Сергей Александров
Проходимцы
История первая
ПАЗЛ
«Сто шагов назад – тихо на пальцах,
Лети, моя душа, не оставайся.
Сто шагов назад —
Притяженья больше нет».
(Из дошедшей информации по
древней мнемонике перемещений).
ЛЁНЬКА
В одну и ту же дверь дважды не выйдешь.
(первое правило)
1995 год. 26 июля. 18.23. Московская область, г. Дмитров, улица Московская. Кафе «Волгуша». Третий столик у окна.
Запись №41/203. (Аудио)
… – Это был приятель мой, Юрка. Проходимец… Тот ещё!
Да, за это тож выпить надо. Наливай…
А кто теперь работает? Все воруют или торгуют… Чем? Всем!…
А ты вот гришь – повезло.
Непонятно даже – кому… А вот так! Вишь – как. Что, культю голую не видел ни разу? Во какое везение!..
Всё, всё. Не привлекаю я ни чьёго внимания…
Так вот уж повезло – не дай бог кому…
И не завидуй! Нечему…
Пользы мне от них, от этих самых Проходимцев – ноль. Даже ноль со знаком «минус». Мнимая величина…
Кстати – а ты, чё, про Проходимцев чё знаешь? Нет? Ну-ну… Крепшее спишь, хе-хе… А-а, какие пользы, гришь? Ха-ароший вопрос. Пользы – в смысле блага всякие материальные. Или – протекции, «блат» по-современному…
Да в качестве предсказателей любая колода карт их переплюнет! Во!..
Нет, изменения планетарного масштаба или, хотя бы, одной страны – ну, или её части, проходимцы «на раз» с-с-считывают. Со всеми вероятностными входами-выходами. Знаешь такие слова? То-то!.. Если время у них о том рассказать есть. И кому – есть… Но и только. Мне? Нее, ни сном, ни духом…
Чё – Сёма? Чё – тихо? Я уже почти восемьсят…, ага, восемись девять лет как Сёма… И не какой-то там проходимец! Я – честный работяга… И ниччё от этих бродяг, кроме гемморою на вот это место… Кто смотрит? Пусть смотрят!..
Уже налил? Я и не заметил. Надо ж…
Так что – я от этих прохо…, ага, тссс, ничё не ждал и не жду. Вот…
А вот ты – и другие, почти все, ну, не все, а, в основном, те, кто с ними – неее, не обижаюсь!.. А ты – жук!.. – кто с ними знаком, вот! Те от них вечно ждут чего-то, преисполняются различных надеждов. Планы строят. На будущее своё. Или близких своих. Мечтают…
Нее, обожди, договорить дай! Чёрт, сбил! Про мечты, говоришь?..
Ага! Фигушки!
Где залезли – там и слезли. Да ещё задница в занозах. И дырки на коленях. Или башка в шишках. В крупнокалиберных. 7,62 миллиметра. Знаешь, такие. Оо, то-то же! Ну, ты понял… Ааа, н-неважно…
Забудь…
И – всё равно! Хотят! Желают! Жаждят… или – жаждют?!! Не смотря ни на что! Ни на кого! Вот подай – и всё!..
Чё смотришь-то? Наливай…
Там же. 18.55.
Запись №41/204 (Аудио)
…Что – освежился? Или – освежевался, хе-хе. Ладно. Шутка юмора…
Воон, принес горячего, халдей, наконец-то. У мово папани он мигом бы за такую работу пинка в жопу.. Нии, никто не ругается… Ещё по маленькой… Закуси, на вот. А то потом снова… Вона я – почти как огурец! Учись, студент… Кхе-кхе! Не в то горло, паскуда!..
Чёрт, костыль упал! Воот, спасибо. Да вон, вместе со вторым к столику соседнему прислони. Дотянусь я, дотянусь…
На чём эт я прервался? Ах, да!
Нет, бывают иногда – ну, очень иногда! – исключения. Но тут уж ни от хотельщиков, ни от хотения ничего не зависит. Просто – так слепилось. Походя. Побочный, так сказать, эффект. «Издержки производства», – Юркино изречение… Какого-какого Юрки? Да вот с нами чуток посидел, ну, в свитере который и в джинсе потёртой… Трезвенник, мать его ети!
