Семен Васюков
В степях Северного Кавказа
То же говорили и другие, указывая на солидные убытки от бездорожья и разлива Кумы:
– Мы не боимся земского обложения, мы достаточно богаты, чтобы содержать земство, которое при десятинном серьезном обложении даст нам огромную выгоду, если построит пути сообщения; мы не говорим о других нуждах края: дороги, это – первое, что нужно и купцу, и крестьянину, да и, наконец, всякому, до низшего администратора включительно. В земстве мы видим свое будущее, и это будущее улыбается нам доброй улыбкой. Мы уверены, что наше земство в своем распоряжении будет иметь такие средства, которым позавидуют другие земские губернии…
И еще много говорили мне местные люди по вопросу о необходимости скорейшего введения земства, которое, по их мнению, из многих вопросов должно решить старый вопрос о правах и культурном устройстве кочевых народов, хотя и немногочисленных в губернии, но тем не менее занимающих огромные площади земель, вполне могущих идти под культуру. Одним словом, жизнь – лучший учитель и советчик, а если к этой жизни присмотреться в ставропольской губернии, то задачи её и их разрешение – безусловно земское местное самоуправление, причем довольно сказать в заключение, что такие задачи благородны и исполнение их не только возможно, но необходимо для благоденствия и совершенствования богатого и сильного природою края!
IV
У баптистов.
Из Святого-Креста, минуя ямы и колдобины, мы спустились снова к берегам Кумы, но уже с другой стороны. Мост, который мы проехали, представлял собою форменную насмешку над подобным сооружением. При переезде по такой прелести, наш экипаж затрясся особенною дрожью, причем под колесами послышалось жалобное всхлипыванье. Но – вперед!.. с моста в мрачную лужу, затем в гору, и мы снова в степи. Слава Богу, Кума осталась за нами, вместе с её чувствительными мостами и дорогами, усеянными трупами животных.
Теперь мы ехали среди полей пшеницы, ячменя, кое-где виднелись небольшие баштаны арбузов и дынь.
– Далеко-ли до хутора баптистов?
– Верст сорок… впрочем и того не будет… Часа через три с половиной, наверное, приедем.
Чем дальше мы углублялись в степь, тем впечатление было безотраднее, – серый колорит принимал однообразный характер. На горизонте и по дороге, ни жилья, ни постройки. Хлеба совсем не такие, какие мы встречали раньше: на коротких и редких стеблях качались слабые колосья пшеницы, вид которых не радовал взора.
– Не особенный здесь урожай, – заметил я. – Почему? Земля, верно, хуже…
– Нет, дождей в этой стороне не было. Весной было любо глядеть на всходы, а теперь одна жалость!.. Вот начинаются трухменские степи… Вот участок № 10, а за ним № 11, на котором наш хутор…
– Участки сдаются в аренду самими трухменами?..
– В том-то и дело, что нет… Участки сдаются с торгов, а то и без них, православным, которые по возвышенной цене, конечно, сдают их сектантам… Участок № 11 сдается баптистам Томузлукским обществом, сдается только на год, а затем, как случится… Тяжелое житье суб-арендаторам – это пытка какая-то… Подумайте, жить в постоянном страхе быть выгнанными с места, где столько годов хозяйствовали; какие затраты, постройки, колодцы…
Все это мой спутник-баптист говорил печальным голосом, как бы раздумывая и не понимая, о прошлом, трудном, даже тяжком времени.
– Ну, как-нибудь устроитесь…
– Не верится что-то… Сколько на Кавказе земель, – продолжал он, – земель, которыми владеют в истинном смысле разбойники, которым человека убить все равно, что мне в степи косой махнуть, – и живут, а нам нет ничего… за что-же?!..
«Действительно, нет надежды и нет радости», – думал я, смотря в даль степи, которая мне казалась теперь еще сырее, еще безотраднее. Эх, матушка, вольная степь, степь кормилица, много тяжких вздохов, много дум пронеслось над твоей богатырской грудью, и не мало слез пролилось там, где теперь ветер качает те цветики синие, что к колосьям нагибаются, шепча будто мысли тайные… Размечи, развей, ветер буйный, вздохи степные и страдания, пронеся скорей тучу черную, грозовую и поставь солнце яркое, радостное, высоко на светлом небе!.. Пусть всем будет светло и радостно!
– Вот поднимемся в эту гору, и хутор будет виден… Немного осталось теперь…
Вечерело… Спадал томительный жар дня; сухой, даже жгучий ветер улегся, и по степи ложились едва заметные тени. Хотелось отдыха, покоя, и было – почему-то – грустно и так сиротливо на трухменской земле кочевых народов.
