bannerbannerbanner
Союз трёх императоров

Сергей Балакин
Союз трёх императоров

Полная версия

Севастопольский вальс

Последнее воскресенье июля, как это обычно бывает в Севастополе, выдалось жарким. Лишь когда солнце склонилось к западу и зависло над Константиновской батареей, летний зной улетучился, и Мичманский бульвар заполнила пёстрая публика. Играла музыка – оркестр в парке опять был неподражаем.

Мичман Казанцев неторопливо прохаживался вокруг памятника Казарскому. Его друг и однокашник Мунивердич, в общем-то, человек достаточно пунктуальный, сегодня по какой-то причине опаздывал, и мичман от нечего делать ощупывал взглядом фигуры фланирующих по бульвару дам. Он знал, что в жаркую погоду многие барышни, чтобы не потеть, под юбками не носят нижнего белья, и это будоражило его воображение. За свою неумеренную любвеобильность Казанцев ещё в Морском корпусе получил меткое прозвище Вова-Казанова.

Впрочем, дамы всех возрастов тоже одаривали юного офицера игривыми взглядами и кокетливыми полуулыбками. Прекрасно сложенный, в белом кителе и белой фуражке, при кортике, Казанцев неизменно привлекал внимание представительниц прекрасного пола. Он был очень красив – правильные, мягкие и немного детские черты его лица нравилось всем, кроме него самого. Чтобы казаться старше и мужественнее, он отрастил усики, но желаемого сходства с бывалым морским волком всё равно не приобрёл. От Казанцева по-прежнему веяло юностью, и лишь он один по глупости считал это недостатком.

Позапрошлогодний выпускник Морского корпуса Владимир Казанцев служил на эсминце «Дерзкий». Два месяца назад его назначили врид, то есть «временно исправляющим должность» (да-да, по тогдашней терминологии именно исправляющим, а не исполняющим, и должность, а не обязанности) минного офицера, чем он был очень горд. По штату эта должность уже лейтенантская, и её должны занимать офицеры, окончившие шестимесячный курс Минного класса в Кронштадте. Однако из-за нехватки кадров Казанцева на учёбу не отпустили, а направили на устроенные здесь же в Севастополе ускоренные курсы подготовки минных специалистов. Вообще морская карьера у красавчика мичмана складывалась вполне удачно, хотя во время обучения он успехами не блистал и в своём выпуске по среднему баллу аттестата числился в самом конце списка.

«Дерзкий» и однотипные с ним «Беспокойный», «Гневный» и «Пронзительный» составляли 1-й дивизиона эскадренных миноносцев Минной бригады. Это были первые «новики» Черноморского флота, построенные «Обществом Николаевских заводов и верфей». Моряки отзывались о них восторженно – корабли были быстроходными, хорошо слушались руля и отличались особой надёжностью полученных из Германии механизмов. Вооружение по сравнению с их предшественниками – эсминцами типа «Лейтенант Шестаков» – было чрезвычайно мощным: три дальнобойных 102-мм орудия Обуховского завода с длиной ствола в 60 калибров и пять двухтрубных торпедных аппаратов. За считанные секунды «Дерзкий» мог дать бортовой залп из десяти 450-мм торпед! Кроме того, корабль при необходимости принимал на палубу до 80 мин заграждения, а для самообороны от вражеских аэропланов на нём имелись две 47-мм зенитные пушки и пять пулемётов «Максим».

Казанцев гордился тем, что получил назначение именно на «Дерзкий», а не на «Гневный» или «Беспокойный». «Вообще, как можно было дать кораблю Российского Императорского флота такое имя – «Беспокойный»? – недоумевал он. – Бес покойный… Ужас! То ли дело – «Дерзкий»!»

– Мы – дерзкие, – говорил мичман о себе и своих коллегах-офицерах знакомым барышням. – Гневные гневят Бога, беспокойные беспокоятся, а мы – дерзим!

После чего Вова-Казанова обычно декламировал популярный в те годы фривольный стишок Константина Бальмонта:

 
Хочу быть дерзким, хочу быть смелым,
Из сочных гроздей венки свивать,
Хочу упиться роскошным телом.
Хочу одежды с тебя сорвать!..
 

И это – сорвать одежды – ему легко удавалось. С кадетских времён поразительные успехи Казанцева в делах амурных вызывали у его товарищей восхищение и зависть.

