Сборник
Одушевленный ландшафт

© Коллектив авторов, 2020

© А. С. Белорусец, составление, 2020

© С. В. Березин, составление, 2020

© АНО «ГородЗагород», 2020

© Издательство «Алетейя» (СПб.), 2020

Обживая пространство между

Для того чтобы адекватно воспринять этот сборник, нужно в первую очередь определиться с его местом: жанровым, профессионально-дисциплинарным, хронологическим. Однако это простое познавательное действие становится возможным лишь до определенной степени. В привычные дисциплинарные или жанровые рамки работы, вошедшие в сборник, заведомо не вписываются. Вместе с тем хотя бы примерные координаты задать необходимо.

Самая очевидная адресация указывает на то, что это сборник работ участников трансдисциплинарной конференции «Одушевленный ландшафт: развитие человека и территории», которая состоялась 11–13 сентября 2020 года в удивительном пространстве MelnicaSpace (впрочем, часть участников конференции физически находились вовсе не там, некоторые – буквально – на другом континенте). Но в сборник вошли и несколько работ участников прошлогодней конференции «Психотерапевтические путешествия: теория и практика», которую, впрочем, сами участники переименовали в «Психологические путешествия…».

Важно, что сборник включает в себя не только тезисы к конференции, но и развернутые статьи, написанные уже после выступлений по мотивам не только сказанного, но и услышанного. Во многом статьи сборника – это результат того, что выкристаллизовалось уже после конференции. Однако post hoc non est propter hoc («после» не значит «вследствие»). Таким образом, конференция стала тем плодотворным дискурсом, который направил фокус внимания участников на возможные грани проблем, и тем самым как бы сформулировала перед авторами задачи по огранке их работ.

Впрочем, все работы многогранны и ценны тем, что, подобно драгоценным камням, многократно преломляют и отражают световой поток, попавший на любую из граней. В итоге возникает череда взаимных отражений, единомножие ракурсов, игра контекстов и уж точно разносторонность взгляда. Нетрудно заметить, как тезисы и аргументы авторов корреспондируют друг с другом, преодолевая парадигмальные и дисциплинарные границы. Трансграничная коммуникация позволяет авторам сборника не только обнаружить общие черты, но и предложить (одарить) друг другу новые идеи как квинтэссенции общих черт. Так возникает уникальность – одаренность квинтэссенцией общих черт.

Думается, что структурировать трансдисциплинарную коммуникацию авторов сборника может парадигма «общей персонологии» – целостного знания личности, о личности и во имя личности, предложенная В. А. Петровским и Е. Б. Старовойтенко и сформулированная в виде геометрической модели треугольника или пирамиды. Вершинами пирамиды оказываются не только привычные Теория (или фундаментальная персонология) и Практика (практическая психология личности), но и Герменевтика (или культурная персонология, обращающая свой взор к личностному в человеческой культуре и не гнушающаяся искусством). Четвертый полюс, полюс самополагания, превращает треугольник в пирамиду, делая фигуру объемной. На этом полюсе располагается то, что М. Полани назвал личностным знанием, которое, вступая в отношения с другими полюсами пирамиды, получает возможность воплотиться, причем не только в рефлексивных текстах, но и в феноменах само-движения и само-созидания личности. Строго по Л. С. Выготскому: речь личности выполняет не только коммуникативную (и автокоммуникативную), но и регуляторную (и авторегуляторную) функции. Возможно, Л. С. Выготский не возражал бы и против выделения перформативной функции.

Именно эти четыре полюса мы решили положить в основу навигации по сборнику, условно разделив работы на четыре раздела в соответствии с вершинами пирамиды общей персонологии: «Теория», «Практика», «Культура» и «Я». Еще раз оговоримся, что деление это условно и, более того, для того чтобы «что-то возникло», в работе должна проявиться не только какая-то из вершин пирамиды, но и ее ребра и грани. В этом смысле точнее была бы навигация посредством описания маршрута авторской мысли через несколько вершин пирамиды, в духе "веерных матриц", например: «Теоретизирование по поводу личностно-затрагивающей практики в связи с культ у рным контекстом» или «Практика интенсификации диалога личностного и культурного».

