Сергей Александрович Ронин
Перевоспиталовка
Глава 1.
На цокольном этаже столичной обувной фабрики, между электрощитовой и помещением с агрегатом для отпугивания крыс, пристроилась коморка местных отщепенцев. Внутри в вечном неоновом полумраке теснились наипестрейшие постояльцы: седовласый админ – «маэстро мудрой околесицы»; его подопечные: кучка сервис-инженеров точно белки-летяги, носившиеся по фабрике в угоду капризным пользователям; и молчаливый программист, днями напролет корпевший над автоматизацией учета. Редко кто забредал туда, оттого отщепенцы жили вольготно, не сторонились самых острых тем в беседах, а за выдающееся сквернословие и пристрастие к шансону их бывало обвиняли что они не работали, а «сидели».
Ленивую утреннюю тишину всколыхнул телефонный звонок. Трубку снял инженер техподдержки Федор Самородов. Строгий, но приятный голосок директорской секретарши потребовал немедля явиться к шефу. Федор наспех расквитался с кофе, спустя пару минут стоял в приемной; секретарша, не отрывая взгляда от монитора, взмахом изящной ладошки позволила пройти в кабинет.
Шеф развалился в кремовом кожаном кресле точно старый морж на льдине, настольный вентилятор трепал его могучие усы, на вытаращенном пузе покоились крошки от недоеденного коржика что лежал на столе подле кружки с чаем.
– Мышка опять сломалась? – с порога поинтересовался Федор.
Шеф мрачно выдохнул и кивнул на стул. Федор присел.
– Расстроил ты меня, – затряслись шефские усы, – ох, расстроил. Я, понимаешь, забочусь о вас, воспитываю как детей родных, а ты мне пощечину, да еще и рукавицей ежовой.
– Александр Николаевич, – изумился Федор, – поясните мысль, а то прямо неловко.
– Неужто сам не сообразишь иль не проснулся еще?
– Все утро в сон клонит, – страдальчески зевнул Федор, – духота наверно.
– Значит яснее обозначу пока снова не уснул. Нашептали мне люди добрые, что ты революцию на фабрике затеял, мол, сам всем управлять вздумал. Не нужны, дескать, тебе начальники. Было дело?
– Куда уж мне, Александр Николаевич? Оклеветали, чтоб у них языки волдырями пошли!
– А в курилке кто трепался? Кто мысли бесстыжие средь коллектива сеял?
– Может и озвучил парочку, – припомнил Федор, – но исключительно в целях производственной оптимизации.
– А зама моего с должности снять и в цех отправить подошвы к туфлям приклеивать, тоже оптимизация?
«Это ж какая скотина накапала?» – пронеслось в голове.
– Если по чистой совести, затрат на него больно много.
– Это каких же?
– Должность у него нервозная – кофе пьет по десять кружек в день, а в чашку по пять кусов сахару кладет. Ему в цеху куда спокойней будет, а для фабрики затрат меньше. Тем более кризис в стране никак не кончится, а кофе с сахаром со дня на день дефицитом станет. Я уж не говорю о…
– Ты чего за экономику государственную трясешься? – перебил Александр Николаевич, – своих дел мало?
– Полно.
– Так и занимайся ими! ВКС с филиалами до сих пор толком не работает, у нас поди до Новосибирска как до Луны что сигнал не проходит?!
– Чуть ближе…
– Ну вот иди разбирайся и чтоб к вечеру морда директора филиала вот на этом месте показывалась да так чтоб каждый прыщ на лбу разглядеть! – ткнул Александр Николаевич пальцем в монитор.
– А с замом чего? Пойти прощенья у него попросить? – недоуменно развел руками Федор, – кто ж знал, что он ранимый такой? Пирожных заварных ему возьму – пускай трескает, не жалко.
– Нет, Федор, одним прощением теперь не отвертишься, – лукаво ответил Александр Николаевич, – отправишься ты у нас в «Перевоспиталовку». Там из тебя подошвы живо выбьют – научат руководство уважать. В воскресенье выезжаешь.