* * *

В Морском корпусе они подружились сразу. Трудно сказать, что объединило трёх молодых людей, совершенно разных по темпераменту, характеру и мироощущению. Возможно, каждый из них подсознательно искал в друзьях те качества, которых ему не хватало в себе. Свободное время они часто проводили вместе, и когда кто-то из преподавателей спрашивал: «А где же наши три мушкетёра?», все знали, о ком речь. Конечно же, о Казанцеве, Мунивердиче и Аренсе…

В роду Казанцевых все мужчины были военными, но моряков среди них до Володи не было. Его рано умерший отец служил в крепостной артиллерии, отчим считался крупным специалистом по фортификации и преподавал в московском Александровском училище. Казанцевы владели небольшим родовым имением в Нижегородской губернии, но Володя даже в юные годы бывал там нечасто и только летом; остальное время он вместе с сестрой и матерью жил в Москве, на Таганке, где у отчима была своя квартира. Считалось само собой разумеющимся, что после окончания гимназии Володя будет поступать в Александровское военное училище, однако юный отпрыск, начитавшись Жюля Верна, Станюковича и Гончарова, заявил, что желает стать моряком. Причём свою причуду он отстаивал настолько упорно, что в конце концов вынудил семью смириться с его выбором. Благо, после неудачной Русско-японской войны правила приёма в Морской корпус изменились, и для Володи Казанцева двери в него отныне были открыты. Если раньше в корпус принимали только детей морских офицеров, то теперь равными правами пользовались и дети офицеров сухопутных – разумеется, если они принадлежат к сословию потомственных дворян.

Представляется, что причиной столь настойчивого стремления юного Казанцева поступить в Морской корпус была не столько страсть к морской романтике, сколько желание воспротивиться воле отчима, с которым у него складывались непростые отношения. Задиристого сорванца тяготила перспектива чуть ли не до двадцати лет жить под неусыпным контролем главы семейства. Да и вообще уклад жизни в Москве плохо соответствовал темпераменту будущего героя Российского флота – первопрестольная представлялась ему слишком унылой и патриархальной. То ли дело Петербург с его разгульной столичной жизнью!.. Так или иначе, но в 1907 году 14-летний Володя вместе с матерью впервые в жизни оказался в городе на Неве. Рекомендательное письмо от московского генерал-губернатора сделало своё дело, на экзаменах к Казанцеву не придирались, и вскоре тот был зачислен воспитанником в младший общий класс Морского корпуса – едва ли не самого престижного военного училища империи.

Экзамены Казанцев сдавал вместе с подвижным чернявым юношей, обладателем очень звучного имени и не менее вычурной фамилии – Гремислав Мунивердич. Он происходил из знатного далматинского рода, перешедшего на службу России ещё во времена Екатерины Великой. Все его дальние предки были моряками, но последние три поколения, начиная с прадеда, сменили профессию на сухопутную, став военными медиками. Отец Гремислава Светозар Мунивердич был известным хирургом, доктором медицины и директором Морского госпиталя в Санкт-Петербурге. Как и в случае с Казанцевым, в семье Мунивердичей желание юного Гремислава стать морским офицером поначалу не одобрили. Оба его старших брата к тому времени уже были студентами Военно-медицинской академии, и, казалось бы, сам Бог велел ему идти учиться туда же. Но младший заупрямился, и его родители скрепя сердце согласились. Вероятно, вспомнив, что их предок Любомир, чей парадный портрет висел в гостиной их дома, во время Первой Архипелагской экспедиции был отважным корсаром на русской службе. Он совершал лихие набеги на турецкие города, захватывал купеческие суда и участвовал в знаменитом Чесменском сражении. От адмирала Спиридова он получил наградную саблю, а от матушки-императрицы Екатерины – медаль с изображением горящих турецких кораблей и лаконичной надписью «Былъ». В 1774 году, после окончания той знаменательной войны, Любомир Мунивердич вместе с семьёй переехал в Россию. Он остался служить в Балтийском флоте и вышел в отставку при Павле Первом, дослужившись до звания капитана бригадирского ранга. Сабля и Чесменская медаль с тех пор хранятся как семейные реликвии. На юного Гремислава они произвели столь сильное впечатление, что он твёрдо решил пойти по стопам своего пращура.

