Семира
Браки богов: Астропсихология любви. Астрология: Алгоритм тайного знания. Астрология Каббалы и Таро
С. В. Ключников приводит любопытный факт, свидетельствующий о том, что в России сексуальное чувство еще не превратилось в предмет купли-продажи, в отличие от Америки, где по социальному опросу несколько процентов населения за гипотетическую сумму в миллион долларов согласилось до конца жизни не иметь половых отношений. У нас на это не согласился ни один из опрашиваемых людей, из чего можно сделать вывод, что естественный путь любви открыт для всех[47]. Только сведение роли эротического опыта к чисто физическим ощущениям в массовом сознании может быть причиной того, что высоты этой сферы и ее уникальный личный опыт исчезает из поля зрения, заменяясь на суррогат. Таинствам любви сейчас необходима грамотная десакрализация, которая бы дала цель и смысл жизни юных людей.
Эвола же так оценивает современное состояние понимания роли любви:
«В области половой любви вся наша цивилизация глубоко упадочна. Ее сексуальности соответствуют примитивная чувственность, неврозы, банальный разврат».
Таков и уровень современной сексологической и эротической литературы. Он никак не расширяет истинных горизонтов, скорее наоборот. «Только то, что сохранилось от мира традиционных культур, включая современный уклад жизни Востока, свидетельствует о существовании совершенно другого образа человека, не ограниченного материальными запросами, психологией и физиологией, бесконечно более сложного, знающего свои подлинные возможности и действующего, в том числе и в области секса, в соответствии с их высшим порогом». «Мы должны понять – почти все вокруг, почитаемое нормальным и естественным, таковым не является… Во всем, и в первую очередь в области пола, раскрытие подлинных глубин и первоначальных смыслов и связанная с этим полная реинтеграция человека как такового связаны с преодолением абсолютно всех психических и духовных миражей материальной цивилизации»[48].
Путь любви – наиболее естественный путь, который возможен в мире с релятивностью ценностей и свободой атеизма. Но этот путь требует самоотдачи в реальных жизненных условиях, взрослой и сознательной юности души, осознанного согласия на ее трансформацию и регенерацию. Мистический опыт любви требует принятия полной ответственности за другого (которой требует и церковный брак). Без этого он не может осуществиться: глубина отношений требует страховки такого рода, чтобы страсть давала эффект регенерации, а не разрушения («роковая страсть» в романах XIX века, обратившихся к осмыслению этой темы).
Эгоистичность и индивидуализм, ставшие во многом нормой общественной жизни, делают людей эмоционально инфантильными, а значит, не допускает интенсивности той любви, что ведет в духовные высоты отношений.
Погружение в глубину чувств остается опасным, и вместо развития личности, которое дает любовь в естественном варианте, может обозначить ее деградацию, связанную с разочарованием, унынием, неверием и т. д. Такие реакции являются проявлениями негативного мышления ума, которое служит защитной реакцией эго, чтобы не допустить трансформирующих его чувств.
Опыт любви, меняющей сознание, – прежде всего концентрация на любимом, понимание его мыслей, принятие его эмоций, чувствование его телесных реакций как своих. В этом нет ничего невозможного (недавние опыты исследования сознания показывают, что человек может воспринять как свое тело даже манекен, что же говорить об отождествлении с любимым!). Такое отношение естественно легко становится мостом к расширению сознания до духовного восприятия единства мира: «Когда духовное существо человека действительно направлено к высокой цели, сила пола преобразуется сама собой, без насильственного вмешательства и подавления»[49].
Любовь двоих возносит к русскому Всеединству или индийской недвойственности, хотя удержать это состояние в нашей повседневности отдельным людям трудно, потому и привлекают техники. Однако если критическая масса людей («творческое меньшинство», по А. Тойнби) приблизится к такому состоянию, то оно может стать более доступным (в этом и практическая суть христианской соборности). «Измененное состояние сознания» творящей и преображающей мир любви – опыт созидания своей реальности – тогда станет нормой.
Социальное в любви
Любовь понимается русскими философами как включение в целостность Всеединства. Такое понимание не обязательно предполагает соборную церковность или целостность космического масштаба. В быту эта нацеленность личности на более широкий уровень реализации и осмысления себя как части некоего большего целого, на глубинное единство человека с людьми осуществляется на вполне социально-конкретном уровне. Любовь – отношение, прокладывающее энергийный (внутренне-деятельностный) канал, она обязательно содержит интенцию как направленность на жизненно-притягательное иное, которое должно усвоиться как свое. И социально-значимое здесь часто первенствует перед уникально-индивидуальными чертами личности, хотя бы в том плане, что уникальное Другого осознается через его социальное.
Идеалистическая влюбленность в юности прежде всего предполагает идентификацию (отождествление) с желаемой группой людей, принадлежность к которой воплощает любимый человек.
