Сборник статей
Социальный либерализм

Полная версия

Библиотека

НОВОЙ ЭКОНОМИЧЕСКОЙ АССОЦИАЦИИ

Редакционная коллегия

В.М. Полтерович (председатель),

B.C. Автономов,

К.Ю. Борисов,

Р.С. Гринберг,

В.И. Гришин,

В.М. Давыдов,

А.А. Дынкин (зам. председателя),

Н.И. Иванова,

В.В. Ивантер,

О.В. Иншаков,

С.М. Кадочников,

Я.И. Кузьминов (зам. председателя),

В.Л.Макаров,

П.А. Минакир (зам. председателя),

Н.Н. Михеева,

А.Д. Некипелов,

Н.Я. Петраков (зам. председателя),

С.М. Рогов,

А.Я. Рубинштейн (зам. председателя),

А.И. Татаркин,

Н.П. Шмелев,

М.А. Эскиндаров,

И.Ю. Юргенс

JOURNAL “SOCIAL SCIENCES AND CONTEMPORARY WORLD” INSTITUTE OF ECONOMY RAS

Social Liberalism / ed. by A. Y. Rubinstein, N.M. Pliskevich. St. Petersburg: Aletheia Publishing House, 2016. 384 p.

The present edition is dedicated to one of the most important and systemic, so to say – backbone categories – that is to social liberalism. Using this concept, different authors and their critics separate their own ideological positions from the views of other researchers, engaged in the study of society and in the study of the behavior of individual people and groups. In the theoretical economics and in the economic policy, the specified category is used mainly in the context of the analysis of interactions between the market mechanisms of self-regulation and the public activity. In the given book, materials are contained, related to discussions on issues of social liberalism, organized by the journal "Social Sciences and Modernity" in the years 2012–2016, in which supporters of different schools of thought and ideologies participated, representing leading research centers of the scientific and educational organizations.

Keywords', society, state, patronized goods, liberalism, paternalism, social liberalism, economic policy, institutes.

JEL Classification-. C70, C72, D5, D6, D7, H41, Z28.

От редакторов книги

Процитируем двух социальных философов, разделенных почти столетием. «От программного социализма, – отмечает П. Струве, – социальный либерализм отличается… подчеркнутым утверждением самостоятельной ценности момента свободы, самоопределения личности во всем, в том числе и в хозяйственных делах. Это постольку существенно, поскольку всесторонняя и действительная “социализация” хозяйственной жизни, по крайней мере, в возможности, заключает в себе опасность растворения свободной личности в коллективном “аппарате принуждения”»^[1]. Характеризуя социальный либерализм, современный российский ученый А. Рубцов пишет: «… в несколько упрощенном виде принято противопоставлять либеральный курс идеям социального государства. В первом случае вмешательство власти в дела граждан сводится к минимуму, но и сокращаются социальные гарантии. В другом варианте государство расширяет зону социальной ответственности, одновременно наращивая свое регулятивное присутствие во всем, от бизнеса и производств до науки и культуры» ^[2].

Классический либерализм, социализм, неолиберализм, патернализм, социальный либерализм – череда важнейших смыслообразующих категорий, с помощью которых разные авторы и их критики пытались и продолжают пытаться отделить собственные мировоззренческие позиции от взглядов других исследователей, занимающихся изучением общества, поведения отдельных людей и их групп. Оставляя в стороне «историю и предысторию» этих понятий, как и более объемное их содержание и место в социальной философии и социологии^[3], отметим, что в теоретической экономике, экономической политике и непосредственно в хозяйственной жизни они применяются в основном в контексте анализа взаимодействий рыночных механизмов саморегулирования и государственной активности.

При этом слишком часто слоганы «либерализм», «неолиберализм», «патернализм» используются исключительно в негативной коннотации, с возложением на указанные категории вины за неудачные реформы, экономическую политику и снижение благосостояния людей. Приведем следующий, довольно типичный, пример: «Победивший социализм» российского разлива глубоко и основательно дискредитировал себя, превратившись в номенклатурно-бюрократическую идеологию; но и либерализм в том виде, в каком он проявил себя в политической жизни России за последние полтора десятилетия, в глазах многих наших сограждан парадоксальным образом стал синонимом не свободы, а социальной незащищенности и сужения жизненных возможностей»^[4].