– Я ж в воскресенье на конференцию сочинскую улетаю! – содрогнулся Федор, – честно ведь заслужил, весь прошлый год пахал как жук-скарабей в аравийских песках!
– Стало быть не улетаешь; а заслужил ты не оттого, что пахал, а потому что спичку подходящую вытянул.
– Да как так-то? Я же…
– Ну, брат, – победоносно протянул Александр Николаевич, – раньше надо было думать, а я умолчать права не имел.
– Это как не имели? – решительно привстал Федор, – а где гуманизм? Где солидарность профессиональная?
– Ты за совесть профессиональную не дергай, – Александр Николаевич жестом ладони вернул Федора на место, – думаешь не жалко мне тебя?
– Не жалко, – мрачно ответил Федор.
– Расстраиваешь ты меня такой позицией недальновидной. Скажи на милость раз ты у нас экономист шибко образованный: для развития производства отечественного какая важность первостепенная?
– Много их. Вам о какой рассказать?
– О ценности субординации и нравственном порядке в трудовом коллективе. А тем более в каком? – спросил Александр Николаевич, взял паузу, оглянулся и тихо с нарочитой боязливостью сам же ответил, – государственном… Работник он кто? Фундамент предприятия! А мы управленцы стоим на нем и если хоть одна свая сгниет, то и остальные в опасности. Или держи другой пример: приходит к нам работник новый – зеленый совсем, а мы его словно зерно пшеничное, заботимся, взращиваем…
– Чтоб в муку потом перемолоть?
– Опять воду мутишь, – махнул рукой Александр Николаевич, – так что прав я был, когда приказ подписывал. Собирайся, и чтоб две недели о тебе не слышал! А как вернешься, зайдешь ко мне и снова поговорим; а, если вдруг опять за свое! – погрозил он пальцем, – смотри у меня!
– Что же это, за слово на каторгу? Не при царе живем!
– А чего ж ты хотел, чтоб за ушко подергали, пожурили да отпустили на все четыре стороны?
– Выговор оформите и будет с меня.
– Выговор это мы обязательно оформим, печать поставим и над твоим рабочим местом в рамке повесим, пусть все знают каков ты молодец, а пока езжай перевоспитывайся. Витька там хозяйничает – однокашник мой. Ты хоть и не заслужил да так уж и быть замолвлю за тебя словечко чтоб не сильно обижал. А гуманизмом зря попрекаешь: в иные времена ты б у меня уже не работал. Ты, Федор, у нас кто на предприятии?
– Инженер первой категории.
– Нет, Федька! Ты, балагур, первой категории! Устроишься на другое предприятие и там безобразничать начнешь. Спросят, откуда ж такой шебутной взялся? Выяснят станут, молва пойдет… А как разберутся, скажут: что же это ты, Александр Николаевич, нам подсунул? Так что езжай перевоспитывайся! А то, понимаешь, за профессию обидно! Мне страну обувать, а ты выкрутасничать вздумал!
– Осознал я, Александр Николаевич, осознал! – заумолял Федор, – к вам пришел так сразу почуял как перевоспитался. Да моя б воля, памятник бы заму вашему поставил за то какой он человек распрекрасный и трудолюбивый! Свая, а не человек! Я про него статью в интернете напишу. Назову: «Лучшие кадры отечественной обувной промышленности».
– Уйди с глаз долой! – отмахнулся Александр Николаевич и, схватившись за сердце добавил, – не доводи до греха!
* * *
Федор вышел в коридор и в ожидании лифта тоскливо уставился в окно. Там среди железобетона, стекла и асфальта набирался сил молодой июль. Солнце раскаленной монетой зависло в безоблачном небе и, казалось, игриво подмигивало, но все кому-то другому: может тем прохожим что неторопливо шаркали по набережной или теплоходикам что плыли по Москве-реке, а заодно и стайке воробьев что резво прыгали по лужам, оставшимся от вчерашнего ливня.
