Сергей Беер
Без права на славу

– Фу, как вульгарно! Ну, если тебе так больше нравится, то да – вербую, но не в стукачи. Этих тварей и без тебя хватает. Сам на себе испытал. Нам нужны смелые, умные люди с чистым сердцем. Это у тебя есть, а всему остальному мы научим и наивность твою пообтешем. И то, что Родину ты любишь так, что ради неё на всё готов, тоже хорошо.

– А если я не соглашусь?

– Воля твоя. Но тогда тебя ждёт долгое лечение в психиатрической клинике со всеми вытекающими последствиями.

– Какими?

– Довольно нерадужными, уж поверь мне.

Тимофей помолчал немного. Лицо его собеседника было непроницаемым. Не поймёшь, что он думает на самом деле.

– Ну, а вам-то это зачем? – спросил парень.

– Ты напомнил мне меня самого в семнадцать лет. Биографии у нас с тобой сходные. Когда-то и я был наивным максималистом-идеалистом. Поэтому хочу вытащить тебя из дерьма, в которое ты вляпался. И последний совет – никогда никому не доверяй и себя не раскрывай. Ну, что решил? Пойдёшь учиться или в клинику поедешь?

– Учиться, учиться и ещё раз учиться – как завещал великий Ленин, – ответил Тимофей, подписывая бумагу.

– Ну, так-то лучше. С этого дня вы зачислены в штат, рядовой Морозов, и переходите на казарменное положение.

– А что матери сказать?

– О ней не беспокойся. Ей сообщат всё, что нужно, деньгами можешь помогать. За тобой остаётся денежное довольствие в размере твоей среднемесячной зарплаты. Но это после, а пока устраивайся на новом месте.

Морозов вышел в ночь. Его тут же посадили в уазик и отвезли на окраину города, где поселили в одном из студенческих общежитий.

Тем временем к Глафире Андреевне заехал новый местный участковый, Кондрат Иванович. Долго переминаясь на крыльце, старый ветеран не знал, как приступить к делу помягче, всё не решался начать. Но сколько не тяни, а говорить всё равно придётся. Он ухнулся в разговор, словно в прорубь головой.

– Ты, Глафира, лишнего по деревне не болтай. Кто про парня кляузу состряпал, нам с тобой всё равно не узнать. Только забрала его не милиция. Смекаешь? Вот то-то и оно. Характеристику на него я свёз, по запросу, хорошую. Может, всё ещё и обойдётся. К председателю лучше не суйся, не помощник он тебе в этом деле. Ну, ты крепись, Глаша, крепись. Авось, пронесёт нечистая.

Три дня Морозова не находила себе места. Всё думы думала – как да что, и ничего хорошего ей на ум не приходило. Вечерами шла к свекрови и вместе с ней вставала пред образами, истово молилась за здоровье своего сыночка.

Вечером третьего дня пришла телеграмма от Тимофея.

«Послали учиться, живу в общежитии, сам хорошо. Денег пришлю, как получу. Тимоха».

Мать читала и перечитывала телеграмму, не зная, радоваться или плакать. Одно было понятно, что домой сын уже не вернётся. А приедет на побывку или нет, он и сам не знает. Глафира решила ничего никому не говорить. Деньги, действительно, стали приходить регулярно, банковским переводом на её сберкнижку. Письма Тимофей писал редко, даже очень редко. Обратным адресом значилось некое ВЧ с номером. Это больше всего пугало бедную женщину.

* * *

– Значит, поэма всё-таки была? – спросил капитан Багарда.

– Может, была, а может, и нет. Давно это было – в прошлой жизни.

– А как же твоя Татьяна?

– Замуж вышла. Олег Никифоров из армии вернулся, они свадьбу через месяц и сыграли. Я не приезжал. Она запретила.

Багарда внимательно посмотрел на Тимофея. Лицо парня было абсолютно спокойным. Видно, давно прошла у него обида на Татьяну. Или умеет хорошо скрывать чувства.

– Однако я не пойму – если ты уже на службе числился, как же тебя военкомат прошляпил?

– Это решение полковника Зорина. Меня нужно было как-то технично вывести из игры. Вот он и вывел.

– А поподробнее?