Ну, хрен с ним, не важно…
Так вот, «Старый» ему (Юрке, в смысле, кому ж ещё?) как-то рассказал, что в далёкие тридцатые годы – сам «Старый» тогда молодым был (да и я тоже – был, хе-хе, а тебя ешшо и в проекте не было, салага!), в Большом Доме работал, следователем, (он так говорил – Большой дом, я его не видел – не знаю. Забудь!) – вначале из-за вот таких «издержек» всех подряд под статью сгребали… Как тогда грили: «Был бы челаэк, а статья найдётся!», хе-хе… Кто говорил? Да не помню уж…
Ну, процедуры различные там, естесснно, применяли – чтоб «ноги не сделали» – от тех времён это изречение. Какие процедуры? Всякие. Не дай бог нам испытать… Ведь никто не знал тогда, как эти самые Проходимцы ходют. И уходят… Потому и ломали все конечности. И – приковывали к стенам… Вот така процедура была. Апосля Лёньки-то… А потом, уже при Лаврентии опомнились. Самому доложили… Ну, шум, конечно, не поднимали. Всех, кто тогда усердие к арестованным проявлял, шустро собрали. Потом объявили просто – «Враги народа» – и наган в затылок… «Старого» тогда из заштатных губернских помощников – в столичные следаки, на замену «убывшим», в Большой Дом. Он – и порылся во всяких «Совершенно секретно». До 17-го и после… И на Егорыча наткнулся. Проходимца того ещё!
…А ты чё не ешь? И рюмка вона почти полная. Брезговаишь, что ли? Вот и пей, язва у него! У всех язва… Час назад хлестал – и про язву-то свою и не вспоминал… Я, вона, пенсионер лет уж тридцать как, и всю жисть с язвой… Даже – с двумя: одна дома с внуками сидит… Во-во, и закуси грибочком-то… Таак вот…
О Егорыче? О каком Егорыче? А-а-ах, да…
«Старый» быстро момент протумкал – и вытащил мужика из подвалов. А того уж – готовили к «процедуре». Что б потом – не вышел… Часа на два бы опоздал – и усё… Документами урки какого-то снабдил, денег чуток дал. И – всё. Вышел Егорыч… В смысле – ушёл. И только весной сорок первого объявился.
Тогда Старого из Питера в Москву перевели. Аккурат перед Майскими. Он со мной тож попрощаться заходил. Побла… лага… глад… В-общем – спасибо сказал… Э-э-э, знамо, за что… За кого… Ну, неважно… так.
Сбился снова… Ага! Значица, а третьего уже – заходит Старый в своём номере гостиницы «Москва» в ванную комнату в труселях – побрится-освежиться (У него уже чин был гебешный – ого-го!), а там – Егорыч. Сидит на краешке ванной. В форме какой-то непонятной, чуть ли – не белогвардейской, при погонах золотых, пуговки с орлом о двух головах… И не постарел почти. Даже как-то моложавее стал. И солиднее. А был-то – доходяга-доходягой…
1941 год. 05 мая. Москва. Гостиница «Москва». 4 этаж. №….
Запись №31/002.
(Киноплёнка и аудиозапись с последующими вставками – пояснениями интересующего лица и куратора отдела)
Голос Егорыча
(ЕГОРЫЧ. Проходимец.
Зафиксирован в 1934г. в «Крестах» следователем С. Т. А.
Класс: Комби.
Инициация: Передача наследственности…)
– Привет. Что, на работе задержался?
«Старый» виду не подает, что удивился появлению. У подъезда и на каждой лестничной площадке гостиницы – караульные – мышь не проскочит, не то, что чужой человек!.. Присел рядышком. Портсигар открытый протянул.
Егорыч:
– Ты ж знаешь – мы не курим. И не пьём.
– И здоровыми помрём, – докончил «Старый».
– Ну, я-то пока не собираюсь. И тебе не советую.
– Надо ж – советует он! От вас советов сто лет проживи – не дождешься!
– Ладно! – Егорыч хлопнул «Старого» по колену. – Не за тем вышел. Тут такое дело. Верь – не верь, а на ус мотай. Через полтора месяца война здесь начнётся. Большая. Тяжёлая. С немцами.