Поднялись – и внизу в небольшой балке на сером фоне степи показались серые из самана постройки хутора баптистов, известного под названием «Буйвола». Серо, нет зелени, ни садочков, только около одной хаты торчат два небольших деревца. Что-то казенное, монотонное, представлял собою хутор.
– Отчего нет деревьев?.. Разве не растут в вашей степи?
– Как не растут?!.. – отвечал баптист: – превосходно принимаются даже фруктовые деревья… Вон, видите два дерева акаций, еще молодые, а рост добрый!.. Не растут, потому что не позволяет начальство… Хуторяне посадят, а начальство приедет и прикажет вырвать с корнями. Не знаю, как эти акации уцелели!.. Будь деревья фруктовые, наверное, были бы уничтожены…
«Что же это такое?» – думал я. – «Варварство грубое, средневековое!?»
Дворов сто расположились кучно, хотя улицы широкие, дворы не особенно малые, но не такие, как в постоянных селениях, окружены невысокими загородями из соломы, редко из самана. Тем не менее все хозяйственно, аккуратно, а если принять во внимание, что все эти владения годовые, и суб-арендаторы всегда могут быть удалены с правом оставить все постройки и колодцы в пользу арендаторов, то при таких жестоких условиях хуторское хозяйство баптистов превосходно. Невольно напрашивается вопрос: если бы это была их собственная земля или в крайнем случае в долгосрочной аренде, то что бы здесь было?!.. Я уверен, что и впечатление было бы иное… Здесь, наверное, разрослись бы фруктовые сады, среди которых были бы не такие наспех построенные хаты, а целые домики, просторные, удобные, не куцые загороди окружали бы дворы, а настоящие, крепкие заборы… Да, на этом угрюмом сером месте расцвела бы жизнь, выросла бы богатейшая трудовая колония!.. Разве не добро бы то было, и для народа, и для государства?!..
Когда мы уже выехали на хутор, мое внимание обратила на себя большая постройка, похожая на сарай, сплошь покрытая брезентами.
– Это наше общественное собрание, – пояснил баптист. – Завтра соберется народ в день Святого Духа и вас пригласят. Ну, вот и моя хата, – прибавил он, когда мы въезжали на чистый и просторный двор с порядочным базом для скота, окруженным довольно высокой стеной из соломы. Не прошло и пяти минут, как начал собираться народ: всем интересно было посмотреть на своего поверенного. Людей в маленькой комнате хаты было полно, стояли во дворе – такому многолюдству, конечно, помогал день праздничный.
Разговаривая, я присматривался к лицам, серьезным, вдумчивым. Это не была толпа русских крестьян, стадная, серая, всегда готовая выпить и закусить и даже просто выпить «за здоровье барина». Нет, здесь настроение совершенно иное: на каждом лице легла дума и затаенная, глубокая печаль… «Да», – думал я, – «ведь непрестанно людей гнали за веру, за то, чем они дорожили, может быть, больше жизни». Действительно, передо мной были люди верующие, а не суеверные («годится – молиться, не годится – бабам горшки покрывать» – православная наша пословица о «богомазах»), это можно было видеть по тому глубокому огню, который не то мрачно, не то грустно светился у некоторых. Это были сильные, статные, рабочие люди, как мне сразу показалось, с характером – и я не ошибся. Да, сильные, а иные прямо богатыри, и я вспомнил слова моего спутника баптиста: «у нас не может выдержать русский рабочий, несмотря на то, что харчи у нас хорошие: редкий может поспеть в работе за хозяином».
Обильное угощение следовало непрерывно. Баптисты большие любители чая, за которым следуют разные блюда, главным образом, молочного характера: вареники, блинцы и проч. Сектанты едят и мясо, едят все, что дает труд и природа, не пропагандируя постов и особенного воздержания. Работай и кормись, но непременно при земле; всякая другая работа – второстепенная, а главное, далекая от природы и, следовательно, от постоянных размышлений о Боге и его величии.
Баптисты не признают семи таинств православия, у них всего два: крещение (водное) и причащение, причем крестят взрослых; маленьких детей, как не понимающих, не причащают. С такого рода важным явлениям, по их мнению, нужно относиться совершенно сознательно.