– Товарищ капитан, я не имею права выдавать какую-либо информацию относительно операции, в которой принимал участие.

– В деле значится, что ты владеешь разговорным фарси. Откуда?

– Нужно было втереться в доверие к жителям средней Азии. Пришлось учить. Через наш город шёл наркотрафик – это всё, что я могу вам сказать. Именно поэтому меня устроили на завод, именно поэтому помогли создать бригаду. Кстати, Бойцов тоже причастен к этому делу, но втёмную. Он ничего обо мне не знает.

– Как в лесу ориентируешься? – быстро спросил Багарда, меняя тему.

– Так у меня дед лесник, я с малых лет с ним по лесу шастал. Да и деревня, считай, посреди тайги стоит – до города двести вёрст, до соседней деревни сотка.

– Это хорошо. В городе недолго вам сидеть придётся. Нужно дежурную точку в тайге освоить, так что твои знания весьма пригодятся.

Глава 4

Учебка оказалась далеко за городом. Крытый «Урал» въехал в Барнаул через окраины, притом поздней ночью. Поэтому Тимофей и Женька города не увидели. Вновь прибывшие были определены в роту которую готовили по специальной программе выживания в экстремальных условиях.

Для начала усиленно взялись за физическую подготовку рукопашный бой и стрельбу. Парни учились стрелять из всего, что стреляет, вплоть до танков. Иногда они оставались на полигоне сутками. Жили в палатках, спали в спальных мешках, еду готовили на костре. В этом было что-то от приключенческих книг и фильмов. Но думать о романтике было некогда – к вечеру одолевала такая усталость, что все засыпали мёртвым сном, едва забравшись в мешки.

* * *

Присягу принимали первого сентября. До и после торжественного события курсанты много шутили по этому поводу. Конечно, внутренне все слегка нервничали и пытались за шутками скрыть волнение.

Наконец, день присяги настал. В душе у Тимофея всё смешалось – он запомнил только яркое солнце, множество лиц вокруг и охватившее его чувство непонятной тревоги.

– Курсант Морозов! – громко выкрикнул взводный.

– Я! – выдохнул Тимофей, и волнение его усилилось.

«Вот оно, начинается!» – подумал он, чувствуя странный холодок под ложечкой.

– Для принятия военной присяги – выйти из строя!

– Есть!

С неожиданной для себя чёткостью Тимофей вышел из строя на пять шагов, повернулся кругом и доложил:

– Курсант Морозов к принятию военной присяги готов!

Взводный подал Тимофею красивую красную папку-развёртку, на которой было вытиснено золотыми буквами: «Военная присяга», и едва слышно шепнул:

– Читай.

Придерживая правой рукой автомат, Морозов взял в левую текст и принялся громко читать:

– Я, гражданин Союза Советских Социалистических Республик, вступая в ряды Вооружённых Сил, принимаю присягу и торжественно клянусь быть честным, храбрым, дисциплинированным, бдительным воином, строго хранить военную и государственную тайну, беспрекословно выполнять все воинские уставы и приказы командиров и начальников.

Тимофей услышал, как защёлкали затворы фотоаппаратов. Читая текст, он сильно волновался, что не ускользнуло от внимания окружающих. Краем глаза Морозов заметил, как женщина, стоявшая к столу ближе всех, что-то сказала своему сыну-школьнику, и оба они весело заулыбались.

Голос Тимофея иногда срывался, пробивались некрасивые высокие нотки. Ему это было неприятно, но избавиться от волнения он не мог. Если бы кто-нибудь заглянул сейчас в душу Морозов, то увидел бы страшную бурю чувств. Она спутывала мысли, ужасая своей подавляющей мощью.

Казалось бы, чего проще – вышел, прочитал, расписался, поцеловал знамя и вернулся в строй. Никаких проблем! Даже текст учили наизусть напрасно – вот он, в папке перед глазами. Но для Тимофея присяга оказалась едва ли не главным событием в жизни. Он с ужасом чувствовал, как в самых отдалённых уголках его души возникает подленький страх. А вдруг он не сможет сдержать эту клятву? Вдруг когда-нибудь окажется не храбрым и не бдительным?

