Сборник статей
Наивное искусство и китч. Основные проблемы и особенности восприятия

Таким образом, с одной стороны, были деятели, которые ратовали за народ, его достоинство, талантливость, много говорили о его благе, но которые с легким сердцем брались разрушать те немногие очаги культуры, которые существовали, внося свои собственные идеи и представления. Они считали, что народ необходимо просвещать, обучать, а главное – направлять и учить «хорошему вкусу». С другой стороны, известны отдельные люди, общества, объединения, деятельность которых отличал масштаб, но у которых не было понимания специфики народной традиционной культуры. Чаще всего в деятельности и тех и других «попечителей» народной культуры, как и в самих проектах, ключевыми словами стали не только «сохранить», «использовать», но и «направить», «научить».

На появление всевозможных проектов по сохранению и развитию народной материальной культуры повлияло не только общественное мнение (деятельность ученых, художников, меценатов и др.), но и рынок, который все более ширился. Общий экономический рынок в России стал важным рычагом и могучим способом актуализации художественной реальности в культуре, независимо от того, кто был его участником. Рынок был связан с мобилизацией культурного потенциала народа, а также с сохранением его как наследия и способа существования. Рынок послужил толчком и к сложению проектов, но он не стал фактором стимулирования теории и практики народного искусства.

ХХ век внес существенные коррективы в судьбы традиционной народной культуры, в ее аутентичные и исконные формы. На новом историческом этапе, наступившем в России после октябрьских событий 1917 года, политические, социальные, экономические и культурные перемены стали определяться на государственном уровне. Это касалось и такой области, как традиционная художественно-ремесленная культура. Весьма показательно, что сложение проекта (хотя никто из проектантов об этом даже не подозревал) шло как бы в двух плоскостях: по линии государственного аппарата, отразившего идеологические, политические, экономические принципы, и по линии общественной инициативы. Пересечение этих «плоскостей» на каждом историческом этапе представляет значительный интерес для исследователей, так как раскрывает проблему взаимоотношения новой советской общественности и государства (в лице членов правительства и чиновников аппарата), что не могло не отразиться на особенностях самого проекта.

В целом для 1920-х годов характерно одновременное формирование проекта как со стороны государства, так и революционной общественности. Общность этих проектов в значительной степени выразилась в совместной деятельности тех и других групп в отношении к кустарному производству: в организации специалистами выставок крестьянского искусства, в издании книг о нем, организации популярных лекций, докладов ученых, раскрывающих специфику творчества крестьянского производства и выявляющих художественные особенности самих изделий.

Так, большую огласку получила выставка «Русское крестьянское искусство», которая состоялась в декабре 1921 года в залах Российского исторического музея. Одним из главных ее организаторов был В.С. Воронов, искусствовед, исследователь крестьянского творчества, активный организатор музейного дела, автор и по сей день популярной среди специалистов, ставшей своего рода откровением книги «Крестьянское искусство» (1924). На выставке крестьянского искусства 1921 года – В.С. Воронов готовил ее несколько лет – впервые с такой полнотой были показаны орудия крестьянского труда, архитектурные сооружения (фрагменты деталей изб), утварь и одежда, «украшенные рукой крестьянского художника», никому почти не известные, «хотя достойные внимания», способные «указать новые пути нашему современному искусству», ибо были тесно «сплетены с жизнью и как бы выросли из нее»^[31]. По словам ученого, впервые художественная культура деревни рассматривалась не только как художественное наследие прошлого, но и как исключительно важное «явление народного художественного творчества»^[32]. В самих же изделиях крестьянских ремесленников открывалась «большая и активная творческая энергия народа, в них было претворено вековое идейно-символическое наследие в обновленных формах, образах, узорах»^[33]. Следом за этой выставкой, ставшей вехой в истории народной «вещной» культуры, уже в 1924 году состоялась еще одна – «Кустарь и революция» в Кустарном музее. По концепции Воронова, ей предстояло показать, что художественно-технические традиции сохранены, а новое содержание развивается по иному пути.