Федор вернулся в коморку, сел за компьютер и, не замечая гремевшего вокруг пятничного веселья, накопал в интернете январскую статью о недавних изменениях в трудовом кодексе, до сего дня казавшимися не более чем забавными. Автор статьи полагал что изменения «прикрывали» скандальные поправки в трудовом кодексе, уже пятый год будоражившие всякого добропорядочного работодателя. Уволить неугодного работника с тех пор стало еще сложнее: в некоторых случаях, к примеру если начальник с подчиненным всего лишь не сошлись характерами, размер выходного пособия увеличился с трех до двадцати семи окладов, при том выплачивать его обязали в день увольнения вместе с неотгулянным отпуском. Абсурдность поправок объяснялась неугомонной борьбой с безработицей и самодурством обремененных властью, порочащем отечественное предпринимательство.
На деле новшества лишь породили особый подвид работников – «охотников за сокровищами». Те устраивались на новое место в погоне за солидным кушем и трудились так чтобы их поскорей захотелось уволить. Особым шиком считалось, когда совершеннейший болван чудом устраивался на руководящую должность со сверхъестественным окладом, окружал себя замами и плевал в потолок пока его не разоблачали. Все, как правило, кончалось судами и нередко закон вставал на сторону хитреца. Работодатели, особенно крупнейшие налогоплательщики, ожидаемо возмутились и правительство вскоре пошло им навстречу, анонсировав «Тренинговые Центры Трудового Перевоспитания». Руководителей, пока только столичных, обязали своевременно выявлять особо тяжкие нарушения дисциплины и направлять заявки в новоиспеченную госкомиссию по трудовому перевоспитанию. В недельный срок заявки обрабатывали и, если деяния провинившегося попадали под «расстрельную» статью, его определяли на двухнедельное перевоспитание; если нет – тот продолжал работать как ни в чем ни бывало и его разве что лишали годовой премии или памятной грамоты к юбилею. Тех, кто курс перевоспитания не пройдет позволили увольнять без каких-либо выплат и с позором (по желанию).
Общественность, если верить опросам журналистов, весть приняла неоднозначно. Одним, по большей части пенсионерам, она показалась весьма благоразумной и своевременной; тунеядцам и халтурщикам – бестолковой глупостью и самоуправством, подавляющим основы конституции; лишь добросовестных трудяг она заботила мало: те справедливо полагали что перевоспитание их не коснется (хотя, как известно, добросовестным себя считает всякий трудяга без исключения, и как прозорливые журналисты безошибочно выявляли, кто есть кто, остается загадкой). Мнения хоть и разделились, все они сходились в одном: никто даже близко не представлял, что из себя представляют те самые центры. В статье лишь упоминалось что первый из них развернули на территории приватного подмосковного санатория для бюджетников и первую пока что экспериментальную партию штрафников там ждали уже в июле этого года.
Сведений о санатории Федор почти не нашел, лишь старые фотографии годов семидесятых и серые мало кому интересные заметки о том, как в начале девяностых его закрыли и возродили уже в начале нулевых.
В новостных лентах вовсю обсуждали старт кампании по перевоспитанию. В комментариях к ним публика, как и водится в сети, упражнялась в остроумии; а особой популярностью пользовались те, где упоминались всевозможные поклепы на коллег, начиная от воровства печенья из офисной кухни и заканчивая домогательствами и угрозами насилием.
* * *
В каморку забежала девушка из АХО, заставила Федора подписать бумагу об отбытии на «мероприятия по трудовому перевоспитанию» и торжественно вручила распечатку брони на поезд. Никаких дополнительных командировочных кроме оплаты билета (да и того только в одну сторону), как оказалось, закон не предусматривал, и вся поездка предстояла, что называется, за свой счет – не иначе как чтобы прямо с порога приумножить тягу к трудолюбию и послушанию.