Венчать может каждый взрослый баптист, но обыкновенно благословляют на совместную жизнь их пресвитеры т.-е. выборные духовные отцы, которых они во всякое время могут сменить и заменить другими. В мое у них пребывание разбирался один из пунктов Высочайшего указа о веротерпимости, тот самый пункт, чтобы их священники утверждались правительством. Насколько я понял, баптисты не пойдут на это из боязни, что при таких обстоятельствах пострадает выборное начало. Может быть, они и правы. Несмотря на полную свободу в отношениях между молодыми людьми обоего пола, не наблюдается и тени разврата. В самом деле, полюбив девушку – женись, женись сегодня, завтра – запрета нет; попу платить не надо, всяких нелепых до смешного обрядовых обычаев не полагается: во-первых они и дороги и времени много отнимают, а баптисту прежде всего нужно работать и кормить себя и семью. Правда, баптистики постоят за себя: таких здоровых и рослых женщин я не встречал в наших русских селениях, да и добрые, и не болтливые.
Пить вино, водку и проч. у баптистов не считается зазорным: пей сколько хочешь и можешь, но только не напивайся. Лиц, заподозренных в пьянстве по нескольку раз, отлучают от церкви, но не навсегда, – по исправлении, снова принимают в свое духовное общество.
Баптисты живут сравнительно ровно – имеются между ними люди с порядочными хозяйственными средствами, но бедняков, вроде наших безлошадных, бездомовых, нет, а если случилось с кем несчастье (падеж скота или что другое) помогут немедленно, толково и умно. Одним словом, их общество крепкое, сильное, действительно христианское по существу, а не по названию.
Я прожил на хуторе три дня, и для меня стало совершенно ясно, что все хуторяне-баптисты одна семья. Не разберешь, кто откуда, из какой хаты, где только-что был и закусывал, чьи лошади, на которых ездил на другой, маленький хутор. И всегда они – серьезные, выдержанные, сосредоточенные. Признаться, мне было хорошо и странно проводить время среди таких вдумчивых людей, или я действительно в первый раз видел трудовых и искренно верующих людей, не только знающих, но понимающих Евангелие, учение Христа, но и прилагающих эти высокие принципы к простой практической жизни. А как они привязаны к своим степям, к вольному труду – удивительно!
На другой день было собрание баптистов в том обширном временном помещении, о котором я упоминал. За нами прислали, должно быть, часов в восемь утра, когда уже все верующие собрались.
Сыпал мелкий дождь, и было серо и пасмурно, когда по улицам хутора мы спешили к молитвенному дому. Настроение было грустное. Гармонировала-ли с этим природа, или оттого, что казалось – весь этот уют, все эти постройки придет и рассеет по ветру Добрыня… Не подумайте читатель, что это богатырь Никитич; нет, просто Добрыня из «писарьков», пристав кочевых Туркменских народов, царек последних, от которого зависят баптисты, к которым почему-то не благоволят местные администраторы… Отчего? право, не знаю. Сектанты в работе организованы крепко, «политикой» не занимаются. И такой-то полезный, производительный народ совершенно не обеспечен!
Но войдем в собрание.
В большой пристройке, покрытой брезентами, народа не менее 500 человек; часть сидит честно друг с другом на скамьях, за которыми стоят люди. – Справа от входа – мужчины, слева – женщины. Прямо, у самой стены – стол, покрытый зеленым сукном, на столе, в переплетах, Евангелие, послания апостолов и псалмы. За столом сидели три пресвитера, а над ними возвышался портрет Императора Николая II.
Пели стройным хором псалмы. Сильные голоса мужчин и женщин привычным темпом исполняли вполне музыкально свое дело. После я узнал, что у баптистов всегда имеется регент.
Каждый раз вставал пресвитер с книгой псалмов и толково, с ударением, прочитывал стих, который за ним в пении повторялся всеми баптистами.
Второй пресвитер прочитал из посланий апостола Павла со своими объяснениями. Наконец, третий с евангелием в руках с чувством прочел главу о мытаре и фарисее. Эта высокая страница из учения Христа произвела очевидное впечатление на присутствующих, которые слушали не только с благоговением, но всеми своими нервами воспринимали святые слова: «Мытарь терпел, терпел, страдая, – звучал голос проповедника-пресвитера – но он был ближе к Христу и духом и плотью, нежели надменный, гордый фарисей!».. «Терпением и верой мы живем; пусть враги наши творят нам зло, мы не станем платить им такой же монетой, а будем страстно желать, чтобы они познали истинный дух Бога. Братья и сестры и все здесь присутствующие, этим я хочу сказать: мы боремся не материально, а духовно, и мы убеждены, что дух победит грубую силу!»
Эти слова были подходящи к положению баптистов. Сколько, действительно накопилось в них терпения от преследования и неустройства их жизни. Терпеливая, неустанная работа на земле, с которой могут завтра согнать, запечатать колодцы и т. п.; – в течение десятков лет гонения и труд, труд без конца.