…Почти перед самой сдачей текста в печать мы обнаружили в сборнике еще один раздел – «Документы». Он возник как-то сам собой. Если первые четыре раздела, по определению, персонологичны, т. е. личностны, субъектны, то этот раздел скорее объектен: это буквально следы, которые оставили прошедшие конференции: стенограмма круглого стола, программы, отчеты для сайтов вузов-организаторов.

Мы уверены, что читателю вряд ли стоит отдавать предпочтение какой-то одной группе публикаций по полюсному или дисциплинарному принципу («я практик и буду читать только про практику» или «я психолог и буду читать только психологические работы»). Напротив, стоит читать самые разные работы и открывать для себя, как феномены, практики, модели, описываемые в одном контексте, корреспондируют с феноменами, практиками и моделями в другом контексте, замечать этот наметившийся и развивающийся диалог.

Завершают сборник два особенных синтетических текста. В обоих – персонологическая пирамида дана симультанно: сразу и целиком. Подводя итог сборнику, оба этих текста одновременно и открывают новую перспективу.

Одна из его основ – общий язык. В текстах авторов сборника ландшафт не всегда оказывается в позиции предмета рассмотрения, но, взятый в качестве метафоры, создает прообраз общего понятийного аппарата, который, конечно, еще только предстоит построить. Для культурной географии культурность ландшафта – это прежде всего явное, или чаще не явное, присутствие в нем следов ак тивности че ловека – своеобразный с лепок че ловеческойпрактики. Для психолога культурность ландшафта – опосредованное культурой восприятие ландшафта и его отдельных элементов. Несмотря на очевидное отличие предмета культурной географии и психологии (как, впрочем, и антропологии, культурологии), диалог не просто возможен – он стал реальностью на полях конференции и в текстах ее участников. Ландшафт, взятый в качестве метафоры, – этот ход оказывается продуктивным и обеспечивает возможность если не взаимопонимания, то взаимного интереса. У метафоры есть важнейшая особенность: она может возникать спонтанно, по внешнему и как бы несущественному сходству предметов, но если это продуктивная метафора, то за поверхностным сходством обнаруживается глубинная связь, которая, вероятно, так и осталась бы непознанной, не возникни эта метафора. О раскрывающем потенциале метафоры речь идет в работе А. С. Белорусца. В свою очередь, очерк культурного ландшафта, подготовленный В. Л. Каганским, дает развертку понятия и акцентирует свойства культурного ландшафта, что становится предпосылкой для более обоснованного и продуктивного использования пространственных метафор.

Сказанному есть отличная иллюстрация. Созданный полтора десятка лет назад С. В. Березиным и Д. С. Исаевым метод психотерапевтической групповой работы в форме загородного путешествия получил название «ландшафтная аналитика». Как бы факультативное прилагательное «ландшафтная» (кажется, вместо него могло бы быть «походная», «природная» и т. п.) перебросило мостик к феномену культурного ландшафта, через свойства которого, например сплошность (в противовес привычной дискретности-предметности), вполне может быть понято исцеляющее действие метода. Особенности культурного ландшафта как особой реальности при внимательном взгляде и оказываются сущностными особенностями метода, подчеркивающими его отличие от других внекабинетных психопрактик.

Но вернемся к работам, вошедшим в сборник. Каждая из них предлагает свой взгляд, особую перспективу, ракурс, который делает видимым значимый для автора аспект реальности. В каждой статье – желание поделиться если не знанием, то идеей, имеющей свою перспективу научной и практической разработки. Не всегда есть скрупулезное обоснование, но всегда есть свидетельство: я увидел это таким. В этом особая ценностность: не аргументация или агитация, но предъявление ценного для меня. В работах, вошедших в сборник, предлагаются авторские образы профессионального мира или, если угодно, умвельты: образы обжитого профессионального пространства. Вместе с тем обжитого профессионального пространства авторам сборника явно мало. Они – настоящие путешественники, отправляющиеся в пока еще плохо картографированное пространство между. Откуда это? Если внимательно вчитаться в тексты авторов, то очевиден будет лейтмотив – присвоение пространства. Есть основания полагать, что внутренний мир человеческого «Я» имеет свои пространственные характеристики. Если это так, то присвоение пространства выступает одним из условий развития личности. Попробуйте подобно авторам сборника озадачиться вопросом преобразования условий развития личности в средства ее развития, и тогда вы точно будете смотреть на ландшафт по-другому.

