечные брюнетки взяли меня под белы ручки и повели в бордовые чертоги. Как первоклашку в «храм знаний». Так наша чопорная классная учительница выражалась, подразумевая школу. Видела бы она меня сейчас в этом «храме», болезная! «Да-а, Раевский, – сказала бы эта моралистка, – вы превратились в разложившегося человека. Вы опозорили не только нашу школу, но и всю нашу Родину!» И рыдать мне в углу от стыда… В фойе меня встретила не жестокосердная ханжа, а радушная «мадам»; она с поклоном приняла от меня пятьдесят долларов, провела в полутемный зал, усадила на мягкий диван. На ярко освещенном подиуме сидели полтора десятка девушек. Они улыбались: одна веселее другой. Мне предстояло, не торопясь, выбрать любую из них – сорвать цветок удовольствия.
И вдруг я увидел Пат. Сомнений не было – это она, нелепое алое кимоно, волосы, стянутые в отливающий пучок, напомаженный рот, пустая клоунская улыбка. Пустячное настроение как смыло. Почему она вернулась в салон? Я вырвал ее из порочного клубка, дал деньги, уверовал, что облагодетельствовал. Но все вернулось, наивность моих грез обернулась возвращением в публичный ад. Или я что-то не понимаю в психологии женщины? А может, она шлюха по призванию, со специализацией массажистки? Ревность и досада. Похоть и грязь… Мне стало дурно. Я сидел в полумраке, и она не могла разглядеть моего мрачного лица. Мадам терпеливо ждала, с пониманием относясь к клиенту с разбежавшимися глазами. Привычно ждали и девушки – очередного из толпы похотливых, брюхастых, потных, жадных, незапоминающихся… Ждала и Пат. Но если взгляды девиц буквально сфокусировались на мне, то Пат глядела, не видя меня. Безадресная улыбка куклы на витрине. Ей было все равно. Я выбрал ее. Она легко спустилась с подиума – эшафота публичных женщин, и тут узнала меня – странного ночного визитера, пытавшегося выдать себя за ее далекого русского любовника. Она испугалась, поняв, что незнакомец настойчиво преследует ее, но отказать не имела права. Потому что должна была безропотно ублажать бесконечную череду тел, мять дряблые мышцы, оживляя застывшие соки, разминать морщинистую кожу, отдаваться чужим, торопливым рукам и улыбаться, улыбаться, улыбаться…
Пат взяла меня за руку, повела по коридору. В номере восковая улыбка сменилась бледностью. Пат пыталась успокоиться, избегая глядеть мне в глаза; я чувствовал, как напряжена ее худенькая спина. Она усадила меня на кушетку, сняла с меня рубашку, штаны, став на колени, стянула носки. Все повторялось… Вдруг она вздрогнула, с беспокойством глянула на меня, тронула плечо. По самому краю у меня красовалась старая татуировка с афганской еще кампании: буква А на силуэте гор и автомат, скрещенный с ножом. Потом она торопливо стянула с меня остальное… Помнила, помнила, черт побери, мое тело среди тонн похотливой говядины. Она увидела то, что искала, – последнее, что осталось от меня прежнего, – родинку на бедре! Так же проворно Пат повернула мое тело, глянула на спину. Под лопаткой, тоже времен Афгана, пулевой шрам…
– Кто вы? – не скрывая ужаса, спросила она, отступив и запахнув халат на груди.
У меня дрогнул голос:
– Пат, это я, Володя…
– И тело твое, и голос… – Она осторожно дотронулась до моей руки, – и руки твои… Я схожу с ума? Куда ты дел свою прошлую голову? (Она так и сказала: «last head»).
– Она сейчас в музее боевой славы.
– В каком музее? – она простодушно округлила глаза.
– Я сделал пластическую операцию. За мной охотились киллеры, мне посоветовали изменить лицо и фамилию…
– Как это ужасно! – искренне расстроилась она.
– Тебе противно мое новое лицо?
– Нет, что ты…
Она долго молчала, осваиваясь и еще не веря. Наконец выдавила, наверное, чтоб не обидеть:
– Что-то осталось твое, но оно уже другое, такое непривычное…
Я стоял голый, а она даже забыла раздеться, продолжая сумбурно говорить.
