Семён Данилюк
Милицейская сага
Год 1989. Четыре августовских дня.
Из журнала учета происшествий: « 14 мая 1989 года при внезапной инвентаризации магазина № 114 Горпромторга в пос. Знаменское (заведующая Лавейкина Л.Н., 1934 г.р.) выявлено наличие дефицитных товаров на сумму свыше двадцати тысяч рублей, по учету не оприходованных и в сеть горпромторга для реализации не поступавших. В том числе изделия из кожи и джинсовой ткани. По данному факту возбуждено уголовное дело. Источник поступления «излишков» устанавливается».
День первый. Среда
1.
Прокурор Юрий Иванович Берестаев с накапливающимся раздражением перелистывал уголовное дело. Время от времени рука его с дотлевающей сигаретой меланхолически оглаживала узенький, свежеподстриженный газончик волос на затылке. Порой что-то привлекало его особое внимание, и тогда той же рукой принимался он теребить лацкан форменного кителя, словно пытаясь выдрать из петлицы одну из двух звёзд, соответствующих его званию, – советник юстиции.
Андрей Тальвинский сидел напротив и с показным равнодушием смотрел в затушёванное летним дождём окно. В туманном отдалении заползал, погромыхивая, под мост маневровый паровозик, – районную прокуратуру, как водится, задвинули в пригород, в двухэтажное зданьице, которое она делила с райзагсом и специализированным магазинчиком по продаже гробов. Андрей предвидел реакцию прокурора, а когда тот, единожды прочитав дело, вновь открыл его с первой страницы, в догадке своей утвердился.
– Да, щучка с наглецой! – затягиваясь, оценил Берестаев. – А характеристика-то. Ишь ты – «высокоморальна, обладает чувством повышенной ответственности». И чего ещё, не разберу? «Душа коллектива»! – он аж поперхнулся. «Душа» его поразила особенно. – Ты погляди, что делают: у бабы три крупные недостачи за четыре года, дважды дело возбуждали, а она, оказывается, – «пользуется высоким авторитетом за бескорыстие и честность». С такой характеристикой не на скамью подсудимых, а прямо в Верховный Совет этим … спикером. Ты вот чего, вызови образину – кадровика, что характеристику состряпал, допроси по всей форме и – составь представление в исполком такое позубастей. Чтоб мёдом им, сволочам, не казалось. Считай, устное указание.
Он захлопнул аккуратно сшитый томик и, перегнувшись через стол, плюхнул его перед следователем.
– Сказать по правде, не ждал. Когда тебе дело это загубленное передали? Десять дней? Успеть выйти на хищение – это уровень. Просто приятно работать. Жаль даже, что на повышение уходишь. Хотя понимаю: расти-то надо.
Тальвинский тактично промолчал. Второй срок дохаживал Берестаев районным прокурором. Специалистом был он редкостным, а если б унять диковатую, сумеречную его натуру, так просто превосходным. Но в районе у него, увы, не заладилось. Сразу после утверждения на бюро райкома КПСС он, как водится, пригласил первого секретаря и председателя райисполкома отметить назначение. А после обильного возлияния уговорил продолжить у него дома. На этом, роковом решении карьера Юрия Ивановича и оборвалась – на длинный требовательный звонок из входной двери выглянула закутанная в затёртый домашний халат желчная женщина в бигуди.
– Опять нажрался, скотина, – с ходу залепила она. И без паузы, неприязненно оглядев изменившихся в лице гостей, констатировала. – Да ещё и пьянь какую-то очередную приволок.
С тех пор кандидатура Берестаева дважды выдвигалась на серьёзное повышение, да что там – заместителем облпрокурора. И дважды «рубилась» где-то в недрах партийного аппарата, добавляя прокурору сумеречности. Сейчас, в связи с обширным инфарктом первого зама, вопрос встал в третий раз и, похоже, – по возрасту – последний.
– И как ты эту бестоварку ухитрился зацепить? – Берестаев принялся поигрывать увесистой сувенирной авторучкой в форме серпа и молота – подарком из поднадзорной колонии.
