Семен Васюков
В степях Северного Кавказа
II
Характер степных селений. – Постоялый двор. – Федоровка и Воронцовка. – Власть хлеба-зерна. – Порядки бюрократические и патриархальные. – Семейный раздел.
Селение Карамык, среднее по размеру, организовалось и выросло под влиянием степи. Не говоря о широкой улице, служащей продолжением вольной степной дороги, дома в селении отстоят друг от друга в весьма солидном расстоянии по причине огромных и содержащихся в относительной чистоте дворов. Жилища тоже просторные, а комнаты характерные, хотя бы эта кухня, куда мы вошли, поставив в тень лошадей и задав им корм. Кухня и столовая: вместе – длинная, но не узкая комната, светлая, с чистыми окнами в одну сторону. Печь и плита содержатся аккуратно. Хозяйки, две сильные бабы, чисто одетые, только-что вынули свеже выпеченный хлеб, замечательно вкусный и аппетитный на вид. Надо отдать справедливость ставропольской губернии: нигде по станциям, даже и Кубанской области, и селениям, мне не приходилось есть такого вкусного пшеничного хлеба, как здесь. Действительно, хлеб, так хлеб!
– Сколько стоит пуд такой муки? – спросил я у хозяйки.
– Восемьдесят копеек. А что, добрый хлеб?..
– Да, хороший хлеб.
– До вас солдаты из Георгиевска были, тоже хвалили хлеб… Скажите, пожалуйста, зачем от начальства им запрет не кушать пшеничного, а печь хлеба из житной муки?.. Такая мука у нас дороже и хуже, а накося – запрет: по закону, говорят, не полагается!.. Мы вот жита не сеем… Зачем?.. когда пшеница добре родит!.. Житной муки у нас трудно найти, а солдатам, вишь, надыть… Чудно, право! – говорила простодушно женщина, вынимая из печи жареную картошку.
Я молчал и думал: в самом деле, почему в царстве пшеницы не есть солдатам такого чудного и дешевого хлеба, а непременно потреблять ржаной? Дисциплина что-ли от этого пострадает? Да, бюрократия не связана с жизнью даже в вопросах выгодного питания… Скажите, пожалуйста, как можно солдату есть такой великолепный хлеб!.. да он избалуется окончательно!.. Грустно все это. Недорого мы заплатили за чай, яйца, хлеб и молоко, все продукт свежий, прекрасный…
– По скольку десятин наделены здесь крестьяне?
– Которые по пятнадцати десятин на двор, но имеются и такие старые поселенцы из православных, что получили по тридцати десятин.
– Ого!.. Жить можно!..
– Еще бы! – добавил мой спутник. – Да и какая земля!.. Вперед!
Мы снова – в ровной, гладкой, как скатерть, степи; только там, где постепенно огибает равнину река Кума, на правом её берегу высятся горы, а на противоположном низменном растет лес.
Кума – степная река, и на всем её протяжении построены селения, самые первые в степной, безводной губернии, но и самые богатые и населенные.
Вдали показалась церковь, около неё – лес.
– Это Федоровка, а рядом, через реку – Воронцовка! – сказал путник.
Первое огромное торговое селение оффициально значится Ново-Григорьевка, а второе, еще более богатое – Воронцово-Александровка. Но народ не признает этих «бумажных» названий и по старинному зовет их попросту Федоровкой и Воронцовкой. Если спросить местного жителя: как мне проехать в Ново-Григорьевку? – то вы можете весьма вероятно подучить отрицательный ответ: «не знаю», а Федоровку всякий покажет, не задумываясь.
Не понимаю, зачем не сохраняют народные названия селений, а придумывают там, в канцеляриях, на досуге, новые и даже сложные. Вот по истине мало дела чиновникам!..
Река Кума разделяет, как я говорил, эти два селения, имеющие свои приходы и управления. Церковь и большое каменное здание семинарии обращают на себя внимание в Федоровке, которая расположилась чрезвычайно правильно: таких невероятно широких улиц я и не видывал. Напротив, Воронцовка сгруппировалась; одна только базарная площадь напоминает степное приволье. Прекрасные двух-этажные дома с балконами и бельведерами – принадлежность местных богачей-хлеботорговцев. Селение Воронцовка напоминает скорее уездный город, но город богатый и живой.