Интересен диалог контекстов и диалог источников через обширные цитаты. Авторы делятся своими кругами чтения, хорами значимых голосов. Эти источники – что-то вроде звездного неба над различными территориями, выстраиваемыми авторами сборника. Если так, то именно общее небо и «неподвижные звезды» на нем могут оказаться связующим звеном для построения общей картины мира. Они – основа навигации, по ним с некоторой точностью можно определить взаимное расположение островков «территории» каждого из участников сборника – выстроить маршрут от одного островка к другому.

Не обязательно речь идет о маршруте «по поверхности», иногда может оказаться, что несколько «островков» суть разные образы одной и той же «территории». Попытка их совмещения – тоже путь, но как бы вертикальный: от слоя к слою. Возможен и обратный ход, прекрасно описанный Данте, – встреча с другими звездами. Конечно, все эти пути еще только предстоит пройти. Но уже сейчас самостоятельную ценность представляет промежуточный результат – яркие, самобытные профессиональные образы мира, открытые к общению. А. Белорусец, С. Березин

Теория

Березин С. В
Пространство и время «Я»

Аннотация: Обосновывается гипотеза существования пространственных и временных параметров «Я» личности. Предполагается, что средством построения внутреннего пространства «Я» являются механизмы сенсорно-двигательного пространственного моделирования. Рассматривается роль элементов ландшафта в моделировании пространственных отношений. Анализируется роль культуры в коллективном и индивидуальном восприятии пространства. Обосновывается возможность построения психологических практик в условиях природного ландшафта. Обсуждается феномен субъектификации ландшафта.

Ключевые слова: пространство «Я», время «Я», пространственное моделирование, ландшафтный объект, субъектификация ландшафта, актуализирующее воздействие ландшафта.

Рассуждая о своей жизни, люди нередко используют различные пространственные концепты: «жизненный путь», «поднялся», «опустился…», «там, вверху», «между небом и землей», «заблудился», «на распутье».

Концепты, обозначающие ландшафтные объекты, также используются людьми для описания своей актуальной жизненной ситуации: «жизнь, как в болоте», «темный лес», «забрался в дебри», «на вершине», «идти по краю пропасти», «плыву по течению», «блуждаю, как в лабиринте».

Пространственные концепты используются в практике повседневного общении для описания психологических характеристик человека в целом: «широкая душа», «высокого полета человек», «низкие нравы».

Различные пространственные концепты используются для описания отдельных сторон психики индивида: «узко мыслит» или, наоборот, «мыслит широко», «недалекого ума человек».

Пространственные и ландшафтные концепты используются и для фиксации отклонения индивида от нормы: «витает в облаках», «как из леса вышел», «темный лес в голове», «просто тундра».

Концепты, связанные с пространством и ландшафтом, используются в повседневных речевых практиках для описания отношений: «отдалился от меня», «далекие отношения» или, наоборот, «близкие отношения», «пошел налево».

Активное использование пространственных и ландшафтных концептов в речевых повседневных практиках не может быть случайным – оно отражает не только речевую картину мира, но и сообщает нам о глубинной связи психики и пространства-времени.

Интересно, что в процессе биологической эволюции у человека не сформировались специальные рецепторы для различения пространства и времени. Человек воспринимает пространство и время с помощью неспецифических органов чувств – зрение, слух, положение тела. Размышляя над этой особенностью человека, Н. А. Бернштейн говорил об абстрагированном моторном образе пространства, основанном на механизмах функционирования центральной нервной системы: «Есть немалые основания полагать, что в верховном моторном центре мозга локализационно отражено не что иное, как какая-то проекция самого внешнего пространства в том виде, в каком она моторно дана субъекту. Эта проекция <…> должна быть конгруэнтной с внешним пространством, но конгруэнтной только топологически, а не метрически… Надо только оговориться, что топологические свойства проекции пространства в центральной нервной системе могут на поверку оказаться очень неожиданными и странными: не следует надеяться увидеть в головном мозгу что-либо вроде фотографического снимка пространства, хотя бы и очень деформированного» [Бернштейн 1966, с. 70].