Федор весь день ходил мрачный, нехотя помогал пользователям, даже не обедал. Обитатели коморки при каждом удобном случае ерничали над ним, клеймили позором и советовали поскорей изучить запутанные порядки российских тюрем. Федор лишь молча отмахивался, а едва часы перевалили за шесть, поспешил домой.
* * *
Жене в позоре сознался сразу – та взволнованно поддержала его, пообещала всех их засудить за такие дела и самих на перевоспитание отправить. Федор кое-как ее отговорил, отужинал без аппетита и рано улегся спать. Ночью часто просыпался и всякий раз перед этим снилась самая невообразимая муть.
Тоска по упущенной конференции в сфере информационных технологий не отпускала всю субботу – уходила на мгновение и снова хватала за горло. Волновали Федора не столь сами технологии, а возможность четыре дня пожить в шикарном отеле с огромным бассейном, пляжем в трех шагах и неограниченной провизией на любой вкус; а главное, что все это за счет фабрики и что куда важнее – в рабочее время. Определили туда руководителя департамента АСУ и трех инженеров-передовиков, особо отличившихся по итогам прошлого года. Один из них удачно приболел перед самым отъездом, и его место тут же разыграли на спичках между остальными отщепенцами – пускай не такими трудолюбивыми. Федор хоть и вытянул короткую, но коварная удача лишь посмеялась над ним.
Теперь он страдал. Жена тщетно утешала, двое близнецов в колыбели и вовсе безразлично глазели на разбитого горем отца. Женился он два года назад, едва отпраздновав двадцатипятилетие. Незадолго до того невеста приволокла его к родителям – знакомиться. Все прошло гладко, по-семейному. На другой день призналась, что мама посоветовала поскорее его отшить, аргументируя что рожей не вышел, мало зарабатывает, к тому же дурак и скорее всего заливает за воротник, а если нет, то в будущем обязательно начнет – последнее она напророчила только по одному его лицу. Ей показалось что оно излишне крупное, круглое и даже припухшее, точно пчелы покусали; а глаза узкие и хитрые – какие у порядочных людей не встречаются. В конце концов нарекла его уродом каких свет не рожал несмотря на то, что был он синеглазым блондином. Федор на претензии к своему портрету лишь отмахнулся, но в гости к будущей «маме» больше не ходил, а невесту из отчего дома вскоре изъял и прописал в своей квартире.
* * *
Воскресным утром Федор собрал походный рюкзак, простился с семьей, пообещал звонить по три раза в день и под женовьи слезы отправился на Белорусский вокзал. Позавтракал в местной забегаловке сырным чебуреком с квасом, там же полюбовался как посетители охотно поколотили воришку-неудачника, и дождавшись электрички отправился перевоспитываться.
Глава 2.
Колеса стучали о рельсы, за подернутым ржавчиной окошком мелькали зеленые просторы Подмосковья. Странствующий баянист пел «Разлуку», его конферансье собирал милостыню с пассажиров, Федор размышлял.
Легкомысленный монолог о «народной революции и переосмыслении руководящих позиций на фабрике» случился с месяц назад; как оно обычно бывало слово за слово, и невинная беседа перешла в разносол из всевозможной дури. Как известно, пороть дурь в фабричной курилке любимое развлечение подуставших работяг; за общением и свежей инъекцией никотина они приходили туда ежечасно: минута в минуту как по расписанию. В тот злополучный обед, помимо Федора подымить явились двое отщепенцев, кадровички и всюду сующий нос начальник отдела продаж. Все они тогда не чуждались вольных глупостей, но «наверх» отчего-то дошло именно выступление Федора. Подозревался каждый: болтливые кадровички, из которых даже самые сокровенные тайны лились как из худого ведра; продажник, по слухам тайно оформленный на полставки в личное новостное бюро шефа; а особенно отщепенцы, недовольные итогами спичечной лотереи.
