bannerbannerbanner
Доброволец. На Великой войне

Сергей Бутко
Доброволец. На Великой войне

Полная версия

Глава 3

«До чего же наглая морда…» – в который уже раз думал я, рассматривая себя теперешнего в мутноватом зеркале умывальника. Оттуда на меня глядел лопоухий, худой, но жилистый шкет с хитрыми, плутовскими, наполненными жаждой авантюры кошачьими глазами и копной каштановых волос. Похож на Сникерса, жил когда-то в лихие девяностые в подвале нашей четырехэтажки беспризорник с таким прозвищем, ежеминутно доставляя огромное количество хлопот абсолютно всем и всюду. Должно быть, Мишка Власов из той же породы котов, гуляющих сами по себе. Именно из таких вот характерных типажей в равной степени получаются либо гениальные разведчики, либо столь же гениальные негодяи. Тут уж как судьба и воспитание распорядятся.

Одежка на мне тоже примечательная: белая рубаха с кальсонами, ноги обуты в похожие на калоши кожаные больничные тапки-опорки, на плечи накинут наскоро и кое-как подшитый и подогнанный под меня больничный серый халат. Пугало огородное, ей-богу.

– Миша, хватит любоваться собой, как Нарцисс у глади речной, – раздался у меня за спиной голос Ларисы. – Скорей беги в вестибюль – там из земского[2] приехали.

– А может, не надо, Лариса Анатольевна? – с некоторым упрямством спросил я, продолжая уверенно играть роль своенравного и капризного подростка.

– Как это не надо? – не унималась Лариса. – Там ведь не только говорить будут, но и подарки дарить. Немедленно спускайся.

– Ну, ладно. Тогда пойду, – сдался я перед напором вчерашней гимназистки из Новгорода Ларисы Гиацинтовой, а ныне сестры милосердия в одном из небольших госпиталей польского городка Августов. Уговаривать Лариса умеет, а я, даже несмотря на свою нынешнюю подростковую прыть, пока нахожусь не в том положении, чтобы отказываться от любой, пусть даже и самой пустяковой, помощи.

* * *

За почти три недели лечения я уже успел хорошенько изучить все то, что меня окружает, и полностью освоился в новой для себя обстановке. Госпиталь двухэтажный, на шестьдесят раненых (по четыре-шесть человек в палате). Внизу большой вестибюль со столами, где раненые играют в шашки и домино либо помогают няням заматывать в рулончики бинты. Рядом с вестибюлем обширная столовая для ходячих. Лестница в два марша ведет на второй этаж, там перевязочная, комната дежурных сестер и восемь палат. Кухня и бельевая внизу за столовой.

Теперь о медперсонале. Начальник госпиталя Павел Рудольфович Воскобойников. Поговаривают, что у него до войны фамилия была другая, немецкая, но к тому моменту, когда Петербург по высочайшему повелению переименовали в Петроград[3], Павел Рудольфович Авербург уже сделался более «русским» Воскобойниковым.

У докторов Клестова и Розова аналогичная история. Повинуясь всеобщей борьбе с германским засильем, тоже стали «перевертышами».

Из медсестер, кроме Гиацинтовой, есть еще несколько девушек и плюс многочисленные старые нянечки и санитары. Вот и весь медперсонал.

Куда сложнее мне было разобраться с нынешним временем, хотя поначалу вроде бы все шло неплохо. Сориентировался со «старым стилем» и высчитал, что по «новому» не за горами уже тысяча девятьсот пятнадцатый год. Дальше пришлось усиленно напрягать память, вспоминая из прочитанных книг, журналов и статей все, что мне было известно о минувших событиях и боях.