– Ха, удивил! Насчёт «большой, тяжёлой» – не знаю. А то, что будет – докладывают, чуть ли не по три раза на дню…
– Не перебивай! Слушай дальше: у германца тоже нашим братом занимаются. Да не так, как у нас. Немцы – они аккуратисты. И педантичны – дай бог нашим так же! Правда, у них и других проектов хватает. Но – семь-восемь выходов они уже нащупали. И главное – пять из них с помощью наших же. Тех, кто в эмиграцию уехал после революции.
– Ну, мы тоже не лыком шиты!
– Да молчи уж – «не лыком, не лыком…». Что – не знаю? Всего – пара Проходимцев. Из них один – годовой. У девки твоей – в смысле. Уже четыре выхода есть. Ей ещё восемь на короткое плечо или один длинный – и всё. Спеклась. В дурку отправите…
Егорыч замолчал.
«Всё верно он говорил. И то, что двое сейчас у нас (был третий, да конвойный-идиот! Видите ли, „показалось“ ему, – попытка к побегу! Какой нафиг побег для Проходимца?! Если он захочет – выйдет. И – всё!). И то, что один из Проходимцев – женщина. Вернее – двадцатитрёхлетняя девушка. Настёна (по другому позовёшь – и не откликнется. С норовом!). Правда – три выхода нашла именно она. И один – Раис. Башкир из Уфы. И выход – пальчики оближешь! Редкий очень – мерцающий. С трёхкратным периодом. У немчуры такого, небось, и нет!..»
– Нет у фрицев мерцающего, – будто пройдясь по мыслям, подтвердил Егорыч. – Пульсация с периодом в 50 лет есть. Она им и задарма не нужна – не живут столько. А мерцающего – нет. И этот факт обнадёживает… Где сейчас хромокинетика найдёшь? Так что – можешь обскакать фрицев-то, можешь…
– Да каких фрицев-то?
– Да немцев – кого же ещё… А, не бери в голову!.. Ладно. Ну, вроде бы – всё. Пора мне. И напоследок – совет. Не от Проходимца. От меня лично, которого ты шесть лет назад вытащил. Не дал сгинуть под пулей или в дурке… В общем – так: про Раиса немцы тоже знают. А Настёну твою уже почти списали. Вот и подыграй им. Упрячь девчонку в дурку. Забудь про неё до сорок третьего. Заблокируй в палате – сам знаешь, как. Но – береги её. Как самое ценное в Стране. Сбереги до срока. Дай ей пару пустячных выходов – и спрячь… Выходы – обставь, дезу пусти… Да не в Москве спрячь, или, упаси Боже – в Питере. В смысле – в Ленинграде. Где нить к Волго, тьфу! к Сталинграду поближе. Подойдёт срок – поймёшь сам, что к чему… Да, и советую почитать германские легенды всякие там…
Егорыч чуть хмыкнул. Побарабанил пальцами по фаянсовой раковине. Вздохнул…
– А с мужем её что делать прикажешь? Он ведь – ни в зуб ногой. Любит её по-своему, бережёт… Его что – тоже заодно с ней – в больницу? Так ведь прослушивали не раз – не знает он о том, чем его жена занимается на самом деле-то. Всё думает, что машинисткой в машбюро у нас работает…
– С Семеном проще – как война начнётся, так и призовут его… Или – сам пойдёт. Добровольцем… Не мне тебя учить – как.
– А Раис?
– У вас же есть на него планы? Вот и используйте их. Да позатейливее,
поизобретательнее… На крайняк – пусть на подхвате будет у девчушки. От него не уменьшится, да и прикрытие ей обеспечит… Да что я с тобой, как с маленьким – сам знаешь ведь, что да как!.. Ну, вроде бы – и всё. Ладно, пока. Дверь из ванной приоткрой – и посиди чуток. Покумекай. А я – на выход…
Через минуту в гостиничном номере Егорыча уже не было. Только занавеска защемилась в закрытой снаружи балконной двери…
Конец кино-и-аудиозаписи.
– Во, понял! С собой постоянно эту запись таскаю…
Откуда-откуда… Оттуда! Чё, думаешь, бывший одноногий артиллерийский наводчик ни на что не годен больше, да? О! Все так думают. И Они – тоже… А я же, хе-хе-хе.. Я же – всё видел. С самого началу. Потому меня и взяли в тринадцатое управление… Так что – тссс! Молчок! И – не спрашивай ничего больше, понял?..
