Сборник статей
Сергей Николаевич Булгаков

Полная версия

История философии есть трагедия. Это – повесть о повторяющихся падениях Икара и о новых его взлетах. <…> Философ не может не лететь, он должен подняться в эфир, но его крылья неизбежно растаивают от солнечной жары, и он падает и разбивается. Однако при этом взлете он нечто видит и об этом видении и рассказывает в своей философии.

С. Н. Булгаков

Институт философии РАН

Некоммерческий научный фонд «Институт развития им. Г. П. Щедровицкого»

Издание подготовлено при финансовой поддержке Александра Николаевича Генералова

Сергей Николаевич Булгаков

© Пружинин Б. И., общая редакция серии, 2020

© Щедрина Т. Г., редактор по архивам серии, 2020

© Козырев А. П., составление и общая редакция тома, 2020

© Коллектив авторов, 2020

© Институт философии РАН, 2020

© Некоммерческий научный фонд «Институт развития им. Г. П. Щедровицкого», 2020

© Политическая энциклопедия, 2020

От редактора

Творческое наследие отца Сергия Булгакова как по числу переизданий его трудов после 1989 года, когда наследие русских религиозных философов, высланных за рубеж, было официально «разрешено» к изданию, так и по интересу к нему исследователей различных специальностей и просто читателей, интересующихся историей философской, богословской и общественной мысли, является сегодня одним из наиболее востребованных. Возможно, это вызвано и широким «отмечанием столетний» – сначала 100-летие сборника «Вехи», одним из авторов которого был Булгаков, затем 100-летие русских революций 1917 года, 100-летие Всероссийского Поместного Собора, деятельным участником которого являлся С. Н. Булгаков, 100-летие убийства царской семьи. Не за горизонтом и 100-летие административной высылки деятелей русской культуры на так называемых философских пароходах, и здесь Булгаков был одной из ее жертв, хотя высылался он не из Петрограда, а из Крыма, из Севастополя, где он со своей семьей прожил и проработал первое послереволюционное пятилетие.

Исследование творчества Булгакова имеет свои этапы. Если первоначальная заслуга в изучении творческого наследия Булгакова принадлежит его верному ученику Л. А. Зандеру (книга «Бог и мир», Париж, 1948, в 2 т.), то в последующем усилия по систематизации и изучению булгаковского наследия носили эпизодический характер. Однако благодаря деятельности Н. А. Струве в «Вестнике РХД» и ряде других журналов выходили публикации неизданных текстов и писем отца Сергия, нередко подвергавшихся значительной редактуре и конъектуре. Новый этап изучения творчества Булгакова начался в 90-х годах прошлого века и был связан как с массовой републикацией изданных сочинений Булгакова, так и с публикацией ряда важных текстов либо вообще не издававшихся ранее, либо не выходивших на русском языке. К таким текстам следует отнести «Христос в мире», «Трагедию философии», «У стен Херсониса», «Мужское и женское» и «Мужское и женское в Божестве». В конце 1990-х годов систематизируется и становится доступным для изучения архив отца Сергия, хранящийся в Парижском Свято-Сергиевском богословском институте. Это позволяет уточнить и критически переиздать ряд текстов позднего, эмигрантского периода творчества. Исследовательская работа связана прежде всего с изучением текстов философа, выявлением их контекстов, публикацией эпистолярия. Однако и содержательно был актуализирован ряд областей творчества Булгакова – это и опыт научного изучения религиозных истоков социализма и коммунизма, и оригинальная «философия хозяйства», сумевшая заинтересовать в 1930-е годы японцев, ищущих «третий путь» между капитализмом и коммунизмом, и его труды, вызванные интересом к имяславию и совместной с другими членами Новоселовского кружка работой по созданию «философии имени», и своеобразная попытка ревизии основ цивилизационного развития Руси, начиная с ее крещения, предпринятая в пореволюционных диалогах «У стен Херсониса», и значительно более специальный, но взывающий все-таки интерес у философов и экуменически настроенной части христианской интеллигенции софиологический синтез позднего Булгакова. Большой вклад в систематизацию и актуализацию булгаковского наследия внесла группа швейцарских ученых, работающих на теологическом факультете университета Фрибурга, отметим среди них Барбару Халленслебен и публикующуюся в данном томе Регулу Цвален, откликающуюся в своем исследовательском творчестве на темы человеческого достоинства и прав человека, актуализированные в современной европейской культуре. Анализу богословского наследия отца Сергия, его тринитологии и софиологии в сравнении с взглядами на эти вопросы Владимира Соловьева посвящена статья декана богословского факультета Православного Свято-Тихоновского гуманитарного университета доктора богословия протоиерея Павла Хондзинского. В томе публикуются статьи иностранных исследователей, внесших большой вклад в изучение наследия самого о. Сергия Булгакова и его окружения, – Антуана Аржаковского (Франция) и Екатерины Евтуховой (США), нынешнего редактора «Вестника РХД» Татьяны Викторовой (Франция), обращающейся к взаимным отношениям отца Сергия и матери Марии (Скобцовой), сторонницы активного деятельного христианства, мученически погибшей в нацистском концлагере, японского исследователя Хориэ Хироюки, сделавшего особый акцент на изучении персонализма Булгакова, а также статья, посвященная отношению отца Сергия к расизму в эпоху Второй мировой войны, работающего в Японии российского востоковеда, филолога и историка Василия Молодякова.