Между тем сам по себе либерализм, отстаивающий не только индивидуальные права, но и ответственность индивидуума перед другими людьми, предполагает гораздо более сложную трактовку этого понятия^[5]. Да и патернализм, присущий не только социализму, не следует сужать и упрощать до его архаичного содержания, связанного с патриархальными аспектами «отцовской заботы» государства и бюрократической идеологией^[6].

Просматривая обширную литературу по социальному либерализму, от его духовных отцов – Дж. С. Милля, Т. X. Грина, Л. Т. Гобхауза, Т. А. Гобсона, Дж. Дьюи, до современных обществоведов, можно обнаружить, что само это понятие, несмотря на его солидный возраст, не имеет строгой дефиниции или их число столь велико, что допускает различные толкования в зависимости от взглядов исследователей, их приверженности определенной идеологии. Такое положение дел отразилось и в анализе экономической политики, с необоснованным разделением исследователей на либералов и консерваторов, часто не имеющих отношения ни к одному из этих течений экономической мысли.

Исходя из этого, редакция журнала «Общественные науки и современность» посчитала важным организовать широкое обсуждение темы социального либерализма, прежде всего в ее теоретико-методологическом аспекте. Начать такую дискуссию было предложено одному из создателей Концепции экономической социодинамики и автору Теории опекаемых благ, расширяющих границы неоклассического анализа в результате встраивания в рыночные отношения, наряду с интересами отдельных индивидуумов, социальных интересов их общности, и в этом смысле наиболее адекватных, по мнению автора, методологии социального либерализма.

Опубликованная в конце 2012 года статья «Социальный либерализм: к вопросу экономической методологии» позволила развернуть дискуссию не только в чисто теоретико-методологическом ключе, но и в сфере анализа конкретных проблем состояния современного российского общества, выработки практических рекомендаций, позволяющих найти выход из тупиков, в которые нередко заводят непродуманные меры экономической и социальной политики. Многие ученые-экономисты, социологи и политологи откликнулись на эту публикацию и стали участниками почти четырехлетней дискуссии, в рамках которой состоялось многоплановое обсуждение проблем социального либерализма. В результате на страницах журнала «Общественные науки и современность» было опубликовано около двух десятков статей, каждая из которых внесла в обсуждение свой вклад и свою индивидуальную окраску.

Эта дискуссия, встреченная особым вниманием читателей и привлекшая новых ее участников, продемонстрировала актуальность затронутых проблем. Свидетельством заинтересованности в их очном обсуждении можно считать и тот факт, что главной темой XIV международной конференция из цикла «Леонтьевские чтения» (С.-Петербург, 2015 г.) стала тема «Социальный либерализм: между свободой и этатизмом». Соответствующие обзоры результатов конференции были опубликованы в журналах «Экономическая политика» и «Журнал Новой экономической ассоциации».

Отметим состав участников журнальной дискуссии, в которой выступили сторонники различных научных школ и мировоззрений, представляющие ведущие исследовательские центры научных и образовательных организаций: Институт экономики РАН, Центральный экономико-математический институт РАН, Институт социологии РАН, Институт мировой экономики и международных отношений РАН, Институт системных исследований РАН, Институт экономической политики имени Е. Т. Гайдара, НИУ «Высшая школа экономики», Экономический факультет МГУ, Московская Школа экономики МГУ, Российская академия народного хозяйства и государственной службы при Президенте РФ, Европейский университет (Санкт-Петербург), Кемеровский государственный университет, Франкфуртская школа финансов и управления.

При всем разнообразии подходов и трактовок все статьи участников дискуссии обладают определенным единством. Исходя из этого, журнал «Общественные науки и современность» и Институт экономики РАН приняли решение о публикации специальной монографии «Социальный либерализм». Такое издание уже само по себе может способствовать рождению нового научного качества и позволяет сопоставить различные точки зрения авторов, собранные под одной обложкой. При этом последовательность статей соответствует хронологии их появления на страницах журнала^ что дает возможность прослеживать логику обсуждения со стороны вновь вступающих в дискуссию ученых.

