Сборник
Кавказ. Выпуск XXVII. Сказки кабардинского народа
Небылица
Послушайте, дети мои, сказку о пастухе, лучше которого никто у нас в селении не умел плести небылицы. Вот что рассказывал тот табунщик:
«Еще мать моя не была замужем, когда пас я табуны у ее родных, которые жили между двумя морями.
Однажды исчез мой конь, статный вороной скакун. Отправился я на его поиски. Всюду и везде бродил – нигде не нашел. Поднялся на высокий курган, воткнул свой нож на его вершине, в него шило воткнул, шапку на шило повесил, взобрался сам на него и осмотрелся кругом. Ничего не увидел. Спустился я тогда в глубокую-глубокую яму. Выглянул оттуда и увидел, как перешел мой конь через море и бегает возле него маленький жеребенок, что у него родился.
Подвернул я штаны, чтоб не намочить, и шагнул в море. Оказалось, что море мне едва до щиколоток достало. Перешел я его и поймал коня.
Однако конь не смог выдержать моей тяжести. Пересел я на жеребенка. Повез он меня вместе с конем. Мало ли, много ли ехал, но увидел в зарослях, которых не было, зайца, который еще не родился. Выстрелил я из ружья, что дома у меня осталось, и убил зайца. Стал я его потрошить и нашел внутри девять кусков жира, которым сапоги свои смазывать стал. На один сапог хватило, а на другой – нет. Пошел дальше в одном смазанном сапоге, а в другом – несмазаном.
Вскоре добрался я до берега моря, прыгнул в него и перешел на другую сторону. Посмотрел на ноги, – не вижу сапога, жиром не смазанного. Обиделся он и ушел от меня. Что делать? Вернулся я искать сапог.
Когда через море обратно переходил, увидел грушевое дерево, которое посредине в волнах росло. На дереве и мой сапог на двенадцати мышах молотил просо за сходную плату. Быстро молотил. Так быстро, что зерно оставалось на месте, а полова сыпалась вниз, в море.
Стал я просить сапог, чтоб ко мне он вернулся. На молотьбе заработал сапог девять мешков проса. Получил он просо, насыпал в мешки, которые были сшиты из шкур восьми мышей, положил их на арбу, сделанную из хворостинки, запряг в нее двух комаров и стал погонять через море. Я с ним отправился.
Так ехали мы два дня и две ночи. На третий день подул сильный ветер, поднялась буря. Заволновалось море, заходили-заиграли на нем пенные волны. Опрокинуло арбу, и девять мешков свалились в глубокую воду.
Утром, когда утихомирилось море, спустился я ко дну на поиски мешков с просом.
Оказалось, что русалка мешки нашла. Из проса сварила она бузу сладкую и попивает себе в удовольствие.
– Не знала я, сын мой, что твои то мешки, но не горюй, не вешай голову, – погости у меня, заплачу я тебе за твое просо.
Сказала так русалка, потом накормила меня, напоила и впридачу корову дала. «Вот тебе за твое просо».
Привязал я корову к арбе и поехал домой.
Когда первый раз подоили корову, не поместилось ее молоко в кувшины, миски и чашки, что со всего села собрали.
Стало молоко прокисать. Собрались жители со всего села, вырыли яму, величиною с хороший ток, обшили стены и дно дубовыми досками.
Подошло снова время доить. Поставили корову над ямой и стали сливать в нее молоко. А потом, кому нужно было, черпали молоко из ямы ведрами и кувшинами, а из того, что оставалось, сыр делали.
Так зима прошла, весна наступила. Погнали корову на пастбище. Смастерили корыто, которое пастбище с селом соединяло, и стали доить корову три раза в день. Текло молоко по корыту и сливалось в яму. По-прежнему жители его ведрами и кувшинами черпали, а из остатков сыр делали.
И вот однажды выгнали охотники из лесу кабана. Прыгнул он с испугу в корыто и принесло его в село. Жители не заметили в молоке кабана, влили в него сычуг и приготовили сыр.