Потянувшийся к отдельно лежащей тоненькой папочке Тальвинский встревожился – в оживлении прокурора сквозанула досада.
– Начал шерстить инвентаризационные ведомости и нашел нестыковку на девятьсот рублей. Только к «левому» товару это, увы, отношения не имеет.
– Сам понимаю. Хорошо бы, конечно, бухгалтерскую экспертизу назначить, – мечтательно прикинул Берестаев. – Да чего уж теперь: срок по делу на излёте, а идти в область за продлением, как понимаю, нам не с чем.
Тальвинский тоскливо вздохнул.
– Звонили мне из областной прокуратуры. Предлагают прекратить дело, – заигравшийся Берестаев принялся разбирать авторучку. – Может, и впрямь пойдем навстречу коллегам? Сумма хищения в общем-то плёвая. Чего там? Девятьсот рублей. С работы её уволили. По партийной линии, меня в райкоме заверили, – строгач с занесением будет. Серьёзные люди звонят, – он испытующе скосился на следователя. – Знаешь ведь, кто у неё, сволочи, в подсобке пасся. Да и тебе перед назначением – лишнюю мороку с плеч. Что мыслишь?
– Проще найти, кто не пасся, – в сейфе у Тальвинского покоилась изъятая при обыске записная книжка – едва ли не дубликат справочника горкома партии. – Мы-то с вами знаем цену этой «души коллектива».
Следователь точно использовал настроение тугого на нажим прокурора – Берестаев с ненавистью скосился на телефон.
Андрей вытащил из портфеля и развернул рулон бумаги, испещренный стрелочками, крестиками, виньетками, подвластными только ему самому, да разве что еще двум-трем особо опытным дешифровальщикам Генштаба. Пристукнул ладонью сверху:
– Вот они, все Лавейкинские связи. До донышка, можно сказать, шахта пробурена. Так?
– Так, – прокурор со сдержанным восхищением всматривался в диковинную схему.
– А вот и не так, – Тальвинский отпустил руки, и рулон скатался в центре стола. – Почему за два месяца не вышли на источник излишков?
– Чего спрашиваешь? Хреново искали.
– Не там искали! Зациклились, что пересортица внутри самого горпромторга затеялась. Мол, сами воруют, сами и химичат. А вот это что?
Из того же объемистого портфеля он вытащил и бросил об стол пыльный полиэтиленовый мешок.
– Ну, джинсы.
– Самострок. И, между прочим, «варенка». Самый сейчас писк. Что скажете? Или в горпромторге еще и подшивают? А кожу вы где-нибудь такую видели?.. Ее в кустарной мастерской не сляпаешь. Явно фабричная штучка. Любая из них в лёт уходит! И такого добра накрыли аж на двадцать тысяч. Почитай, две расстрельных статьи[2]. В этой истории, Юрий Иванович, Лавейкина, дама приятная во всех отношениях, даже не руководство горпромторга прикрывает, а кого-то куда покруче. Потому считаю – дело необходимо направить в суд.
– М-да. Жаль, поздновато дельце это тебе передали. Загубили на корню, пинкертоны, мать их!
В этих «пинкертоны» были все. И районные ОБЭХЭЭСники, при случайной проверке малюсенького поселкового магазинчика натолкнувшиеся на огромные, на двадцать тысяч рублей, излишки и так и не установившие их причину. И начальник следствия Чекин, передавший сложное «хозяйственное» дело пустейшему из следователей – Хане. И лоботряс Ханя, за полтора месяца не удосужившийся открыть папку с уголовным делом. Где-то сбоку «прилепился» и сам Берестаев, по нерадивости и некомпетентности исполнителей оказавшийся в каком-то мерзком, двусмысленном положении.
– Значит, полагаешь, под суд её надо, воровку? – Берестаев навис над перекидным календарём. – Ага! Сегодня у меня выездная сессия, завтра – я в колонии, в пятницу с утра уезжаю в район по «Урожаю», там они меня не достанут. Потом выходные. Это я на дачу смоюсь, – горячечно листая календарь, бормотал прокурор. – В общем, так, Тальвинский. Можешь не спать, не есть, ночевать в кабинете, но не позже чем в понедельник дело должно быть у меня на столе с обвинительным заключением. Всё, действуй!