Проекция пространства дана субъекту моторно… Задержимся еще на этой мысли Н. А. Бернштейна. Моторно – то есть двигательно, через движение и действия. Оказавшись за пределами хорошо освоенного пространства повседневности, индивид начинает взаимодействовать с различными элементами ландшафта, используя все возможные сенсорные каналы и способы взаимодействия, соответствующие этим каналам:

– пристально вглядываться в окружающие предметы и элементы ландшафта, обращать внимание спутников на что-то, привлекающее внимание;

– прикасаться к поверхностям, брать в руки какие-то предметы и включать их в свои действия (опирается на поднятую палку, бросает камешки в воду или в расщелину);

– вслушиваться в звуки, кричать, чтобы услышать эхо;

– пробовать на вкус (воду в ручье, известные ягоды, минералы);

– принюхиваться (замечая запахи).

Движения, действия, включение различных сенсорных каналов формируют у человека «образ места», позволяющий в полной мере ощутить свое присутствие в нем. Переживание присутствия, на наш взгляд, означает проекцию «места пребывания» во внутреннее пространство «Я» человека. Мы в полной мере можем рассматривать этот процесс как своеобразный акт «присвоения» места пребывания. Именно с этим мы связываем стремление человека унести с собой что-то, что было бы непосредственно связано с местом пребывания – камешки, ракушки, засушенные растения и т. п. С этим же процессом «присвоения места» мы связываем стремление человека оставить знак своего пребывания – надписи типа «здесь был…», фото на фоне и т. п. Возможно, именно поэтому нам недостаточно «просто увидеть» место, ландшафт или пространство – нам необходимо взаимодействие с местом пребывания, иначе любое путешествие могло бы быть с успехом заменено видеорядом.

Таким образом, активное взаимодействие индивида с различными элементами ландшафта с использованием всех возможных сенсорных модальностей и активное перемещение в нем выполняет не только познавательную функцию, но и служит основой построения внутренней проекции «внешнего мира».

Конечно, открытой проблемой остается и «проекция внешнего мира», и необычность ее свойств, о которых предупреждал Н. А. Бернштейн.

Вполне возможно, что средством и основой построения внутреннего пространства/времени личности – внутреннего мира – субъективного пространства индивидуального «Я» являются механизмы сенсорно-двигательного пространственного моделирования.

Если допустить, что моделирование пространственных отношений является средством и основой построения субъективного пространства индивидуального «Я», то придется также допустить возможность разработки психотехнических методов изменений субъективного пространства «Я».

Аргументом в пользу нашей гипотезы является практика системных расстановок [Хелингер 2003]. В расстановках изменения в системе отношений человека с различными аспектами бытия достигаются не только с помощью фраз-решений, но и посредством его перемещений в поле расстановки. На профессиональном сленге расстановщиков это называется «работать географией». С высокой долей уверенности можно говорить, что системная расстановка – это экстериоризация внутреннего мира индивида и его визуально-пространственная репрезентация. Такой взгляд на события в поле расстановки делает ее весьма перспективным методом изучения пространственно-временных характеристик внутреннего мира личности [Березин 2015]. Интересно, что время в такой визуально-пространственной репрезентации внутреннего мира человека синкретично – прошлое, настоящее и будущее слиты и неотделимы друг от друга. Здесь и сейчас в расстановке разворачивается «там и тогда» перманентно присутствующее в «здесь и теперь», «везде и всегда». Внешнее по отношению к человеку время его жизни линейно – оно «вытянуто» от прошлого к будущему – и дискретно – разделено на дни, годы, «эпохи», периоды. Даже если человек обнаруживает сценарную цикличность событий своей жизни в малом масштабе («день сурка») или большом масштабе («жизнь по кругу»), время жизни продолжает восприниматься им линейно и дискретно. Синкретичность времени внутреннего пространства человеческого «Я» для нас очевидна. В этом нас убеждает не только практика системных расстановок, но и теоретически обоснованная практика транзактного анализа [Берн 2010].