Нее, не надо таких жестов. Сам расплачусь! Во, всё. Тихо-тихо. Где костыли-то мои? Куда они, эти чертовы деревяшки, подевались, а?..
Конец записи
***
Как-то Юрка заявился под утро.
Обычно заявился. Звонком в дверь.
В шесть утра субботы.
Паразит!
Своих я ещё в пятницу днём отправил на электричке на дачу – вечером народищу будет! – не протолкнешься. Пусть развеются. А то – уж год после того, как отца машина в Дмитрове сбила, мать и Женька с Павликом и Дашкой словно стукнутые пыльным мешком по голове в квартире сидят – как дети беспомощные…
А сам до часу ночи над документами корпел. Да ещё машинку печатную заело что-то. И ленту жевать стала. Ну, пока то да сё – батюшки! – третий час уже!..
А в шесть звонок в дверь.
Открываю – Юрка стоит и лыбится…
Будто и не Проходимец он. А такой скромный обычный человек. Ну – очень скромный, ну – совсем обычный…
Зараза! Выспаться не дал!..
Прошли на кухню сразу.
Я – квасу из холодильника. Ледянющий!
Хорошо! И сна уж нет.
А Юрец – минералки из шкафчика. Знает, где у меня минералка, гад!
Сели.
На столе – полпачки галетного печенья и горсть крохотных в разноцветных фантиках мятных леденцов в вазочке. Забугорных, етить их! Свои уж и делать разучились! А покупать иногда приходится. Дашка такие обожает – спасу нет!. Хоть и твержу ей, что вредно, но – кто ж в её возрасте папку слушает?..
За окошком солнышко начинает помаленьку вылезать на свет божий. Где-то внизу дворник-узбек ругается. Машина проехала…
Суббота. Выходной…
Юрка не выдержал первым:
– Ладно, извини уж. Не мог иначе. И позже тоже не мог…
– Угу. Не мог он, видите ли… Припёрся-то чего?
– «Старый» позавчера ушёл. Полностью.
– Как – ушёл? Он же в понедельник ещё ко мне в офис выходил. Аккурат к обеду. Посидели, поговорили. Я потом маме домой позвонил. Она вмиг примчалась! Ну, обнимания, целования, расспросы. Это ведь она его лет двадцать пять не видела. А он сколько – и не сосчитать! Выходы, небось, чуть ли не еженедельно делал, семижильный, хоть и тоща-тощёй… Он её по-прежнему – Настёной – называет. Хотя ей уже за семьдесят. Но – шустрая! Сам ведь знаешь…
– Знаю. Поэтому – к тебе и припёрся… У неё ж ещё один остался выход. Бережёт уж лет пятьдесят. Или – даже больше… После Паулюса… Ведь «Старый» обещался как-то ей показать «Самую Первую Дверь»… Пусть уж не знает. А то – тоже – полностью уйдёт. За ним… Так-то вот.
И только тут до меня дошло! Полностью – ушёл. Так говорят о Проходимцах, передавших своё умение кому-то другому… Проведших инициацию… Передаёшь умение – и растворяешься. В воздухе. Как призрак. И всё – нет человека. То есть – Проходимца… Так Егорыч «Старому» передал в пятьдесят четвёртом. Когда того под расстрельную по громкому делу подвели. И «Старый» ушёл. Из камеры… Как когда-то оболганный всеми Лёнька Пантелеев из Крестов…
– Кому?
– Тут, знаешь ли, такое дело. Он мне сам после всего велел к тебе через два дня прийти. Говорил – совесть у тебя не засоренная. Да – и по натуре ты… В общем – поймёшь его.
– Что понимать-то? Ты русским языком скажи…
– Так вот это самое, – Юрка через стол протянул мне сложенную лодочкой ладонь с налитой в неё минералкой. Когда и успел только в неё плеснуть? – Гляди!
И я посмотрел в это маленькое бездонное озерцо…
1.1
Идёшь – иди и не оглядывайся.
Уходишь – закрой за собой дверь.