Следователь заулыбался, почему-то обрадованный перспективе не спать и не есть несколько суток, но прощаться не спешил.
– Чего-то неясно? – теперь уж Берестаев, давно косившийся на сиротливо лежащую тоненькую папочку, заподозрил неладное.
– Вот, – Андрей положил-таки перед ним четыре отпечатанных через копирку листа бумаги.
Берестаевская лысина вспыхнула перезрелой малиной:
– Ты что, следопут паршивый, о себе возомнил? Над прокурором глумить?! Я тебе, мудрозвон, о чём тут битый час толкую?!
– У меня хороший слух, Юрий Иванович, – нахмурился следователь.
– Да пошёл ты! Арест ему подавай. Кого арестовывать собрался, опричник? Мать двух детей за девятьсот рублей в тюрьму?!
– Положим, детишкам за двадцать пять. А Лавейкина воровка.
– Эк удивил. Деформировался ты, Тальвинский: хватай да сажай. Не пацан, чай. Без пяти минут руководитель райотдела милиции. Пора мыслить по-государственному. Знаешь хоть, что по стране и так сажать некуда? Да и кто теперь разберёт? Сегодня матёрый расхититель, а завтра, глядишь, предприниматель, творец новой экономики, – он тряхнул головой, отгоняя одолевающие мрачные мысли, и принялся сгребать разбежавшиеся детали от авторучки. – А такое слово как гуманность, и вовсе, поди, забыл чего означает?
– Полагаю, что и раньше: милосердие к раскаявшимся. Только Лавейкина-то здесь причем? Все вокруг знают, что она прожжённая воровка, и все уверены, что ей опять с рук сойдёт. Ведь трижды! уголовные дела в отношении неё прекращали. А я хочу, чтоб люди увидели: не все можно «отмазать». Месяц до суда, но – чтоб на нарах! А то, что суд ей потом какое-нибудь условное наказание придумает, так это понятно – те же телефоны.
Под испытующим взглядом прокурора он сбился.
– Ты чего меня тут, как девку, уговариваешь? О людях какую-то демагогию развел, – Берестаев прищурился. – Выкладывай начистоту, чего в эту деревенскую бабу клещом вцепился? Андрей решился:
– Хочу ее в камере, «по низу» подработать [3]. В восемьдесят четвертом, когда Котовцева убили, мы как раз горпромторг «крутили». И Лавейкина была доверенным лицом у Слободяна, нынешнего директора. И сейчас концы излишков наверняка туда идут. Цепочка-то, похоже, все та же. Зацепим – может, и на убийство Котовцева выйдем.
– Опять за свое?! – Берестаев уронил на себя пепел, даже не заметив этого.
Не хуже Тальвинского помнил он ту историю. Когда в очередном, глубоком рейде по тылам противника котовцы выскочили на святая святых – оптовую базу горпромторга, паника проникла даже в ряды партийного аппарата. Шептались, что концы ведут аж к секретарю обкома Кравцу. Со дня на день ждали арестов.
Неизвестно, чем бы все это кончилось, если бы не внезапная, глупейшая, надо сказать, смерть самого Котовцева – в случайной ночной драке, в которую встрял он, будучи на крепком подпитии. На розыски убийцы поднялся весь городской оперативный аппарат – Котовцев был популярен. Но преступника так и не обнаружили. Да к тому же важнейших, «убойных» доказательств, подтверждавших хищения на оптовой базе, при вскрытии сейфа покойного не оказалось. Как не было. А потому вскорости обезглавленная «летучая» бригада была разгромлена прямой наводкой тяжёлой артиллерии – по инициативе обкома партии горотдел БХСС за грубые нарушения социалистической законности и за нецелесообразностью был расформирован. Одиннадцать “возрастников” оформлены на пенсию. Ещё сорок профессионалов раскидали по другим службам.