Скоро время сенокоса настало, и взяли с собой косари сыр в поле. До полудня поработали, на обед сели. Когда сыр разложили, выскочил из него кабан и в лес побежал. Испугались косари, что уйдет, швырнули в него косой. Зацепилась коса кабану за ногу, а он все по полю бегает и косой сено косит. Так и скосил все поле.
Как только коса отцепилась от ноги кабана, косари вилы бросили ему вслед. Собрал кабан на бегу вилами все сено и сложил в копны».
Вот, дети мои, какую сказку рассказывал один табунщик, лучше которого у нас в селении никто не умел плести небылицы.
Три совета
Жил-был искусный охотник. Никогда не возвращался он домой без добычи.
Однажды пошел он на охоту, целый день бродил, но ничего не подстрелил. Бредет он домой, как вдруг видит в кустах жаворонка. Поймал охотник жаворонка и продолжал свой путь.
Вдруг жаворонок заговорил.
Что хочешь ты сделать со мною? – спросил он.
Как приду домой, велю жене изжарить тебя и съем.
Разве ты насытишься мною? На мне ведь и мяса-то нет. Отпусти меня! Я дам тебе три совета. Они пригодятся не только тебе, но и детям твоим, и внукам. Первый совет я скажу, сидя в твоей руке, второй – взлетев на верхушку дерева, а третий – поднявшись на гору.
Согласился охотник.
Помни, – сказал жаворонок, – никогда не жалей о том, что уже миновало.
Сказал маленький жаворонок и взлетел с ладони охотника.
Не верь никогда тому, что противно здравому смыслу, – продолжал жаворонок, сидя на верхушке дерева. – У меня в зобу есть слиток золота величиною с куриное яйцо. Если бы ты достал его, то был бы богатым до самой смерти.
Ах, проклятый день! – воскликнул с досадой охотник, ударяя себя по голове. – Лучше бы я умер! Зачем отпустил птицу? Как мог я поверить ей!
Уж очень ему было обидно.
Каким счастливым стал бы я, будь у меня такой кусок золота! – сокрушался охотник.
Вспорхнув с дерева, жаворонок хотел было улететь, но охотник закричал:
Уговор дороже денег! Ты обещал мне дать три совета. Два ты уже сказал, и я их запомнил, а третьего еще не слышал. Прошу, дай мне третий совет!
К чему тебе третий совет? Я дал тебе два, но ты забыл их прежде, чем я договорил. Если дать третий, будет то же самое! Я сказал – никогда не жалей о том, что уже миновало. А ты уже сейчас горюешь, зачем отпустил меня. Я сказал – не верь тому, что противно здравому смыслу. А ты поверил, что у меня в зобу слиток золота величиной с куриное яйцо, и не подумал, что весь я немного больше куриного яйца. Это и есть – поверить в невозможное.
Сказал так жаворонок и поднялся высоко в небо.
Как петух сварился
Жила-была в давние времена старая курица. Шея у нее была совсем голая. Гуль звали ее. Пришел к ней однажды в гости петух. Приготовила курица разного угощения и поставила на стол перед петухом. Но больше всего ему паста по вкусу пришлась – свежая, вкусная.
Научи меня, Гуль, – попросил петух, – как пасту такую готовить. Не откажи соседу.
Дело не мудреное, – ответила Гуль. – Как закипит вода, взлетаю я на край котла, потом на другой перепрыгиваю, а потом – снова обратно. Так и летаю с одного края котла на другой, пока паста не будет готова.
Поблагодарил курицу петух и побежал домой.
Пришло время готовить обед. Поставил он воду. Только стала вода закипать, а петух уже на краю котла сидит и крыльями машет, как курица научила. Перепрыгивал, перепрыгивал с одного края котла на другой, помутилось у него в голове, да и свалился он в кипяток.
А в это время сама Гуль решила соседа-петуха навестить. «Пойду, – думает, – в гости к старому». Так она и сделала. Пришла, а из котла пар валит и петушиные ноги торчат: сварился хозяин. И так жалко ей сделалось старого петуха, что всю себя общипала. Все перья до одного повыдергала.
Узнал о том целый свет.