Кампания четырнадцатого года медленно, но верно подходит к концу. Здесь на Северо-Западном фронте уже отгремели неудачные для нас два восточно-прусских похода. Уже миновал Гумбинненский бой. Генерал Самсонов и его вторая Наревская армия прошли через свою трагическую судьбу под Таннебергом, а Восточная Пруссия по-прежнему остается немецкой «медвежьей лапой», закрывающей нашим войскам кратчайший путь в Берлин. Состоялся ощутимый обмен ударами под Варшавой, а затем и Лодзью, не принесший решительной победы ни нам, ни немцам. На Юго-Западном фронте промелькнула Галицийская битва с взятым Львовом, река Сан окрасилась кровью, а гарнизон Ивангорода стойко выстоял во всех испытаниях, отбив сначала германский, а затем и австрийский натиск. Продолжается осада нашими войсками другой крепости – австрийского Перемышля. Вместе с двумя немецкими мореходными подарочками[4] в войну в конце октября влезла Турция. На Кавказском фронте после пограничных боев у Кеприкея и наши, и турки, немного передохнув, готовятся к новым сражениям. На Западе, в Европе после боев во Фландрии и германцы, и французы с англичанами постепенно перешли к стратегической обороне, да и здесь, на «русском фронте», позиционный тупик пусть и не столь явно, но уже дает о себе знать.

Вроде бы все так, но что же будет дальше?..

Напрягаю память, и в голове отчетливо возникают обрывки текста: «К началу 1915 года главные силы русских концентрировались фронтом на западе, на реках Бзуре, Равке, Ниде, Дунаец. Здесь находились 1, 2, 3, 4, 5, 9-я армии. Фланги прикрывались в Восточной Пруссии 10-й армией, в Карпатах – 8-й армией. В общем резерве имелось два корпуса…

Русское командование решило собрать новую 12-ю армию на р. Нарев и вначале ограничиться активными действиями в Восточной Пруссии, без овладения которой вторжение в Германию, очевидно, представлялось невозможным. В то же время Юго-Западный фронт по своей инициативе начал сосредоточивать войска в Карпатах с целью перехода в наступление…

Энвер-Паша с начальником штаба, германским генералом Бронзартом, полным новичком в турецких условиях, решил вступить в командование стоящей здесь турецкой армией, усиленной 90 тыс. солдат и одержать над русскими решительную победу. Один корпус должен был остаться перед русским фронтом, а два корпуса по заснеженным полям, обледенелым горным тропам обойти правый русский фланг с севера и выйти в тыл к Сарыкамышу…»[5]

Дальнейшую оперативно-стратегическую картину вспомнить не могу. Вот хоть убейте, но пока не могу. Но в любом случае все это общие и, возможно, не такие точные сведения, а мне с моей въедливостью нужно разузнать что-то более углубленное и разнообразное. Попытался разговорить лежащих со мной в палате солдат, но те как-то не особенно оказались склонными к беседе, а все чаще усмехались над «бойким мальчонкой Мишей». Сдаваться я не собирался, отлично зная, что кроме разговоров информацию можно получать и из газет. Тут как раз стопка под рукой оказалась. Может быть, за счет этой пусть и довольно старой, но все же родной прессы мне удастся чуть больше сориентироваться в нынешней эпохе? Посмотрим, посмотрим…

Взялся за «Раннее Утро» и сразу же увидел карикатуру: наш бодрый пехотинец с винтовкой на плечах и радостью на лице конвоирует пленных немцев. Все унылые, в пикельхельхаубе[6], залатанной форме. «Сказали, что будутъ въ Варшавѣ, и… добились своего!..» – гласит пояснительная надпись ниже.

Со страниц другого «утра» (уже «Утро России») на меня смотрела княгиня Шаховская, выехавшая в действующую армию… Постойте, постойте. Это не та ли светская львица, морфинистка, горячая почитательница Григория Распутина, а по совместительству еще и первая в мире женщина-военлет? Порывшись в памяти, признаю – она самая.