В настоящем томе представлен лишь некоторый срез той исследовательской работы, которая ведется в России и в мире в последние 25–30 лет. В томе публикуются фрагменты завершенной большой работы недавно ушедшего Сергея Михайловича Половинкина, посвятившего свою творческую жизнь исследованию русской религиозной философии. Более сдержанный взгляд на творчество Булгакова принадлежит автору оригинальной концепции «синергийной антропологии» С. С. Хоружему, который в значительной степени продолжает в русской философии линию булгаковского оппонента прот. Георгия Флоровского. Публикуется посвященная сравнительному анализу трех версий имяславия статья философа и лингвиста Людмилы Арчиловны Гоготишвили, чей внезапный уход тоже, к сожалению, не позволит ей увидеть этот том. В настоящий том вошли статьи признанных современных философов эпистемолога Л. А. Микешиной, вписывающей взгляды С. Н. Булгакова периода «Философии хозяйства» в контекст современной философии науки, и ординарного профессора Школы философии Высшей школы экономики В. Н. Поруса, обращающегося к сравнению философского кредо двух современников, во многом близких, но расходящихся по своей конфессиональной самоопределенности, – С. Н. Булгакова и Л. И. Шестова. В томе публикуются исследования внесших вклад в публикацию и изучение наследия прот. С. Булгакова современных российских исследователей М. А. Колерова, А. И. Резниченко, а также посвятивших немало исследовательских усилий философско-богословской части наследия отца Сергия – автора монографии «Софиология прот. Сергия Булгакова» Н. А. Вагановой и религиоведа и историка философии К. М. Антонова, неутомимого исследователя творчества и окружения Г. Г. Шпета и «большого диалога» в русской культуре Т Г. Щедриной. Петербургская школа историков русской философии представлена в настоящем издании специально написанным для него исследованием, посвященным эстетическим взглядам С. Н. Булгакова, которое подготовлено блестящим знатоком русской культуры и философии К. Г Исуповым. В конце этого тома публикуется библиография трудов отца Сергия [существует уже изрядная традиция таких библиографий, отметим, здесь прежде всего парижскую библиографию Климента Наумова (1984) и недавно изданную в швейцарском Фрибурге библиографию под редакцией Регулы Цвален и Ксении Бабковой (2018)], а также избранная библиография публикаций и исследований о нем, которая требует расширения и дополнения. Она показывает, что исследовательский интерес к Булгакову не угасает, а, напротив, растет, в том числе и на Западе (там прежде всего этот интерес проявляет себя в католических и протестантских институциях), что вызвано продолжением издания целого массива архивных материалов (рукописей, неизданных сочинений, переписки), которое началось во Франции, в «Вестнике РХД», усилиями Н. А. Струве и было продолжено в России, прежде всего теми исследователями, которые публикуются в этом томе.

Хочется надеяться, что настоящее издание даст современному читателю объемное представление о темах творчества Сергея Николаевича Булгакова – протоиерея Сергия Булгакова, об основных направлениях современных исследований его творчества, что, однако, не отменяет, а скорее предполагает необходимость обращения к его текстам, которые будут перечитываться заново новыми поколениями исследователей и читателей.