* * *
Дабы хоть как-то унять тоску Федор приобрел сливочный пломбир у бабули-торговки; у нее же, сам не зная зачем, взял три пары дешевых носков и после сладкой трапезы задремал, предварительно договорившись с соседом напротив, чтобы разбудил на нужной станции.
Поезд тем временем заскрипел тормозами, попыхтел и остановился. Федор, позевывая, спустился на перрон. Припекало, во все стороны простиралась необъятная зеленая гладь, несло креозотом со шпал и жженой травой вперемешку с коровьей фермой – от нахлынувших воспоминаний о даче настроение чуть поправилось.
Народ повалил к автобусной остановке как бельмо, торчащей на пустой привокзальной площади, Федор побрел следом. Скоро подъехал автобус, принял груз и неспеша дотарахтел до остановки «Санаторий». Федор узнал у местных дорогу и уже минут через десять пути сквозь асфальтированную лесостепь вышел к главным воротам «Перевоспиталовки».
С того дня как отсняли фотографии, найденные в сети, хоть и прошло больше пятидесяти лет, но почти ничего не изменилось. Все тот же изъеденный трещинами асфальт, по обе стороны ворот могучие бетонные клумбы с высохшими цветами, кованый «кладбищенский» забор, за ним густая роща, разве что проходную облагородили современной, но неказистой уже кое-где треснувшей плиткой.
У ворот курил немолодой охранник, видимо тоже оставшийся с эпохи бессмертных вождей; заметив Федора, тот бросил окурок в клумбу и вернулся на пост. То ли от скуки, то ли от преданности охранному делу, он неторопливо проверял документы, сосредоточенно рыскал в столе, после сверился со списками и наконец выдал временный пропуск и объяснил, как пройти до корпуса администрации. На праздные вопросы о местном быте отвечал лишь:
– Не уполномочен! Сперва к директору!
Федор быстро сообразил, что человек перед ним серьезный и докучать ему более не стал. После извилистой дороги через тихую еловую рощу, как и обещал охранник показался трехэтажный корпус администрации выкрашенный по-летнему в яркий, но отчего-то навевающий лишь уныние, мандариновый.
Федор поднялся на второй этаж.
* * *
Дверь с табличкой – «Директор. Проныркин В.П.» – обнаружилась в конце коридора. Федор стукнул пару раз и, не дожидаясь разрешения, вошел.
Припомнилась подмосковная квартира бабушки, где в детстве проводил школьные каникулы: тот же неистребимый кислый запах, старомодные шкафы со стеклянными дверцами, за которыми невесть зачем и для кого береглись штабеля истрепанных книг, лакированный письменный стол, часы с кукушкой на стене, даже истертый палас с паркетом будто приволокли прямиком оттуда. У отдельного стола, отведенного под горшки с цветами, хозяин кабинета насвистывал «Русский вальс» Шостаковича и при этом поливал из лейки фикус.
Выглядел хозяин безобидным сухощавым хиляком лет пятидесяти; длинный нос подпирали очки, по затылку поползла залысина, голова казалась несоразмерно крохотной, оттого что пиджак был явно великоват в плечах. Кондиционер холодил до того беспощадно что удивительным казалось, как хозяин до сих пор не околел или его не прибило арктическим ветром прямо к стене.
Проныркин хоть и заметил Федора, но виду не подал, по-директорски заставляя обождать.
– Не помешал? – заговорил с ним Федор.
– Чем могу? – отозвался Проныркин тихим мышиным голосом.
– Я по вопросу перевоспитания. Говорят, сюда сперва.
– Вы у нас?
– Самородов. С обувной.
– А, Федор Евгеньевич! – обрадовался Проныркин, словно спустя много лет увидал старинного приятеля, – помню-помню, заждались. Проходите-проходите. Стульчик берите, – сердечно предложил он и, оставив лейку, уселся за письменный стол. Огромный тридцатидюймовым монитор почти полностью скрыл его из виду, как бывает у не слишком высоких автомобилистов, сидящих за рулем, а при этом со стороны кажется, что машина едет вовсе без водителя.