– Эк тебя заносит! И что за норов ослиный? – прокурор пристально вгляделся в насупившегося следователя. – Алексей Владимирович, земля ему пухом, пять лет как в могиле! По тому делу все было по десятку раз копано-перекопано. И отдела давно нет, и людей, почитай, не осталось. А ты все взбрыкиваешь. Иль занять себя нечем? В районе два свежих нераскрытых убийства, серийные кражи опять захлестнули. Каждый штык на счету. А ты счеты сводить затеял. Словом, так, Тальвинский, серьезных аргументов в пользу ареста я не услышал. Потому – до суда будет твоя Лавейкина гулять на свободе. А там уж… Законность у нас одна для всех. Суд её и отмерит.
Берестаев примирительно хохотнул, давая понять, что аудиенция окончена.
– Законность одна, связи разные, – буркнул несговорчивый посетитель. – Потому на всех и не хватает.
– Интэррэсно у тебя получается: все вроде как конъюнктурщики, один ты за державу радеешь.
– Дайте санкцию, нас двое будет.
Берестаев поджал губы, рывком придвинул разбросанные по столу листы и в верхнем углу первого экземпляра наискось, взрезая пером бумагу, начертал: « В санкции на арест отказываю за нецелесообразностью. Избрать в качестве меры пресечения подписку о невыезде». И далее – озлобленная тугая пружина прокурорской подписи.
Швырнул через стол:
– Выполнять!
– Стало быть, на девятьсот рублей направляем в суд, а двадцать тысяч свалившихся с неба излишков «хороним»?
– Выделяем в ОБХСС для дополнительной проверки. Подсунули халтуру, пусть сами и расхлёбывают. Котовцы хреновы! Ещё вопросы?
– Вопросов больше не имею. Решение, достойное всяческого восхищения, – Тальвинский поднялся. – Разрешите идти?
– Слушай, ты! Тебя за что из следственного управления турнули?
– За волокиту при расследовании многоэпизодного хищения, – привычно отрапортовал Андрей.
– Врёшь, не за это. За склочность твою. Нет, не выйдет из тебя руководителя. Посторонний ты нашему правоохранительному делу человек.
– Честь имею, – Тальвинский открыл дверь.
– Одного не пойму, действительно шизанутый или цену себе набиваешь?
Дверь аккуратно закрылась. Оставшись один, Берестаев сгрёб развинченные детали «эксклюзивной» авторучки и швырнул всё это богатство в корзину для мусора.
На лестничной площадке среди кладбищенских венков и пахнущих стружкой гробов – свежее поступление в магазин ритуальных услуг, – курили три женщины с маленькими звёздочками в петлицах. Открывая дверь, Тальвинский по обрывку фразы и по сделавшимся смущёнными лицам уловил, что обсуждается злободневная проблема на предмет «сорваться» по магазинам.
– Ну что, Андрюш, накрутил Юру? – догадалась заместитель районного прокурора.
– Без жертв победы не бывает, – неловко отшутился Тальвинский.
– Как? Опять?! – в отчаянии она закрутила головой. – Да что ж это делается, бабоньки? Вы там с ним чего-то делите, а жертвами-то мы оказываемся.
Будто в подтверждение этих слов в приёмной раздался рык, и вслед за тем на лестницу выскочила расстроенная секретарша.
– Зовёт. Говорит, совещаться со своими дурами буду, – она осуждающе посмотрела на Андрея. – Ой, девочки, злющий!
– Вот тебе, бабушка, и Юрьев день, – хмыкнула зампрокурора. – Спасибо вам, товарищ Тальвинский, что не забываете. Вы уж почаще, а то без вас как-то пресно.
Расстроенный Андрей расшаркался. Надо было торопиться в отдел. На три часа назначено заседание аттестационной комиссии УВД.
2.
– Товарищ…! – вошедший в кабинет Мороз растерянно обвел взглядом трех увлечённых разговором мужчин в штатском и, повернувшись к более старшему, решительно закончил: – Выпускник Омской высшей школы лейтенант милиции Мороз прибыл для дальнейшего прохождения службы.
– Почему собственно ко мне? – начальник следственного отделения Красногвардейского райотдела милиции Чекин разглядывал рослого молодого парня в вытертом джемпере без ворота, окольцевавшем сильную шею. – Я операми не командую.