«Беспрекословно выполнять» совершенно не вписывалось в общее миропонимание Морозова. Произнося эти слова, он чувствовал, что лжёт. Обманывает, прежде всего, самого себя. Разумеется, Тимофей понимал, что дисциплина и выполнение приказов – вопрос жизни и смерти для любой армии. Поэтому он страдал ещё сильнее, чувствуя себя инфантильным эгоистом, испорченным до мозга костей.

– Я клянусь добросовестно изучать военное дело, всемерно беречь военное и народное имущество и до последнего дыхания быть преданным своему народу, своей Советской Родине и Советскому правительству, – торжественно и вместе с тем нервно читал Морозов. – Я всегда готов по приказу Советского правительства выступить на защиту моей Родины – Союза Советских Социалистических Республик и, как воин Вооружённых Сил, я клянусь защищать её мужественно, умело, с достоинством и честью, не щадя своей крови и самой жизни для достижения полной победы над врагами.

Перед последней фразой он невольно сделал крошечную паузу.

– Если же я нарушу эту мою торжественную присягу, то пусть меня постигнет суровая кара советского закона, всеобщая ненависть и презрение трудящихся, – похоронным голосом закончил Тимофей.

– Распишись, – шепнул старший лейтенант.

Тимофей подошёл к столу и поставил свою обычную подпись напротив своей фамилии и фразы «Военную присягу принял 1 сентября 1983 года». Затем встал в строй.

Тимофея одолевало двоякое чувство. С одной стороны, он был рад, что всё уже позади, с другой – его не покидало ощущение, что он подписал закладную, в которой продал самого себя в рабство. Разум уверял, что присяга необходима, её приносили даже офицеры царской армии. Но душа брала верх, восставая против слов, которые не желала принимать. Разум беспрерывно обвинял её в испорченности и трусости.

Дальше было что-то вроде мини-парада. Все курсанты и офицеры старались пройти как можно красивее, эффектнее. Никто не хотел опозориться перед глазами стольких людей и, в первую очередь, своих родителей, любимых женщин и друзей. Изматывающие строевые тренировки сделали своё дело. Тимофей чувствовал, что теперь ему гораздо легче маршировать, чем в начале службы. Он шагал в ногу с товарищами, правильно и чётко. Если бы не волнение, можно было бы идти просто ради удовольствия.

Прижимая к груди автомат и печатая строевой шаг по асфальту, Тимофей чувствовал своим правым локтем руку Славки Баженова, а левым – Женьки Бойцова. Музыка духового оркестра проникала в самую душу. Было так здорово чувствовать себя частичкой этого великолепного строя! «Всё же чувство локтя и в самом деле сближает, это не враньё!» – подумал Тимофей.

Он улыбнулся и подхватил песню. Её бодрый ритм вселял в душу радость, ощущение душевного полёта. Тимофей невольно подумал о Вере – наверняка она здесь, смотрит на него. И они обязательно встретятся после парада.

Оркестр сделал паузу, чтобы спела свою песню третья рота, идущая сзади. Не доходя до трибуны, старший лейтенант громко скомандовал:

– Взвод, смирно! Равнение направо!

Вновь грянул марш, и курсанты, дружно повернув головы направо и перейдя на образцовый строевой шаг, лихо прошагали перед трибуной.

– Вольно!

Тимофей едва слышал голос взводного сквозь оглушительный марш оркестра. Он скользил взглядом по толпе, но Веры нигде не заметил.

Пройдя плац, батальон без остановки двинулся дальше. Возле казармы колонна распалась на три роты, которые вскоре разделились на взводы. Тимофей думал, что сейчас его отпустят, но курсантов повели в казарму сдавать оружие.

После обеда началось распределение увольнительных. Морозов никуда не торопился. Он уже понял, что к нему никто не приехал, а значит, и увольнительную можно уступить тому, кому она нужнее.

В тот вечер Тимофей ложился спать уже совершенно другим человеком. Словно был перейдён некий рубеж, навсегда отрезавший его от прежней жизни. Он заснул с чувством тревоги за будущее, не осознавая ещё до конца, что всё теперь будет иначе. Все действия и желания придётся подчинять военной дисциплине.