Услышал ворон, что петух заживо в кипятке сварился, а бедная Гуль все перья повыдергала, – и он тоже себя общипал.
Что с тобой, ворон? – спросила Земля. – Зачем такое над собой сделала?
А ворон ей отвечает:
Петух заживо в кипятке сварился, бедная Гуль от горя перья с себя подергала, как же я в стороне останусь?
Выходит, и мне горевать вместе с вами! – сказала Земля и вся развинтилась.
Увидела это Вода и спрашивает:
Что с тобой, Земля? Почему совсем развинтилась?
А Земля ей отвечает:
Петух заживо в кипятке сварился, бедная Гуль от горя все перья с себя подергала, общипал себя черный ворон, как же мне в стороне оставаться?
Ну, раз так, то и я с вами, – сказала Вода и высохла.
Увидела это старуха-служанка, когда с бадейками по воду шла, и спросила:
Что с тобой, Вода? Почему высохла?
А Вода ей отвечает:
Петух заживо в кипятке сварился, бедная Гуль все перья с себя подергала, общипал себя черный ворон, Земля совсем развинтилась. «Ну, раз так, то и я с вами!» – сказала я так и высохла.
Выходит, и мне горевать вместе с вами! – сказала старуха-служанка.
Взмахнула она бадейками и ударила их, что было сил, друг о друга, – только щепки белые вокруг полетели. Разбила бадейки и пошла домой к своей госпоже.
А госпожа шубу шила. Увидела она служанку и спрашивает:
Почему вернулась с пустыми руками? Где вода, где бадейки?
А служанка ей отвечает:
Петух заживо в кипятке сварился, бедная Гуль от горя все перья с себя подергала, общипал себя черный ворон, Земля совсем развинтилась, Вода в реке пересохла, как же я могла в стороне оставаться? Перебила бадейки и домой возвратилась.
Услышала это госпожа и тоже загоревала: порвала шубу на мелкие клочья. А шуба из дорогого меха была.
В это время сам князь во двор въезжал верхом на вороном коне. Спросил он у гуаши[5], что с нею случилось, зачем дорогую шубу испортила. Ответила ему госпожа:
Петух заживо в кипятке сварился, бедная Гуль от горя все перья с себя подергала, общипал себя черный ворон, Земля совсем развинтилась, Вода в реке пересохла, наша старуха-служанка разбила в щепу бадейки и без воды домой возвратилась. И я вместе со всеми загоревала: порвала меховую шубу.
Услышал князь, что такая беда случилась, вынул из ножен острую саблю, изрубил в куски новехонькое кожаное седло.
Сидела в это время на дороге старуха и зашивала трещины, которые от солнца на земле сделались. Иголкой у нее была целая ось от брички, а ниткой – толстый канат. Пока чинила она одну половину земли, пот градом с нее катился и трещины на другой половине земли заклеивал.
Дождь праздником был для старушки, засуха – горем.
Чинила, чинила она землю и вдруг узнала, что петух заживо в кипятке сварился, бедная Гуль от горя все перья с себя подергала, общипал себя черный ворон, Земля совсем развинтилась, Вода в реке пересохла, старуха-служанка бадейки в щепу разбила и ни с чем домой возвратилась, гуаша порвала в клочки меховую шубу, а князь острой саблей изрубил седло новое.
Видно, все с ума посходили. Для кого же сидеть мне теперь на палящем солнце и штопать землю, если люди рассудка лишились? – сказала старушка. Взвалила на худые плечи иголку и пошла прочь, потащив за собой канат.
Увидели это все и испугались: князь купил новое седло, еще лучше прежнего. Госпожа мигом порванную шубу сшила, служанка починила бадейки, Вода по реке опять побежала, Земля завинтилась обратно, черный ворон и Гуль свои перья собрали. Ну, а петуха, раз уж он заживо в кипятке сварился, отдали на ужин старушке, которая землю чинила, – только бы она не сердилась. Наелась она и снова принялась сшивать трещины.
Говорят, если бы перестала старушка чинить, потрескалась бы Земля совсем и рассыпалась, как вареная картошка. А без Земли как жили бы люди?
