Сергей Данилов
Любовный рингтон

Жертва рекламы

Обливался водой Глеб студёной,
Простужался всего раз в году,
Не курил, не пил водки палёной,
Не грубил, не порол ерунду,

Содержал дом, одежду в порядке,
Спал нормально, ходил по часам,
Получил неплохие задатки,
Только тяги не знал к языкам.

Сессионное близилось лето,
По английскому числился «хвост».
Тень экзамена в виде стилета
Предвещала британский погост.

Вдруг в рекламе увидел он средство,
Чтоб не грызть обученья гранит.
Распинался кумир его с детства,
Как покрыть временной дефицит,

Быстро выучить толстый учебник,
Самый сложный заморский язык,
Убеждал: разработчик-волшебник
Результатов эффектных достиг.

Быстро почтой прислали микстуру,
Что с улыбкой актёр предлагал.
Глеб потратил стипендию сдуру,
Накопленья за прошлый квартал,

Стал питаться одними блинами,
Пить суспензию дни напролёт,
Ждал – посыплет свободно словами,
Понимание правил придёт.

Бестолково прошла пересдача,
Он мычал, словно глухонемой,
Факультет покидал чуть не плача.
Что явилось провалу виной?

Злясь, в аптеке наткнулся недавно
На лекарство, которое пил.
Оказалось, наивный, исправно
Геморрой по незнанью лечил!

Вот ответ, почему две недели
В голове был полнейший застой, —
Средства все в унитаз улетели.
Лицедей драгоценный, постой!!!

Тайные желания

Билетный кассир

Стал Виктор работать билетным кассиром,
Подался в метро «Ботанический сад».
Хотя себя видел известным банкиром,
Легко согласился на меньший оклад.

Народ, словно бурные воды весною,
Сливался в подземку, тащился наверх.
Он первые дни наблюдал за толпою,
С сотрудницей секс был – внезапный успех.

С тех пор приставала напарница часто,
Призывно качала босою ногой
И даже в ширинке царила всевластно,
Когда в вестибюле был полный покой.

Его же манила красавица в белом.
Она появлялась обычно в «час пик»,
Билет покупая, смотрела несмело.
К визитам шатенки он вскоре привык,

По праздникам, в будни ждал, ёрзая, встречи,
В мечтах незнакомку бесстыдно ласкал,
Хотя видел только покатые плечи
Да детского личика бледный овал.

Зазноба была бессловесна, пуглива,
Когда получала талон на проезд,
Одета без шика, скорей сиротливо.
С такою дочуркой приятен инцест!

Стал Витя оказывать знаки вниманья,
Нарочно держал у окна пред собой.
Но коротки были моменты свиданья,
Гонимые жаждущей ехать толпой.

Когда появлялась богиня-виденье,
Его заполнял вожделения шквал.
Она ковыряла ногтём объявленья,
Пока медяки он в стопу собирал.

Желая при ней походить на эстета,
Степенно считал он оплату в рублях,
От девушки робкой дождался ответа.
Красотка вспылила: «Ты что, на сносях?

В деньгах копошишься блохой на верёвке,
Болезненный самый из сотен калек.
Способностей, опыта нет и сноровки.
По двадцать минут выдаёшь, дурень, чек!

Коробочки клеить тебе, инвалиду,
А ты сидишь в кассе, мурыжишь народ
Уныло, как будто ведёшь панихиду.
Откуда такой туповатый урод?»

Закончив его покрывать матюгами,
Сгребла краля сдачу, билет на метро.
«Таких раздолбаев пинают ногами», —
Добавила вслед и, одёрнув пальто,

Пропала в потоке вблизи турникета.
Высокой фигуры исчез силуэт.
Не дал Виктор грубой шатенке ответа.
Пропала надежда на скорый минет.

Осталась в мечтаньях прелестная дева.
Он доблестный труд отдаёт москвичам.
В постели коллега командует, стерва,
Её обнимая, грустит по ночам.

Кролик-ударник

Он кормил голубей отрубями,
Кошку ряженкой свежей поил,
Одарял безработных рублями,
Тараканов три дня не травил,

Улыбался прохожим сердечно,
Зажигал всюду праздничный свет,
Относился к потерям беспечно,
Восхвалял наступивший рассвет,

Ликовал, бил на счастье посуду,
Был с соседями грубыми мил…
Он неделю шалунью-подругу,
Словно кролик-ударник, любил.