А. П. Козырев

I. Философия: темы творчества

София – Космос – Материя: устои философской мысли отца Сергия Булгакова^[1]
С. С. Хоружий

Следуя настоятельной потребности общества, философия в России как будто берется наконец за серьезное освоение своего поруганного и заброшенного наследства – творчества крупнейших русских мыслителей. Одною из первых же задач этой работы должно, несомненно, стать основательное изучение творчества Сергея Николаевича Булгакова, мысль и деятельность которого как в России, так и позднее в изгнании всегда находились в центре философского процесса, оказывая на этот процесс немалое влияние. Глубина, обширность, разнообразие творчества о. Сергия делают эту задачу нелегко исполнимой. В качестве одного из начальных подступов к ней, возможно, будет небесполезен и нижеследующий текст, написанный в 1982 году (за вычетом раздела о «Трагедии философии») и разбирающий главные темы и мотивы философской мысли Булгакова.

1

Жизненный путь о. Сергия, его духовная эволюция отразили в себе многие типические черты судеб русской интеллигенции. Как сам он часто указывал, необычайно важными для его пути явились истоки – родовое происхождение и детство. Они сразу и навсегда утвердили в его мире как два незыблемых основания – Церковь и Родину. Булгаков родился в глубине Руси, в старинном городке Ливны Орловской губернии. Предки его во многих поколениях были священниками; отец служил настоятелем бедной кладбищенской церкви св. Сергия. И для детской жизни его в скудном маленьком городке, каким были Ливны, источником почти всех духовных впечатлений стала церковь. История, культура, искусство – все приходило к нему через церковь, через богослужение, вобранным в церковный космос. Неудивительно, что в зрелые годы именно церковность стала его главенствующей установкой, доминантой как творческой, так и жизненной позиции.

Однако детская погруженность в стихию веры и церкви отнюдь не перешла непрерывно в позднейшее православное мировоззрение Булгакова. Будущий богослов и священник прошел период атеистического материализма и даже довольно длительный. Окончив духовное училище и уже приближаясь к окончанию духовной семинарии в Орле, Булгаков в 1888 году семинарию покинул. Принудительность и формализм семинарского религиозного уклада разрушали его веру, тяга к культуре не удовлетворялась, а главное – на него сильно уже воздействовали общеинтеллигентские воззрения той поры, непременной частью которых были позитивизм и материализм, идеал прогресса, идеи служения народу и противостояния власти. Вместо семинарии он оканчивает гимназию в Ельце, затем поступает на юридический факультет Московского университета и в 1894 году оканчивает его по кафедре политической экономии и статистики. Ближайшие годы Булгаков посвящает научным занятиям в этой области; по убеждениям он в данный период – марксист и социал-демократ. Эти убеждения были глубоки и серьезны; как он писал впоследствии: «…я старался верой и правдой служить марксизму». Даже много поздней он признавал за ранним периодом русского марксистского движения немаловажные достоинства. По его мнению, марксизм был для общественного сознания шагом вперед, выходом «из томительного удушья 80-х годов». Помимо того, в России он не только и не столько служил научной доктриной, сколько «утолял религиозную жажду абсолютного» по той немыслимой логике русских радикалов, алогизм которой афористически выразил Вл. Соловьев: «…человек произошел от обезьяны – и потому должен полагать душу свою за братьев своих»… И первые работы Булгакова – статьи, книга «О рынках при капиталистическом производстве» (1897) – были серьезным вкладом в марксистскую ученость, который замечен был и в Европе.