– Я сразу узнала твой голос, и вдруг другое лицо! Боже, как страшно… Почему ты не сказал сразу? Тебе пересадили голову? Я ничего не понимаю, я запуталась, зачем ты согласился на это?
– Я говорил, ты не хотела даже слушать!
– Ты неправильно говорил! – вдруг твердо произнесла Пат. – Кроме того, пришел поздно ночью… Я чуть не умерла от страха! Можешь представить: услышать твой голос – и увидеть чужого… А можешь доказать, что ты – это ты? – вдруг недоверчиво глянула Пат. – Вот скажи сейчас же, что ты пил перед тем, как мы впервые занимались любовью в твоем отеле?
– Виски с содовой. Ты у меня тогда еще стакан отобрала и потащила в душ…
– А какой это был отель?
– «Амбассадор», – устало ответил я.
Она тоже стала чужой. От былой наивности не осталось и следа, в каждом движении угадывался отработанный скучный профессионализм. А ведь тогда она была так по-детски невинна, даже несмотря на особенности профессии.
– Почему ты вернулась в салон? – с излишней жесткостью спросил я. Как будто имел какое-то право. Этакий черт-те откуда залетный моралите.
– Я не хочу говорить об этом… Ой, пошли! – спохватилась она и потащила меня в душевую.
Мы встали под жесткие струи. Ванна заполнилась в мгновение ока, мы опустились в теплую воду, она легла на меня, стала тереться, как большая рыбка. Я не знал, как Пат меня воспринимает, и без обиняков поинтересовался:
– Ты это со мной сейчас возишься, как именно со мной, старым знакомым, или очередным клиентом? А, забыл, ведь время регламентировано! У меня всего два часа. Потом придет другой трахальщик!
Она не обиделась.
– Ты считаешь, что тебе не нужен массаж? Ошибаешься!
Она заставила меня встать, подойти к запотевшему зеркалу, протерла несколькими взмахами, покачала головой:
– Смотри на себя! Тебя надо лечить, ты зеленый, как недозрелый банан, твой жизненный тонус понижен, тебе очень плохо, я вижу. Ты скоро умрешь. Но я не хочу этого.
– Делай что хочешь, тебе ведь надо отработать заплаченные клиентом деньги. Чтоб он был доволен.
Она отвернулась, закрыла лицо руками. Может, играла? Маленькая обнаженная шоколадка, упругая попка. Я вдруг испытал странное возбуждение, вернее, откровенное желание сделать ей больно, за то, что она унижена, что прислуживает в этом борделе с плоскорожей мадам, за то, что разорвала и пустила по ветру мои грезы о чистой любви…
Вдруг раздался сочный звук. Это я шлепнул ее по попке, тут же схватил ее за худые плечи, повалил на пластиковый матрас, стал мять ее худенькое тело. Она смотрела на меня сквозь изумленные слезы или брызги душа и не сопротивлялась. Маленькая головка сообразила, не нужен был половинчатый английский. Она только развязала тугой пучок волос, он рассыпался черной волной, я схватил ручку душа и пустил на нее тугую струю, тотчас ее волосы стали еще чернее, сочными пластами легли на плечи. Пат сначала молча воспринимала бешеные старания энтузиаста-массажиста, потом стала повизгивать и хохотать от щекотки. Я вылил на нее весь шампунь, она выскальзывала из-под меня, как килька из-под крокодила, в клубах пены было скользко, мы летали по гладкому кафелю, словно льдинки по сковородке. И от нас шел густой пар… Пат ловко вскочила на меня, я вынужден был подчиниться. Она так самозабвенно истязала меня, что я чуть не кричал от восторга: все перемешалось – жар плоти, жажда излить страсть, ощущение приближающегося счастья. И уходящая кашляющая смерть… Щелкайте зубами, проклятые мафиози!
Под нами лопнул матрас. После чего мы потребовали шампанского и пили в ванне, его пена смешивалась с мыльной… Не хотелось думать о будущем. Самое лучшее, что есть в жизни, – это остановившийся момент счастья. Если не верите, не мешайте верить другим. Как дети мы радовались теплой воде, плескались, обливаясь упругими струями. Когда вконец обессилели, снова пили шампанское.