Комар-хвастун
Когда в лесу наступает ночь, все звери и птицы засыпают в своих норах и гнездах. Никто не нарушит тишины до тех пор, пока первый луч солнца не проникнет сквозь листву.
Однажды, когда все утихло в лесу, вдруг раздался грозный рев, словно гром грянул среди ночи.
Что случилось?
Это спросонья зарычал Лев – плохой сон приснился ему.
Испуганные звери повыскакивали из своих нор, птицы вспорхнули с насиженных мест.
Проснулся и Комар. Досадно стало ему, что Лев нарушил его сладкий сон. И решил Комар отомстить Льву. Точит он свой хоботок, а сам приговаривает, похваляется:
Лучше этому Льву не попадаться мне на глаза, а то плохо ему будет!
Услышал Лев эти слова, в ярость пришел:
Мне, царю зверей, грозит какой-то Комаришка! Да я его раздавлю, он и пикнуть не успеет!
Взвился Комар, расправил крылышки и впился прямо в нос Льву.
Завыл Лев от боли. Он и катался по земле, и царапал когтями нос, а Комар цел-невредим. Еще пуще жалит.
Пусти меня, сдаюсь, ты осилил меня! – заревел Лев.
Отпустил Комар могучего Льва и полетел по лесу хвастать всем о своей победе.
Я сильнее самого царя зверей – Льва! – трубил он. – Никому не одолеть меня.
И совсем забыл Комар-хвастун о Пауке.
Расхвастался Комар, загордился. Закружилась у него от радости голова, и залетел он прямо в сеть к Пауку. Тут и пришел конец Комару-хвастуну.
Кто больше всех и сильнее?
Жили-были три брата. Владели они втроем всего-навсего одним волом, но зато таким огромным, что если задними ногами он стоял в мутной Куре, то траву щипал на далекой Золке.
Три брата были пастухами и пасли своего великана-вола. Решили они однажды повести его на водопой. Рано утром, чуть свет, поднялись и погнали круторогого на Кубань: старший брат впереди идет, средний брат – сбоку, а младший – сзади.
Когда солнце только-только из-за гор показалось, встретился старшему брату всадник в бурке; ехал он издалека.
Бох-апши[6], юноша! Да умножится твое стадо! – поприветствовал пастуха проезжий.
Живи во здравии сотню лет! – отвечал тот.
Вола на водопой гонишь, юноша?
Ты угадал, путник. Но боюсь, что до срока ночь нас в дороге застанет. Пусть будет путь твой усыпан розами, прошу тебя, – если поедешь в ту сторону, откуда мы идем, то встретишь моего среднего брата, – скажи ему, чтоб быстрей погонял, а то не успеем к ночи.
Я выполню твою просьбу. Прощай, юноша, легкой тебе дороги! – сказал всадник и ускакал рысью, только мелькнула его черная бурка да и скрылась за высоким курганом.
Долго скакал он и к завтраку доехал до среднего брата.
Бох-апши, юноша! Да умножится твое стадо!
Живи во здравии сотню лет! – ответил пастух.
Старший брат велел погонять быстрее, а то не поспеете к ночи! – сказал всадник.
Я сделаю все, что смогу, добрый человек, но если и дальше поедешь в эту сторону, то передай моему младшему брату, чтобы погонял побыстрее.
Я выполню твою просьбу. Прощай, юноша, счастливой дороги! – сказал всадник и умчался галопом, только мелькнула его папаха за придорожным курганом.
Долго скакал он и к полудню доехал до младшего брата, идущего с бичом позади вола.
Бох-апши, юноша! Да умножится твое стадо!
Живи во здравии сотню лет! Случайно не встречал моих братьев?
Встречал. Просили, чтобы ты погонял быстрее, а то к ночи не доберетесь до полноводной Кубани.
Стану погонять побыстрее! Спасибо тебе на добром слове!
Прощай, юноша! Легкого тебе пути!
Умчался всадник – из глаз пропал в широкой степи, а младший брат защелкал кнутом, – стал поживей погонять.