Прошедшая дискуссия; выявившая значительной прирост знания; стала побудительным мотивом и для последующих исследований. С учетом этого редакторы настоящего издания не могли не обратить внимание на статью В. Автономова; появившуюся в августе 2015 г. в журнале «Вопросы экономики»; посвященную анализу того; как видные либеральные экономисты прошлого обосновывали возможности либеральной экономической политики. Этот экскурс в историю экономической мысли и выступление Р. Капелюшникова на обсуждении статьи В. Автономова на семинаре в НИУ ВШЭ органически дополняют прошедшую дискуссию.

Логичным завершением журнальной дискуссии; а также данного издания является заключительная статья одного из его редакторов; подводящая итоги обсуждения. Надеемся; что многоаспектное исследование темы социального либерализма привлечет и других исследователей к анализу данной проблематики.

А. Я. Рубинштейн. Социальный либерализм: к вопросу экономической методологии

Начну с предварительного замечания о том, что работа эта не случайная и совсем не проходная. В ней мне хотелось бы объединить ряд сюжетных линий, разрабатываемых мной последние 20 лет, соединив их в некий общий подход к разработке экономической методологии социального либерализма. Речь идет о концепции Экономической социодинамики (КЭС) с ее методологическим ядром – принципом комплементарно сти полезности, допускающим существование потребностей общества как такового^[7], о Теории опекаемых благ и разработанной в рамках этой теории модификации модели равновесия Викселля-Линдаля для любых товаров и услуг, обладающих социальной полезностью [Рубинштейн, 2008; 2009^а; 20 09^б; 2011], наконец, о рыночной и политической ветвях формирования общественных интересов в различных институциональных средах на основе предпочтений несовпадающих групп индивидуумов [Рубинштейн, 2010; 2011].

Многие считают, что кризис, начавшийся в конце 2007 г., как и кризис 1929 г., в большой степени обусловлен генетическими пороками самой капиталистической системы ^[8], и пытаются найти альтернативные подходы к созданию нового экономического порядка. Некоторые, вспоминая Дж. Кейнса, говорят о необходимости фундаментальных реформ, обеспечивающих переход от неолиберального капитализма к социальному либерализму [Bortis, 2009].

При этом само понятие «социальный либерализм», не имеет строгой дефиниции, что допускает различные толкования в зависимости от взглядов исследователей, их приверженности определенной идеологии. Решение же поставленной задачи, направленной на формирование соответствующей экономической методологии, требует, во-первых, ее идеологической нейтральности, во-вторых, максимально возможной однозначности в понимании используемых терминов, и прежде всего категории «социальный либерализм».

При этом, в отличие от классического либерализма, сторонники его социальной версии, оставаясь на позициях рыночной экономики, справедливо утверждают, что для реализации прав граждан далеко не всегда достаточно их собственных усилий. В этом смысле экономическая философия социального либерализма опирается на те же представления о хозяйственной системе, что и упомянутые выше КЭС и теория опекаемых благ, в соответствии с которыми индивидуумы, стремящиеся обеспечить свои интересы, взаимодействуют между собой и государством, ответственным за реализацию интересов общества в целом. В этом я вижу родовые свойства экономической методологии социального либерализма, допускающей частную инициативу и государственную активность, направленные на реализацию интересов отдельных индивидуумов и общества в целом.

Оставляя в стороне философские и идеологические аспекты социального либерализма, замечу, что с точки зрения экономической методологии наиболее дискутируемым вопросом остается категория общественного интереса, обусловливающего государственную активность. Решение данной проблемы предполагает исследование отношений между индивидуумами и обществом в целом и связано с трактовкой еще одного важного понятия – “всеобщего благосостояния”. «Если каждый будет стремиться к своей корысти, то «невидимая рука» провидения приведет к всеобщему благосостоянию» – примерно так определил А. Смит действие конкурентного рынка и соответствующий ему телеологический механизм экономической координации. После публикации его классического «Исследования о природе и причинах богатства народов» (1776) многие экономисты, математики, социологи и социальные философы искали и продолжают искать подходящую трактовку понятия «всеобщего благосостояния» и соответствующие ему общественные интересы.