Пат крикнула хозяйке «привет», мы сели в джип и помчались по сверкающим трассам Паттайи. На безлюдном пляже мы снова отдавались воде, море казалось символом счастья. В течение всего этого времени, впрочем, времени не было, оно растворилось, мне в голову не пришло ни одной мысли. Даже глупой. Мы превратились в чувственных животных, смеялись и мычали от радости, восторга и любви.
Пат очнулась первой. Она сказала:
– Мы должны немедленно уехать отсюда. Этот город – деревня. Тебя обязательно поймают.
Я посмеивался и переваливался с живота на спину и наоборот. Меня забавлял ее серьезный тон, а шум волн умиротворял. Я расслабленно пообещал, что рано утром мы обязательно отправимся к ее дедушке Дринку на чудный островок Пхукет, который омывает Андаманское море.
Мы шли по набережной, горячий ветер высушивал наши волосы.
– Мне как-то не по себе, – вдруг призналась Пат. – Давай уедем прямо сейчас!
– Ну и куда мы поедем на ночь глядя?
– Ладно, только с самого-самого утра, хорошо?
Я пообещал проснуться первым. Нам оставалось поужинать и лечь пораньше спать, чтобы потом отправиться на экзотический остров Пхукет. Пат сказала, что мы будем жить в бамбуковой хижине под пальмами и питаться жареной рыбой…
Предчувствие мое не сработало. Я не заметил джип с открытым верхом и двумя негодяями на борту. Они, чуть притормозив, схватили Пат за волосы и руки и в мгновение, как мышонка, втянули в кузов. А меня треснули дубинкой по голове, искры посыпались из всех дыр, но я удержался, рванулся за автомобилем. Мою девочку тут же накрыли попоной, как и не было… «Канальи!» – кричал я, а их узкие глаза становились еще более узкими от восторга. Один из негодяев что-то бросил на дорогу и помахал рукой. Глаза его превратились в рисочки. Джип взревел и тут же исчез. Я остался совершенно один на пустынной улице. Единственный продавец с тележкой растворился от страха в ближайшей подворотне. Наклонившись, я подобрал восьмигранную монетку с изображением таиландского короля Бхумибола Адульадея. Со мной расплатились…
Вот теперь я точно не знал, куда идти… Какое-то время шел по инерции, ничего не соображая. Луна и та надо мной смеялась. Я понимал, что нужно обратиться в полицию… Но что я мог сказать? Ведь, кроме имени Пат, более ничего не мог сообщить. Таких джипов сотни болтается по Паттайе, а узкоглазые тайцы все на одно лицо; можно только представить, как буду описывать приметы: глаза в щелочку, рожи загорелые, бандитские, громко смеющиеся. И еще монетку с местным королем показать, чтоб посочувствовали.
Рядом резко затормозила машина. Я отскочил в сторону, готовясь дать бой. Отворилась дверца, неторопливо вылез мой знакомый толстяк Лао. Луна заботливо облизнула его лысину. Когда-то я неплохо поводил его за нос… А вот теперь он мне отомстит, с чувством и расстановкой.
Хотя, опять забыл, что я – это совсем не я. Две большие разницы.
– Где Пат? – спросил я, стараясь сильно не нажимать на его глотку. Лао вырвался из моих рук, на помощь пришел верзилка. Я отскочил в сторону, злобно поблескивая очами. Другого оружия у меня не было.
– Твоя девчонка, – откашлявшись, удовлетворенно ответил Лао, – на катере недалеко от берега. Но получить ты ее не сможешь ни при каких обстоятельствах. У нее на шее надежный камень, и при первой угрозе она отправляется на дно… Кстати, долго кормить ее мы не собираемся… Ты понял, фаранг вшивый?
– Понял, азиатская вонючка. Чего ты хочешь?
Он мотнул головой, и я молча сел на заднее сиденье между двух качков. Они оба воняли какой-то гадостью, чем-то вроде старого матраса из спортзала. Я оценил уют и прохладу «Линкольна».
– Мы отпустим твою шлюшку, если честно ответишь на все вопросы. А ты ответишь, иначе и быть не может… У тебя открытое лицо, умный взгляд.