* * *

В канун праздника Великой Октябрьской Революции устроили марш-бросок по снежной тайге. Кросс бежали на широких охотничьих лыжах. К концу трассы Тимофей совершенно выбился из сил. Славка Баженов, всё время державшийся сзади, подбадривал:

– Держись, Малыш, держись. Скоро к огневому рубежу подойдём, там отдышишься.

Но, добравшись до этого пункта, Морозов внезапно понял, что пот, застилающий глаза, никак не даёт ему прицелиться. И дело было не только в этом. Всё тело ныло от усталости. Мышцы дрожали от перенапряжения после спарринга, который курсантам устроили за два километра до огневого рубежа. Но всё равно надо было стрелять.

Впервые в жизни Тимофей стрелял навскидку и поразил почти все мишени. До конца трассы оставалась ещё пара километров, но уже не было сил продолжать изнурительный бег. Тимофей едва переставлял ноги. Баженов забрал у него рюкзак, а Женька автомат.

– Давай, Малыш, поднажми. Немного осталось, – уговаривал Баженов.

Морозов не понимал, почему Славка вдруг стал звать его Малышом, подбадривая, словно младшего брата. Тимофей стиснул зубы от нахлынувшей обиды и всё-таки добежал до финиша. Там его подхватили другие товарищи, из тех, кто не принимал в этот день участия в марафоне. Бледного и задыхающегося Тимофея передали медику.

– Да-а, Морозов, с дыхалкой-то у тебя проблема! – проворчал тот. – Бросай курить, слышишь? Не то пристрелю, как собаку, на боевом марше. Там некогда будет с тобой возиться. Понял?

– Понял, – с трудом выдавил из себя Морозов. – Только я не курю.

– В детстве часто простужался?

– Один раз было двустороннее воспаление лёгких. Так это когда, ещё в пятом классе! Я тогда под лёд на реке провалился. Сам провалился, сам и вылез.

– Похоже, без последствий это не прошло. Вон когда оно тебя нагнало!

Медик ещё раз чем-то брызнул Тимофею в горло, и дышать стало намного легче.

– Просто темп был не мой, – оправдывался Тимофей. – Если б не так быстро начали, я бы сам нормально пришёл. Пусть чуть позже, но пришёл бы.

– А представь, Морозов, реальные боевые действия! – возразил медик. – Все убежали, а ты ни шатко, ни валко через час явился на позицию. А там уже нет никого, все дальше ушли! Или из-за того, что твоего ствола не хватило, все твои товарищи в бою полегли, один ты живой остался. Как потом с этим жить-то будешь? Комиссую к чёртовой бабушке, в стройбат пойдёшь дослуживать.

Едва Тимофей вернулся во взвод, как объявили построение. Пятеро получили поощрение в виде увольнительной в город. Одним из них стал Морозов.

После вручения всем курсантам шевронов генштаба новичкам из учебки связи объявили о присвоении звания сержанта. А троих друзей, Бойцова, Баженова и Морозова, повысили до старших сержантов и сразу же назначили заместителями командиров взводов. Морозову достался третий взвод старшего лейтенанта Анисимова.

Командир взвода Анисимов был высоким, под метр девяносто, стройным брюнетом. Он всего полгода как окончил высшее военное училище, но уже был женат. К рядовым он относился строго, но справедливо. Внешне старший лейтенант походил на русского гусара начала девятнадцатого века. Рыжие щегольские усики он всё время пытался закрутить кверху, но это у него плохо получалось. Из-за этих усов бойцы прозвали своего командира Тараканом.

Увы, но заслуженное увольнение на выходные пропало. В пятницу роту подняли по тревоге.

Ещё летом глубоко в тайгу закинули с вертолёта пару взводов спецназа для устройства тренировочной базы. И теперь пришла радиограмма: «Требуется срочная эвакуация, один двухсотый, трое раненых. Всем составом выдвинулись к леснику».

Для эвакуации нужно было подготовить вертолётную площадку. Командование решило сбросить десантом второй и третий взвод как можно ближе к заимке лесника Самарина. Они должны были срочно обустроить посадочную площадку для вертолёта.

Никифор Фомич, местный лесничий, получил радиограмму с просьбой встретить военных. Он тут же выехал на своей единственной тягловой силе, кобыле Маньке, в луговину, чтобы развести ориентировочный костёр.