При этом сам он видится обладающим идеальными качествами данной группы, к которой и направлена интенциональность сознания, задающая длительность влюбленности до тех пор, пока потребность в идентификации с данной группой сохраняется. При этом собственные качества данного человека могут быть не столь важны и не осознаваться, что может вести к разрыву отношений по мере развития личности. Когда ценности группы усвоены и интегрированы личностью так, что она может нести эту интеграцию дальше, может иметь место смена и приобретение новой групповой идентификации, и тогда социально-идеальное в любимом уходит на второй план, а его личные качества становятся заметными. У влюбленности как идеального отношения тогда есть шанс либо перерасти в реальное отношение, либо исчезнуть. Но есть еще третий вариант: когда люди не могут ни расстаться (за счет привычки к идеальной влюбленности, т. е. к комфорту причастности к общечеловеческому единству), ни продолжать устойчивые отношения за счет реального различия характеров, что ведет к конфликтам. В таком случае и возникают проблемы.
Конечно же, во всех людях есть общечеловеческое, и любой человек всецело достоин любви. Однако собственные задачи индивида побуждают его выбрать партнера, который помог бы ему не просто встроиться в близкую социальную ситуацию, осознать желаемый образ жизни и ее предпочтительную нишу, но также лично служил бы собственной уникальной глубинной реализации, которая индивидуальна, – не пренебрегая, конечно, и своими собственными целями (на чистой жертвенности отношения могут держаться долго, но все же не продержатся всю жизнь). Поэтому важно различать идеальную (общую, несущую комфорт единства с человеком как индивидом, как с таким же, как ты, человеком, представителем людей) и реальную влюбленность (глубинную потребность именно в данной уникальной личности).
Чтобы сохранить отношения, важно понять другого как Другого.
И это же нужно, чтобы расстаться: отстранить Другого, видя красоту его инаковости, не подходящую тем не менее для собственных нужд повседневного жизненного творчества. Такой разрыв будет достойным, сохраняющим отношение друзей (друг = другой).
Конечно, чтобы расстаться, важно совершить некоторое душевное движение. Чтобы «проводить» человека, надо его внутренне направить: в ту сторону, куда ему надо – куда он в общем-то и так идет. Так что расставание в любви имеет сознательную интенцию по отношению к Другому, как и встреча, и предполагает настолько же целостное его принятие и активную включенность.
Мы можем по-разному распорядиться своими чувствами: данными нам природой возможностями связи с людьми. Если нет эмоциональной энергии на любовь (желания вечной связи), лучше сохранять дружбу, как идеальное отношение, безразличное к тому, существует оно в данный момент или нет. Хуже разрыв, оставляющий «энергетическую воронку» отсутствия партнера на «другой стороне» канала связи или мыслей о несбывшемся: отношения должны быть гармонично завершены, чтобы не возникло подсознательной преграды для полноты счастья в дальнейшем (как говорилось в астрологическом разделе, инерция отношений очень заметна). Либо уже с другим человеком надо «доделать» то, что не удалось в прежних отношениях.
Любовь к Другому надо отличать от становления собственной личности.
Дело не в том, что любовь мешает воспитанию и развитию: «педагогический проект» может и должен развиваться. Но он обречен как любовь, если нарушено равенство. Любовь как духовное отношение предполагает равенство такое же, какое служит основой дружбы – безусловное уважение вопреки всем недостаткам. А во взаимном воспитании – которое все более популярно в современных взаимоотношениях: видно, за счет все большей компоненты разума и все меньшей чувства – таится сложно преодолимое неравенство, желание кроить другого на свой манер, и разочарование, если это не получается. И такие отношения обречены – правильней изначально принять, что другого изменить нельзя, он должен воплощать свой замысел, а не твой. Если он захочет пойти навстречу и изменится сам – это будет чудо, волшебство любви. Но для этого нужно быть распахнутым ему навстречу.
У открытых людей нет проблем в любви: они притягивают окружающих.
Сегодня, даже в альтруистической жизни ради своих идей кроется прагматизм – он не дает нам распахнуться навстречу другому, оставляя «само-сакральную», охраняемую от других сферу. Но тогда невозможна взаимность: если и возник отклик, он даже не будет замечен. Советские годы все же учили людей бескорыстию, а ныне – человек, подлинно открытый другим, выглядит или ребенком, или скорее «идиотом» Достоевского, хотя в этом и есть настоящая взрослость души, а не в обрастании своей скорлупой. То, что влюбленность заставляет видеть лишь идеальную суть другого, совершенство в самих его недостатках – выход к правильному, совершенно естественному отношению, которого в обществе не хватает.
Мы по природе любим то, что нравится нашим любимым: любим абсолютно, безусловно, более, чем они сами.