(второе правило)
Одиночка в Первом Исправдоме – место, совсем не поражающее своих постояльцев хоть каким бы то ни было комфортом. Узкие деревянные нары, в одном углу – стол и табурет, намертво присобаченные к холодному каменному полу. В противоположном углу – ведро с обязанностями «параши». Тусклая лампочка, забранная проволочной сеткой под высоченным потолком. Железная дверь со смотровой щелью и с запертым лотком. Некрашеные стены никогда не просыхают от влаги, почти видимо струящейся от крохотного решетчатого оконца вместе с ноябрьским дыханием близкой Невы на сырой пол узилища…
– Арестованный, на выход! – зубовным скрежетом лязгает полупудовая задвижка, дверь отворяется, и в распахнутом светлеющем проёме прорисовываются – как из тумана – фигуры конвойного с винтовкой и надзирателя со взведенным в руке наганом.
Лёнька усмехается коростой разбитых при задержании губ. От стены коридора до противоположной стены в камере с оконцем, слепо глядящим в уже темнеющее хмурое небо, еле-еле набегает три метра. Мало. И коридор сам короток – до поворота всего метров двенадцать с половиной. Его всегда до поворота водят. Потом – по лестницам. Потом – совсем маленький коридорчик с тупиком. В тупике – комнатка следователя…
– По сторонам не глядеть! Глаза – в пол! Вперёд! – Кожаная тужурка надзирателя маячит впереди. Сзади в спину почти упирается винтовочный ствол.
«Может, вызнали про Агриппину? – в который раз мелькает в Лёнькиной голове. – Вот и водят по закуткам… Неет, не может того быть. Но, всё одно – надо срочно что-то придумывать. Завтра – суд. А потом – всё… Думай, дурная моя голова, думай, думай…»
1.2
…С бабкой Груней Лёнька познакомился случайно, ещё работая в Питерском ВЧК – после перевода из Пскова… У бабки бандиты при налёте на хозяйский дом «походя» зарезали сына-дворника, и дочку его трёхлетнюю хотели уложить парой выстрелов. Да что-то промахнулись. Пуля только клок кожи с волосёнками с детской головки сняла. А другая – вообще высоко отчего-то ушла… На выстрелы дворник с проходившими мимо солдатиками набежали. Скрутили убивцев… А бабка в том доме буржуйском подрабатывала поломойщицей, и заодно жила там же – у сына в дворницкой, вместе с сыновей дочкой. Невестка вот уж год как преставилась от тифа, так баба Груня и была этой пигалице и за бабку, и за мамку… Буквально за полчаса до нападения Агриппина ушла в захиревшую харчевню при «Демутовом трактире», что на Большой Конюшенной рядом со знаменитым рестораном «Медведь». В харчевне, да иногда и в самом «Демутовом трактире» она за гроши и объедки прибиралась, да и посуду мыть помогала…
И вот, сидя у Лёньки в каморке-допросной, бабка Агриппина рассказала – как, наверное, никому ещё не рассказывала – про всю свою жизнь горемычную… Лёнька таких – и похожих на эту – историй за полгода работы в ЧК наслушался выше крыши. Но – тронула чем-то его эта бабка. Может – вспомнил умерших от голода в 20-м году в Тихвине своих родителей… А, может, оттого, что всей душою ненавидел тех, кто обижал беззащитных и бедных людей; наверное, потому его в ЧК и послали работать… В общем – отпустил он её. Внучку бабкину из Обуховской больницы через пару дней принёс в дворницкую… И деньжат подкинул – сколько выгреб из служебного сейфа, столько и дал. Насильно распихал по карманам куцей драной шубейки – пусть хоть кроха не голодает…
И потом не раз ещё, заглядывая в полуподвальную харчевню при гремевшем когда-то на весь Питер трактире, усаживал к себе за стол бедную, полоумную от навалившегося горя забот, бабку и кормил её, выслушивая с великим терпением все её жалобы на жизнь и на судьбу…
1.3
Конец января 1922 года по сравнению с его серединой выдался и не таким уж и морозным.