До луговины он добрался быстро, всего за час, а вот собрать костёр для ориентира оказалось делом непростым. Мешали сильные порывы ветра и глубокий снег. Пришлось разжигать огонь у самой кромки леса. Лапник больше дымил, чем горел, но в нужный момент всё-таки ярко вспыхнул, призывно мигнув в темноте.

Ми-26 завис в полутора метрах от земли, недалеко от костра. Сначала сбросили ящики с оборудованием, а уж после в снег спрыгнули люди. Добираться до костра было немыслимо тяжело – мало того, что бойцы проваливались по пояс, так ещё и груз пришлось вытаскивать. Последний ящик погрузили на сани лесника, когда уже совсем рассвело.

Когда солнце неожиданно ярким малиновым шаром выкатилось из-за облаков, Тимофей замер на месте. Всё вокруг окрасилось в фантастические оттенки – рубиновый, золотой, нежно-розовый. Любуясь картиной великого художника по имени Природа, Тимофей думал: «Сколько раз я встречал рассвет, а такой красоты не замечал. Вот она, вот она, Родина, ради которой не страшно и умереть! Надо только сохранить это чувство глубоко внутри, в самых потайных уголках памяти».

Никифор посмотрел на гору ящиков, нагруженную на сани, и покачал головой.

– Сами-то где думаете расположиться? – спросил он.

– Да прямо здесь палатки поставим, чтобы далеко не отходить, – ответил Анисимов.

– Это не дело! – проворчал лесник. – Метель начнётся, беды не оберёшься! Надо бы в тайгу зайти, хоть и недалече, а всё ж лучше, чем в поле. И припасы все на сани сложили. А питаться святым духом будете, что ли? Ты мне человеков сколько-нибудь дай подсобить. Груду эту разложить надо. Одному-то несподручно.

– Морозов! – окликнул старший лейтенант. – Ты поступаешь в распоряжение товарища Самарина. Возьми с собой пару бойцов. Связь держим по рации, она там есть. Двухсотого куда-нибудь определи, чтоб звери не поели. Задание понял?

– Так точно!

– Исполняй!

– Есть! Бородин, Лунин со мной, – крикнул Тимофей. – Бахром, ты остаёшься за старшего.

– Н-но, милая! – скомандовал Никифор, слегка дёрнув вожжи.

Никто заранее не позаботился о лыжах, поэтому идти до заимки лесника пришлось долго. Манька не торопилась, словно понимая, что кроме неё груз тащить некому а значит, силы надо поберечь. Внезапно лошадь запрядала ушами, кося глазами по сторонам. Она чувствовала опасность, но ещё не знала, где она. Никифор шёл слева от кобылы, справа двигался Морозов. Бородин и Лунин шли сзади по санному следу. Молодой волк выскочил наискось, справа от Морозова.

– Держи лошадь, дед! – крикнул Тимофей, сделав два шага в сторону волка. – Как думаешь, нападёт или мимо пробежит?

Хищник стоял под елью, опустив голову к земле. Он не шевелился, словно собираясь с мыслями. Только жёлтые глаза сверкали в густой тени под еловыми лапами. Манька захрапела и попятилась назад.

Выглянув из-под морды кобылы, Никифор снял ружьё с плеча и скомандовал:

– А ну-ка присядь, паря! Я его шугану.

– Переполох в лагере устроишь! Там и без того работы хватает. Не, мы с ним сейчас без стрельбы потягаемся, – быстро проговорил Тимофей. – Я слышал от офицеров, что они на волках взгляд тренируют. Надо проявить убедительную силу воли, чтобы зверь глаза опустил.

– Ну-ну, давай, – недоверчиво пробормотал старик. – Только нож на всякий случай достань, для большей убедительности. А то вдруг ты его глазами не убедишь.

Никифор не опускал ружьё, хотя прекрасно понимал – пока парень находится на линии огня, стрелять нельзя. Тимофей сделал ещё с десяток шагов по направлению к зверю, и тут их глаза встретились. Волк оскалил зубы и издал утробный рык. Человек остановился, но глаз не отвёл. Прошла минута, другая, и волк почуял, что враг приблизился.