Подобные выставки (с крестьянским уклоном) в первые годы Октября не были случайностью в жизни Москвы, не противоречили они и политике самой власти. Это время отличалось особой активностью со стороны общественных деятелей, как бы еще продолжавших позицию своих предшественников – поклонников старой крестьянской культуры, к тому же оно отвечало пафосу революционных настроений. Так, например, с той же целью в Политехническом музее комитет Всероссийской художественно-промышленной выставки устраивал вечера народного творчества (декоративно-прикладного народного искусства, песни, сказки, музыки). В них принимали участие народные певцы, государственный квартет старинных русских инструментов, чтецы, сказители, актеры и др.

Из перечня мероприятий видно, что идеологи народного искусства (песенного, поэтического, музыкального, декоративного) отдавали большее предпочтение пропаганде достижений народной культуры (во всех формах ее проявления), чем ее проектированию. Однако среди исследователей народной культуры было немало и таких, кто задумывался о ее судьбах в новых условиях, к их числу, бесспорно, относился В.С. Воронов. В его трудах были разработаны самые актуальные вопросы: о произошедших изменениях как исторически неизбежном факторе, изменившем природу народной культуры, о возможностях ее существования в новых условиях жизни, о необходимости наметить новое русло и с этой целью все усилия художественной общественности направить на то, чтобы мастера пошли не по пути внешнего подражания и повторения старых форм и декоративных элементов, а усвоения и переработки конструктивных орнаментальных начал, которые заложены в старом народном бытовом искусстве^[34].

По сути, В.С. Воронова можно считать одним из «проектировщиков» народного искусства и художественных промыслов (эти темы постоянно звучали в его работах). Так, если сравнить проектные идеи Воронова с формирующимся государственным проектом, то отличие между ними будет на первый взгляд почти незаметно. Это и понятно, ученый еще не испытывал давления политической идеологии. (Не случайно и сегодня исследователи народного искусства считают разработки ученого 1920-х годов во многом определившими государственную политику^[35].)

Воронов ввел понятие «крестьянское искусство», отождествив его с широким и емким «народное» и, таким образом, объединив в нем огромный массив не всегда однородных явлений народной культуры. Однако в переломную эпоху с последующей переориентировкой государства с села на город, с частника-единоличника на коллектив производства это определение оказалось не только емким, но и соответствующим данному моменту. При этом Воронов неоднократно предупреждал, что новое народное искусство хотя и должно было основываться (как и в былые времена) «на корнях крестьянского искусства», но было творчеством людей, вступивших в новую эпоху формирования быта деревни. В целом же путь народного искусства в ХХ веке Воронов видел в повышении художественной ценности изделий кустарного производства. Эта его позиция в какой-то степени нашла свое воплощение в будущем проекте развития кустарно-ремесленной сферы народного творчества, объявленной после 1917 года государственной собственностью. Работа на экспорт при этом была основной задачей традиционных промыслов, продукция которых составляла большую часть советского экспорта. Это был преимущественно традиционный ассортимент изделий, сложившийся еще в дореволюционные годы. На внутренний рынок поступала главным образом продукция с новой советской тематикой.

Начавшийся еще в прошлом веке процесс по дальнейшему сохранению и развитию народного искусства среди «особого типа промышленного населения», социально и сословно относимого к крестьянству, по существу, близился к своему завершению. Об этом свидетельствует и проект художественной общественности, а точнее, высказывания, труды, деятельность специалистов (В.С. Воронов, несомненно, был одним из выразителей этого проекта). Проект вобрал в себя характерную для XIX и первой четверти ХХ века модель развития кустарного производства в России (несмотря на отдельные критические замечания в адрес предшественников). Однако революционная эпоха предполагала и нечто новое, соответствующее времени: «чтобы народ оставался выразителем народного гения», нужна разработанная технология, материал и помощь художника-профессионала, но только под «определенным углом зрения». Другими словами, необходима художественная свобода, «без корректив»^[36]. Подобная модель была ориентирована и на условия советского времени – с рождением советского уклада самой деревни; эстетическим воспитанием народных масс; выявлением новой роли изделий в быту, не теряющих своей целесообразности; обогащением искусства новыми темами и сюжетами и т. п.