На базарной площади лесные склады, материал которых доставляется черкесами-горцами. От площади идут торговые ряды, по правде сказать, тесные, но чего, чего только нет в лавках и больших магазинах, в которых работают не меньше полудюжины приказчиков. В базарные дни толчея здесь порядочная. Все можно купить в этом степном селении, до предметов роскоши включительно.
Расположены магазины, сплошь заваленные товарами, по меньшей мере странно: вот аптекарский магазин рядом с торговлей нефтью. Склад сосновых досок, с приятным запахом смоли, помещается рядом с магазином готового платья под фирмою «Шик» из Ростова. Подле – другой такой же, первому конкуррент. Железо, мочала, всякий строительный материал, азиатские изделия, тут же и огородные производства, местное прасковьевское вино, двадцать копеек бутылка, и лимонад, смешанный с уксусом фирмы Чурилина из Ростова, женские шляпы и перчатки – все можно найти в селении Воронцовка, главный покупатель которого – местный крестьянин-хлебопашец.
– Сколько, приблизительно, жителей в Воронцовке? – спросил я у местного старожила.
– 18 000 человек.
– Неужели?
– Может быть, теперь и больше! – прибавил гордый «воронцовец».
Происхождение этого огромного села относится ко времени крепостного права. Первые поселенцы были ссыльные крестьяне воронежской губернии, впоследствии купившие землю у князя Воронцова, почему и название села Воронцовка. Распорядок землевладения общинный, как и в Федоровке, надел на душу выражается в семи десятинах; в Воронцовке, кроме обыкновенной двух-классной школы, имеется ремесленное училище, церковно-приходская школа и даже бульвар.
Любопытна история насаждения и устройства последнего: бульвар – дело рук пьяных обывателей. По постановлению волостного схода было решено, что те крестьяне, которые попадались в безобразно-пьяном и буйном состоянии, арестованные предварительно для вытрезвления, назначались в наказание на общественные работы по устройству бульвара; таким образом, в короткое время и за очень недорогую цену в Воронцовке вырос тенистый бульвар со скамеечками, – бульвар, положим, узкий, но все-таки украшение селения.
Не мешало бы вообще общественным учреждениям «намотать себе на ус» эксплуатацию пьяных, от которых получается и польза, и здоровье, вполне гигиеничное вытрезвление и отсутствие срама, ибо что может быть благороднее труда, притом преследующего общественные цели?
Имеется в богатом селении и общественное собрание, которое находится, в сожалению, в руках далеко не общественного лица – земского начальника, авторитет которого не совсем подходит для такого вольного занятия.
Под вечер мы отправились в летнее помещение клуба. Прошли через какой-то кустарник, шагнули через лужи – и перед нами открылось барачное помещение маленького буфета и наскоро построенная сцена, на которой гимназисты под режиссерством земского начальника репетировали какой-то водевиль.
Кругом этих печальных построек сыро и неприветливо, темно даже… Стоят «живые» столики, один из которых мы заняли, потребовав бутылку вина. Цены буфетные, что называется, выше средних. Пришел земский начальник и внял с нас по двадцати-пяти копеек за удовольствие провести время в соседстве с небольшой, но нельзя сказать, чтобы приятной лужей; кстати укажу еще на одно распоряжение местного бюрократа.
Почти целый день я был свидетелем, как мучились крестьяне, въезжавшие со стороны Федоровки на базар. После моста через Куму до базара построено шоссе, а внизу этого шоссе – никогда не просыхающая на низине грязь. Вот по этой-то грязище, надрываясь, один на другим тянут бедные лошади нагруженные повозки. Тянут, тянут и, выбившись из сил, останавливаются. Что делать? Сбегается народ, начинаются крики: «ух… но!.. уу!..» – и, наконец, воз выдвигается из грязищи.
А наверху, блестя на солнце, словно смеется над этакой потехой, новенькое и чистенькое шоссе, замкнутое с обеих сторон солидными перекладинами, чтобы «не пущать».
– Для какой надобности в самом деле это шоссе? – спросил я в изумлении.
– Для губернатора, когда приезжает!.. – отвечали мне.
Довольно патриархально!
Впрочем, оригинальная патриархальность характеризует это богатое село. На чем же зиждется богатство? Исключительно на пшеничном зерне.