Холодный стальной взгляд человека требовал повиновения. Голод толкал волка вперёд, но он не двигался с места. Холодный взгляд смерти сковал его мышцы. Тимофей сократил дистанцию ещё на три метра. Теперь между ними оставалось метров десять. Зверь ни за что не хотел уступать. Он слегка присел для прыжка, ещё больше оскалив клыки.

Волк зарычал громче. Но человек был не менее упрям. Хотя зубов он не скалил, из глаз его сочился смертельный холод. Холод, от которого хвост зверя постепенно начал проседать, медленно закручиваясь под брюхо. Ещё пять минут безмолвного поединка, и хвост совсем скрылся под брюхо. Волк лёг на бок, прижав уши и спрятав клыки. Теперь он не рычал, а скулил, признавая тем самым силу и власть человека над собой.

Тимофей резко вскинул руку, будто что-то кидая в сторону, крикнул:

– Хэй!

Зверь словно этого и ждал, подскочил вверх, как на пружинах, кинулся в сторону, большими прыжками уходя в чащу леса.

Тимофей вернулся к повозке. От него шёл пар. Никогда в жизни Морозов так не потел даже в бане, как за эти двадцать минут безмолвного поединка. Покачивая головой, Никифор опустил ружьё. Антон с Александром были в полном восторге.

– Вот это да! Прямо колдовство!

– Нет, это волчий гипноз!

Тимофей только усмехался. Спорить или объяснять что-то не хотелось. Поединок с волком словно вытянул из него все силы. Но морозный воздух и свежий запах еловой хвои быстро восстанавливали сбившееся дыхание и сняли нервное напряжение.

Остальной путь прошёл без приключений. На заимке бойцы первым делом разгрузили сани, разложив ящики в амбаре по маркировке.

В просторной избе лесника пахло деревом. За печкой стояла никелированная кровать с панцирной сеткой, у окна – грубо сколоченный стол с парой массивных табуретов. Поперёк окна висела простая, без вышивки занавеска белого холста. На подоконнике дремал беспородный чёрно-белый кот.

– Вот мои хоромы, – сказал Никифор. – Кому в избе жарко, может спать в амбаре или на чердаке в сене.

– А как насчёт бани? – спросил Антон.

– А я, как медведь, до весны не моюсь, – усмехнулся старик. – Шучу, конечно! Баня старая, потому летняя. Надо бы поправить, да стар уже, один не справлюсь.

– А с инструментом как? – поинтересовался Тимофей.

– Струмента полно, даже циркулярка есть. Но горючки в обрез, до весны её не привезут.

– Морозов с Бойцовым могут баню срубить, да и мы с ребятами поможем. За неделю поставим, – неожиданно выдал Лунин.

– Ишь, какой скорый! Ладно, будем баню ставить, но с моим доглядом. А ты, знать, деревенский? – обернулся Самарин к Тимофею.

– Ага, и Женька тоже, – ответил тот. – Мы с ним земляки, с одной деревни. Он до армии подмастерьем ходил у нашего плотника, подай-принеси, пошёл на хрен, унеси.

– Не боишься? – прищурился Никифор. – Работа непростая!

– Как мой отец говорил: «Глаза боятся, руки делают»!

– И подсказки не чураешься?

– Чего не знаю – завсегда спрошу. За спрос денег не берут, коли спрос не ко времени, так по шее дадут. Два-три венца скопировать, много ли ума надо?

Старик помотал головой.

– Да нет, парень, придётся новую ставить. Раньше-то я один был, а много ли одному надо? А нынче народу много, придётся поболе ставить.

– Новую! Так это ж лес валить надо, а я не умею, – растерянно произнёс Тимофей.

– Валить не придётся, уже свалено, а вот вывезти хлопотно. Но вы справитесь! – уверенно проговорил Никифор. – Прошлый год я, как чуял, санитарную рубку провёл. Покажу, где брать. Манька волоком притащит. Сначала только снегоступы сплетём, опосля пойдём.

– Разве на циркулярке доску напилим? – усомнился Тимофей.

– А то! Кругляк к верхушке возьмём, и будет доска, – заверил Никифор.

Он поднял дверцу, закрывающую вход в подпол, и, не говоря ни слова, полез вниз. Минут через пять лесничий вернулся с бутылкой самогона.