И все же, несмотря на часто проводимые дискуссии о свободе художественного развития и самобытном художественном статусе крестьянского искусства, идеям (а следовательно, и самому проекту) общественных деятелей и специалистов в области народного искусства ни в тот период, ни в дальнейшем не суждено было осуществиться даже в том виде, в котором они задумывались поначалу. На его формировании и реализации не могла не отразиться вся сложность времени, а главное – противоречивость политики государства по отношению к крестьянской культуре.

Противоречие проявилось уже в том, что, с одной стороны, новое государство провозгласило особую значимость бывших угнетенных классов в противовес буржуазии. А с другой, произошло разрушение многоукладности российской экономики и всей ее структуры. В политической практике советской России крестьянское производство признавалось «темным», «полудиким», тормозящим развитие социализма и требующим коренных перемен. По-видимому, этим можно объяснить тот факт, что исконное крестьянское производство (в том числе и кустарное), особенно его частный сектор, осталось на периферии государственных интересов, а значит, и культурного проекта. В поле зрения оказалось не крестьянское искусство, не кустарь, не мелкое производство, а более известные старинные художественные промыслы, что вовсе не было случайностью. В этой связи стоит еще раз напомнить о том, что изделия промыслов стали важнейшей статьей российского экспорта еще с конца XIX века.

В условиях повышенного интереса советского правительства к развитию художественных промыслов начал активно складываться государственный проект. В его основе – поддержка промысловой кооперации и создание новой системы управления этой сферой экономики. С этой целью выходят декреты, определяющие законодательным путем меры поддержки промысловой кооперации, создается специальный отдел для руководства деятельностью художников кустарного производства при Главном Управлении по кустарной и мелкой промышленности и промысловой кооперации. Отдел ведал вопросами финансирования, технического оснащения, оказания практической помощи, определял деятельность Кустарного музея ВСНХ и мн. др. Одновременно была обозначена генеральная линия как на восстановление производства изделий в целом ряде старинных (великоустюжское черненое серебро), так и на рождение новых центров на основе старинных (лаковая миниатюра в Палехе, Мстёре, Хохломе) при участии специалистов.

Так, А.В. Бакушинский, крупный искусствовед, видный теоретик и практик эстетического воспитания, организатор народных промыслов и др., вошел в историю создания еще одного проекта по восстановлению промыслов. По существу, он реализовал свой «авторский» проект, но его интересы совпали с государственными. Как итог такого удачного совпадения, открывались новые возможности перед бывшими иконописцами Палеха, Мстёры и ряда других известных промыслов. В противном случае они должны были бы остаться вне художественной деятельности (это касалось не только Палеха, но и Хохломы, Городца, Дымки и др.).

А.В. Бакушинский предложил мастерам перейти от иконописи к лаковой миниатюре светского содержания и тем самым сохранить традиции и коллективный характер творчества, а главное – «продлить» жизнь промыслу и не дать потеряться мастерам. В результате разработанного им плана, его принятия и внедрения в практику известные мастера по иконописи перешли к росписи лаковых шкатулок в технике миниатюрного «письма», в которой использовались приемы древнерусской живописи. Изменилась технология, тематика (сюжеты из сказок, крестьянской жизни и др. стали преобладающими), был обновлен и художественный язык, а точнее, произошло своеобразное приспособление иконописного языка к потребностям промысла. Результаты появились довольно быстро: уже в 1927 году по заказу Совнаркома была создана композиция «Третий Интернационал» (автор И. Голиков), изображающая рабочего, красноармейца и крестьянина, подающих руки угнетенным народам мира. Промыслы были спасены и начали свою вторую жизнь в культуре.