– Вообще-то направлен в угрозыск. Но там вакансия только через неделю откроется. Так что получил приказ руководства – быть пока в вашем распоряжении. Сказано, что у вас запарка с уголовными делами.
– Точно – запарка, – хмуро подтвердил Чекин. – Наше обычное состояние.
Взрыв хохота сотряс кабинет.
Следователь Ханя, тот просто сложился перочинным ножом. А сидящий напротив Чугунов не мог даже смеяться. Сняв круглые очки, он навалился на стол, и лишь сутулая спина его мелко подрагивала.
– Это у них от переработки, – хмуро пояснил Чекин опешившему новичку.
С демонстративной неприязнью оглядел подчиненных:
– Отставить ржачку! Давайте еще раз, как он позвонил и что сказал.
– Ну как как? – со скрытым кокетством человека, оказавшегося в центре внимания, повторил Чугунов. – П-полчаса назад. Спросили Т-т… Андрюху в общем. Говорю, что нет на месте. Может, чего п-передать? А п-пусть, говорит, п-подмоется. Это, говорит, муж п-полюбовницы егонной Валентины Катковой. Он, говорит, жену мою третий год д-дрючит. Теперь я п-приеду к вашему начальству, чтоб его самого п… Я, было, ему – чего, мол, горячиться, д-давай встретимся, п-п… А он, п-подлец, трубку бросил.
– Понятно. И чего гогочете?
– Так прикольно, – удивился Ханя.
– Балбесы вы все-таки. У друга беда. Назначение может сорваться, а вам всё смешочки.
Месяц назад измученный болезнями начальник райотдела подал рапорт на увольнение. И на свое место рекомендовал майора милиции Тальвинского. – В самом деле, п-плохие шутки, – Чугунов посерьёзнел. – Где гарантия, что сами мы не рогоносцы?
– Насчёт всех не знаю, а вот некоторым рога к строевому смотру подравнять бы не мешало, – в голосе Хани, как всегда, когда обращался он к невзрачному Чугунову, пробурилась презрительность.
И тот, только что ухохатывавшийся, на глазах скис: относительно супруги своей иллюзий он не питал и догадывался, что значительной частью ветвистых украшений обязан был неустанным трудам любвеобильного Хани.
Высокий, гибкий, будто хлыст, Вадим Ханя был по-мужски породист. Породу эту ощущали в нём все: друзья, сослуживцы, случайные знакомые, встречные прохожие. Даже потерпевшие женского пола ещё прежде, чем осознавали, что перед ними следователь, принимались интуитивно прихорашиваться. Отзывчивый Вадик не обманывал ни надежд, ни опасений, и неустанно, с щедростью подлинного таланта осеменял родной город.
– Валюхе не дозвонились? – уточнил Чекин.
– П-пробовал. На вскрытии она – неоп-познанный труп, – доложил Чугунов. – Г-главное, и вызвать-то п-просил всего на минутку. Так нет – судмедэксперт Каткова подойти, видите ли, не может. Срочно там. А куда п-покойнику торопиться? Ему уж и Ханя не страшен.
– Может, и Андрюхиной жене стуканули, – сообразил Ханя.
– Что жене? Пустое. Та давно догадывается. Лишь бы к руководству не пробился, – быстро прикинул Чекин. – Иначе места Андрею не видать.
– А то и из ментовки турнут, – согласился Ханя. – Наши старые импотенты на это быстры. На что другое реакции нет, а насчёт аморалки, откуда что берётся.
Пожилой полковник в самом деле слыл примерным семьянином, и причину такой очевидной неполноценности Вадим совершенно искренне связывал с проблемой эрекции.
– Во сколько у Тальвинского аттестация? – уточнил Чекин.
– Как будто в три.
– Тогда слушай диспозицию. Ханя, Чугунов, будете дежурить у входа в отдел. Задача ясна?
– Перехватить рогоносца.
– Умереть, но не п-п…
– Правильно понимаете задачу. Деньги есть? – Чекин снисходительно оглядел скисших следователей, отомкнул маленький сейфик. – Вот вам из кассы взаимопомощи десятка. Святые деньги.