– О, гуляем, братцы! – повеселел Сашка, который никак не мог отойти от встречи с волком.

– Да мы ещё зелёные, пороху не нюхали! – смутился Антон.

– Вот я вас зелёным змием и испытаю, – хихикнул старик. – Тимоха, поди в сени! Там в верхнем углу закатка стоит, кабан копчёный. Неси её сюды! Ты командовать поставлен, вот и командуй, но только правильно, не то расстреляем тебя как предателя. Как говорил мудрый полководец Чапаев – командир во время боя должен быть позади строя. Но поскольку ты у нас мастеровой, то будешь впереди планеты всей!

Вскоре Тимофей вернулся с трёхлитровой банкой копчёного сала. Бойцы весело переглянулись, но вслух восторга не выразили – в избу вошёл старший лейтенант Анисимов. При виде копчёного сала у него аж глаза заблестели.

– Мне тоже наливай, Никифор Фомич, – быстро сказал он, – а этим молокососам ещё не положено!

– Ишь ты, какой строгий! – возразил старик. – У себя командовать будешь, а здесь закон – тайга, медведь – хозяин. А своей избе покуда я распоряжаюсь. Ты, давай, не шуми! Сначала было что? Аз – всему начало, стало быть, сначала магарыч, а опосля – дело.

Лесничий говорил уверенно и вместе с тем добродушно. Слушая его, Анисимов невольно заулыбался. Никифор тем временем доставал из настенного шкафчика стаканы, тарелки и чёрный хлеб, завёрнутый в полотенце.

– Опосля, как баню поставим, так снова магарыч, иначе сгорит окаянная, стоять не будет. У нас завсегда так работника проверяли – ежели пить не умеет, так и к работе не способен. Ты вот послушай, старлей, через что мы сегодня живы остались!

И лесник рассказал, как они волка встретили, и что из этого вышло, а заодно и про баньку ввернул.

– Ты мне этих робят на недельку оставь, они мне хлысты с тайги перетягают. Баньку поставим – всем польза будет.

– У нас на базе своя уже должна стоять, – неуверенно ответил Анисимов.

– Да видел я вашу вшивопарку, грех один! – усмехнулся старик. – А не дашь, я по радио на тебя настучу, что вы лес в заповедке без спросу валите.

– Да ты что? – опешил Анисимов.

– А вот, поди, проверь…

Видя, что лесничий лукаво посмеивается, Анисимов тоже рассмеялся.

– А ты случайно не еврей, Никифор Фомич?

– Нет – это военная хитрость, а вот тактика, – старик поставил перед Анисимовым гранёный стакан, до краев наполненный самогоном, подвинул тарелку с копчёным салом. – Выпей, мил человек, оно пользительно очень, на кедровых орешках.

Никифор аж причмокнул, разливая самогон по стопкам для солдат, не забыл и про себя.

– За встречу, служивые, – подняв стакан, весело сказал он. – Коли деда уважите, дед вас тоже уважит! Будет вам и мёд, и сало, и лосятина, и рыбка. Грибы, ягоды сами соберёте. Только чтоб тихо – зверя не пугайте, никого не стреляйте. У тайги всё надо брать с умом, иначе накажет. Она это умеет!

Уже после обеда на заимку вышли предыдущие два взвода. Люди были угрюмы и измотаны, хотя весь путь проделали на лыжах, а не пешком, как группа Морозова.

Никифор уже знал про труп на тренировочной базе, поэтому сразу велел Тимофею спустить гроб с чердака дома. Домовину, как он назвал гроб, лесничий готовил для себя. Когда Морозов удивлённо спросил: «Зачем?», – старик ответил коротко:

– Так, на всякий случай, один ведь живу. Я её всякий раз в дом спускаю, когда сильно болею. Люди придут, а я уж готовый – выноси, закапывай.

– Не понимаю, – с искренним недоумением сказал Тимофей. – Зачем при жизни лишний раз звать смерть?

– Э-э, сынок, – покачал головой Никифор. – К смерти надо относиться уважительно, тогда и она тебя уважит. Ну, а к людям нужно с любовью. Правда, эта мудрость с годами постигается. Этот парнишка, которого вы двухсотым зовёте, на смерть наплевал. Да и людей не особо любил – вот деревом его и задавило.