Вот уже немного до Кубани осталось, совсем недалеко – свежей водою пахнет. И вдруг высоко в небе показался орел. Камнем ринулся он вниз, схватил цепкими когтями вола за рога и унес его в горы…
А солнце припекало все жарче: попрятались от жары птицы в утесах, люди ушли в свои сакли. Даже терпеливые козы, и те укрылись под горой от палящего зноя. И пастух заснул в тени от бороды козла-вожака.
Но вдруг кругом потемнело, тучи закрыли солнце. Поднялась буря, ветер с корнем вырывал деревья. Это орел с волом трижды покружился на небе, выбирая место, где опуститься и пообедать, и увидел, наконец, две скалы. Но не скалы это были, а кривые рога козла, под бородой которого храпел уставший пастух.
Уселся орел на козий рог и начал вола есть.
А пастуха разбудила буря. Выглянул он из-под бороды козла посмотреть, что творится вокруг, и в глаз ему попала соринка. Не знал пастух, что соринкой была лопатка вола, которую обглодал орел и уронил вниз.
Обглодал орел вола и улетел, а пастух долго глаз тер – ничего не выходит. Крепко засела под веком воловья лопатка. Слезы из глаз текут от боли.
Шли мимо охотники. Попросил их пастух вытащить лопатку. Забрались охотники вместе с ружьями и собаками пастуху в глаз, искали, искали, – все вокруг обшарили, но не смогли соринку найти. Вечером, когда смеркалось совсем, пригнал пастух козье стадо домой и пришел к матери, закрыв глаз, из которого так и текли слезы. Встретила мать сына у ворот, вывернула ему веко, пошарила рукой и нашла соринку в самом уголке, под ресницей.
Положила мать воловью лопатку на ладонь, со всех сторон оглядела, дунула и унесло лопатку в реку.
Пришла весна. Снега в горах растаяли, заплакали горы, белыми потоками полились ручьи с Ошхамахо. Широко разлилась и та река, куда мать пастуха сдула воловью лопатку. Поволокло половодьем лопатку вместе с гранитными глыбами, что от скал откололись, а когда спала вода, осталась лопатка на берегу.
Много времени убежало, много с гор воды утекло и засыпало лопатку песком, занесло илом, выросла на ней трава и поселились люди. Большой раскинулся аул на воловьей лопатке.
Опять потекло время. И вот однажды начало трясти землю по ночам. Дребезжат глиняные кувшины в домах, сыплется глина со стен, заборы-плетни качаются. Забеспокоились люди.
В одну из ночей, когда земля под ногами ходуном ходила, совсем в страх люди пришли. А утром увидели, что солнце взошло с другой стороны. Как тут не напугаться! Весь аул в ужасе был.
На другую ночь, как только стемнело, все мужчины взяли луки, стрелы, взяли острые кинжалы и вышли за аул караулить, чтобы узнать, кто это ночами качает землю.
Уже в полночь, когда луна взошла, увидели храбрые джигиты, что на краю аула из-под земли кость лопатки воловьей торчит, и лиса рыжая ту кость грызет. Грызет зубами, дергает в разные стороны, а земля, как челнок на воде, качается.
Джигиты натянули свои луки, вставили оперенные стрелы и пустили их в лису все сразу. Свист от стрел над аулом прошел, и упала лиса убитая. Джигиты сняли у лисы шкуру с одного бока, а с другого, как ни старались, ничего не вышло; не смогли перевернуть рыжую. Так и вернулись домой с половиной шкуры.
Хватило той половины на шапки всем мужчинам села, от малого до старого. Только сшили всем шапки, как родился в ауле еще один мальчик. Увидела мать, что ходят все в новых шапках, а у ее сына голова не покрыта, и горько заплакала.
Поднялся весь аул – и старики, и дети, и женщины. Пошли к тому месту, где лиса лежала. Навалятся, тянут, а перевернуть не могут. Тогда мать завернула малютку в пеленки и сама пришла. Перекинула лису одной рукой на другой бок, сняла вторую половину шкуры и стала шапку шить. Да только не хватило той шкуры новорожденному – еще девять таких же кусков добавлять пришлось.