Поневоле вырабатываются характеры, но и нервы дают себе знать.
Когда голос проповедника возвышался и доходил до сердечного волнения, я заметил не только у женщин, но и у мужчин на глазах слезы, а некоторые просто плакали, что называется, во всю. Мне понравилось пение баптистов, впрочем, несколько однообразное, но в манере много простоты и искренности. Хор вполне выдержанный.
Очень торжественно звучал народный гимн, когда сотни голосов слились в «Боже, Царя Храни», который они пропели полностью, но лишь с одним изменением: вместо – «Царь Православный» – Царь Всероссийский.
После гимна наступила очередь детей. Выходили мальчики и девочки, прочитывали эпизоды из священного писания, декламировали стихи. Я нарочно говорю: «декламировали», потому что меня неподдельно изумила маленькая десятилетняя девочка с таким чувством, так прекрасно и просто сказавшая недурные стихи.
– Что это за стихи, которые говорила в собрании девочка? – спросил я моего хозяина-баптиста.
– А это мой брат Михей сочиняет… Вот она и выучила…
– Очень и очень хорошо!.. Однако какая нервная девочка! точно артистка продекламировала…
– Эта девочка способная…
– А что у вас все грамотные?..
– Да, все пишут, читают…
– А школы специальной нет?..
– Нет, так учатся друг от друга, бывают временные учителя. Да разве нам позволят открыть свою школу?!..
– Удивительно, школы нет, а грамотные, и я вспомнил, что у нас в Архипоосиновке, черноморской губернии, две школы (министерская и церковная), а почти все безграмотные. Детей мало учится, – не отдают родители, вследствие домашних работ… Но разве работ у баптистов меньше?!..
Собрание продолжалось. Теперь рассказывали дети трогательную историю Иосифа, проданного в рабство своими братьями. Оригинально велся этот библейский рассказ: начал мальчик, после которого вышла девочка и продолжала, на чем тот остановился, затем другая, третья, – дети рассказали всю историю по частям, рассказали превосходно, совершенно сознательно, незаученно, а в некоторых, особенно патетических местах, искренно плакали, своей живой фантазией переносясь в далекия времена горя, отчаяния и радости семьи Иакова.
Не только с удовольствием, но с интересом слушал я свежие звонкие голоса детей, порой дрожащие от волнения, и вспоминал свои детские, безвозвратные годы. Каждый маленький рассказчик был по своему оригинален и, прибавлю, серьезен. Это не был казенный экзамен, и дети вносили свою интеллигентную, духовную лепту в собрание взрослых, что производило впечатление полной гармонии общего настроения.
Окончилось собрание словами проповедника о крепкой организации верующих, о дружной работе, братских отношениях и истинной вере, которая красит и возвышает человека.
По выходе из собрания я был приглашен на обед в одну из самых больших хат, где народу собралось достаточно, – люди все почтенные, пожилые, уважаемые. Перед трапезой, как и после её, кто-нибудь из присутствующих произносит молитву, которую, стоя, выслушивают остальные.
Деловые, хозяйственные разговоры, японская война, печальное внутреннее положение России, были предметами наших разговоров. Все баптисты выписывают и читают газеты, причем дешевое издание «Биржевых Ведомостей» преобладает, получают впрочем и другие органы печати. Во все мое пребывание среди сектантов, как стариков, так и молодых, я не был свидетелем не только какой-либо ссоры, но даже спора. В беседах преобладал характер эпический, причем рассказывалось не мало интересного, но исключительно из их жизни.
Вечером меня пригласила молодежь, которая устроила чисто-юношеское угощение. Была водка, в изобилии красное прасковьевское вино и скромная закуска. В молодежи я заметил некоторое скептическое отношение к обрядовым сторонам баптистского учения.
– Зачем все эти торжественные обряды?! Разве без них верить нельзя… Чем проще, тем лучше и искреннее!..
Молодежь страстно интересуется русской литературой. Сочиняют стихи, пишут прозой; стихи, впрочем, страдают отсутствием размера, хотя дышат искренностью и теплотой; проза односторонняя, пессимистического характера…
На другой день я осматривал колодцы. Это действительно целое сооружение, основа и фундамент степной культуры, для развития которой вода нужна в такой же степени, как и воздух. В глубине колодцев разница не большая – 36, 38 и до 40 сажен, диаметр около сажени, доставка воды, посредством ворота. лошадиной или воловьей силой. Около колодца огромная кадка и корыто для водопоя скота. Две пятиведерные бадьи медленно – одна погружается, другая тянет воду из колодца.