При взаимности это достаточная охрана нашего внутреннего мира и защита наших идей. Потому можно не бояться терять себя друг в друге. В отношениях любви сбываются слова Христа: потерявший свою душу ее обретает.
Другой важный момент: в отношениях люди всегда стремятся к глубине. Такова природа чувств: как учил Спиноза, аффект перекрывается только сильнейшим аффектом. И философски, любовь – экзистенциальное отношение, то есть такое, которое выявляет предельные основания личности и ставит ее на грань жизни и смерти.
Любовь – духовное отношение, то есть такое, которое жизненно преобразует: убивает и воскрешает.
И чтобы как таковое оно длилось, чтобы было приятно и уж слишком не выходило за внешне красивые и здоровые формы физической нормальности, психической стабильности и социальной дееспособности индивида, оказываются востребованы этические каноны ответственности друг за друга, сколь бы банальными они ни казались. Но человек может взять ответственность за другого лишь настолько, насколько отвечает за себя самого. Потому любовь невозможна без личностного становления и длится, в отличие от идеальной влюбленности, носящей социальный характер, только у духовно зрелых и самостоятельных личностей. Инфантилизм ей мешает: его проявления срабатывают как «выключатели» страсти. Возможно, природа предусмотрела такой защитный механизм, отстраняя от чувств тех, кому они пока не нужны. Хотя отношение «будьте как дети» – как, впрочем, любое духовное отношение – в любви легко достигается.
Наиболее серьезная проблема возникает в юности, если стремление к глубине, как познанию мира в целом, делает отношения более экзистенциально глубокими, чем люди к этому готовы. «Древо Познания» может полностью заменить собой «Древо Жизни», открытие умственных истин – свободное жизненное творчество личности, выяснение отношений – совместную деятельность, развернутую в мир. Выяснение отношений не решает реальных проблем. Без него можно вполне обойтись, если стараться понять другого: без слов, как того требуют каноны любви.
Сфера любви – Древо Жизни, а не искушения Древа Познания. Но нельзя сказать, что это традиционное христианское понимание доведено до ума в бытовом отношении конкретной любви. И потому зацикливание друг на друге (на «любви», хотя проблема как раз в том, что любовь здесь уже теряется, так как теряется ее вне-сознательная основа), вместо объективно-внешнего воплощения энергии своих чувств в какую-либо реализационную сферу, не только непродуктивно, но и опасно. Изоляция отключает от естественных источников энергии, нужных для регенерации, «убийству» не сопутствует «возрождение» – что, к сожалению, может привести и к реальной смерти, если человек недостаточно защищен социальными институтами семьи родителей, религии или социально полноценной профессиональной деятельности (а в настоящее время он чаще незащищен, чем защищен).
Общество считает, что лучше смотреть не друг на друга, а в одну сторону, а глубина и мистическое видение лица любимого приложатся.
И неслучайно ритуал вступления в брак требует внешней демонстрации чувств («горько!»), делая их общественным достоянием. Он с самого начала задает импульс включения семьи в сферу общественной жизни и тем предохраняет любовь от изолированности, на которую естественно нацеливает интимность. Это отнюдь не говорит о том, что брак несамодостаточен, неполноценен в экзистенциальном смысле. Но изначально это одно из проявлений того, как культура стремится помочь природе справиться со стихией чувства. А в чувстве здесь акцентируется момент природной, неуправляемой, опасной для человека стихии, которую надо взять под контроль, хотя, как было сказано выше, человеческое чувство уже сублимировано и отлично от инстинкта (как писал К. Г. Юнг) и всегда содержит интенциональную компоненту разума.
Как интенциональный процесс, любовь направлена и, как духовный, – направляема. Осознавая свои интенции, человек может остановить свое чувство (удалить Другого как Другого из зоны себя) или перенаправить его чувство на другой объект (точнее свободно подарить его другому, задать новую интенцию). В жизни это часто случается. Тем не менее, бытует мнение, что любовь «как громом поражает», и только тогда это любовь. Такое мнение неслучайно и необходимо, так как оставляет допуск непредсказуемости чувства, подчеркивая его приоритет перед разумом, который стремится замкнуть все в знакомые границы: сохраняет зазор свободы.
Любовь должна вести к новому, отвоевывать пространства у «темной основы бытия».
Это есть наиболее полное выражение принципа свободы творчества (Н. А. Бердяев), которое в современном мире обычно понимается как необусловленность. (Хотя обусловленность, например, жизненная предзаданность семейных задач, на чем делают акцент психологи, или астрологическая обусловленность синастрии: большего или меньшего резонанса гороскопов или «благоприятствования планет» ритмов для момента влюбленности, не отменяет свободы личностной реализации.)