Федор подхватил стул и устроился рядом, так чтобы Проныркина было достаточно видно. Тот сосредоточенно пощелкал мышкой, постучал по клавиатуре, после чего объявил:
– Вы у нас, как помнится, инженер технической поддержки. Компьютерщик, стало быть! – восхищенно отметил он и добавил брезгливо, – а понаписали-то про вас, понаписали – руки мало оторвать: сквернословие, вольнодумие, асоциальная позиция, подстрекательство к мятежу… Вы, Федор Евгеньевич, прямо-таки герой-декабрист!
– Не в почете нынче геройство, – кисло отметил Федор.
– С какой стороны посмотреть. Я ведь как полагаю: в наш дремучий век кто с техникой компьютерной в согласии – автоматически герой труда! – помпезно провозгласил Проныркин, – что называется, систему настроить не пол метлой подмести!
– Это вы нашему Александру Николаевичу до сведения доведите. Он говорил вы с ним вроде как однокашники.
– Доведем! – рассмеялся Проныркин, – а не ценит он вас из зависти. Пальцы у него что сапоги фабричные: под заготовку заточены – потому сам даже на мобильный телефон как на невидаль диковинную смотрит.
– А разве не положена амнистия героям?
– Я бы с радостью, – сердечно ответил Проныркин, – с радостью, но никак нельзя. Да и куда спешить? Поживите у нас, попривыкните. Лето, воздух – отрада, одним словом. Я бы и сам в таком режиме поперевоспитывался с удовольствием, да некогда – долг зовет!
– На фабрике хотя бы деньги платят.
– Будет вам, Федор Евгеньевич… Хоть и рановато вам домой, но кое-что можно придумать. Номера у нас, конечно, заранее распределены, но вас думаю куда покомфортней переселить, раз вы у нас такой герой, а тем более свой человек. Мы же с Александром Николаевичем – Санькой, как вы верно подметили – земляки, в школе вместе учились. Он вот теперь насовсем в Москву перебрался, а я пожил в столице, поработал, но на малую Родину вернулся – патриотизм свое взял!
– За комфорт был бы признателен.
– Вот и договорились, – улыбнулся Проныркин и, взяв недолгую паузу, добавил страдальческим почти слезливым голоском, – даже просить неловко, к Лёньке не загляните на пару минуток, с ЭВМ подсобить? Жалуется, что сломался, а у меня мастер уволился, нового не прислали пока. Каждый день ко мне ходит – ноет как баба на сносях, замучил в конец. А сразу не разберетесь, хоть чего случилось глянете – как быть посоветуете: может деталь какую заменить или там – закоротило чего.
– Зайду.
– Вот и замечательно! Рюкзачок хотите тут оставьте, а я пока про номер покумекаю. Соседняя дверь справа.
Проныркин проводил Федора к выходу, сам открыл дверь и мягко улыбнулся на прощанье.
* * *
За именной дверью замначальника АХО – Гренкина скрывался точно такой же кабинет, разве что из мебели место нашлось только столу, все остальное пространство занимали коробки, набитые стройинструментом и хозяйственным хламьем навроде обрезков пластиковых труб, дверных ручек и мотков проводов, обнаружились даже смесители и гофры для унитазов.
Одинокая герань на подоконнике задыхалась от табачного дыма что выпускал долговязый хиляк в рабочем комбинезоне, сухое тонкое лицо было тщательно выбрито, точно, как у одного дежурного сантехника из УК что как ему казалось ловко маскировало похмелье после недельного запоя; но тщетно: руки предательски тряслись как с мороза.
– Вам с компом помочь? – обратился Федор, к Гренкину, поглядывая на древний системник под столом и благо что плоский монитор.
– Ну помоги, – равнодушно отозвался Гренкин, бросил окурок в стакан с коричневой жижей и, задумчиво оглядев Федора, поинтересовался, – системщик что ль новый?
– На добровольных началах.
– Перевоспитанник?
– Он самый.