Отход от марксизма назревает у о. Сергия на рубеже двух веков. Существенно, что не религиозные искания были главным его мотивом. Та показательная для многих эволюция, которая прослеживается, точно резюмируется позднейшей формулой: от марксизма к идеализму и от него – к православной религиозности. И средний этап, «идеализм», здесь отнюдь не второстепенен; у иных он оказывался и последним, не получая религиозного заключения. Весьма заметен, весом этот период и у Булгакова. Для своего поворота он сам указывал два главных фактора. Во-первых, его марксистские позиции неожиданно оказались подорваны изнутри, в результате его собственных исследований. Трудясь над марксистским анализом аграрного вопроса, он обнаруживает в данной теме непреодолимые недостатки марксистского подхода: «Против воли и в борьбе с собой я вынужден был признать, что аграрная эволюция совершенно не имеет предполагаемого и желаемого мною характера… От здания, которое еще недавно казалось мне столь стройным и цельным, остались одни стены»^[2]. Другой фактор – критика метода и философских оснований марксизма с позиций гносеологии Канта. На положительном же полюсе о. Сергия в те же годы начинают все более привлекать идеи и темы русской мысли, творчество Достоевского и Владимира Соловьева. В 1903 году выходит сборник статей Булгакова, отразивших и его сомнения, и его новые интересы. Автор нашел для него простое и в то же время крылатое название, которое, по слову биографа, «сделалось как бы поговоркой, характеризующей эпоху»: «От марксизма к идеализму».

Между тем Россия вступала в революционный период. Можно тут видеть или не видеть прямую связь, однако в эти же годы у о. Сергия заметно возрастает его общественная активность. Именно сейчас складывается его известность как общественного деятеля, одного из духовных лидеров русской интеллигенции. В 1906 году он был даже избран депутатом II Государственной думы (как беспартийный «христианский социалист»). На первый план в его творчестве выходит публицистика на актуальные общественные темы: о задачах интеллигенции, революционной и христианской этике, христианском подходе к теории прогресса, культуре, социальных проблемах… Он выступает с лекциями, ведет журнальную и издательскую деятельность, участвует во многих начинаниях, из которых постепенно слагалось то, что мы называем сегодня «русским религиозно-философским возрождением». В этой деятельности он сближается с теми, кто, подобно ему, проходит эволюцию от марксизма к идеализму: в первую очередь это Н. А. Бердяев, С. Л. Франк, П. Б. Струве. В 1904 году он принимает активное участие в журнале «Новый путь», в 1905 году издает журнал «Вопросы жизни», выступает в числе инициаторов и участников ряда сборников, среди которых надо назвать «Проблемы идеализма» (1902), «Вопросы религии» (1906) и, конечно, «Вехи» (1909). Выпуск знаменитого сборника – кульминация общественного служения о. Сергия. Ему принадлежит там одна из главных статей, сильно и смело говорящая о пороках революционерской идеологии и интеллигентской стадной морали.

Из многих философских начинаний с участием Булгакова нужно особо вспомнить работу книгоиздательства «Путь», основанного в 1909 году. Во всей философской жизни Серебряного века, небывало насыщенной и богатой, «Путь» можно смело назвать важнейшим издательским предприятием. Руководимое редакцией, куда, кроме Булгакова, входили Е. Н. Трубецкой, Н. А. Бердяев, Г. А. Рачинский и В. Ф. Эрн, издательство стремилось, и не без успеха, проводить единую линию, направленную на формирование самобытной русской религиозно-философской традиции. Следуя этой линии, осуществлялись первые научные издания русских мыслителей – Чаадаева, Ив. Киреевского, В. Одоевского, выпускались сборники на актуальные темы религии и культуры, печатались новые труды современных философов. До 1917 года (работа была прервана революцией) «Путь» успел издать впервые многие сочинения Вл. Соловьева и капитальный двухтомник Е. Трубецкого о его творчестве, «Столп и утверждение Истины» Флоренского, «Философию свободы» Бердяева и «Борьбу за Логос» Эрна, том сочинений Л. М. Лопатина, монографии о Сковороде, Хомякове, А. А. Козлове… Виднейшее место среди новых работ занимали книги Булгакова. Он выпустил в «Пути» три крупных труда: «Два града» (в 2 т., 1911), «Философия хозяйства» (1912), «Свет Невечерний» (1917). В них – главные плоды его творчества за весь дореволюционный период. И если первый из этих трудов, подобно книге «От марксизма к идеализму», еще был сборником статей на философские и историко-культурные темы, то следующие носили иной характер. В них систематически развивалось оригинальное философское учение Булгакова: христианская философия Бога и мира, полагающая в основу (вслед за учениями Соловьева и Флоренского) мифологему Софии Премудрости Божией.