В связи с этим позволим себе высказать предположение, которое оставим здесь без всякой дальнейшей аргументации: возможно, что физиологической основой пространственно-временного моделирования является хронотоп – «закономерная связь пространственно-временных координат» [Ухтомский 2002, с. 347]. Особое значение для нас имеет то, что хронотоп в концепции А. А. Ухтомского объединяет не только время и пространство, но и материальное и духовное, физическое и психическое, социальное и личностное, культурное и природное в нечто целое.

Сформулированная А. А. Ухтомским идея хронотопа оказалась продуктивной в гуманитарных науках – М. М. Бахтин весьма плодотворно использовал ее в анализе художественных текстов. Как показывают исследования Т. Д. Марцинковской и Е. Ю. Балашовой, категория хронотопа обладает высоким эвристическим и, как нам кажется, инструментальным потенциалом в психологии [Марцинковская 2017]. Так, по мнению А. А. Ухтомского, рассогласованность временных и пространственных координат в жизни людей связана с рассогласованностью их жизни в биологическом и социокультурном мире. Интересным развитием этого положения А. А. Ухтомского стала разработанная А. В. Сухаревым этнофункциональная психология и психотерапия [Сухарев 2002].

Размышляя о пространственных составляющих здоровья, Л. П. Гримак на основе анализа философских, антропологических, культурологических, клинических и психофизиологических концепций приходит к однозначному выводу: «Субъективное отражение объемных параметров внешней среды привело к образованию фундаментальной функции мозга – топологической проекции пространства в центральной нервной системе, так называемого «внутреннего психологического пространства личности» [Гримак 1999, с. 50].

Важность этого психологического механизма, по мнению Л. П. Гримака, состоит в том, что «в нем запечатляются и моделируются пространственные аспекты внешней жизнедеятельности организма» [Гримак 1999, с. 50]. Развивая эту мысль Л. П. Гримака, легко прийти к логическому выводу о том, что все внутренние аспекты жизни человека имеют пространственные характеристики.

Предположение о том, что основой построения внутреннего пространства «Я» индивида являются психические процессы моделирования пространственных отношений, позволяет сформулировать несколько неочевидных следствий.

Во-первых, основную роль в процессах моделирования пространственных отношений играют ландшафтные объекты.

Во-вторых, как индивидуальное, так и коллективное восприятие пространства и времени зависит от культуры, которая сама в значительной степени зависит от ландшафта, вмещающего ее носителей.

В-третьих, изменения восприятия индивидом внешнего пространства могут не только маркировать изменения в его внутреннем пространстве, но и быть средством изменения внутреннего пространства его «Я». Это обстоятельство обосновывает возможность построения методов психологической работы с использованием ландшафта и его отдельных элементов.

В-четвертых, отношения человека с различными аспектами его бытия проявляются в особенностях восприятия им ландшафта. Речь идет о том, что в системе «человек – ландшафт» индивид проецирует на ландшафтный объект (или окружающее его пространство) свои эмоциональные состояния и другие аспекты своего субъективного опыта. В этом заключается субъектификация ландшафта.

В-пятых, существуют такие элементы ландшафта (ландшафтные объекты), контакт с которыми актуализирует у человека эмоциональные переживания и смыслы вполне конкретной направленности. В этом заключаются актуализирующие возможности ландшафта.

Очевидно, что каждый из сформулированных тезисов нуждается в специальном обосновании.

Роль ландшафтных объектов в моделировании пространственных отношений. Пространство, в котором живет человек, всеобъемлюще. Фалес Милетский выразил эту мысль просто и ясно: «Больше всего пространство – оно объемлет все». Однако само пространство может быть воспринято благодаря тому, что элементы наблюдаемого ландшафта выступают как опорные точки его структурирования. Разница в восприятии дневного и ночного неба очевидна: ночное небо воспринимается как имеющее протяженность, глубину, направление и даже форму благодаря наблюдаемым на нем звездам, которые структурируют его пространство; безоблачное дневное небо воспринимается как изотропная бесконечность, не имеющая структуры.