Мания преследования

Тоскую по тебе ночами,
Вздыхаю томно по утрам.
Ты с ароматными свечами
Мерещишься по вечерам,

Летишь со мной в автомобиле,
Стоишь на станции метро,
В оригинальном дерзком стиле
Паришь, прищурившись хитро,

Маячишь в длинном коридоре,
Сидишь в конторе за столом,
Проделав лаз в глухом заборе,
Вторгаешься в закрытый дом,

Настырно следуешь за мною,
Крадёшься тихо по пятам,
Под ярким солнцем и луною
Ты возникаешь тут и там:

В одной из лож на стадионе,
В бильярдном клубе, казино,
Участвуешь в аукционе,
Пьёшь в баре водку и вино,

На кубке мира по хоккею,
На празднике Курбан-байрам…
Я понимаю, что дурею,
Готов послать ко всем чертям

Гнетущий тяжко образ наглый,
Чтоб он не донимал меня.
Стал организм пассивный, дряблый.
Фантом любви – тому вина.

Меня преследует он всюду.
Усугубляется психоз.
Подобно наважденью, чуду,
Грядёт чреда метаморфоз:

Ты день – прелестная богиня,
Другой – начальник и прораб,
То лысый манекен в витрине,
То медсестра и эскулап.

Маниакально-депрессивный
Развился у меня синдром.
Я возбуждённый, агрессивный,
Хлещу без колы виски, ром,

Но изловчусь, схвачу виденье,
В пивную бочку запихну,
Пущу без тени сожаленья
С моста Москвы-реки ко дну.

Тайные желания

Палки в колёса судьба мне вставляет,
Загородив к наслаждению путь.
Мыслями похоть хитро управляет:
Вижу в мечтах я избранницы грудь

И прижимаю холёное тело,
След оставляю зубов на плечах,
Между лопатками глажу умело,
Ногти целую на стройных ногах,

Пятки лижу, каждый розовый пальчик,
Нежу колени и бёдра внутри,
Пылко шепчу: «Ты милашка и зайчик», —
Попу крутую щипнув раза три,

Талию тонкую сжав, как тисками,
Ловко массирую плоский живот,
Бюста касаюсь в аффекте губами,
Облобызав восхитительный рот,

Шею пометив засосом синюшным,
Мягко по уху скольжу языком…
Сделав любовницу воском послушным,
В сексе себя ощущаю творцом!

Жизнь в метро

Сияют станции подземки,
К окну худой брюнет приник.
Играет плеер у шатенки,
Бубнит насупленный старик.

Студент читает книгу сидя.
На поручне повис мужик.
Клим едет, давку ненавидя,
Хотя давно уже привык

К толкучке метрополитена,
Угрюмым лицам, хмурым лбам.
Сам закисает постепенно,
В брюзжащий превращаясь хлам.

Ворчит, подавлен лиц мельканьем,
Сумбуром, гамом утомлён,
Обеспокоен ожиданьем,
Рекламой пёстрой раздражён.

В минувшие года он рьяно
По эскалатору бежал,
Локтями действовал упрямо,
Блондинок взглядом провожал

У турникетов и в вагоне,
Вдыхая запахи волос,
К ним прижимался на перроне,
Мечтая целовать взасос

Толпой притиснутое тело.
При виде трепетных ресниц
Кровь залихватская кипела,
В любви не ведая границ.

Какие чудные созданья
В метро встречались каждый день!
Их ног случайные касанья
Взывали: «Расстегни ремень».

Щипал он ляжки, гладил плечи,
Очками в клочья рвал чулки.
Немедля назначались встречи…
Теперь хиреет от тоски.

Противен даже зрелым дамам.
Потёрт и в профиль, и анфас.
Седой, в морщинах, с грубым шрамом,
В душе Клим светский ловелас.

Поспорив с долей бессердечной,
Старушку он зажал в углу.
Она стонала до конечной…
Поскольку ей свело скулу!

Мечты некрофила

Я снова тестирую память,
Зубрю монотонно стихи.
Желанье – безумно буянить
И разнообразить грехи.

Читаю строку за строкою
Лиричных признаний слова —
В мечтах вижу музу нагою
На цинковой крышке стола.

Смешались романтика, властность,
Потребность довлеть, ублажать,
Порочная тёмная страстность,
Стремленье любовь доказать.

Запоздалое прозрение

Татьяна Кулькова тащилась с работы,
Она прозябала в заштатном НИИ.
На ней были дети, с готовкой заботы,
Возня по хозяйству, задачи швеи.

Авоська вмещала пакеты и пачки.
Танюша ворчала: «Где преданный джинн?
Соседи имеют престижные тачки —
Я каждые сутки плетусь в магазин».