Кто же больше всех? Вол, орел, пастух или мать пастуха? Козел, лиса или новорожденный?
Запасливый муравей
Шел Муравей по дороге. Навстречу ему – мужик. Знал тот мужик язык всех птиц и зверей.
Почему у тебя такая большая голова? – спрашивает мужик.
Потому что в ней много ума.
А почему у тебя такая тонкая талия?
Потому что я мало ем.
А сколько ты съедаешь?
Одного пшеничного зерна мне хватает на год, – отвечает Муравей.
Посмотрим, хватит ли тебе на целый год одного зерна!
Посадил мужик Муравья в один из газырей своей черкески, бросил туда пшеничное зерно и заткнул газырь.
Прошел год. Мужик думать забыл о Муравье.
Минул второй год. И тут только вспомнил мужик, что надобно отпустить Муравья.
Заглянул он в газырь и видит: сидит себе Муравей, а рядом половинка пшеничного зерна лежит.
Ты говорил, что одного зерна хватает тебе на год. Уже прошло два года, а у тебя в запасе еще ползерна. Как же так? – спрашивает мужик.
Глупец, который посадил меня в газырь, может забыть обо мне, подумал я и, чтобы не помереть с голоду, разделил зерно на четыре части.
Куйцук и шайтан
Жил-был в Кабарде Куйцук – Маленький плешивец. Был он беден, ходил в дырявых чарыках, но никогда не унывал.
Идет однажды Куйцук с сенокоса. Несет он на плече косу, песню напевает – хорошо поработал! Навстречу ему шайтан:
Откуда и куда путь держишь?
С сенокоса иду.
Расскажи мне что-нибудь интересное!
О чем же тебе рассказать! Вот разве о том, как девять косарей одного комара убили?
Разве это трудно – убить комара? Ведь он крохотный!
Может быть, и крохотный, да только девять сторожевых собак не смогли съесть одну ногу того комара.
Значит, то были не сторожевые псы, а дворняжки!
Может, и дворняжки. Да только каждая из них, стоя на задних лапах, может поймать парящего орла.
Разозлился шайтан, видит, что не переспорить ему Куйцука.
Значит, то не орлы, а воробьи!
Может быть, и воробьи, да только крыло каждого из них накроет сразу десять домов.
Совсем разозлился шайтан:
Скажи, Куйцук, что те дома совсем крошечные!
Может быть, и крошечные, да только я сам видел, что в каждом доме живет по двадцать великанов, – сказал Куйцук и засмеялся.
Шайтан даже задрожал от злости:
Значит, то были не великаны, а карлики!
Должно быть, карлики, но каждый из них съедал на завтрак огромного вола и выпивал колодец воды.
Да колодец тот, должно быть, мальчишки палочкой вырыли! Я сам видел, как колодцы роют, – сказал шайтан, сверкая глазами.
Если и вправду сам видел, значит, не глубокий. Но я знаю, что, если в тот колодец утром опустить ведро, всплеск воды услышишь только на следующее утро, – отвечает Куйцук, а сам смеется.
Наверно, мало ты успел сена накосить. День-то был короткий. Поздно рассвело да рано стемнело, – сказал шайтан, а сам от злости чуть не лопнет.
Много было работы. Я и не заметил, короткий был день или длинный. Знаю только, что утром пастух угнал в горы телят, а вечером пригнал стадо огромных быков, – расхохотался Куйцук.
Представляю, что это были за быки! – сказал шайтан. – Их и в арбу, наверное, нельзя было впрягать.
Не стану спорить. Пожалуй, слабосильные были те быки. Каждый из них мог тащить столько, сколько и восемь наших волов не дотащат, – ответил веселый Куйцук.
Не пойму я, и что ты все веселишься? Бешмет у тебя весь в заплатах и чарыки дырявые! – выпалил шайтан и даже ногами затопал от злости.
Зато иду я, куда хочу, и говорю все, что хочу! – еще громче рассмеялся Куйцук.
Нечего было возразить шайтану. Посинел он со злости и лопнул.