А.В. Бакушинскому удалось не только направить по новому пути работу таких промыслов, как Палех, Мстёра, Холуй, но и «обновить» тематику и особенности стиля Хохломы (было введено «травное письмо» на основе свободной кистевой разделки, наблюдалось стремление соединить реальность с декоративностью и т. п.). Ученый поддерживал творческую инициативу кустарей, которых отныне все чаще называли народными мастерами. Его девизом стало обеспечение творческой свободы мастера, другими словами, речь шла о превращении народного мастера в художника, что должно было соответствовать его новому положению и статусу.

Таким образом, государственный проект формировался на основе следующих факторов: идеологических, политических, но главным образом экономических. Сегодня, очевидно, под словом «проект» мы можем понимать объединение в единую организацию в рамках государственного попечительства огромной области производств народных художественных изделий (куда вошли многочисленные известные промыслы фабричного типа, охватывающие все виды декоративного искусства, отдельные кустарные производства, которые могли выжить в новых экономических условиях). Известно, что большая часть этих производств сразу же после национализации была превращена в государственные предприятия, которые начали приносить немалую «прибыль». Поначалу госорганизации в лице своих чиновников воспользовались инициативой отдельных искусствоведов-специалистов (многие из них приглашались на обсуждение разных вопросов, состояли членами комиссий, художественных советов и т. п.), а затем стали проводить самостоятельную политику «сверху». Можно предположить, что именно с этого времени окончательно формируется проект по развитию предметно-материального мира традиционной народной культуры и по управлению этой областью. В проекте (хотя он по-прежнему не был осознан как таковой) «старым художественным языком» предполагалось рассказывать новые истины: правду о социальных переменах и их политических смыслах, о формировании иных, социалистических традиций и т. п.^[37]. Он строился на фундаменте политических установок советского государства: это запрет использования наемного труда на всех художественных предприятиях, частной торговли и собственности, свободного предпринимательства и т. п. При этом государство, как мы уже отметили, проявляло интерес только к тем промыслам, которые давно получили признание и пользовались вниманием заказчиков и особенно представителей иностранных фирм, иначе говоря, к «эстетически перспективным». Что касается сельских кустарей, т. е. тех, кто ближе всего стоял к крестьянской культуре, то для них в проекте не было обозначено своего места, так как их судьба должна была подвергнуться резким «классовым» переменам. Исключение составляли только наиболее известные мастера, называвшие себя «кустарями» или «декораторами».

Итак, проект (назовем его проект «одной формы» народной культуры, этапы его развития совпадали с историческими периодами строительства социализма) по развитию народного кустарного ремесла в конечном итоге приобрел заметные очертания – сформировалась отрасль художественного производства, именуемая народным искусством. Она осуществляла государственные заказы и мыслилось как продолжение художественной жизни народных промыслов в новой, советской эпохе.

В послевоенные годы проект продолжал укреплять свои позиции. В 1950-е годы произошла окончательная ликвидация промкооперации, в то же время художественные промыслы, став ведущей формой народного искусства, были преобразованы в фабричные предприятия и подчинены Министерству местной промышленности. В стране была создана иллюзия того, что народное искусство в его традиционных формах существовало по-прежнему. Достаточно напомнить, что начиная с 1930-х годов, согласно официальной хронике, культурная жизнь находилась на подъеме, хотя «процветала система «обманок» (выражение Н. Воронова). В стране одна за другой проходили «декады» национального искусства, их обязательной принадлежностью стали выставки народного искусства (изобразительного и декоративно-прикладного). Они были призваны демонстрировать все богатство и процветание национальных республик и их культур, это был период показного торжества искусства народов СССР. В это же время самих носителей этой культуры – крестьян среднего достатка – высылали в Сибирь, уничтожали их ткацкие станки вместе с иконами и храмами, сжигали набойные и пряничные доски^[38]. Все большее распространение в обществе получала тенденция рассматривать народное искусство как художественную деятельность «трудящихся масс». Процессы индустриализации, коллективизации, переселение крестьян в города, разорение деревни и ее патриархальных основ, как и религии, увеличение влияния профессиональной «ученой» школы, политизация населения и т. п. – все это привело к утрате значимости крестьянского искусства как неотъемлемой части российской культуры.