Снова пальцы перебирали номера… «Николаевская газета»… Что тут у нас?.. Глаза болят от непривычных «ятей» и «ёров», но все же читаю и как будто не замечаю старояза:

 
«БЕСШУМНЫЕ ПУШКИ»

«„Правительственное бюро печати“ сообщает, что германцы в последних боях пользовались бесшумными пушками. Уверяют, что это усовершенствованные пушки, из которых снаряды вылетают без шума. Расстояние между боевыми линиями обеих сторон в некоторых пунктах равны всего сорока ярдам. В момент полного затишья солдаты сходятся и угощают друг друга табаком. Очевидцы рассказывают, однако, что даже в те дни, когда „никаких событий не происходит“, число убитых достигает внушительной цифры…»

Опять про войну. А вот и «Петроградский листок», а в нем…

«ПОЕЗДКА ВИЛЬГЕЛЬМА НА ВОСТОЧНЫЙ ФРОНТ»…

Ну его, этого сухорукого усача[7]… Что еще?.. Вот это уже интересно:

«ИГОРНЫЙ ПРИТОН
В КВАРТИРЕ ПОВИВАЛЬНОЙ БАБКИ»

«В ночь на двадцатое ноября чины полиции второго участка Московской части обнаружили в доме номер десять по Коломенской улице новый игорный притон в квартире повивальной бабки Веры Давыдовны Клейс.

В момент появления полиции среди игроков произошел сильный переполох.

Некоторые из них бросились бежать и пытались спрятаться в укромных местах.

Все были замечены и задержаны. Всего в квартире оказалось двадцать три игрока, в том числе несколько женщин.

Все задержанные были переписаны и, по удостоверении званий, освобождены.

Составленный по делу подробный протокол передан на усмотрение петроградского градоначальника».

Все ясно – обычная облава. И ведь откупятся игроки от полиции, дадут кому нужно «на лапу», и все само собой уладится.

Ох, как же не хватает на вас, господа шулера-жулики, Глеба Егоровича с его методой. Уж товарищ Жеглов с вами бы не церемонился, сразу бы отрубил по-своему, по-пролетарски: «Преступник должен сидеть в тюрьме!»

Ну, да что теперь рассуждать, когда времена «железных людей» еще не пришли. Смотрим дальше…

«Московский листок» – детище Пастухова как всегда жжет словом, но уже давно без Гиляровского. Хотя дядя Гиляй, если мне не изменяет память, журналистикой все еще занимается. Однако отвлекся. Читаю:

«ВЗДОРОЖАНИЕ ПРОДУКТОВ
ПЕРВОЙ НЕОБХОДИМОСТИ»

«За последнее время в Москве замечается сильное вздорожание продуктов первой необходимости. Мука поднялась в цене на пять-десять копеек за пуд. Дорожает и овес, поднявшийся с одного рубля пуд до одного рубля тридцати пяти копеек.

Все товары, шедшие к нам из заграницы: кофе, какао, перец, горчица, рис и другое, сильно поднялись в цене. Некоторые из этих продуктов даже совсем невозможно встретить на рынке. Начали сильно повышаться в цене масло и яйца. Это объясняется тем, что прекратившийся было в первое время вывоз начал налаживаться вновь…»

Объяснили, как же. Дороговизна объясняется одним: бессовестной спекуляцией, начавшейся с самого начала войны. Вся мерзость повылазила наружу, вся гниль, все ворье. И никто с гнидами бороться не хочет как следует. Вместо этого проблемы опять же улаживаются взятками, кумовством, маниловщиной и круговой порукой. И можно сколько угодно читать в газетах одно, видя при этом совсем другое. Газеты пишут:

«…Для трудового населения более всего будет ощущаться повышение цены на хлеб, но она сравнительно поднимается невысоко и регулируется справочными ценами…»

Мечтатели. Господи, какие мечтатели и идиоты. Неужели не понимают?.. Понимают. Очень хорошо понимают. И пляшут под чужую дудку…

Листаю дальше, уже не обращая внимания на названия. И здесь двигатель прогресса – вездесущая реклама.