Революционные годы открываются в биографии Булгакова принятием священства, которое окончательно и вещественно закрепило переход его философского идеализма в православную церковность. Это событие совершилось летом 1918 года, в период работы Поместного Собора Российской Церкви. Булгаков был его деятельным участником, а часто и близким сотрудником св. Тихона, новоизбранного патриарха. Вскоре за тем ему пришлось выехать из Москвы в Крым за находящейся там семьей, вернуться он по условиям времени не смог. Но еще прежде, в первые же послеоктябрьские месяцы, он успел написать важную вещь, выражающую его отношение к русской смуте, – диалоги «На пиру богов», прямо перекликающиеся с «Тремя разговорами» Соловьева. Диалоги вошли в знаменитый сборник «Из глубины» (1918), явившийся продолжением «Вех» и соборным суждением русской мысли о русской революции. Крымские годы о. Сергия (1918–1922), прошедшие в изоляции и лишениях, были временем интенсивной философской работы. Главное из написанного в Крыму – книги «Трагедия философии» и «Философия имени». Они заметно отличаются от его ранней метафизики, близкой по типу к шеллинговой «философии откровения». Вместо канонического набора тем «о Боге, мире и человеке», развиваемых в вольно-описательном стиле, в центре находятся темы иного рода: о самой философии и ее внутренних границах («Трагедия философии») или о языке, связи мысли и слова («Философия имени»). Это были, однако, его последние философские труды. Подвергнув в них критике всю философскую традицию Нового времени, о. Сергий в дальнейшем переходит исключительно к богословскому творчеству.

Судьба мыслителя соединила во времени две важные вехи его пути: вольное расставание с философией и насильное разлучение с родиной. В 1922 году он был включен в обширный список философов, ученых и общественных деятелей, изгонявшихся за границу, и в последние дни года выслан из Крыма в Константинополь. Оттуда он вскоре переехал в Прагу. Все годы изгнания о. Сергий оставался одною из ведущих фигур в церковной и академической жизни эмиграции, снова, как и на родине, участвуя во множестве начинаний. Главнейшим из них была организация и деятельность Православного Богословского института, который открылся в Париже в 1925 году. Перебравшись из Праги, о. Сергий со дня основания института становится его деканом и главой кафедры догматического богословия. Под его руководством Сергиевское Подворье – как назван был комплекс институтских строений с храмом преп. Сергия Радонежского – сделалось выдающимся центром русской религиозной мысли и православного просвещения на Западе.

Творчество о. Сергия в эмигрантский период также необычайно интенсивно. Как уже сказано, целиком посвященное богословию, оно охватывает самые разные его разделы и темы. Но в центре всего стоят капитальные догматические труды – так называемая большая трилогия, в которой Булгаков развертывает самостоятельную богословскую систему: «Агнец Божий» (1933) – «Утешитель» (1936) – «Невеста Агнца» (1945). Эта система – окончательная формулировка его учения о Софии и Богочеловечестве. Разработка системы ведется и в других трудах, создаваемых о. Сергием в последние годы жизни. Уже после его кончины в Париже 12 июля 1944 года увидели свет, помимо «Невесты Агнца», немало значительных работ, из которых назовем «Софиологию смерти», «Апокалипсис Иоанна», «Расизм и христианство». В этих работах находят свое завершение его многолетние темы. В самом главном у него счастливая творческая судьба: ему было дано сполна выразить себя.

2

Как и жизнь Булгакова, его творчество в своем внутреннем смысле стоит все под знаком превращения, перемены: в элементе пути — ключевой мифологемы для судеб российской интеллигенции. Напомним сжатую формулу эволюции его воззрений: от марксизма к идеализму и от него – к православной религиозности и раскроем подробней ее философское содержание. Что говорит эта формула о типе булгаковского философствования? С самого начала, с марксистского периода творчества, мысль Булгакова прочно оказывается в орбите немецкой философии, под ее подавляющим влиянием. Теоретический марксизм, по существу, был тогда ответвлением немецкой философской и экономической мысли, и немало времени и усилий Булгаков потратил на изучение этой мысли у ее истоков, в Германии. То была первая основательная школа для его ума. В этом аспекте переход к этапу «идеализма» не выводил из прежней орбиты, а являлся лишь перемещением в ее пределах. Отвергнуты были онтологические постулаты, идейные положения марксизма, однако основой философского строя и языка продолжала оставаться классическая немецкая философия. Но в то же время позиции и интересы философа все более и более входят в сферу православного миросозерцания и русской религиозно-философской традиции. Он переходит к проблемам христианского учения о Боге и мире и обретает для своей мысли новые питающие источники и ориентиры, находя их в творчестве Достоевского, Соловьева, Федорова, в писаниях отцов Церкви и непосредственно в области церковного культа. И потому в его философии возникло и нарастало раздвоение, расхождение между идейной основой, церковной и православной, и языком, категориями, методом, которые принадлежали «идеализму», т. е. в данном контексте классическому немецкому идеализму (на первом месте по масштабу влияния стоял Шеллинг, дальше шел Кант, но Гегель и Фихте были тоже тщательно изучены им и оставили свой след). Это расхождение – характернейшая черта работ периода «идеализма» начиная с главных – «Философии хозяйства» и «Света Невечернего». Оно нисколько не было скрытым от самого философа и вскоре сделалось для него предметом всестороннего продумывания.