– Так ведь и дело святое. Друга из беды идём выручать, – успокоил его совесть Ханя.
Чекин хмыкнул, ткнул через окно на крыльцо райотдела:
– Граница!
От привычной его скользящей иронии спокойнее стало остальным.
– Тальвинский – это Андрей Иванович? – Мороз едва дождался, когда следователи выйдут из кабинета.
– Да. Знаком?
– Так точно. Когда-то во внештатниках при нём ходил.
– Тогда к нему и приставлю. Вот уж кому помощь нужна. А кроме того, – Чекин выхватил из сваленных на столе папок самую увесистую, протянул новобранцу. – Такая фамилия – Воронков – что-нибудь говорит?
– Как будто нет.
– Нет?! – Чекин удивился. – Ты что, не местный?
– Только вчера вернулся.
– Тогда понятно. Ничего – скоро от зубов будет отскакивать. Начинающий миллионер из новых русских. Пройди пока в ленкомнату, изучи материалы. Закончишь – заходи с предложениями. Вопросы есть?
– Никак нет.
– Тогда у меня есть, – Чекин многозначительно окинул взглядом морозовский джемперок, натянутый на голое тело. – Костюм бы тебе не помещал. Или хотя бы рубаха цивильная.
– А чего? Нормальный джемперок, – огорчился Виталий. – И муха еще не сидела.
Ни костюма, ни рубахи у недавнего курсанта пока еще не было. И денег на них – тоже.
3.
Следователь Красногвардейского РОВД Андрей Иванович Тальвинский не был красив в строгом значении этого слова: и уши слегка оттопырены, и голова, если приглядеться, маловата, не по росту. Да и полные губы слегка влажноваты, отчего папиросина в углу рта выглядит приклеенной. Но в любой компании при появлении Тальвинского центр всеобщего притяжения неизбежно смещался.
«Медом ты, что ли, намазан?» – беззлобно ворчал Ханя, любовно глядя на друга.
Медом не медом, но было в Андрее это Богом отпущенное обаяние, перед которым отступал даже неотразимый Ханя.
Вот и сейчас, когда широким, размашистым своим шагом подходил он к райотделу, встречные завороженно оборачивались, пытаясь угадать причину глубокой задумчивости этого резко выделяющегося среди толпы человека.
Меж тем размышлял Андрей об извивах фортуны.
По странной прихоти судьбы именно сегодня исполнилось ровно десять лет, как начинающему следователю Тальвинскому были вручены лейтенантские погоны. Тогда ему здорово повезло – выпускника юрфака взяли сразу в следственный аппарат области. И – не прогадали. Новичок оказался талантлив. Его умение вгрызаться в уголовное дело поражало. Он настолько вживался в него, что, случалось, «просчитывал» даже те эпизоды, о которых забывал сам преступник. Он «вычислял» их как астроном новую, невидимую с земли звезду. Да и сам он быстро стал «звездой» и балуемой начальством областной достопримечательностью.
Он упивался своей работой и абсолютно не интересовался тем, чем жили другие, – продвижением по службе. От первого же, очень заманчивого предложения перейти с повышением на работу, не связанную с расследованием, Тальвинский отказался с таким небрежным равнодушием, что опешившие кадровики от него отступились и лишь потряхивали при встречах многомудрыми головами.
По установившемуся мнению, был он дерзок, резок в суждениях. К тому же без царя в голове: позволял себе игнорировать не только просьбы начальника следственного управления, но и прямые указания генерала. Другого за одно это вышибли бы, что называется, без выходного пособия. Тальвинскому до поры сходило с рук. Но вечно так продолжаться не могло. Многие со злорадством предвкушали момент, когда, наконец, неуправляемый «следопут» перейдет границу дозволенного.
И – дождались.
Ни с кем так не работалось следователю по особо важным делам Тальвинскому как с начальником горОБХСС Котовцевым и его «летучей» братией. Удивительное чувство единения установилось меж ними. Андрей мог проснуться от внезапно пришедшей во сне догадки. Среди ночи звонил Котовцеву. И тот, едва дождавшись утра, поднимал свои части на проверку новой версии.