Наиболее распространенным оказался утилитаристский подход. Согласно ему, общественное благосостояние определяется благосостоянием отдельно взятых членов общества (И. Бентам, В. Парето, Дж. Хикс, А. Бергсон, П. Самуэльсон, К. Эрроу). В последнее время, и главным образом благодаря работам А. Сена [Sen, 1999; Сен, 1996; 2004], развитие теории благосостояния стали связывать с использованием менее ограниченной по сравнению с утилитаризмом философии, для которой понятия свобода, этические принципы, справедливость, взаимозависимость и взаимодействие индивидуумов являются существенными элементами.

В плане экономической методологии здесь «прячутся» три ключевых вопроса. Во-первых, как общественные интересы связаны со своекорыстием – интересами индивидуумов, составляющих общество, и можно ли всегда предполагать наличие такой связи? Во-вторых, что представляют собой общественные интересы, какова их природа, сущность и механизмы формирования? В-третьих, каким образом общественные интересы можно учесть в экономическом описании и непосредственно в условиях рыночного равновесия?

При этом надо ясно понимать, что вопросы эти возникли не сегодня и даже не вчера. Общественные интересы в целом, как и их взаимосвязи с индивидуальными предпочтениями, – «вечные сюжеты», кочующие по странам и эпохам. К концу XIX в. обозначились два тренда и соответствующие им традиции в интерпретации общественного интереса^[9]. Так, английская традиция отрицала саму возможность существования каких-либо интересов, отличных от агрегата предпочтений индивидуумов (индивидуализм). Германская же традиция, наоборот, допустив наличие интересов общества как такового (холизм), признала категорию «коллективные потребности» в качестве фундаментальной основы знаменитой «немецкой финансовой науки».

Индивидуализм и/или холизм?

Начну с методологического индивидуализма. История этого мировоззренческого принципа^[10] не такая уж длинная. И хотя, как пишет М. Блауг, «само выражение “методологический индивидуализм”, видимо, было введено Шумпетером в 1908 г.» [Блауг, 2004, с. 100], все же не стоит начинать эту историю с XX в. Дело не в термине, а в понятии. Поэтому, даже не возвращаясь к Дж. Бентаму – родоначальнику «утилитаризма» и его последователю Дж. С. Милю с тезисом о том, что «соединяясь в общество, люди не превращаются в нечто иное» [Милль, 1914, с. 798], положительно невозможно пройти мимо К. Викселля.

По словам Дж. Бьюкенена, «Викселль заслуживает всеобщего признания как основоположник современной теории общественного выбора, поскольку в его диссертации 1896 г. присутствовали три важнейших элемента, на которых базируется эта теория: методологический индивидуализм (курсив мой. – А. Р.), концепция “человека экономического” (homo economicus) и концепция политики как обмена» [Бьюкенен, 1997, с. 18]. Викселлю принадлежит и тезис, выражающий суть методологического индивидуализма: «…если полезность для каждого отдельного гражданина равна нулю, то совокупная полезность для всех членов общества будет равна только нулю и ничему другому» (цит. по: [Бьюкенен, 1997, с. 19]). Став абсолютной антитезой холизму и отвергая всякую возможность того, что социальные общности обладают преференциями и функциями, несводимыми к предпочтениям и поведению индивидуумов, методологический индивидуализм занял центральное место в экономической теории.

Однако такое положение давно вызывает у меня чувство неудовлетворенности. Именно здесь я вижу одну из главных преград развития экономической теории, как и причину необоснованного сужения экономического анализа, ограниченного рамками методологического индивидуализма. Последний вывод можно представить в инверсионной форме: отказ от радикализации методологического индивидуализма предоставляет возможность расширения границ социального анализа, формирования экономической методологии социального либерализма с использованием более общих предпосылок, применяемых в ряде научных дисциплин, скажем, в институциональной теории, социологии, философии и т. п. В связи с этим хочу высказать ряд замечаний в отношении интерпретации индивидуализма и холизма. Но сначала о некоторых аргументах pro et contra.