Когда-то необозримые и сильные степи занимали своими кочевьями калмыки, а русские распахивали да распахивали по соглашению с кочевниками, собирали богатейшие урожаи и ссыпали хлеб в житницы. Тогда железной дороги не было, не было этих многочисленных комиссионеров и разных коммерсантов, а попросту были богатые мужики, у которых зерна насчитывалось у одного 20 000, а у другого 25 000 пудов, что хозяева хранили и передавали детям по наследству. Теперь, конечно, переменились времена; но старинная рутина все-таки осталась, и настоящие воронцовские богатеи, те самые, которые нам попадались навстречу на великолепных рысаках, в шарабанах, обложенных пуховыми подушками, непременно в ситцевых наволочках, гордятся запасами хлеба, перешедшими им по наследству от дедов, завет которых понимают наследники так: «Что деньги? Это еще не богатство, деньги можно мигом прожить, а вот хлеб – дело другое. Сколько у тебя хлеба находится? Покажи-ка, мы поглядим, какой такой ты богатей есть?»
Авторитет зерна силен и крепок по сие время. В самом деле, вся жизнь степи, все её интересы в настоящем и будущем тесно сказаны с полновесным, золотым и блестящим зерном. Здесь, в этом краю, действительно громадное значение имеет урожай!.. Все живет и дышит этим волшебным словом. В этом краю, вместо обыкновенного приветствия при встрече, говорят: «А какой у вас урожай?!» Да, здесь все дышит хлебом! Сколько народа при этом хлебе состоит! Сколько паразитов кормятся вокруг благородного зерна!
Самое слово «хлеб» – почетное, первое слово! Уважение в хлебу громадное и почет ему великий…
Поэтому, человеку, имеющему свой постоянный, переходящий по наследству хлеб-зерно, – уважение и почет в народе и обществе. Такого человека голос на сходе имеет решающее значение, такому человеку – первое место в церкви, перед таким человеком серьезные богачи первые «ломают шапки». Боже сохрани, если такой человек обменяет свое зерновое богатство на деньги!.. Он сразу станет в разряд обыкновенных людей, и прощай прежний почет, которого уже не добиться «ослабевшему» человеку.
Таков характер степного селения, таков народ, у которого зерно составляет почти культ поклонения.
Семьи степняков – крепкие и телом, и духом, согласие между членами большое и власть родительская патриархальная.
Расскажу про раздел сына с отцом-богатеем настоящим. Решил старик отделить сына, задумал отец дело большое, серьезное. Перво-наперво стал он строить дом, хозяйственный, по своему родительскому плану, которым все предусмотрено, предугадано. Не на смех такое дело, и мудреное, и фундаментальное.
Когда домина был воздвигнут, старик принялся ладить обстановку; все было обдумано, все предусмотрено до мелочей, до самой ничтожной безделицы. После этого наступила очередь живого инвентаря: отделил старик лошадей, волов, воров и овец, всего сколько надо по настоящему, по хозяйскому. В закрома насыпал пшеницы, овса, ячменя, в подвалы – капусты, картошки.
Ну, все теперь готово. Дом – что полная чаша. Пожалуйте!
Наступил день выделения сына из отцовского дома и перехода его на свое собственное хозяйство. Старик заказал молебен и устроил в своем доме прощальный обед, на который были приглашены гости и духовенство. После обеда все двинулись в путь. Это было весьма торжественное шествие. Впереди – с образами и хоругвями духовенство, за которым шли отец с сыном, сопровождаемые многочисленным народом. расставанье было трогательное: плавал старик, рыдал сын, и народ, смотря на такую картину, тоже проливал слезы.
Не правда ли, стариной веет от такой наивной патриархальности, которой тени не осталось в наших, недалеких от центров, великорусских губерниях?
«Странные нравы!» – думал я, гуляя по главной улице села Воронцовки, по её городским троттуарам, засаженным белыми акациями. Уютные, красивой постройки, с крылечками, домики щеголяли своим изяществом, а из их открытых окон неслись звуки пианино, и не казалось мне, что прогулку я совершаю в простой русской деревне, когда передо мной была культура и блестящий юг с его синим сводом неба. На повороте в какой-то переулок неожиданно открылась степь, где под самым горизонтом спускается почти багровый шар заходящего солнца. Было тихо, в воздухе не шелохнуло.