«МАРКА ФИЛИПСЪ
Голландская экономическая лампочка
НИКОГДА, ДАЖЕ ВО ВРЕМЯ ВОЙНЫ,
НЕ МОЖЕТЪ БЫТЬ ПОДДѢЛАНА»
____________________
«ВСЕ ДЛЯ ПОХОДА:
СГУЩЕННЫЯ СЛИВКИ,
ШОКОЛАДЪ со сгущенными сливками,
КОФЕ со сгущенными сливками.
Эти продукты дают возможность имѣть при любой обстановкѣ стаканъ молока, шоколада или кофе»
____________________
«СРЕДСТВО отъ ГЕМОРРОЯ
ХИМИЧЕСКАЯ ЛАБОРАТОРIЯ
ПРОФЕССОР ДОКТОРЪ ПЕЛЬ И СЫНОВЬЯ…»

Стоп, стоп, стоп! Уж средство от геморроя мне точно не нужно. На желудочно-кишечный тракт не жалуюсь…

Еще немного изучаю газеты и постепенно добираюсь до предстоящего года:

«Всѣмъ ГОДОВЫМЪ подписчикамъ
„МОСКОВСКОГО ЛИСТКА“
на 1915 годъ будет дана
БЕЗПЛАТНАЯ ПРЕМIЯ:
роскошное, богато иллюстрированное изданiе
„ВЕЛИКАЯ ВОЙНА“
въ трехъ большихъ томахъ, съ массой иллюстрацiй,
портретов и картъ…»

Пожалуй, хватит с меня. После эдакого «информационного расследования» к газетам я уже не возвращался, вспомнив другое, может быть, по-военному более прямолинейное, но уж точно объективное мнение.

«В 1915 году русское командование должно было считаться с гораздо меньшей поддержкой с тыла. Железные дороги в 1914 году сумели уже исчерпать живые силы и материальные средства, подготовленные в мирное время. Новые формирования развивались в ничтожном масштабе, так как подготовленных людей и материальных средств не хватало и на пополнение больших потерь в действующих на фронте частях…

Русская промышленность перестраивалась в соответствии с требованиями войны гораздо медленнее, чем в государствах, находившихся на высшей ступени капиталистического развития. Особенную остроту вызывало состояние наших запасов снарядов и винтовок…

Наша превосходная полевая артиллерия принимала решительное участие в наших успехах 1914 года; теперь она отходила на второй план. Пехота потеряла свой кадровый состав офицеров и солдат; в 1915 году на ее плечи легла вся тяжесть боев; между тем дело с ее вооружением обстояло очень печально…»[8]

Вот так. Понимал ли все это государь-император Николай Второй Александрович, раздираемый общественным мнением, правительством, высокопоставленным ворьем и спекулянтами, прогерманской и проанглийской придворными кликами, революционным подпольем? Понимала ли общественность, что уже очень скоро хваленые союзнички по Антанте надменно будут копить силы, отсиживаясь в окопах и оставив Россию фактически в одиночку бороться с германо-австро-турецкой военной машиной? Знали ли жители империи, что близится пора оставления Галиции с Польшей, когда армия, терзаемая снарядным, винтовочным, патронным и прочими гладами, до предела переполнится ненадежными прапорщиками – «Володями», оторванными от сохи крестьянами-бородачами, недовольными рабочими и зараженными революционными идеями студентиками? Я знал, вспомнив общие моменты предстоящего пятнадцатого и последующих годов, и потому долго думал о том, как мне теперь поступить со всей этой правдой. И с тягостными думами я не расставался, даже быстро спускаясь в вестибюль, где меня ждала новая, далеко не самая приятная встреча с реалиями нынешней моей жизни.

Глава 4

«Ложь на тараканьих ножках ходит – того и гляди подломится». Не зря среди простого народа раньше так говаривали. Едва спустился я в вестибюль, как сразу же увидел мерзкого таракана, ловко перебирающего лапками…

Да нет, даже не таракана, а самого настоящего паука, уже раскинувшего в разные стороны свою паутину лжи.