Восприятие географического пространства осуществляется благодаря восприятию формы, величины, взаимного расположения ландшафтных объектов, их удаленности и направления, в котором они находятся. Именно компоненты ландшафта были той исходной данностью, которая использовалась для выживания и подлежала осознанию. Очевидно, что именно ландшафтные объекты, их взаимное расположение и время, необходимое для перемещения от одного из них до другого, являлись внешней материальной основой для формирования первичных бинарных оппозиций, моделирующих мир архаического сознания: «верх – низ», «левое – правое», «далеко – близко», «юг – север», «восток – запад», «земля – небо». Заметим также, что различные элементы природного ландшафта (ландшафтные объекты) служили не только для ориентации в пространстве, но со временем приобретали экстрапсихические функции.

Размышляя о роли природного ландшафта в становлении человеческого сознания, И. И. Свирида пишет: «ландшафт служит частью не только внешнего, но и внутреннего пространства человека» [Свирида 2007, c. 23].

Природный ландшафт становится частью внутреннего пространства человека как результат проекции «самого внешнего пространства» (А. Н. Бернштейн), однако, топологические свойства проекции, как и предполагал А. Н. Бернштейн, оказались очень неожиданными.

Роль культуры в коллективном и индивидуальном восприятии пространства. Предки человека жили в природном ландшафте и были его частью. Их жизнедеятельность и необходимая для этого ориентация в пространстве достаточно эффективно обеспечивались эволюционно обусловленными формами территориального поведения.

Однако, уже на начальных стадиях формирования человеческого сознания восприятие пространства претерпело кардинальные изменения. Можно предположить, что осознание естественного ландшафта сопровождалось семантизацией и сакрализацией его элементов.

Со временем ландшафтные объекты приобретали в коллективном сознании образность и семантику. Природный ландшафт все больше и больше преобразовывался в ландшафт-текст, который, постепенно становясь более подробным, запечатлевал мифологию связанного с ним и формирующегося в нем человеческого коллектива.

Разрабатывая идею культурной памяти, Я. Ассман пишет о ландшафтах воспоминания: «…в коллективной и культурной мнемотехнике, в "помнящей культуре", пространство также играет ведущую роль… Даже целые местности, и прежде всего они, могут служить средствами культурной памяти. Они в этом случае не столько размечаются знаками ("памятниками"), сколько сами поднимаются в ранг знака, т. е. семантизируются» [Ассман 2004, с. 63].

Я. Ассман приводит пример того, как у австралийских аборигенов местность с ее ландшафтными объектами служит не только средством коллективной памяти, но и коллективной идентификации: «По большим праздникам они (аборигены Австралии. – С. Б.) утверждают свою групповую идентичность тем, что отправляются в определенные места, с которыми связано воспоминание о духах предков, от которых они происходят» [Ассман 2004, с. 63]. Вероятно, что, оказавшись в таких «местах памяти» (мнемотопы), человек погружается во вполне определенные переживания. Есть также основания полагать, что человек, принадлежащий к культуре, частью которой являются мнемотопы, способен вполне эффективно расшифровывать метафоры «мест памяти». Это означает, что индивидуальное и коллективное восприятие ландшафта имеет определенную культурную обусловленность.

На наш взгляд, такую же функцию коллективной идентификации в современной России выполняют памятники и памятные места, связанные с Великой Отечественной войной.

Обосновывая сложное взаимодействие культуры и ландшафта, И. И. Свирида анализирует происхождение лабиринта: «Естественный ландшафт повлиял на структуру лабиринта – одну из наиболее многозначных пространственных архитектурных форм. Его происхождение связано как с ландшафтными элементами, так и с мифологией. Мифология сама обнаруживает зависимость от ландшафта и его рельефа, о чем свидетельствовала крито-микенская культура с ее легендарным, как полагают ученые, лабиринтом и мифом о Минотавре» [Свирида 2007, с. 23]. Если иметь в виду, что архаическое сознание существовало в форме мифа, то можно предположить наличие глубинной генетической связи между ландшафтом и сознанием.