Приведу несколько известных утверждений. А. Шэффле, например, писал о наличии общественных потребностей, «которые не могут быть обеспечены отдельными членами общества» [Schaffle, 1873, S. 113]. Еще более определенно высказался К. Менгер: «…не только у человеческих индивидуумов, из которых состоят их объединения, но и у этих объединений есть своя природа и тем самым необходимость сохранения своей сущности, развития – это общие потребности, которые не следует смешивать с потребностями их отдельных членов и даже с потребностями всех членов, вместе взятых» [Menger, 1923, S. 8]. Альтернативные суждения, типичные для двадцатого столетия, можно найти у П. Самуэльсона: «…я не предполагаю наличие мистического коллективного разума, который позволяет наслаждаться пользованием коллективных потребительских благ» [Samuelson, 1954, р. 387]; Р. Масгрейва: «…поскольку группа людей как таковая не может говорить, возникает вопрос, кто способен выразить чувства этой группы» [Musgrave, 1959, р. 87]; К. Поппера: «Поведение и действия таких коллективов, как группы, должны быть сведены к поведению и действиям отдельных людей» [Поппер, 1992, с. 109]^[11], и так далее. Таких простых аргументов и контраргументов можно найти достаточно много с каждой стороны.

Но мне кажется, что время простых аргументов прошло. С позиций современной науки об обществе с ее принципиальной предпосылкой о «фоновом пространстве значений»^[12] и институциональным пониманием социума они уже не кажутся столь убедительными. Представление же о том, что носителем всякого интереса является какое-либо одушевленное существо, явно избыточно и, я бы сказал, несколько поверхностно. В условиях усложнения связей между людьми сами институты генерируют специфические интересы отдельных общностей индивидуумов и общества в целом. При «подключении» же теории игр к обсуждению данного вопроса стал очевиден и другой вывод: в результате автономных и своекорыстных решений индивидуумов их совокупность в целом может перейти в положение, противоречащее целям каждого из них. Иначе говоря, полученный результат не всегда редуцируется к функциям полезности индивидуумов, что свидетельствует и о наличии у социальной целостности системных свойств, не имеющихся у индивидов.

Но вернусь к дискуссии вокруг дилеммы «индивидуализм-холизм», которая в 1950-х гг. развернулась с особой силой [Блауг, 2004; The Nature… 1969; Modes… 1973]. Одна из ее особенностей была связана с тем, что критики холизма, включая отечественных адептов методологического индивидуализма, не вполне обоснованно стали выводить его из «онтологического индивидуализма» – того, что общество состоит из людей, из представлений о создании общественных институтов индивидуумами, а социальные целостности есть лишь гипотетические абстракции [Kincaid, 1998, р. 295].

Однако такой подход поддержан далеко не всеми: «Люди не создают общество, поскольку оно всегда существует до них и является необходимым условием их деятельности» [Bhaskar, 1989, р. 36]. Приведу и слова Блауга: «…но хотя на тривиальном уровне онтологический индивидуализм и справедлив, он не обязательно связан со способом, которым мы должны или не должны изучать коллективные феномены, то есть с методологическим индивидуализмом» [Блауг, 2004, с. 101]. При этом, по-видимому, уже сложилось общее впечатление о недостаточной корректности перехода от «онтологического индивидуализма» к методологическому индивидуализму [Ходжсон, 2008, с. 45, сн. 3].

В конце XX в. центр дискуссии сместился к социологам, сохранившим историческую «оппозицию крайностей» – методологический коллективизм Э. Дюркгейма [Дюркгейм, 1899; Гофман, 2001] с требованием рассматривать общественные явления как феномен социальной целостности, не редуцируемый к индивидуальным действиям, и методологический индивидуализм М. Вебера [Вебер, 1980; 1994] с установкой на их объяснение исключительно через действия индивидуумов. И все же главный вектор этой дискуссии сместился в область менее радикального восприятия индивидуализма.

Б. Верлен, в частности, подчеркивает, что «методологический индивидуализм не означает отрицания существования коллективностей и институтов. Равно, как не требует он и соглашаться с утверждением, что общество – это не более чем совокупность принадлежащих к нему индивидов, или что общество можно свести к индивидуальной психологии и объяснить его в ее понятиях» [Верлен, 2002, с. 16]. Близких позиций придерживается и самый последовательный попперианец Дж. Агасси, трактующий методологический индивидуализм в нейтральных и даже примирительных тонах [Agassi, 1960; 1973]. Все это указывает на формирование определенного компромисса между холизмом и индивидуализмом.