Они, вроде взрослые люди, между прочим, члены КПСС со всеми вытекающими последствиями, жили в каком-то странном, заведомо несбыточном нетерпении очистить властные структуры от удушающей коррупции.
Всё обрушилось со смертью Котовцева. Всех разметали. И только Тальвинский, в производстве которого находилось то самое злополучное уголовное дело по горпромторгу, упрямо пытался довести то, что начали они с Котовцевым: уличить в хищениях его руководителей – Слободяна и Панину. Начальник следственного управления Сутырин потребовал прекратить дело как неперспективное, – со смертью Котовцева исчезли улики, что тот собирался передать для приобщения к уголовному делу. Тальвинский по своему обыкновению заартачился. Не помогла даже ссылка на указание из обкома. В тот же день от разгневанного генерала в кадры поступила команда: капитана Тальвинского из органов внутренних дел уволить.
Спас недавнего любимца все тот же Cутырин. Договорившись с Чекиным, он тихонько спрятал Тальвинского в Красногвардейском райотделе – подальше от генеральских глаз.
Внезапное стремительное падение потрясло Андрея. Не столько потерей должности, сколько уязвившей утратой гордого чувства незаменимости.
Здесь, в районе, он оказался в ошеломляющем потоке каждодневно возникающих отовсюду уголовных дел – близнецов. Их требовалось, как на конвейере, быстренько «упаковать» кой-какими доказательствами, отсечь все сомнительные, недоказанные эпизоды и незамедлительно переправить в следующий цех – народный суд, где его так же быстро «обшлепают», наряду с другими. И это не было чьей-то злой волей, а лишь результатом естественного отбора, – у каждого следователя находилось в производстве по двадцать – тридцать дел одновременно. На смену едва сбитой волне накатывался вал новых преступлений, отчасти рожденных паскудным бытом, отчасти – «придуманных» системой.
А потому первенство здесь принадлежало не пытливым исследователям, вытачивающим штучные образцы, а сноровистым мастеровым, вроде Хани. И Андрей предвидел, что может теперь произойти с ним самим: либо надорвется, как призовой рысак, впряженный в водовозку, либо свыкнется и вольется в общий строй не знающих колебаний следователей – мутантов.
Единственным выходом виделось теперь то, о чем прежде и не помышлял, – продвижение по службе. Только оно могло вернуть ощущение независимости и собственной значимости. Но – вот уж два года освобождавшиеся должности, самой природой для него предназначенные, перехватывали другие, более вёрткие. Предложение уходящего на пенсию начальника райотдела занять его место оказалось для Андрей неожиданным. Но и долгожданным.
Единственное, что саднило душу Андрея, был – Чекин!
Аркадий Александрович Чекин, легенда следствия. Худощавый, лысая головка огурцом, и маленькие чёрные, неизменно насмешливые глаза на подвижном лице.
Справа от него всегда лежал куцый, помятый и вечно заляпанный закуской лист бумаги с перечнем находящихся в производстве уголовных дел. Дел таких в подразделении редко бывало меньше двух сотен. И, тем не менее, листик поражал своей лаконичностью – номер возбуждённого дела, фамилия следователя и по соседству – фамилия обвиняемого. В разграфке этой не было ни краткой фабулы, ни даты предъявления обвинения и ареста, – ничего, что хоть немного могло освежить память. Все эти данные Чекин накрепко держал в голове и никогда, к чести его, не ошибался. Больше того: раз в десять дней он пролистывал дела, и этого хватало, чтоб каждое прочно оседало в его памяти. Поэтому всякий раз, когда приходил к нему за советом следователь, Чекин, не дожидаясь пространных объяснений, задавал два-три коротких вопроса и, не отрываясь от своей громоздкой, будто раскорячившийся краб, пишущей машинки, надиктовывал план дальнейших действий. А если у кого-то из подчинённых заканчивались сроки сразу по нескольким делам, он забирал часть их и быстренько набивал обвинительное заключение. Иногда доходило до хохмы: уголовное дело лежало в сейфе следователя, а вошедший Чекин клал перед ним обвинительное заключение страниц на десять.