– Проходи! – приободрился Гренкин, – а то совсем техника не фурычит.
Федор уселся в кресло, сидение под ним устремилось вниз и опустилось чуть ли не до пола; он нащупал ручку подъема и безуспешно подергал.
– Сломано, – посетовал Гренкин, – заявку на новое отправил, а Проныркин не согласует никак.
Федор поднялся.
– Ты мне лучше скажи сперва, – увлеченно начал Гренкин, – сколько вся эта аппаратура стоит? Чую на барахолке за такую и бутылки пива не выручить.
– Монитор рублей пятьсот. Системник от железа зависит, но скорее всего внутри хлам, так что тысячи полторы и то если заведется.
– Негусто, – огорчился Гренкин.
– Что ж директор на новый не раскошелится?
– Дождешься от него. Новый он только себе недавно поставил, – проворчал Гренкин, – ну глянь чего там с ним, а то охота мне каждый раз на склад бегать – накладные в программу вбивать.
Федор нажал кнопку на системнике – замигали огоньки, неистово зашумели вентиляторы, затрещал жесткий диск точно дозиметр возле облученного мха; через пару минут шум стих – на экране показалось меню авторизации операционки.
– Чего вводить?
Гренкин шепнул на ухо пароль. Слово, а точнее хитрозакрученный неологизм, оказался до того непристойным что даже Федору с его изрядным запасом многообразных ругательств стало не по себе.
– Не набирается, – отметил он, безответно стуча по клавишам.
– Говорю ж барахлит. Досюда доходит – дальше виснет.
Федор подумал с минуту, залез под стол, дунул на провода, торчащие из системника, точно корни вековых деревьев, чихнул от пыли и вернул на место вырванный штекер клавиатуры.
Срамное заклинание в этот раз сработало.
– Ну голова! – обрадовался Гренкин, – а я уж выбрасывать собрался. Как говоришь, звать?
– Федор.
– Ну спасибо тебе! Выручил!
– Не за что.
– Заглядывай – с меня причитается. Только Проныркину пока не рассказывай – все равно пускай новый ставит, а этот мы найдем куда пристроить.
* * *
Федор вернулся к директору.
– Чего там случилось? – поинтересовался тот, – серьезное чего или опять Лёнька дурака валяет?
– Плата материнская накрылась – паять надо. Но проще новую купить, а лучше весь системный блок заменить.
– Эх, – мрачно выдохнул Проныркин, – удружил Лёнька. У всех работает годами и ничего. Ни черта я ему не куплю, а то и новую сломает! Пускай хозяйством лучше занимается – нечего ему с компьютерами возиться, сидит в нем наверно пасьянсы целыми днями раскладывает вот и полетело всё.
– Скорее всего. Что с номером?
– Прости уж меня, Федор Евгеньевич, что сразу не приметил, – аккуратно сменил Проныркин вы на ты, – номерок-то есть приличный куда и министра поселить не стыдно, да если бы не приписочка в анкетке, что слонен ты к асоциальной мысли. Таким по регламенту не положено одноместные занимать – придется с соседом потесниться; во избежание, так сказать распространения заразы, чтобы он за тобой приглядывал, и ты за ним. Вот такие правила чудные, а у нас, как понимаешь, отчетность перед министерством строгая – не нарушаем. Ну а то, что к Лёньке сходил это плюс, я себе в блокнотик уже пометил. Ты ко мне через денек другой зайди, а я пока помозгую, как ситуацию в твою пользу выправить, лазеечку подыскать или еще чего поинтереснее предложить. А сейчас в службу размещения ступай. Как найти на схемке погляди, внизу у входа. Найдешь?
Федор кивнул, водрузил рюкзак на плечи и отправился на улицу.
Глава 3.
Стенд с красочной схемой санатория пристроился чуть дальше входа, меж двух бетонных скамеек. Разгуляться отдыхающим было где: множество корпусов спальных и лечебных, парки, аллеи, спортивные площадки, озеро, охотничий домик, часовня и всё это заботливо обнималось хвойным леском. Федор приятно отметил летний бассейн, сауну с бильярдной, ресторан и пообещал себе, что обязательно туда заглянет.