Так, Э. Гидденс, с одной стороны, рассматривает методологический индивидуализм как возможную альтернативу структурной социологии, с другой – приходит к выводу, что структурная социология и методологический индивидуализм не такие альтернативы, что, отрицая одну, мы принимаем другую [Giddens, 1984; 2001]. Продолжает эту линию в рамках так называемой реляционной методологии и другой английский социолог – Р. Бхаскар, полагающий, что социальные отношения совместимы и с индивидуалистскими, и с коллективистскими теориями [Бхаскар, 1991]. Примерно таких же взглядов придерживается представитель французской социологии Р. Будон, подчеркивающий, что методологический индивидуализм – необходимая, но не достаточная предпосылка исследования общества, требующего обязательного рассмотрения макро социологических феноменов [Boudon, 1988; Будон, 1999]. При этом и он позиционирует себя ближе к «центру», оговариваясь, что уподобление группы индивидууму правомерно лишь в том случае, когда группа организована и явно наделена институциональными формами, позволяющими ей принимать коллективные решения [Boudon, 1979].

В этом контексте надо обратить внимание на работы А. Турена и М. Крозье, отличительная черта которых – признание двойственности общественной жизни, где социальные структуры и индивидуальное поведение выступают как равнозначные и взаимодополняющие элементы окружающей действительности [Touraine, 2005; Крозье, 1993, с. 35–43]^[13]. В методологическом плане их исследовательские установки вполне корреспондируют с подходами Гидденса и Бхаскара и, фактически, базируются на синтезе микро- и макросоциологических подходов, на сочетании холизма и индивидуализма без принудительного выбора в качестве первоосновы одного из них. Мне кажется, что подобное взаимодополнение и взаимообогащение создают новые возможности в исследовании общества и обеспечивают платформу для прогресса экономической методологии социального либерализма.

Теперь имеет смысл рассмотреть более сложный и, я бы сказал, даже более тонкий аспект обсуждения дилеммы «индивидуализм-холизм». В связи с этим хочу обратить внимание на исследование канадского философа и культуролога Ч. Тейлора. Продемонстрировав один из возможных путей развития методологии социального анализа, он выделил так называемые «неразложимо социальные блага», по природе своей не предназначенные для индивидуального потребления [Taylor, 1989; Тейлор, 2001].

В сущности, они идентичны «социальным благам» в КЭС и теории опекаемых благ, которые, не имея индивидуальной полезности, обладают способностью удовлетворять несводимые (неразложимые) потребности общества [Рубинштейн, Гринберг, 2000, с. 47–54; Рубинштейн, 2008, с. 93–114]. Однако главное в работе Тейлора – даже не результат, имеющий самостоятельное значение, а аргументация. Речь идет о совершенно ином направлении анализа, опирающемся на методологию Л. Витгенштейна, обогатившего современную философию категориями мысли и языка [Витгенштейн, 1994; 2009; Болдырев, 2008], и исследования одного из создателей семиотики Ф. де Соссюра, продемонстрировавшего фундаментальные различия и циклическую связь между языком и речью [Соссюр, 2000; 2009].

Воспользовавшись уже упоминавшимся понятием Витгенштейна «фонового пространства значений, существующего вне голов индивидуумов»^[14], и распространив его на отношения людей в социуме, Тейлор не только усилил доводы в пользу взаимодополняемости институтов и деятельности индивидуумов, но, что особенно важно, ввел в научный оборот феномен «общего понимания» – наличие «фоновой основы практик, институтов и представлений» [Тейлор, 2001, с. 12], имманентных обществу как социальной целостности. Такой подход обеспечил выход за «тесные рамки» методологического индивидуализма и создал философскую основу для рассмотрения социума как носителя особых свойств и даже потребностей, которые способны удовлетворять «неразложимо социальные блага»^[15].