Она закупила сосиски и сало,
Картофель, цветную капусту и лук.
К концу полугодия Таня устала:
Одышка и сердца назойливый стук.

На улице, рядом с дверьми магазина,
Она увидала мальчишку в пыли.
Нечёсаный, жалкий, сжимал он корзину,
Сандалии пёстрою грязью цвели.

Он хныкал, размазав по рожице сопли,
Ручонку протягивал, что было сил.
Столица плодила озлобленность, вопли,
Никто попрошайку не озолотил.

Кулькова вздохнула печально, тревожно,
Свободной рукою смахнула слезу:
«Бесчувственный мир! Всё бездушно, безбожно!
Пусть трудно самой, сироте помогу!»

Поставив у лужи поклажу, Татьяна
Достала сардельку и хлеб посвежей.
Подросток взирал на неё, как на манну,
Сметелил батон, отогнав голубей.

Кулькова кормила его щепетильно,
Добавила сыра, кусок ветчины,
Погладила, поцеловала умильно,
Одёрнула с дыркой на попе штаны.

Вдруг взвыл христарадник, вопил, как белуга,
Истошно горланил, поднял весь квартал.
Из двух ресторанов сбежалась обслуга.
Народ прибывал, а пацан верещал,

Желая, похоже, большого скандала:
«Она – педофилка, держите её!
Весь лоб обсосала, за яйца хватала!» —
Рекою помойной струилось враньё.

Татьяна стояла столбом онемело,
Не в силах поверить в бессовестный трёп.
В ней горечь жестокой обиды кипела.
Парнишка напраслину нёс и поклёп.

«Смотрите, она мне совала порнуху, —
Из старой корзины извлёк он журнал, —
Сказала, читай, и дала оплеуху,
А здесь групповуха, инцест и анал.

Глядите ещё, – протянул он сардельку, —
Фаллический символ, не вру, хоть убей!
Пихнула насильно мне в рот, лицедейка,
Стоял я спокойно, кормил голубей».

В толпе раздавались сумбурные охи,
Старушку тошнило, студент тёр очки,
Порой доносились печальные вздохи…
Внезапно возникли крутые качки.

Они разогнали зевак матюгами,
К Кульковой вели их лихие пути:
«Измазала мальчику рожу слюнями,
Скабрёзность всучила?! Срамница, плати!

Позор – надругаться над бедным сироткой,
Ребёнка невинности, чести лишать.
Потрудишься с нами теперь ты, красотка,
Иначе на зоне срок будешь мотать…»

Кулькова едва волочилась с работы,
В Мытищах на точке стояла она.
На ней были рваные стринги, колготы,
Потёртые туфли, смешное боа.

Танюша возню позабыла с готовкой,
Собрания в школе, НИИ, гастроном,
Шитьё, макраме и салаты с морковкой —
Её сутенёр был бесстыжим скотом.

Поэтому Таня пахала в три смены,
В машине и койке с утра до утра.
Всплакнув, вспоминала родимые стены —
Она в них счастливою в прошлом была!

Нехитрые мысли про хлеб и картошку,
До дома потом донести ценный груз…
Теперь её, словно блудливую кошку,
Имеют «козлы», не служители муз.

Послав вороватого шкета, прозренье
Татьяне сумела судьба подарить:
Мир станет дрянней, коль решит провиденье,
Любить надо искренно жизнь и ценить!

О правде жизни

Я теперь благодушен, спокоен,
В безмятежности день ото дня,
Вожделенной нирваны достоин,
Осознал: миром правит фигня.

Раньше я не слонялся без дела —
То трудился, то вирши слагал…
Но теперь это всё надоело:
Мир мне подлинный лик показал.

Пока я посещал вернисажи,
Фотовыставки в Доме кино,
Бездуховность крутила пассажи,
Лезла в кассу, хлестала вино.

Вор пытался меня облапошить,
А другой – нахлобучить всерьёз,
Недоимками средств огорошить,
Заменить капитал на навоз.

Понял я, что в обыденном мире,
Где в почёте грабёж и обман,
Раз раззявишь хлебальник пошире —
Будешь лапу сосать, истукан.

Нажитое мгновенно исчезнет,
Не поможет стихов альманах.
Вмиг останешься голым, без денег,
То есть будешь, дурак, на бобах.

На бобах, повторяю, не бабах!
Без валюты ты ноль, сельдерей!
Любишь денег заманчивый запах?
Дай ворюге по роже сильней!

Шиш ему, а не бонус квартальный,
Не крадёт пусть чужие рубли!
Груб и зол этот мир матерьяльный,
И законы его тяжелы.