Пациенты и врачи слушают болтовню очередного земгусара – тщедушного старикашки лет семидесяти, одетого в яркую псевдовоенную форму. Даже погоны на плечах штатского пальто имеются из хитроумно завязанных серебристых шнуров.

И правда паук. Настоящий хитрый и вертлявый паук. Самое обидное, что вот таких ряженых сейчас и на фронте, и в тылу развелось видимо-невидимо, и твердят они практически одно и то же, еще с начала войны нахватавшись высокопарного, щедро напичканного ура-патриотизмом правительственного слога. Не отстает от коллег и старикан:

– …Неприятельские войска идут по нашей земле! Мы боремся за нашу родину, мы боремся за свое достоинство и положение великой державы! Не повесит голову в унынии русский богатырь, какие бы испытания ему ни пришлось пережить! Все вынесут его могучие плечи и, отразив врага, вновь засияет мирным счастьем и довольствием единая, нераздельная родина во всем блеске своего несокрушимого величия! Мы доведем эту войну, какая бы она ни была, до победного конца!..

Слышу все эти приторно-сладкоголосые речи, а у самого на душе становится омерзительно и гадко. Именно такие горлопаны кричали, кричат и всегда будут кричать о войне до победного конца, не считаясь с мнением народа. А в феврале (то есть марте) семнадцатого, когда всеми преданный и покинутый царь подпишет отречение от престола, на историческую сцену, шагая по революционной крови с гордо вздернутыми носами, выйдет олигархическо-масонская банда под названием «Керенский и Ко». Жаль, очень жаль, что у Николая еще в августе четырнадцатого не хватило жесткости (и даже жестокости) для введения по всей России монаршей диктатуры военного времени с эффективным карательным органом. Кто-то не согласится, скажет: «Что поделать – один государь был. Кругом враги. Ничего совершить не мог». Риторический вопрос. Очень. Есть всероссийский самодержец, наделенный всей полнотой власти и держащий в своих руках политические рычаги, а есть директор ткацкого комбината, не имеющий своего мнения, а вечно куда-то поглядывающий, не случилось бы чего, не сказал бы кто-то что-то. Не можете сами, ваше величество, так дайте другим, более решительным людям железной рукой навести порядок и на фронте, и в тылу. Те же товарищи чекисты с ворами не церемонились – сразу к стенке. А у вас что?..

Но про кого я говорю вообще. Государь-император Всероссийский Николай Второй до этого уже одну грубейшую ошибку сделал, ввязавшись в совершенно ненужную ни ему, ни тем более стране войну с Японией. И обошлась эта война России почти в три миллиарда рублей убытку. Народное хозяйство расстроено, еще плюс три-четыре миллиарда. Внешний долг взлетел, там только по процентам ежегодно требовалось выплачивать сто пятьдесят миллионов.

Про армию вообще молчу. Ее после войны фактически требовалось восстанавливать заново. Сразу же всплыли недостатки: пулеметов не хватало, тяжелой полевой артиллерии нет, снаряжение скверное, обозная часть настоятельно требовала реорганизации, материальные ресурсы истощены, с командным составом плохо.

Начали было улучшать – СГО[9] создали, большую программу по усилению и реорганизации армии замутили, семь тысяч профнепригодных офицеров в отставку отправили. И что же? Помогло все это в следующей, уже нынешней мировой войне? Ведь опять на те же грабли наступили. К примеру, с безграмотностью среди солдат никто не разобрался[10]

 

Но не мне судить нынешнюю власть. Зато я могу попытаться изменить предначертанное, перевести поезд истории на другие, возможно, менее кровавые для моего отечества рельсы.