Демонстрируя замкнутый соссюровский круг, Тейлор отмечает: «Речевые действия подразумевают существование языка, язык же воспроизводится в речевых действиях» [Тейлор, 2001, с. 11]. С определенной натяжкой соссюровский круг можно ассоциативно распространить и на пару индивидуумы и институты – взаимодействия индивидуумов следует рассматривать в рамках культуродетерминированных институтов, которые воспроизводятся в действиях индивидуумов. Подчеркну, что здесь Тейлор пошел дальше упоминавшихся выше социологов, сохранив, однако, характерный для них принцип взаимодополняемости холизма и индивидуализма, корреспондирующий и с методологией, используемой авторами КЭС и теории опекаемых благ.

Следование этому принципу позволяет «освободиться» от искусственной атомизации общества, поскольку не исключает анализа «влияния» и «авторитета» и допускает объяснение поведения индивидуума, в том числе «макросоциологическими переменными». На это же указывает и Блауг применительно к экономической методологии: «…в принципе, крайне желательно, чтобы все холистические концепции, макроскопические факторы, агрегированные переменные… были определены в терминах индивидуального поведения там, где это возможно. Но когда это невозможно, не будем впадать в молчание на том основании, что мы не можем преступить принцип методологического индивидуализма» [Блауг, 2004, с. 103].

Такую невозможность, по-видимому, обнаружил и Кейнс. Ключевые понятия своей теории, отражающие макроэкономические характеристики системы в целом, он выводил, как известно, из макроявлений того же порядка, а не из поведения индивидуумов. И хотя критики кейнсианства настаивали на необходимости интерпретации макроявлений посредством микроэкономических действий, похоже, их точка зрения главенствовать не стала. Тезис о том, что объяснение социальных феноменов нельзя сводить к действиям индивидуумов, утвердился и в новой институциональной экономике [Aoki, 2001].

Уместно привести здесь следующие слова Дж. Ходжсона: «…несмотря на столетнее соперничество между методологическими индивидуалистами и коллективистами, у них гораздо больше общих черт, чем обычно предполагается. Методологический индивидуализм требует объяснять общество с точки зрения индивида, теряя из виду ключевые механизмы социального влияния, а потому приходится принимать цели и предпочтения индивидов как заданные. Методологический коллективизм объясняет индивида через общество и, следовательно, ему недостает адекватного объяснения того, как могут меняться цели и предпочтения индивидов. Варианты объяснений в рамках обеих методологических стратегий различны, но результаты в существенных своих чертах схожи» (Ходжсон, 2008, с. 51].

Не помню, где я прочел (возможно, у А. Гофмана), но хорошо помню смысл прочитанного. Существует множество уровней исследования общества и человеческих реальностей – микро-, макро- и т. д. При этом специфика различных уровней никогда не исчезает: любой исследователь в одних случаях объясняет индивидуальное поведение общественными условиями, в которых находятся индивиды, в других – анализирует коллективы с помощью индивидуального поведения. Иначе говоря, дискуссия о «единственно верном» индивидуализме или холизме не может дать каких-либо философских или онтологических результатов. Данный вывод, по-видимому, и есть суть реляционной методологии, с которой я склонен согласиться.

Похоже, эта методология оказалась близкой и для ряда российских экономистов. Не претендуя на полноту изложения их взглядов, попробую выделить характерные для них общие позиции. Так, В. Автономов рассматривает индивидуума как «биосоциальное» существо, находящееся, с одной стороны, под влиянием своей индивидуальной биологической природы, а с другой – под воздействием общественных институтов [Автономов, 1998, с. 192]. Примерно то же самое утверждает и А. Шаститко, подчеркивающий, что человек оказывается как бы «вписанным» в институциональную структуру. Поэтому и действия таких «биосоциальных» индивидуумов описываются через систему институциональных связей [Шаститко, 1996, с. 44]. Размышляя о методологии общего социального анализа, В. Полтерович также готов к более мягкому пониманию индивидуализма, отмечая, что макроэкономические эффекты должны быть представлены как результат взаимодействия отдельных акторов в рамках существующих институтов. При выборе «элементарных акторов» следует добиваться рационального компромисса между их простотой и обозримостью модели [Полтерович, 2010]. Подводя предварительные итоги, можно констатировать, что на рубеже XX–XXI вв. появилось понимание правомочности более широкого подхода к исследованию экономических процессов, основанного на взаимодополняемости методологического индивидуализма и холизма.