На следующий день состоялась эвакуация первого десанта. Оставшиеся люди отправились на лыжах на новую базу. Нужно было достраивать начатое. Взяв по сорок килограммов провизии, Морозов с товарищами тоже присоединились к своим. Они дошли до базы самостоятельно, благо, два взвода оставили хорошо протоптанную лыжню. Но вскоре вернулись, чтобы ставить баню Никифору. Уговор есть уговор, и Анисимов не стал его нарушать. Он отрядил ребят в помощь старику. Тем более, что армейская баня оказалась обыкновенной палаткой.

Баню рубил Женька Бойцов, остальные лишь помогали. За две недели сруб был готов. Уже прощаясь, Никифор подарил Тимофею самодельный клинок, взяв с него чисто символическую плату.

– Вот держи, сынок, по всему видать – он может тебе шибко пригодиться. По душе ты мне пришёлся! Обстоятельный, все мелочи предусмотреть норовишь. Баньку поставили, теперь в гости милости просим. Всем табором приходите! Так командиру и передай.

– Так ведь не достроили ещё, – удивился Тимофей.

– К лету выстоится! Печку перенесу, а там и крышу поставим. Недолго уж осталось.

* * *

…В конце января дежурный лесоохраны неожиданно поймал сигнал «SOS» на волне местного фельдшера. По бестолковым координатам он понял, что человек в панике и нужна срочная помощь. Кое-как успокоив передающего, он добился описания точного местоположения. Зная, что рядом расположилась группа военных, радист связался с ними. Он доложил Анисимову, что местный фельдшер просит помощи у охотников. Нужно срочно отвезти лесника в клинику для операции.

Старший лейтенант принял решение и быстро поднял третий взвод по тревоге.

– Морозов, ты был у лесничего в самом начале?

– Так точно.

– Дорогу помнишь?

– Так точно.

– Бери своё второе отделение, и дуйте к нему на заимку. Местному фельдшеру помощь нужна. Фомич заболел. А я с остальными пойду на луговину, где мы высаживались. Надо площадку готовить для вертолёта.

Встав на лыжи, часов за шесть отделение Тимофея отмахало сорок километров по снежной целине, стараясь обходить овраги. Пятеро бойцов вошли в дом бесшумно. Молодая девушка-врач сидела в ногах постели Самарина и, едва сдерживая слёзы, причитала:

– Никифор Фомич, миленький, потерпи ещё немного. Они уже идут на лыжах.

– Нешто, потерплю. Ты только не плачь, дочка, – бодрился Никифор, сдерживаясь, чтобы не заматериться.

Он прекрасно понимал, что молодой неопытный врач, да ещё в панике, мало чем поможет. Главное, дождаться парней, они хоть до вертолёта дотащат.

– Всем сушиться и пока отдыхать, – приказал Тимофей, сбрасывая с себя бушлат, насквозь промокший от пота. – Фомич, ты живой?

В тёплой избе резко запахло мужским потом.

– Живой, Тимоша, живой покедова, – прокряхтел старик. – Умаялись, бедные, баньку бы вам…

Тимофей встретился глазами с врачом и узнал Светлану. У них одновременно вырвался возглас удивления:

– Ты?!

Быстро справившись со смущением, Тимофей спросил:

– Как он?

– Острый перитонит, – ответила девушка. – Нужна операция.

– До базы донесём?

– Далеко?

– Километров сорок.

– Нет, рискованно, – уверенно ответила Светлана. – Больше суток мается, и это только при мне. А сколько до моего прихода терпел, не знаю. А вертолёт? Никифор Фомич про вертолёт что-то говорил.

– Вертолёт тоже дело не скорое. Пока запрос, пока согласуют, пока приготовят к полёту. Столько времени уйдёт… Правда, наши уже пошли готовить площадку. Значит, будешь оперировать на месте.

– Но я никогда этого не делала самостоятельно! – дрогнувшим голосом произнесла Светлана.

– Всё когда-то случается впервые. Не дрейфь, я тебе помогу! – решительно сказал Тимофей. – Если надо, ребята за спиной постоят, чтобы ты в обморок не упала.

– Крови я не боюсь, – возразила девушка. – Но резать-то нечем, скальпеля нет.