Как перевести? По этому поводу я размышлял много, но пока ничего не придумал. Что может сделать тридцатипятилетний «пришелец» из будущего, очутившийся в чужом юном теле в прошлом? Думайте, Михаил Иванович, думайте. Шевелите мозгами…

А земгусар меж тем продолжал горячиться. «Лгать – не устать, лишь бы верили». Все же прав народ наш мудрый…

Ну, наконец-то болтовня прекратилась, чтобы уступить место шутовству. Аккомпанируя себе маленькой гармошкой и мандолиной, на место «паука» лихо выскочили два клоуна. Вот они, Вашуков и Бандурин местного разлива (хотя вернее будет Бим и Бом). Оба одеты в трофейные пестрящие заплатками германские шинели. У обоих огромные вздыбленные рыжие усища, напоминающие клыки мамонта. На обшарпанных, одетых на головы касках прикручены козлиные рога. «Откровенный и задушевный разговор германского кайзера-императора Вильгельма-Подлючего с его верным маршалом-генералом Гинденбургом-Толстющим о войне, вине и прочем» – еще одна «агитка». Однако всем нравится, и слышен смех…

А вот и подарки. Какие?.. Хорошо, что хоть тут господа из Всероссийского земского союза не разочаровали и привезли в госпиталь нужное: теплые вещи, шерстяное белье, вязаные носки, перчатки. Есть шоколад и конфеты от «Эйнем» и «Абрикосов», трубки, кисет и папиросы «Тройка», «Царскiя», «Пушка», «Дукатъ»…

И тут везде на глаза попадается неизменное изображение героя первой Неманской армии и первого Восточно-прусского похода простого казака Козьмы Крючкова, вопреки своей воле ставшего настоящим брендом нынешней войны[11].

Но солдатам теперь не до Крючкова. Солдаты – народ практичный и запасливый. Солдаты совсем про другое говорят:

– Мать частная, сколько ж тут табаку! Ох, и знатный, должно быть?!

– Язи тебя! Куда прешь, оглашенный! В очередь вставай! В очередь!

– Табачок, брат, это хорошо. Я вот помню, были деньки, когда совсем его не водилось у нас в роте.

– Куда же он подевался? Скурили весь, что ли?

– А то. Попробуй-ка не скури, когда герман сперва снарядами тебя гвоздит, еропланом сверху пугает, а после и сам как чумной на пулеметы толпой прет. Живо всю махорку изведешь.

– И как же без нее, без махорки-то?

– А так! Листья сушишь, толчешь, заворачиваешь – вот тебе и все курево. У-у-х! Вспоминать страшно этакую дрянь. Хорошо ишо, что господин штабс-капитан много табаку в роту привез. Их благородие нам как отец родной, всегда выручит.

– Повезло вам, а у нас ротный зверь, а чуть что – в зубы. Курить и то не дает, ругает почем зря.

– И правильно ругает. Неча курить, когда у германцев такие дьяволы водятся, что хоть головы не подымай из окопа.

– Это какие такие дьяволы?

– Такие. Шибко меткие. Притаятся в ночи и ждут, когда раззява в окопе спичкой чиркнет. Ловко они дырки в дурных башках делать умеют.

– Будя! И у нас меткие ловкачи есть. А супротив нашего разведчика ни немчуре, ни австрияку не выстоять. Вот, помню, приказали как-то нам в деревеньку одну галицийскую сходить…

Фронтовых воспоминаний тут в госпитале всегда хватало с избытком, а потому слушал их и я, все еще не зная, как мне поступить, чтобы добиться своей цели. Одно знаю точно – прошлое нужно отпустить.

«Старая жизнь перечеркнута», – решил я тогда.

Мог, конечно, надеяться на то, что однажды случится чудо и я вернусь в свое время и в свое тело. Но будет ли такой шанс у меня? Опять же неизвестно. Значит, попытаюсь что-то сделать здесь, в прошлом. И если судьба или какая иная высшая сила протянет мне руку помощи, то, быть может, в начале двадцатого века я смогу построить новую жизнь, избегая ошибок прежней.