В Морском корпусе к обладателю столь экзотических имени и фамилии сразу же приклеилось множество прозвищ: Мундель, Гремислон, Гремизвон, Грехослав, Грехомундич, Му-Неверный и несколько других, совсем неприличных. Но он в силу своего характера не обижался, а наиболее языкастым сотоварищам отвечал тем же – придумывал им прозвища и сочинял язвительные эпиграммы. Мунивердич обладал чувством юмора и был не лишён поэтического дара, хотя сам скромно называл своё сочинительство «стихоплётством».

Помнится, как-то перед входом своего приятеля в класс Казанцев громко объявил с трагическими интонациями в голосе:

– Так приходит Слава Мунди!

Разумеется, появление через пару секунд Мунивердича вызвало взрыв хохота, и у него появились ещё два прозвища – Слава Мунди и Глорий Мунди. Тогдашние кадеты (если быть точным, воспитанники) Морского корпуса изучали латынь, и поговорка «Sic transit gloria mundi» (Так проходит мирская слава) им была хорошо знакома.

Впрочем, Казанцеву Гремислав отплатил тем же: прозвища Коза, Казан-Байрам и Вова-Казанова – его рук (вернее, языка) дело.

Правда, озорство и ехидство – это едва ли не единственные общие черты характера двух однокашников. Мунивердич гораздо лучше преуспевал в учении, любил во всём порядок… И вообще, его внешняя легкомысленность была лишь маской, под которой скрывалось серьёзное отношение к жизни. Грубо говоря, Казанцев – это энергичный разгильдяй, а Мунивердич – весёлый аккуратист.

Третьим в их компании был курляндский барон Роман Аренс. Он происходил из родовитой, но очень бедной семьи. На какую-либо помощь от родственников Аренсу рассчитывать не приходилось, он экономил на всём и не упускал возможности подзаработать, если появлялась хоть малейшая возможность это сделать.

 

– Подозреваю, что ты на самом деле цыганский барон, – говорил Казанцев, намекая на его предпринимательские способности. А Мунивердич посвятил другу шутливую эпиграмму, в которой обыграл ещё одну черту его характера – присущий ему, хотя и слегка завуалированный антисемитизм:

 
Рома Аренс – не Арон-с,
Он не барин-с, он барон-с.
Внешне облик Ромин
Кроток, мил и скромен.
Но выпьет Рома рому –
Берегись погрома!
 

Аренс был трудолюбив, усидчив и учился на «отлично». Его часто принимали за родственника известного историка и профессора Николаевской военно-морской академии Евгения Ивановича Аренса. Вообще, в Российском флоте существовала целая династия Аренсов, и многие её представители дослужились до весьма высоких постов. Однако Роман был всего-навсего их однофамильцем.

За шесть лет, проведённых в стенах корпуса, друзья неоднократно ссорились, мирились, вместе участвовали в разного рода «шкодах» – разыгрывали преподавателей (иногда совсем не безобидно), зашивали простыни одноклассникам, бегали в самоволки, нелегально проносили вино, после сдачи экзамена устраивали ритуальное сожжение астрономического альманаха…

Первую морскую практику друзья проходили в Финском заливе на учебном корвете «Верный». Им пришлось нелегко: во-первых, они угодили в порядочный шторм и однажды убирали паруса при сильнейшем ветре с дождём, после чего простудились, а Аренс вообще слёг с воспалением лёгких. Во-вторых, руководитель практики капитан 2-го ранга Дерибас оказался сущим зверем… Скорее даже не зверем, а редкостной скотиной! Кадеты меж собой именовали его Дерижопом, а корвет – «Скверным». Между прочим, все почему-то считали, что «Верный-Скверный» когда-то был парусно-паровым крейсером, на котором якобы даже служил мичманом будущий писатель Константин Станюкович. В действительности это судно было не таким уж старым и изначально строилось как учебное. Но легенда жила и исправно передавалась от старших воспитанников корпуса младшим.

Больше всех Дерижоп невзлюбил Мунивердича – вероятно, потому, что он никак не мог запомнить его фамилию. Каждый раз он обращался к нему одинаково:

– Кадет Муди… Как?

– Му-ни-вер-дич!

– Мунивердич… Ни хрена себе фамилия!

– А что вам не нравится? Знатная славянская фамилия с итальянскими корнями, известна с тринадцатого века… Со мной в гимназии учился Мося Прошман-Дыркин. Вот уж действительно фамилия! И ничего, живёт и в ус не дует. В люди, говорят, выбился.

В принципе, Гремислав не сказал ничего обидного – по крайней мере, так ему казалось. И он был очень удивлён, когда получил за свой ответ-комментарий трое суток карцера.