Крестьяне переселялись в города и рабочие поселки, превращались в служащих и рабочих на стройках пятилеток, менялось в сторону негативного их отношение к наследию прошлого, в массе своей они стыдились его. Народное (кустарное) творчество, о чем мы говорили выше, сохранялось лишь на отдельных промыслах, фабриках, изготавливающих изделия на экспорт или на показательные международные выставки и фестивали, которые проходили постоянно. Но по существу, это были изделия, только отдаленно напоминавшие крестьянские промыслы. В этих предметах, хотя и выполненных в традициях, в силу определенных государственных требований стирались особенности локальных традиций, менялась тематика и приемы. Многие из них в чем-то становились близки станковой профессиональной живописи и скульптуре, ощущались тенденции к натурализму и помпезности. А вместе с тем из года в год все более возрастал государственный план по валовой продукции – изготовлению изделий народного искусства на промыслах. Последние, как и все советские предприятия, входили в плановую систему пятилеток.

Таковы основные «результаты» действия «негласного» проекта. При этом, что весьма существенно отметить, проект, по сути, был безальтернативным, никаких иных предложений и встречных проектов в обществе того времени не замечалось. Вот, очевидно, почему все элементы проекта, его складывающиеся формы, этапы прохождения и даже сами результаты были встречены советским обществом как единственно возможные, сыгравшие большую роль в судьбах народного творчества. При этом они были «оформлены», закреплены в теории и практике народного декоративно-прикладного искусства учеными и исследователями тех лет, работавшими в учебных и научных институтах и учреждениях. Это и понятно: народное искусство стало неотъемлемой частью всей советской идеологии, нового образа жизни – вот почему так быстро и безболезненно «прижились» и пустили свои корни элементы советского проекта в сознании деятелей культуры, исследователей-теоретиков и практиков, считавших, что они отстаивают ценности подлинно народного искусства.

В проекте второй половины ХХ века уже можно более четко разглядеть три составляющие его компоненты: гуманитарную, экономическую и управленческую. Гуманитарная часть основывалась на провозглашенном советскими идеологами тезисе: «советский народ создает новые художественные ценности с учетом прошлых достижений культуры как мировой, так и отечественной, в том числе на основе традиции». Экономическая компонента включала в себя такие параметры, как «эффективность», «прибыль», «рентабельность» и др., управленческая – налаженную систему функционирования промыслов, предприятий, сети учреждений обслуживания, в том числе функционирование институтов, деятельность профессиональных художников. Проект предусматривал и кадровый вопрос: был создан ряд учебных заведений по подготовке будущих мастеров промыслов, а также школы и училища при художественных промыслах и фабриках. Более того, в Минместпроме РСФСР было создано специальное Управление по народному искусству. Необходимость функционирования в рамках жесткой регламентации перечисленных учреждений и коммуникаций, влияющих на состояние культуры и выявляющих ее горизонты и перспективы, значимые для советской культуры, была определена окончательно.

1970-е годы отмечены подъемом общественной и исследовательской мысли, что в какой-то мере не могло не повлиять на проект, связанный с судьбами традиционной и современной народной культуры. Вновь, как когда-то в XIX веке, народное искусство ставится в центр внимания общественности – ученых, искусствоведов, специалистов, культурологов и др.