С другой стороны, разнообразные продукты ментального освоения пространства не только фиксируют природное в культуре, но и опосредуют восприятие ландшафта и природы. Восприятие человеком различных сторон его жизни опосредовано прошлым опытом, то есть его субъективностью. Восприятие ландшафта и его отдельных элементов опосредовано не только индивидуальным опытом, но и культурой, из гипертекста которой индивидуальное сознание «вычерпывает» свое содержание. Таким образом, и коллективное, и индивидуальное восприятие ландшафта всегда культурно обусловлено. Воспринимая ландшафт, человек неосознанно проецирует на него содержание своего культурно обусловленного индивидуального опыта. Мало кто отдает себе отчет в таком акте видения.

Использование ландшафта в психологических практиках. Реальное или воображаемое взаимодействие с ландшафтом и отдельными ландшафтными объектами давно и, на наш взгляд, достаточно эффективно используется в различных терапевтических практиках. В нашей более ранней работе содержится далеко не полный, но вполне достаточный обзор таких практик [Березин, Исаев 2009]. Направленное фантазирование (Р. Дезолье), направленное аффективное воображение (Х. Лейнер), творческие путешествия и терапия творческим общением с природой (М. Е. Бурно), ландшафтная аналитика (С. В. Березин, Д. С. Исаев), ландшафтная аналитика с собаками (Ю.В. Конопельцева), ландшафтная арт-терапия (А. И. Копытин) – все это примеры психотерапевтических методов, построенных на разных методологических основаниях и в той или иной форме использующих разнообразные феномены, возникающие в системе отношений «человек – ландшафт». С помощью различных методов (тесты, беседа, интервью, анализ дневниковых записей, шкалирование и др.) исследователи обоснованно доказали эффективность психотерапевтических методов работы в системе «человек – ландшафт». С тем, что «это хорошо работает», более-менее ясно. Неясность сохраняется в том, как это работает? К слову, вместе с добротными описаниями психотехник появляются респектабельные работы, содержащие теоретико-методологические обоснования методов и техник работы в системе «человек – ландшафт». Примером таких работ может быть исследование А. С. Белорусца и Ю. В. Конопельцевой [Белорусец, Конопельцева 2017].

Субъектификация ландшафта. Проецирование субъективного содержания коллективного и индивидуального опыта на ландшафт и его элементы наполняет их субъективностью, они начинают восприниматься как наделенные чувствами, намерениями, способностью реагировать. Психологическое содержание, проецируемое человеком на ландшафт и его объекты, как бы отчуждается от самого человека и начинает восприниматься им как проявление собственной субъективности ландшафта.

«Унылый лес…» – говорит человек, находясь в лесу поздней осенью. Ни звуков птиц, ни приятной прохлады в знойный летний день, ни буйства красок сентября – тишина в серо-коричневых пастельных тонах. Человек переживает уныние, но вместо того, чтобы сказать: «Я переживаю уныние», человек говорит: «Унылый лес». Таким образом, человек проецирует свое состояние на лес, приписывает ему свое уныние и начинает воспринимать лес как лес, переживающий уныние. Собственное уныние отчуждается от субъекта и начинает восприниматься им как состояние леса.

Процессы субъектификации ландшафта метафорически можно сравнить с разговором человека с эхом – услышав его, мы восторженно восклицаем: «Оно мне ответило!» Эхо нередко воспринимается как нечто живое, пусть и невидимое, но обладающее собственной активностью. Воспринимаемый нами сквозь призму собственных проекций и ожиданий ландшафт и/или его отдельный элемент наполняются нашей субъективностью и становятся для нас нашим альтер-эго, не идентифицируемым как таковое. Диалог человека с самим собой, где собеседник – мое другое «Я», с высокой вероятностью принимает форму берновских игр. Этого не происходит, если мое другое «Я» воплощено в ландшафтном объекте. Отраженный поверхностью Луны солнечный свет воспринимается как ее собственный, но, будучи отраженным, он приобретает иные свойства. Так и с ландшафтом: все, что мы проецируем на ландшафт, – это наше собственное содержание, но, будучи «отраженным», это содержание приобретает иные свойства.