После летней практики кадетам присвоили звание гардемарин. Им вручили погоны с увесистыми латунными якорями и личное оружие – палаши в чёрных ножнах. Последние два года обучения в среднем и старшем специальных классах воспитанники могли считать себя «почти офицерами».

Из 119 выпускников Морского корпуса отличник Аренс стал вторым по успеваемости. Двоечник Казанцев оказался тоже вторым, только с конца. Ну, а Мунивердич, как и следовало ожидать, попал в середину списка. В учёбе он всегда был крепким середнячком.

Роман Аренс использовал своё право выбора места службы и отправился в Германию, где проходил испытания построенный для России лёгкий крейсер «Муравьёв-Амурский». На этом же корабле он гардемарином отправился в пункт своего предписания – во Владивосток. Сибирская флотилия, несмотря на свою малочисленность, считалась перспективным местом службы: там можно было быстро сделать карьеру. Не секрет, что морское министерство планировало в течение ближайших пяти лет превратить флотилию в могучий Тихоокеанский флот, способный бросить вызов нынешнему господству Японии в дальневосточных морях.

Недели три назад Казанцев получил от Аренса письмо, отправленное из Шанхая. Рома писал, что в очередное практическое плавание к берегам Китая и Кореи он ушёл в новой должности помощника вахтенного начальника. Свой крейсер «Муравьёв-Амурский» он трогательно называл: «наш «Мур-Мур»…

Мунивердич неожиданно для многих, в том числе и для своих друзей, вызвался служить в морскую авиацию и отправился на шестимесячные курсы летунов в Нижний Новгород. По их окончании получил назначение на Черноморский флот и прибыл в Севастополь. Казанцев искренне обрадовался встрече с другом. Он уже освоился в городе и теперь водил Мунивердича по кабакам и бульварам с видом знатока-краеведа.

Черноморский авиаотряд был укомплектован преимущественно «пятаками» – новейшими отечественными летающими лодками М-5 конструкции Д.П.Григоровича (последний к морскому министру Григоровичу никакого отношения не имеет). «Пятак» с его изящным фанерным корпусом, обводами похожим на скоростной катер, в то время был, пожалуй, самым совершенным гидросамолётом в мире. Ротативный мотор мощностью в сто лошадиных сил, оснащённый толкающим винтом, позволял развивать скорость порядка ста вёрст в час. Гидропланы – а их насчитывалось около двух десятков – базировались за городской чертой, в Круглой бухте.

Поначалу Казанцев не понимал выбора Мунделя. Полёты на аэроплане казались ему чем-то вроде цирковых трюков, развлечением публики. Променять на них романтику флотской службы для выпускника Морского корпуса он считал недостойным.

То ли дело: дальние походы, недели и месяцы в открытом море, сотни нижних чинов в подчинении, братство морских офицеров… А что у летунов? Поднимаешься на полчаса в воздух, сам крутишь штурвал и жмёшь на педали… Чувствуешь себя при этом не то жокеем, не то циркачом. О военном значении авиации моряки продолжали говорить с иронией.

Но очень быстро мнение об авиаторах переменилось. Манёвры флота показали, что для ведения разведки аэроплан просто незаменим. Да и бомбометание с воздуха при определённых навыках пилота может стать довольно точным.

Ну, и об ощущениях… Когда Мунивердич с восторгом рассказывал о своих первых самостоятельных полётах, все присутствовавшие ему откровенно завидовали. Многовековая мечта человечества подняться в небо наконец стала былью.

Казанцев стал просить своего друга как-нибудь прокатить его на аэроплане. Ему тоже очень захотелось взглянуть на севастопольские бухты с высоты птичьего полёта. Мунивердич обещал, но каждый раз что-то мешало осуществить задуманное. Так уж вышло, что выполнить своё обещание Мунивердич смог только через четыре года и при весьма драматических обстоятельствах. Но об этом мы расскажем позже…

* * *

– Ну что, Вова-Казанова, заждался? – хлопнул его по плечу тихо подкравшийся сзади Мундель. – Извини, дружище: задержался у дамы сердца!

Друг лукавил: не было у него никакой дамы сердца. А задержало его начальство, заставившее принимать неожиданно прибывшие бочки с авиационным бензином. Но Мунивердич знал, что правдивое объяснение Казанцев не воспримет адекватно, поэтому и выдумал другую причину своего опоздания. Он знал, что уж она-то в глазах Казановы точно будет уважительной.