Для этого периода характерно обращение многих ученых и исследователей к народному искусству (эта область культуры окончательно выделилась в особый раздел истории искусств). Интерес общества к проблемам изучения народного искусства, к созданию истории и теории этого вида народного творчества, последовательное изучение наследия прошлого все возрастали. Только благодаря новой волне интереса к народному искусству, выразившемуся в появлении большого количества самых разных работ: диссертаций, книг, статей – рождалось более глубокое понимание природы народного творчества, его скрытых пружин, четче вырисовывалась его эволюция, точнее определялось место в культуре. А это означало, что в обществе не могло не зародиться и новое, более критическое отношение к существующему положению народного искусства (а по существу, к давно укоренившемуся проекту как уникальному стереотипу общественной и культурной жизни), хотя по-прежнему мало кто, включая и специалистов нашего времени, подвергал сомнению главный постулат проекта: современное народное искусство должно оставаться под опекой государства. Благодаря усилиям ряда искусствоведов в тот период в проекте наметились отдельные перемены: говорилось о необходимости восстановить некоторые заброшенные и утраченные художественные ремесла и промыслы. В этой связи еще больше возросла роль НИИХП, сотрудники института совместно с работниками Кустарного музея опекали старых и молодых мастеров, приобретали их работы, проводили конференции и семинары по обмену опытом и обучению. Если в начале ХХ века деятельность Кустарного музея была направлена на развитие самодеятельности кустарей и оказание им материальной помощи, то теперь музей с помощью проектов профессиональных художников помогал им создавать новые образцы, предоставляя работы старых мастеров. В НИИХП создавались проекты по восстановлению ряда традиционных производств, например, на Чукотке, в Архангельске, Оренбурге и мн. др.

Одновременно планировались и реализовывались проекты выставок и смотров народного искусства в Москве и в ряде других городов, благодаря которым оживилась деятельность провинциальных музеев, хранивших огромные коллекции старого кустарного производства и домашних крестьянских ремесел, создавались новые.

Многие популярные и специальные художественные журналы публиковали материалы конференций, организовывали круглые столы и дискуссии о состоянии художественных промыслов, о возможных путях развития народного искусства. Как писали искусствоведы, это было время «нового витка» в открытии народного искусства «как цельного и стройного мира», как мира особого отношения человека к своему труду, к своей деятельности вообще и жизни в целом. К духовному достоянию народной культуры были вновь причислены мировоззрение крестьянских мастеров, их трудовая деятельность, быт и сами предметы народного творчества.

Таким образом, 1960-е и 1970-е годы стали, по мнению исследователей, особенно заметной вехой в художественной культуре, о чем писала еще М.А. Некрасова^[39]. Именно в это время возросла роль декоративного искусства в организации жилой среды, получила широкий размах промышленная эстетика, а соответственно, и декоративное искусство профессиональных и народных мастеров. При этом большая роль отводилась продукции народных художественных промыслов, последняя органично вошла в «тотальную стилистику среды» советского общества, «с ее много-дельностью, идейностью, тематичностью и помпезностью»^[40].

Специалисты народного искусства стали выискивать и привлекать к работе тех немногих, по сути единичных, мастеров, которые сохранили еще умение плести корзины, делать забавные игрушки, лепить гончарную посуду, ткать половики, плести кружева. Стало очевидно, что в проект по развитию народного искусства необходимо было внести некоторые коррективы, а именно: предоставить отдельным мастерам (особенно пожилого возраста) большую творческую свободу и независимость от налоговых организаций. Со временем, не без влияния общественного мнения, появились правительственные указы, разрешающие надомную работу для лиц, вышедших на пенсию, торговлю на рынке отдельными изделиями. Тогда, например, активизировался ныне широко известный и популярный промысел Полхов-Майдан. Его мастера расписывали токарные изделия «веселыми» красками. «Забили» и другие живые родники народного творчества.

«Постановление ЦК КПСС о художественных промыслах» 1983 года, можно сказать, стало в некотором роде апофеозом проекта. В нем народное искусство признавалось уникальным духовным достоянием нашей страны, и, соответственно, многие проблемы его развития приобретали важное государственное значение (речь шла об оказании художественным промыслам помощи, предоставлении его мастерам ряда послаблений и льгот). И хотя это постановление почти ничего не меняло по существу (народное искусство, как и прежде, сохраняло связи с плановым производством, а профессионализм мастеров формировался специальными школами традиций), в нем признавалась неэффективность отдельных частей проекта, существующего на протяжении столь долгих десятилетий. По существу, впервые в политическом документе общепризнанным материальным и духовным феноменом, «великой областью национальной культуры» России было признано народное искусство.