В «Трагедии философии», написанной в Крыму в 1920–1921 годах, о. Сергий развивает собственную интерпретацию систем классического идеализма Нового времени, соединяя ее с оценкой этих систем в свете христианского догмата. Неутешительный характер оценки ясен уже из названия. «Трагедия философии» – книга суда. Прилагая «догмат христианский как меру истинности философских построений», автор прочитывает историю философии как историю ересей. Конечно, за века отношений философии и религии подобный прокурорский подход – не редкость; однако отличие нового суда в том, что он вершится более изнутри, чем извне философии (отчего и заключает о «трагедии» ее, а не о «преступлениях»). В основе суда – не только догмат христианский, но и новые философские идеи о. Сергия. Они развиваются и в «Трагедии философии», и во второй крымской книге «Философия имени», которые тесно связаны между собой. Онтологические позиции этой «крымской философии» покоятся на двух главных постулатах. Первый из них, говорящий о Боге, есть догмат троичности – краеугольный камень и постоянная тема поздней мысли Булгакова; второй, говорящий о связи Бога и мира, утверждает присутствие троичности (запечатленность св. Троицы) в здешнем бытии и в первую очередь в природе человека и сфере человеческого духа. Сущностное строение здешнего бытия определяется сущим в нем образом св. Троицы. Понятно, что такой постулат – всецело в рамках христианского платонизма. Умозрение, направляемое «троическою аналогией», Analogia Trinitatis, – древнее русло христианской мысли, идущее от Августина и широко развитое в схоластике. Тут велика опасность отнесения к самой Троице тех или иных свойств ее тварных образов, и позднее, уже в парижских «Главах о троичности» (1928–1930) Булгаков отделяет себя от этого русла, находя в нем «психологизм и антропоморфизм в учении о св. Троице». Но это не отменяет полностью его родства с ним.

Далее следует важный и любопытный поворот мысли. Главным из всех образов троичности о. Сергий объявляет образ, обретаемый в языке: предложение. Предложение или же суждение – не просто форма выражения мысли, но универсальный выразительный акт. Само существование человека может рассматриваться как суждение – развернутое высказывание человека о том, что он есть: «жизнь человеческого духа есть непрестанно… осуществляющееся суждение: я есмь нечто»^[3]. Иными словами, «человек есть живое суждение или предложение»^[4], и потому «проблема суждения вырастает в антропологическую проблему»^[5]. Имеет место и большее: теснейшая связь проблемы суждения с онтологией. По Булгакову, «предложение… сводится всегда к типу: я есмь нечто»^[6]. Это – «первосуждение», универсальная форма (модель, архетип…), посредством которой выразим смысл любого суждения. Обладая тройственным строением, как единством трех членов (подлежащее, сказуемое и связка), первосуждение несет в себе образ троичности. Это – «онтологическое суждение», «схема сущего», универсальная онтологическая структура, и о. Сергий решительно ставит ее в центр философствования. В итоге онтология переформулируется в категориях грамматики. К анализу первосуждения сводятся и проблема бытия, и проблема мышления, ибо «в предложении заключена сущность и образ бытия», а «в форме суждения – тайна и природа мысли».