– У тебя, никак, появилась пассия? – удивился Казанцев – Ну и кто же она?

– О-о-о! – протяжно пропел Мунивердич с иронией в голосе. – О-о-очаровательная барышня с золотистыми локонами и ресницами длиною в дюйм!

– Познакомь!

– Ни за что!

– Отчего так?

– Ха! О тебе же, негодяе, забочусь. Она та-а-акая красавица, что ты точно сойдёшь с ума. Только о ней и будешь думать. Службу забросишь, карьеру испортишь… Нет, не проси! Не познакомлю – зачем ломать тебе жизнь?

Вообще-то Казанцев и Мунивердич договорились сегодня о встрече, чтобы пойти в ресторан и отметить годовщину важного события. Ровно год назад они получили золотые погоны, то есть стали полноправными офицерами Российского Императорского флота. Успешно сдав практические экзамены специальной комиссии, они были произведены из корабельных гардемарин в мичманы (точнее, в мичмана, как говорили уважающие себя моряки). С того дня начался отсчёт времени нового этапа их по-настоящему самостоятельной жизни.

Друзья спустились по лестнице на Нахимовский проспект, пересекли Екатерининскую площадь и направились к гостинице «Кист», на первом этаже которой располагался их любимый ресторан – пожалуй, самый лучший в Севастополе. Они сели за отдельный столик, заказали графинчик водки, консоме профетроль на первое, котлеты марешаль под соусом бешемель на второе и кизиловое мороженое на десерт. Шеф-повар «Киста» Каприоти был просто кудесником, и каждое созданное им блюдо представляло собой шедевр кулинарного искусства.

Но в полной мере насладиться праздничной трапезой юным офицерам не удалось. За соседним столиком расположилась малоприятная компания – трое криминального вида мужчин, заказавших изрядную дозу элитного алкоголя. Мунивердич интуитивно почувствовал, что такое соседство может испортить вечер, подозвал официанта и попросил предоставить другой столик. Увы, это оказалось невозможным: свободных мест в ресторане не было. Ну что ж, нет так нет… Главное, не обращать на этих типов внимания – они того не заслуживали.

Но по мере опустошения бутылок развязная троица стала вести себя вызывающе. Особенно шумным был дёрганый тип с ярко выраженной семитской внешностью. Он изъяснялся на смеси суржика и уголовной фени с характерным одесско-еврейским акцентом. По его наглому виду и бегающим глазкам, ощупывавшим всех проходивших мимо дам, Казанцев предположил, что он является содержателем публичного дома. Про себя он нарёк его Рабиновичем.

Рядом с «Рабиновичем» сидел некий молчаливый сударь в хорошем костюме, но с совершенно незапоминающейся внешностью. Такому хорошо быть тайным агентом – невзрачен, незаметен… Во всех смыслах – тёмная личность.

Спиной к друзьям сидел бритый наголо мордоворот, похожий на портового амбала. Он пошло шутил и при этом сильно заикался. Однако по отдельным фразам можно было понять, что этот отталкивающего вида громила на самом деле непрост: он гораздо умнее и образованнее, чем хочет казаться. Казанцев мысленно назвал его Дубровским. Почему? Трудно сказать… Амбал совсем не был похож на героя повести Пушкина, но где-то на подсознательном уровне вырисовывалась картина: вот он оборачивается и говорит: «Я – Дубровский!». Казанцев определённо обладал даром предвидения – он почти угадал.

Развязка не заставила себя ждать. Пунцовый от выпитого коньяка «Рабинович» начал громко рассказывать скабрёзные истории. Судя по их сюжетам, Казанцев опять же точно определил род его профессиональной деятельности.

– Я её за волосья хвать: що ты ломаешься, дура! Нэ надо из себя деву Марию корчить! Даже государыня наша императрица делать минет Гришке Распутину не брезгует!

Последняя фраза была сказана пьяным «Рабиновичем» настолько громко, что почти все присутствующие в зале перестали жевать и повернули головы в его сторону. Ну, это уж чересчур! Гремислав Мунивердич первым встал из-за столика и командным голосом произнёс:

– Сударь, оскорбив Её Величество Императрицу и всю Высочайшую семью, вы нанесли оскорбление всем нам, Её подданным. Извольте немедленно, при всех, принести свои извинения и затем избавить нас от вашего присутствия!