Лао повернулся, протянул ко мне свою детскую ладошку, потрогал мое литое плечо короля джиу-джитсу, карате и борьбы самбо – верного оружия пролетариата против буржуев. Он щупал, не скрывая сладострастия, только что слюни не пускал.
– Ты чего, пассивный? – спросил я.
Лао нехотя убрал руку, буркнув:
– Это к делу не относится…
– Да, это глубоко личное, – согласился я. Спортсмены угрюмо молчали. Если б не ситуация, в которую я вляпался по своей же глупости, я б их сейчас повалял по земле таиландской. Желторотики не представляли, с кем связались. Я – настоящая, без хвастовства, машина для убийства, отличная, хорошо слаженная. В моей программе заложены сведения о миллионе смертельных точек на теле любого млекопитающего, включая человека. Мой пояс по карате до такой степени черный, что один щенок, однажды попытавшийся до него дотронуться, месяц отмывался и еще полгода вставлял зубы…
До известной мне базы за бетонным забором ехали молча. Спортсмены держали свои неприятные руки на коленях, иногда дергаясь конвульсивно, они угрюмо сопели, как псы, готовые поднять рвотный лай. Лао что-то выковыривал зубочисткой изо рта. Этот китаец явно чувствовал себя патрицием.
– Если бы ты использовал зубочистки в качестве палочек для еды, ты не был бы таким жирным! – сделал я мимолетный комплимент.
Я хорохорился, понимая, что врагам не надо давать ни малейшего шанса. За ними сила, за мной инициатива. С этими рассуждениями я вылез из машины и в сопровождении битюгов направился к дому…
А потом. я очнулся в темном подвале. Над головой пробивалась полоска света – люк. Рядом нащупывалась лестница. Я пошевелил руками и ногами – кости были целыми. Болел череп – меня чем-то ушибли. Хорошо, что не попали в смертельную точку. Я прозевал удар, но не корил себя. Я ведь не стрекоза, у которой обзор чуть ли не 360 градусов. Кто-то из качков приложился, это их должностные обязанности – время от времени бить людей по башке. Из карманов моих выгребли всё – паспорт, деньги и всяческие бумажки и справочки, которыми мы основательно засоряем свою жизнь. Я был облегченным, как воздушный шарик. «Состязаясь в надувании шариков, постарайтесь правильно понять задачу победителя», – это, кстати, о шариках.
Люк с веселым визгом открылся, и сверху гавкнуло:
– Вылазь!
Узкоглазый пан спортсмен раздувал щеки, готовый пресечь любые мои поползновения на свободу. Выбравшись наверх, я увидел еще троих – стандартно плосколицых. Видно, моя персона представляла особую опасность. И они ее не преувеличивали. Это было единственным приятным ощущением.
– Куда меня ведут? – поинтересовался я, когда получил толчок в спину.
На отвратительном английском мне посоветовали заткнуться. В холодном вестибюле заставили сесть в кресло. Спустя полчаса вышел секретарь – худосок в очках – и что-то сказал. Мои охранники, в отличие от меня, его сразу поняли и потянули меня в распахнувшиеся двери.
Я увидел Лао. Он еще больше раздулся от важности, кивал головой с укоризной китайского болванчика. Первая же произнесенная фраза показала его ничтожество.
– Скажи, каналья, кто ты? На фараона не похож, слишком вольно ведешь себя. На кого работаешь?
– Только на себя, – ответил я.
– Мы все работаем на себя. Но у каждого из нас есть хозяева.
– У меня нет хозяина.
– Зачем ты выдавал себя за другого, зачем пытался внедриться в нашу организацию?
И тут я отчетливо понял, что, если буду молчать и запираться, меня будут пытать страшными пытками, изуродуют, а потом выкинут акулам. И проблема человека без имени исчезнет в зубастой пасти. Но не мог же я сказать, что мои действия в аэропорту были чисто спонтанными, что я тот самый Volodya, который уничтожил целую партию кокаина и бесследно скрылся. Тут уж меня сразу бы кончили. И я стал вдохновенно сочинять, что представляю некое московское сообщество, которое активно вторгается в новые рынки наркобизнеса.