Немного бытовые измышления, но к иному я пока не стремлюсь. Сейчас главное – вылечиться, выписаться из госпиталя, вернуться на фронт или в тыл, а уж там… Варианты, дамы и господа. Множество вариантов и один лишь путь. Ну а нынешняя госпитальная тропка вела пока лишь только к выздоровлению. А оно у меня проходит удивительно быстро даже для молодого организма, о чем говорят доктора, которые способны жутко утомлять.

* * *

– …Могу только вообразить, сколько еще вот таких юных героев нам предстоит увидеть? Сколько еще мальчишек, побросав университеты, училища и гимназии, проберутся на фронт, желая послужить России? Но что станет с этим роковым поколением, взрастающим среди громов и пожаров?

– Они вырастут, дорогой коллега. Просто вырастут. Году в тысяча девятьсот восьмидесятом люди укажут на какого-нибудь старичка и шепнут: «Он помнит еще Великую Отечественную войну!»[12]

А теперь этот старичок – шестилетка. Стоит где-нибудь у забора и созерцает, как в его родной город въезжают огромные немцы. Или в комфортабельной детской среди игрушечных аэропланов и пушек рисует в тетрадках казаков и Вильгельма. Вот оно, нынешнее детство.

– И все же детям не место на войне. Их раны бесполезны, и бесполезна их смерть. Дети воевать не должны. Дети должны учиться. Неужели не странно, что Россия, которая может выставить шестнадцать миллионов солдат, имеет в рядах своих детей. Попадет такой малец в плен к немцам, а там воспользуются им, чтобы показать войскам: «Смотрите, как истощилась Россия! Детей посылают на войну!» Я лично решительно против такого пополнения.

– Ну же, коллеги, ну же. Не столь все так плохо, как кажется. Наши юные воины могут не только погибнуть, но и уцелеть, а это уже хорошая жизненная школа… Хотя беглецов действительно слишком много. Помню, как-то в сентябре я был проездом в Пскове, где только с поездов полиция поснимала сто подростков…

Обычно немногословную медкомиссию теперь как будто прорвало. Болтают доктора без умолку и все обо мне да обо мне. Задают вопросы, я отвечаю, начинается болтовня, снова вопросы с ответами, и снова болтовня… Мне подобное однообразие надоело до чертиков, но терплю…

А вот это уже лишнее, господа эскулапы. Отлеживаться у вас еще пару неделек я не собираюсь и потому протестую…

Протест успешен. Пытаются заслать в тыл, погостить в Петрограде. А что там сироте делать, когда для него семья – это полк родной?.. Вот то-то.

Комиссия пусть не сразу, но сдается и начинает новую, на сей раз бумажную, волокиту…

Когда писанина закончилась, мне оставалось только попрощаться с госпиталем и приготовиться к новым приключениям. Стою перед большим зеркалом, способным показать меня в полный рост. Поправляю новенькую форму. Между прочим, весь госпиталь хлопотал, чтобы ее поскорей пошили взамен негодной старой. Глаз невольно задерживается на бассоне[13]. Вот он, отличительный знак добровольцев (вернее, «охотников») и вольноопределяющихся царской армии. И Мишка Власов доброволец. А что мне известно о добровольцах? Принимают их на военную службу с семнадцати лет во все рода войск, но только на строевые должности. Исключение делалось для лиц, имеющих техническое образование, чем Мишка отродясь не владел. Находились на казенном содержании и были обязаны отслужить установленный законом срок на общих основаниях, при этом пользуясь всеми положенными льготами. Сколько служить, какие льготы, как подросток Мишка в добровольцы угодил? Вот этого я не помню, да и Мишкина память молчит. Ничего, разберемся позже, а теперь пора отправляться в путь. Еду на фронт в расположение родного полка. Почти что под самый Новый год, который для нынешней царской России наступит еще не скоро. По «старому стилю» еще идет декабрь, но меня это обстоятельство ничуть не смущает. Раз цифра 1915 уже практически вступила в свои права, то и мне не следует пребывать во власти ее предшественницы, а смело смотреть в будущее под определенным, хорошо только мне известным углом. Я не знал, что именно оно мне готовило, но уже не так сильно опасался перемен, какими бы они ни оказались.