В «Харчевне при Демуте» по случаю начала дня народу совсем и не было. Только совсем уж пьяненький матросик в изгвазданном мазутом бушлатике, сидя в тускло освещённом углу перед почти уж пустым водочным полуштофом, что-то громким шепотом доказывал своей тени, гигантским размытым пауком елозившей по стене с выцветшими засаленными обоями. Да сутулый жилистый хозяин заведения Кондратий лениво протирал ещё чистым полотенцем пару пивных кружек с давно уж отколотыми ручками. Да сопел, кемаря на своей табуреточке возле стойки, мальчишка-половой, привалившись боком к отопительной трубе…
Лёнька стряхнул с фуражки редкую снежную труху, передёрнул плечами, разгоняя по успевшему слегка подостыть телу кровь, и, кивнув с порога Кондрату: «Мне как обычно», прошел на своё любимое место – в самую глубину зала, за колонну, рядом с которой стоял уж давно не работающий граммофон с помятой и слегка облезшей жёлтой трубою.
Через пару минут степенно подошёл сам Кондратий, неся на подносе исходящую дрожащим паром миску со вчерашним борщом, пару горбушек слегка черствого чёрного хлеба и запотевшую косушку, накрытую синеватой рюмочкой.
– Леонид Иваныч, вот, пожалте-с, – обмахнув столешницу всё тем же протирочным полотенцем, хозяин харчевни расставил перед Лёнькой принесённое. – Что ещё изволите-с?
– Да ладно тебе прогибаться-то, Кондрат. Присядь лучше рядышком-то… Тут такое дело… Хм-м. Надоела мне, понимаш, Чрезвычайка, ушёл я из неё. Во как. И ведь теперь я как бы вровень с тобой. И никакой не начальник. Никому. Тока себе…
И, взглянув на вытянувшееся лицо пожилого мужчины, в глазах которого явно читалось сожаление пополам с облегчением и недоверием, хмыкнул. И добавил, отламывая кусочек хлеба от краюхи:
– Да не боись ты. При деньгах я – расплачусь за твои яства. Что встал? Присаживайся…
Кондрат вздохнул, уже без подобострастия, придвинув соседний табурет, присел на него и, кашлянув для приличия в кулак, спросил с деланным равнодушием, скорее угадывая, чем утверждая:
– А за что попёрли-то?
– За что, за что!.. Было б за что – к стенке сразу. – Лёнька черпанул из тарелки густоту, подул, отправил в рот, прожевал молча. Вздохнул. – У нас ведь, знаешь – слыхал, небось – с этим строго… И – быстро… А тут – хренушки! Кадры им, видите ли, совсем другие теперь требуются. Профессиональные. С гуманизьмом. Во! – Лёнька поднял ложку как восклицательный знак. Потом опять вздохнул, наклонился над тарелкой. Съел пару ложек. Помолчал мрачно…
– Ниччё! Мы ещё повоюем, пулемёт им в задницу! Развели буржуев, понимаешь, жалеют кровососов… Стока людей хороших, революционно сознательных – и пинка под зад! Политика такая. А я на такую «политику» в 19-ом с братишками сколько пуль извёл! А щас, вишь, они, буржуи эти самые недорезанные, государству надобны… А мы – не надобны. Политика! Их давить надо! Давить!.. Эх…
Даа… Я – тоже вот… – неизвестно о чём сказал Кондрат. И стукнул кулаком по столешнице.
Дальше сидели молча.
Уже потом, разобравшись с косушкой, и потягивая неспеша принесённый Кондратом густой заваристый чай с двумя кусками колотого серого сахара на блюдце, словно отвечая на невысказанный вопрос, Лёнька чуть слышно спросил:
– По старой памяти – конуру какую-нить наверху не выделишь, а? Из общаги не сёдня-завтра попрут, так что, ежели пособишь, в долгу не останусь…
– Какие долги, Леонид Иваныч! – картинно всплеснул руками Кондратий. И встав, зачастил, прихлопывая полотенцем себе по шее:
– Мы завсегда, со всей душою! Сёдни вечером изволите и заселить. Выделю наилучшую – в самом конце коридору! Чтоб соседи, значица, не беспокоили… Семнадцатый нумер. От сердца отрываю – как для своих родителев! Я насчёт энтих нумеров давно уж с хозяином «Демута» всё обговорил… – И, уже почти отойдя от стола, повернулся в полоборота к Лёньке и добавил, – Да, надысь Агриппина Иванна – баба Груня – вас чёй-то спрашивала. Ну, вечером, небось, опять придёт… А насчёт оплаты – эт вопрос мы разрешим, разрешим. Так что – всё будет как в кассе…