– Держи. Только номера листов подставь.
К Чекину шли все, так что поток посетителей в его кабинете не иссякал. Он никому не отказывал. Быстро вникал и коротко, в энергичной своей манере, выносил вердикт. Ошибался редко.
А квалифицируя преступление, не ошибался никогда. Здесь он просто не имел себе равных, вызывая ревность областного аппарата. В самых трудных случаях из отдалённых районов области звонили не в контрольно-методический отдел. Искали Чекина и потом, в спорах с местной прокуратурой или судом, гордо ссылались на его мнение как на экспертное заключение. Даже самолюбивый Берестаев то и дело набирал номер чекинского телефона:
– Слушай, тут бэхээсники материал классный надыбали. Татары, понимаешь, по области работали. От зарплаты отказывались, а на эти деньги набирали в колхозе зерна и – на север, на перепродажу. Десятки тысяч! Ты представляешь, в каких масштабах орудуют, спекулянты! Но теперь прижмём к ногтю! Мало не покажется. На всю область грому будет.
– Из этого рая не выйдет ничего, – невозмутимо отвечал Чекин, продолжавший, по своему обыкновению, стучать на машинке. – Деньги они в руках держали? Нет. Стало быть, и скупки нет.
– Да ты вникни, бюрократ! – гремел Берестаев. – Они ж, по существу, скупали. Какая разница – взяли деньги и назад отдали или просто расписались в ведомости? Это ж политическое дело.
– Деньги не держали – скупки нет. Нет скупки – нет состава преступления.
– Скотина! Спекулянтам пособничаешь! Так я тебе докажу! – Берестаев швырял трубку.
Через полгода, намучившись с материалом и искостерив подставивших его обэхээсников, Берестаев по-своему признавал правоту Чекина:
– Ну, ты и гнус.
Талантливость Чекина была столь несомненна, что всякий пообщавшийся с ним задавался одним и тем же вопросом: почему этот сорокалетний человек до сих пор прозябает в районном следствии?
Причины назывались разные – и бесконечные фингалы и царапины, которыми густо украшала сластолюбивого Аркадия Александровича ревнивая супруга; и не скрываемая привычка к компанейским возлияниям, и панибратское обращение его со всеми окружающими, несовместимое с привычным обликом советского руководителя.
Но глубже всех определил причину, не делясь своим открытием с остальными, Андрей Тальвинский. Талант Чекина был сколь ярок, столь и несчастен. По натуре своей рождён он был именно руководителем следствия. Все другие милицейские службы знал, но не любил. А вход в «головку» областного следственного аппарата, где безраздельно царил полковник Сутырин, Чекину был «заказан». И Андрей Сутырина понимал – кому комфортно иметь в замах несомненно более талантливого человека?
Но вот чего не знал Андрей Тальвинский, так это того, что место своё старый начальник готовил как раз для Чекина. И всего неделю назад сделал последнюю попытку уломать его.
– Ну что ты со мной, Володька, в ромашку играешь – «люблю – не люблю»? А такое слово «надо» знаешь? Станешь номенклатурой. Побудешь годик в начальниках райотдела. А там, глядишь, и в областное следствие рокирнут вместо Сутырина. Иначе, помяни моё слово, сопьешься.
Он пригляделся к отмалчивающемуся Чекину и безысходно, не скрывая раздражения, отпустил:
– Так и катись по наклонной, самородок тупой!
Но то, что именно Чекин, не любивший хвалить в лицо, проталкивал во всех инстанциях Тальвинского, Андрей знал доподлинно.
Незаметно для себя подошёл он к райотделу, где увидел странное зрелище – метрах в двадцати от входа Ханя и Чугунов азартно теснили кого-то, скрытого за их фигурами.
«Уже гоношат», – проворчал Андрей, с удивлением обнаружив в себе новое ощущение: некое начальственное неудовольствие при виде разгильдяев – подчинённых.
Проскользнув мимо, Тальвинский поспешил к Чекину.