2«Всероссийский земский союз помощи больным и раненым воинам, состоящий под покровительством Ея Императорского Высочества Великой Княгини Елизаветы Федоровны» – политическая организация, созданная в августе 1914 г. Первоначально занималась помощью больным и раненым, сбором белья, оборудованием госпиталей, санитарных поездов, пунктов питания, заготовительных медпунктов, обучением медперсонала. В дальнейшем также выполняла заказы главного интендантства на одежду и обувь для армии, организовывала помощь беженцам. Прекратила свое существование в 1917 г.
331 августа 1914 г. на волне антигерманских настроений Николай II объявил о переименовании Санкт-Петербурга в Петроград.
4Имеются в виду германские военные крейсеры «Гебен» и «Бреслау», переданные Германией Турции. Впоследствии сменившие название на «Язув Султан Селим» и «Миддили», крейсеры формально стали кораблями турецкого флота, сохранив при этом свои немецкие экипажи и участвуя в бомбардировке Феодосии и Новороссийска 29 октября 1914 г.
5«Четырехлетняя война 1914–1918 гг. и ее эпоха».
6От нем. Pickelhaube – кожаный шлем с острием на макушке. Также известен под другим названием – пикельхаубе. Был принят в качестве головного убора в вооруженных силах Германии в XIX–XX вв. и считался символом прусского милитаризма.
7Германский император Вильгельм II от рождения имел поврежденную левую руку (короче правой на 15 см).
8«Четырехлетняя война 1914–1918 гг. и ее эпоха».
9СГО (Совет государственной обороны) – был создан в конце русско-японской войны 5 мая 1905 г. как верховная военно-руководящая инстанция Российской империи. Предназначался для устранения серьезных недостатков в армии. За четыре года работы Совета в результате реформ центрального управления образовалось многовластие, еще более дезорганизовавшее всю армейскую систему. В то же время, когда в вооруженных силах Российской империи главенствовал СГО, были сокращены сроки действительной службы (в пехоте и полевой артиллерии с 5 до 3 лет, в других родах войск с 5 до 4 лет, на флоте с 7 до 5 лет); омоложен офицерский состав; улучшен быт солдат и матросов (питание и вещевое довольствие) и материальное положение офицеров и сверхсрочнослужащих. В 1909 г. СГО прекратил свою работу.
10С началом Первой мировой войны и всеобщей мобилизации выяснилось, что в Российской империи 50 % призывников были неграмотными, в то время как в Германии таковых было всего 0,04 %, в Англии – 1 %, во Франции – 3,4 %.
11В августе 1914 г. донской казак Козьма Фирсович Крючков (1890–1919) стал первым военнослужащим царской армии, награжденным Георгиевским крестом в Первую мировую войну, тем самым снискав славу героя всей воюющей России.
12В России до Октябрьской революции 1917 г. кроме обобщенного европейского названия «Великая война» в ходу были и официальные названия «Вторая Отечественная война» и даже «Великая Отечественная война». Однако все эти названия применительно к Первой мировой войне употреблялись лишь в официальных изданиях, но практически не получили распространения в обществе, где бытовали иные, неофициальные названия – «Большая война», «Великая Европейская война», «Германская война» и т. п.
13Бассон – трехцветный (черно-желто-белый) шнурок на погонах вольноопределяющегося (у добровольца (охотника) – бело-сине-красный). Был введен в России в 1875 г. для нижних чинов, получивших образование. Давал право на проживание в съемных квартирах.
1  2  3  4  5  6  7  8  9  10  11  12  13  14  15  16  17 
Рейтинг@Mail.ru