Обращение философии к языку, утверждение его первостепенной важности для философии, тема скрытого пребывания философии в языке и обусловленности первой вторым как своею «прозрачной, но вместе с тем и преломляющей средой» («Философия имени»; согласимся – отличная формулировка!), – все это составляет немаловажное философское достижение Булгакова. Признание и исследование языка в качестве обиталища философии – одно из главнейших русл философского процесса нашего столетия, куда внесли вклад Гуссерль и Хайдеггер, Витгенштейн и Карнап, Гадамер и Ортега… Лингвофилософские труды Булгакова, равно как Флоренского и Лосева, оставшись неизвестными, не сыграли роли в этом движении, но, тем не менее, являются для него пионерскими – частая судьба пионерских работ! Все эти труды связаны прочным единством, происходя из размышлений своих православных авторов над движением имяславцев в русском монашестве и стоя на позициях твердого онтологизма и реализма, утверждения бытийности, а не условности языка: «Не мы говорим слова, но слова, внутренно звуча в нас, сами себя говорят»^[7].

Обращаясь же к истории мысли, о. Сергий находит, что в грамматике, в суждении – не только «схема сущего», но и «схема истории философии». Истинная реальность, скрытая в форме Первосуждения, есть единство, равновесие и равноправие трех грамматических начал, понятых как начала онтологические: подлежащее (Я: субъект, лицо), сказуемое (нечто: предикат, логос, идея), связка (есмь: безличное бытие, природа). Но всякой философской системе, самой философии как таковой присущ, по Булгакову, монизм, утверждение единственного верховного начала: «изначальное единство, отрицающее тройственную природу предложения, таков корень всякой философской системы»^[8]. Поэтому философия в принципе неспособна выразить цельность триединой реальности и обречена сводить Троицу к единице, избирая часть вместо целого, что по самому определению и есть «ересь». И как то и обещает преамбула к «Трагедии философии», история философии предстает как ересеология: определяющим признаком философских учений, принципом их классификации оказывается способ искажения триединства. Главные способы опять-таки предопределены структурою предложения: система может избирать своим верховным началом любой из трех его членов, и, соответственно, в истории выделяются «философии субъекта» (коих чистый образец – система Фихте), «философии сказуемого, или панлогические» (образец – система Гегеля) и «философии связки» (образец – система Спинозы). Критический анализ всех этих типов – главное содержание «Трагедии философии».

В категорических выводах книги продолжается и заостряется старая русская тема о несовместимости новой западной философии с началами православной церковности. Тема эта восходит еще к Хомякову, возникает у многих авторов церковной и славянофильской ориентации и уже после о. Сергия вновь закрепляется в «Путях русского богословия» о. Георгия Флоровского: «Немецкий идеализм был, в большой мере, только рецидивом дохристианского эллинизма»^[9]. Однако при всей категоричности критика о. Сергия стремится сохранять тщательность и непредвзятость анализа. В ней немало проницательного и справедливого, и многие ее аргументы перекликаются с тем, что высказывалось в разных направлениях современной философии, таких как феноменология или экзистенциализм. В историко-философских оценках Гуссерля, Хайдеггера, из русских авторов Франка найдется немало созвучного «Трагедии философии». Однако трудно не согласиться, что ни философия в целом, ни мысль немецких классиков не сводимы всецело к тем сугубо односторонним типам философии, которые рисует Булгаков. Критикуемые им установки жесткого монизма, выведения всей философии из одного отвлеченного принципа могли преодолеваться и преодолевались, внутри самой философии, в частности, в феноменологическом подходе, и его анализ отнюдь не дает оснований для глобального приговора над всеми возможностями и всеми судьбами философской мысли.

Но, так или иначе, в крымский период о. Сергий делает решительный вывод о неспособности философии служить адекватным средством и языком для выражения православного миросозерцания. Период «идеализма» завершается ничуть не менее глубокими переменами, нежели период марксизма. Булгаков оставляет философское творчество, и дальнейшее развитие его мысли осуществляется в формах догматического богословия. «Догматическое богословие только и может быть единственно возможной религиозной философией»^[10], – так резюмирует он поздней свою новую и окончательную позицию. Важно подчеркнуть, однако, что этот перелом сочетается с сохранением идейного единства. И на философском, и на богословском этапе в основе булгаковского учения – те же ведущие мотивы, и даже те же центральные понятия. Это – София и Богочеловечество.