Третий этап жизни проекта (1980–1990-е годы) по развитию народного искусства отмечен еще более заметными переменами, обусловленными приходом так называемой «перестройки». Она повлияла на общественное мнение и на суждения специалистов, критиков, отстаивающих взгляд на современное народное искусство исключительно как на аутентичное (таковы статьи Б. Вязьмина, Н. Воронова и др.)^[41]. Значительная переориентация происходила и у самих авторов, у народных мастеров, хотя причины упадка народного искусства каждый из них видел по-своему^[42].

Тем не менее, и это особенно хочется подчеркнуть, к концу 80-х годов апологеты существующего государственного проекта развития народного искусства продолжали энергично поддерживать его. Они утверждали, что народное искусство по-прежнему существует и будет жить дальше своей «яркой жизнью», чему будет способствовать такой объективный фактор, как многонациональность России, богатство и многообразие этнических традиций и т. п. Более того, в ряде трудов искусствоведов Академии Художеств уже в постперестроечное время прозвучало предупреждение: в результате наступивших перемен, в частности капитализации страны, народное искусство не только будет испытывать большие трудности, но и понесет потери, так как станет полностью зависимым от наступившей «тотальной коммерциализации» (выражение М.А. Некрасовой).

Происходящие в России перемены по вполне понятным причинам не могли не вызвать определенную протестную реакцию в среде искусствоведов, работников культуры, администрации районов и многих городов России, на территории которых находились предприятия народных художественных промыслов, а также самих мастеров и художников. Нельзя забывать, что последние слишком долго существовали «в проекте государства», зависели от его учреждений, их опеки, от проводимой политики, от экономики, от критериев оценки, от заказов и мн. др. Отсюда острота и боль в их выступлениях, статьях, высказываниях на конференциях, круглых столах^[43].

Выступавшие – известные искусствоведы, специалисты и местные руководители – говорили о плачевном состоянии промыслов в ряде областей, о гибнущих традициях, об экономических трудностях художников, об утрате творческого начала и т. п. Многими предлагалось остановить преобразования в области художественных промыслов, усилить роль государства по оказанию помощи мастерам, требовать запрета на производство изделий «под Хохлому», «под Палех», «под Гжель» и других известных промыслов, соблюдать конституционные и авторские права и постановления правительства. Ряд выступающих ссылались на Указ Президента Российской Федерации от 7 октября 1994 года «О мерах государственной поддержки народных художественных промыслов» и на Постановление правительства Московской области «О поддержке и развитии народных художественных промыслов Московской области» (1995). В последующих публикациях предлагалось ликвидировать те организации, которые наносят вред народному искусству, а также запретить «все усиливающийся поток мертвых, враждебных человеку вещей, захлестнувших на художественном рынке подлинное искусство»^[44].

В качестве некоего итога приведем мнение искусствоведа Т. Зиновьевой о том, что «концепция создания традиционной вещи» и желание во что бы то ни стало сохранить проект развития народного искусства в масштабах государственной поддержки оставались все еще актуальными, благодаря «консерватизму и патриотизму многочисленной влиятельной части общества» и «нуждам державного правительства»^[45]. Народное искусство, как считает Т. Зиновьева, по-прежнему предстает как этнонациональный универсальный проект, возникший когда-то с единственной целью – возрождение народной вещной культуры. В итоге в России народное искусство на протяжении десятилетий превращалось в своеобразную модель «концептуального сознания». По мысли автора, вся драматургия этой концепции строилась на историческом совпадении художественного (крестьянского) стиля в новых художественно-тематических откровениях творящего их мастера. В новом рождающемся предметно-материальном мире, именуемом народным искусством, как было отмечено другим искусствоведом, В. Пацюковым, археологично сберегалось все старое и прошедшее, реализовывались ценности, успевшие стать утраченными. По его мнению, современная культура народа таким образом «встраивалась» в контекст культуры прошлого, подтверждая феномен «русской иррациональности, в зияниях которой сквозь профанное просвечивает сакральное, освобождая подлинность, аутентичность традиций»^[46].