Человек, похожий на Рабиновича, с удивлением посмотрел на соседей-мичманов, словно только что их увидел. Но пока он собирался с мыслями, сидевший спиной амбал слегка повернул голову и с немыслимой наглостью изрёк:

– Ж-желторотик, з-зат-ткни ед-дальник и в-вали от-сюда под-добру-поз-здорову!

Мунивердич опешил. Ему, офицеру и дворянину, таких слов в свой адрес слышать ещё не приходилось. Вне себя от ярости он подскочил к бритому здоровяку и нанёс удар, целясь тому в ухо. Мичман во время учёбы в Морском корпусе немного занимался английским боксом и в кулачном бою чувствовал себя уверенно.

Однако на сей раз соперника он явно недооценил: амбал оказался проворнее, чем можно было ожидать. Тот успел уклониться (кулак Мунивердича прошёл по касательной), вскочил и нанёс ответный – в прямом смысле зубодробительный – удар. Противники были разных весовых категорий, и Гремислав, не устояв на ногах, рухнул на пол под грохот опрокинувшегося стола, звон бьющейся посуды и визг наиболее впечатлительных дам.

Тут на подмогу другу бросился вышедший из состояния ступора Казанцев. Он выхватил из ножен кортик и ринулся было на негодяя «Дубровского», но его остановил сильный удар в плечо. В него угодила бутылка из-под шампанского – её метнул «Тёмный». Секундного замешательства оказалось достаточно, чтобы бритый амбал успел среагировать и выхватить из-под пиджака браунинг. Упёршись взглядом в чёрный глаз стального дула, Казанцев замер в нерешительности. В том, что мордоворот через секунду нажмёт на спусковой крючок, сомневаться не приходилось.

 

Но в этот момент вмешался сидевший за столиком «Рабинович»:

– Грища, умоляю, не надо щума! Давай уйдём отсюда на свежий воздух!

Он быстро вытолкал своих друзей к выходу и попутно даже успел бросить на стол крупную ассигнацию (как благородно, блин!). В дверях бритый «Дубровский» обернулся и, обращаясь ко всем присутствующим, угрожающе произнёс:

– Я – К-котовский! Зап-помните мою ф-фамилию – вы все обяз-зательно её ещё услышите!

Как только троица уголовников скрылась, в тишине раздался чей-то голос:

– Надо вызвать полицию!

«Очень своевременная мысль!» – зло подумал Казанцев. По выражению лиц посетителей ресторана было понятно, что многим развернувшееся на их глазах бесплатное зрелище определённо понравилось.

Мунивердич был мрачен. Во-первых, он лишился переднего верхнего зуба, и теперь визит к стоматологу наверняка выльется в размер его двухмесячного жалованья. Во-вторых, он чувствовал себя побеждённым, что чрезвычайно ранило его самолюбие. Непривычно шепелявя, он бормотал себе под нос изощрённые ругательства и клятвы достать мерзавца Котовского хоть из-под земли.

Замыв в туалетной комнате забрызганный кровью белый китель пострадавшего Гремислава, друзья вышли на улицу. Город окутала тёмная южная ночь. В небе мерцали звёзды, в бухте дрожали отражения от огней, рассыпанных по берегам и стоящим на рейде кораблям. Оркестр в саду играл Штрауса – им он обычно завершал свои замечательные вечерние концерты.

Поймали извозчика и поехали на Аполлоновку, где Мунивердич снимал комнату. Чтобы хоть немного разрядить обстановку, Вова-Казанова попытался шутить:

– Я читал, что одна американка застраховала свои зубы на миллион долларов! Тебе надо было последовать её примеру.

Мундель хмыкнул:

– Ничего себе: «одна американка»! Во-первых, это знаменитая актриса Пирль Уайт! Во-вторых, она застраховала свои зубы не на миллион долларов, а на два. Ну, а в-третьих, следовать её примеру мне уже поздно. А вот тебе – в самый раз!

Проводив друга, Казанцев вернулся в центр города и спустился к Минной стенке. Он решил ночевать на миноносце, так как рано утром ему предстояло заступать на вахту. Завтра его «Дерзкий» должен был идти в Николаев, чтобы затем сопровождать в Севастополь только что построенный линкор «Императрица Екатерина» – второй дредноут Черноморского флота.

1  2  3  4  5  6  7  8  9  10  11  12  13  14  15  16  17  18  19  20  21  22  23  24  25  26  27  28  29  30  31  32  33  34  35  36 
Рейтинг@Mail.ru