При всей внезапности момента чувственной влюбленности, которого требует приоритет чувства для разрушения предшествующих установок разума, ощущение неслучайности любви (в XIX веке – «роковая», в XX – «из прошлой жизни») также не может не фиксироваться в сознании, и оно выражает прикосновение человека к собственной жизненной основе. В этом прикосновении полнота любви ощущается как вечность жизни: как желание, чтобы этот момент жизни всегда был и вечно длился. (Можно соотнести это с образом «вечного повторения» Ф. Ницше, как естественная удовлетворенность гармонией настоящего момента, где воплощено все желаемое в контакте с Другим, который дает возможность такой проекции. И за ней действительно стоит некая жизненная реальность, то есть осуществляется то творчество иного мира, о котором говорил Бердяев.)
Говоря об управляемости любви, еще раз вернемся к тому, что разрыв связи любви как уникальной и тесно связанной с экзистенцией человека – завоевывающей новые территории «жизненного мира» человека (термин Гуссерля) и прокладывающей некий новый канал, нужный миру как все новое, – естественно труден. Иногда невозможен: он заявляет о себе, он притягивает, его потеря ощущается как потеря себя и смысла жизни (неслучайно сложны разводы для церковного брака, который в идеале предполагает именно такое отношение). В отличие от законов развития биосферы, где жизнь свободно экспериментирует с гибелью форм, закон становления «жизненного мира» человека таков, что все возникшее не должно быть утрачено: сфера собственно человеческого не предполагает «смерти» своих явлений, отношений, смыслов и ценностей. Поэтому, если люди вышли к своим «предельным» и «запредельным» глубинам, против любви нельзя идти, это тоже «убийство», которое тоже может кончиться реальной смертью. Единственно гармоничное расставание в таком случае – преобразование «горизонтальных» отношений двух людей в «вертикальную» связь с Богом и обществом: романтические уходы в монастырь в литературе XVIII–XIX веков. А в современном атеистическом быту – возврат к идеальной, альтруистичной, социальной любви к людям – хотя бы такой, которая сопутствует формированию личности в ранней юности и о которой говорилось вначале.
«Вертикальный» канал в отношении двоих, сохраняющий их связь, – то отношение выхода ко Всеединству, к единому Человеку в его многоразличии, о котором говорит Карсавин.
При этом происходит структурирование внешнего мира как «внешнего тела» личности в соответствии с ее внутренней интенцией, и взаимно: преображение телесности личности в соответствии с интенцией мира. Карсавин здесь говорит о полноте смерти как самопожертвовании, через которое достигается вся полнота жизни (в христианском ключе Царства Божия). Такое определение показывает, что «вертикаль» включенности во всеобщее осознается как разрыв «горизонтальной» целостности земной любви. Хотя распада личной связи в действительности не происходит: напротив, именно земное, предельно телесное отношение, по Карсавину, только и способно преобразовать до глубин материю мира, а всевременность личности (ее жизнь во всех временах и память о своей личной истории) сделать пустую вечность наполненной. В «смертях» самоотдачи себя Иному нет опасных для жизни потерь: единство с инобытием – Другого, как и социальной сферы – есть исходный факт определения личности, уже для Карсавина. Также идею Другого с привлечением определений Иного как телесности ярко развивала французская феноменология (Левинас, Мерло-Понти). Иное социальной сферы людей по сути не разрушает, а укрепляет экзистенцию личности, а значит, дает силу ее конкретной любви.
Всеобщая любовь охраняет и поддерживает личную, как и наоборот.
Чувство (как жизненно активное и сверхактивное, призывное действие) личности имеет резонанс во всех сферах, куда она включена. И для личности то – воистину ее, сущностное, что находит в ней эмоциональный резонанс.
Типическая оппозиция любви и любящего привычному социальному плану (можно вспомнить архетип богини любви, ее сражение с громовержцем и их последующий брак, и соответствующие сюжеты художественной литературы: см. нашу книгу «Архетипы мировой мифологии») отражает ее и его потенциал к преображению мира, активное творческое отношение.
У любви есть сила ломать консервативные формы, которые пришло время заменить живыми. В этом смысле социально любовь всегда воинственна.
Но в этой войне никто и ничто не погибает, а происходит вечное возрождение вечных форм, в том числе внутренних форм существования личности и на телесном, и на интеллектуальном, и на духовном плане. Чувство не противостоит разуму, духу или телу, как это принято традиционно считать, оно поддерживает и воспроизводит их. Поэтому чувство – основа тела и духа в большей степени, чем сознание. Если такого рода метафизика научит людей не бояться любви, а воспринимать чувственные процессы столь же сознательно и привычно как интеллектуальные, то это несомненно преобразует культурные формы деятельности людей в сторону большего уюта бытия в мире: делая родным социальное бытие, которое сегодня чаще всего воспринимается враждебным и чуждым (или нуждающимся в радикальной революции).