Малоприметное укутанное липами одноэтажное здание службы размещения, нашлось неподалеку. Приемную украшали горшки с геранью, памятные фотографии разных лет, помпезная вывеска: «Приятного отдыха!» и симпатичная девица с юным бледным лицом. Федор обратился к ней c намерением «приятно отдохнуть», та юмора не оценила и пугливо спровадила в кабинет приема перевоспитанников.
В кабинете, а вернее тесной подсобке куда годами не проникал ни солнечный свет, ни лесная свежесть, за столом, уткнувшись в монитор, сидела важная ярко накрашенная барышня в черном строгом костюме; представилась она министерским куратором, но в этой камерной обстановке больше походила на дознавателя из прокуратуры.
Федор устроился напротив; на столе помимо монитора, уместились принтер, лоток с именными бейджиками, стопка блокнотов, ручки, и картонная коробка, доверху наполненная дешевыми пластмассовыми будильниками.
Куратор внимательно проверила паспорт Федора, протянула ему три листа, потребовала ознакомиться и подписать.
– Командировочные? – обрадовался Федор.
– Соглашение о неразглашении, ознакомление с правилами пребывания в «Тренинговом Центре Трудового Перевоспитания» и расписка о передаче всех средств связи на хранение до окончания учебных мероприятий. Расписку перепишите от руки.
– А если нет у меня средств?
– Не верю.
– А жене позвонить? О детишках справиться?
– Придется потерпеть. В крайнем случае можете оставить заявку на использование служебного телефона в фойе администрации, но учтите он может прослушиваться. А если жена захочет связаться, вас оповестят. За использование незаконных средств связи – штраф. Вероятно, на период учебных мероприятий включат устройства глушения сигнала. Также не забывайте, что посещения знакомых и родственников на весь период пребывания в санатории запрещены.
– Конспирация у вас как на ракетной базе.
– Санаторий режимный. Но это для вашей же пользы – ничего не должно отвлекать от занятий. Также у нас запрет на покидание территории санатория, а с десяти вечера до восьми утра комендантский час. И сухой закон! – добавила куратор, окинув Федора ледяным взглядом.
– Забирайте раз так, жене только напишу, что какое-то время не на связи буду.
Федор отправил ей сообщение, подписал все бумаги и вместе с мобильником передал куратору.
Та сложила все в небольшой прозрачный пакетик, убрала в шкаф, заперла на ключ, после чего, пощелкав мышкой, запустила печать.
– Взамен возьмите бейджик с вашем ФИО и индивидуальным номером. Его нужно носить всегда если вы за пределами гостиничного корпуса. Также блокнот с ручкой и будильник, если нет собственных. На тренинги, лекции и экзамены опаздывать строго запрещено. Ознакомьтесь с индивидуальной программой перевоспитания, – повелела куратор и протянула распечатанные листы.
– Почитаю на досуге.
– Не затягивайте – завтра утром начинаете. Изучите расписание курса, распорядок дня. В конце исполнительный лист.
– Что за лист?
– Чтобы вам засчитали курс перевоспитания нужно получить положительные оценки от всех преподавателей. В течении двух недель вы обязаны посетить все без исключения занятия, затем на основании записей о явках, общей успеваемости и наконец квалификационных экзаменов, преподаватели ставят итоговые отметки в ваш лист.
– А если не получу ото всех? Вдруг предмет какой заковыристый попадется? Я, например, термех в универе раз пять сдавал.
– Лучше сдать вовремя, иначе согласно новому закону вас уволят. После этого будете перевоспитываться пока не получите. Положительные результаты экзаменов действительны в течении трех месяцев. Новый работодатель вправе снизить вам зарплату до МРОТА пока не пройдете курс полностью, но уже за свой счет. Все ясно?
