Саша Фишер
Князь Никто
И еще я наконец-то понял, где я. Этот нищенский рынок – Сенная Площадь. Ее легко можно опознать по часовне Всеблагого Отца, шпиль которой был сейчас покрыт все еще свежей позолотой. А значит дыра, из которой мы выползли – Вяземская Лавра. Пристанище всякого отребья, ворья, беглых каторжников и дешевых шлюх. Помесь ночлежки для нищих и притона для всяких темных личностей. В газетах, которые мне на протяжении долгих лет читал светлейший князь-протектор несколько раз сообщали, что эту язву на теле имперской столицы окончательно выжгли, но она все равно возрождалась. Снова и снова. И теперь, получается, я – один из ее обитателей.
Почему я оказался здесь, а не в поместье моего деда – это другой вопрос, который мне еще только предстояло выяснить. Всякие мысли, конечно, закрадывались, но имело смысл разузнать все точно.
На звон нашей телеги народ на Сенной площади тоже реагировал нервно. Оборачивались, сжимались, как будто искали убежище, куда бы спрятаться. Но расслаблялись, увидев, что повозка пустая. Только черная тряпка какая-то на дне.
Моего хозяина… Ох, как же меня коробило даже мысленно так называть этого отвратительного пузатого дядьку, похожего на обрюзгшую свинью на тощих ножках! Но пока я еще не знал, как его называть. Впрочем, ответ на этот вопрос пришел неожиданно быстро.
– Хэй, Пугало! – распихивая народ локтями, к нам спешно шагал рослый подтянутый мужичок с выправкой бывшего военного. У него были вислые седые усы и уродливый шрам через все лицо. Правый глаз не закрывался, нижнее веко вывернуто так, что кажется, что из под глазом висит капля крови. Одежда тоже выдавала в нем военное прошлое – выцветший синий китель со споротыми знаками отличия, черные штаны и наброшенный на плечи плащ. «Пугало, – мысленно повторил я и бросил взгляд на своего пузатого начальника. – Подходящее прозвище…»
– Здорово, Кочерга, – Пугало остановился и оперся на палку. – Тебе опять что-то от меня надо, раз ты мне опять свои целые зубы демонстрируешь?
– Вот злой ты человек, Пугало! – вояка улыбнулся еще шире. – Не зря тебя люди не любят… Нешто я не могу старого друга поприветствовать, раз заметил?
– И тебе не хворать, коли не шутишь, – буркнул Пугало. – Все? Или кому-то кости перемывать будем, как у друзей и полагается?
– Тут такое дело… – Кочерга замялся и поковырял брусчатку носком сапога.
– Ага, значит все-таки дело! – осклабился Пугало.
– Ой, не язви, – раздраженно отмахнулся Кочерга. – Да, дело. На пять рублей, между прочим!
– И кто тебе нужен на этот раз? – на лице Пугала появилось самодовольное выражение.
– Девушка, – прошептал Кочерга, склонившись к уху Пугала. – Чем моложе, тем лучше.
– Изващенцу какому-нибудь повезешь? – Пугало презрительно сплюнул.
– Обижаешь, – Кочерга развел руками. – Я такими делами не занимаюсь. Племяш на врача учится.
– Нешто врачам своих трупов не дают? – спросил Пугало. – Кстати, а почему девушка-то?
– Так он женским врачом хочет стать, – важно проговорил Кочерга. – Должен понимать, как у них там все устроено.
– Ты мне чушь не пори, ладно? – взгляд Пугала стал холодным и колючим. – Племяш у него… Выдумает тоже. Откуда у тебя шестой по счету племяш в Петербурге? Ты же из Сартовской области приехал! Зачем тебе на самом деле труп?
– Пугало, ну вот что ты пристал с расспросами? – теперь уже сплюнул Кочерга. – Тебе что, бесхозного трупа жалко? Я тебе деньгами плачу…
– А ты, друг мой, мне нотаций не читай и жизни меня не учи, – назидательно заявил Пугало. – Бесхозные, скажет тоже… Я кому попало трупы не продаю!
– Так нешто я кто попало, Пугало? – на перекошенном шрамом лице появилось выражение горькой обиды. – Мы же с тобой третьего дня бутылочку беленькой уговорили да шансоны на Фонтанке распевали!
– Вот, – Пугало ткнул узловатым пальцем в лицо Кочерге. – А ты мне врешь про племяша!
Я слушал их перепалку, и до меня постепенно стало доходить, чем занимается Пугало. И я, получается, вместе с ним. Мы собираем трупы. Каждое утро мы берем вот эту самую повозку и идем на обход закрепленных за нами улиц. Если находим тело прямо на улице, подбираем. Кто-то платит, чтобы мы забрали мертвого из его дома. После обеда заглядывает жандарм и смотрит, нет ли среди мертвых тел кого важного. Если есть, то забирает. А всех остальных мы к вечеру грузим на повозку и везем к котельную на Фонтанке. В котельной чиновник считает тела и выдает по рублю за каждого. Потом бесхозные мертвецы отправляются в печь. Только вечером повозку тащит лошадь, а не я.
Мне как-то раньше не приходило в голову, что этим вообще кто-то занимается. Ну что ж, иногда новые знания бывают полезны…
– Так что, мы договорились? – с надеждой спросил Кочерга.
– А ты расскажешь правду, за каким хреном тебе труп? – колючий взгляд Пугала вперился в лицо Кочерге.
– Но это же… между нами, да? – шепотом проговорил Кочерга. Пугало с самодовольным видом кивнул. – Ну ладно…
Глава 2. Кое-что о женских чарах
На этот раз Кочерга говорил так тихо, что подслушать его речь мне не удалось. Сумел разобрать только несколько фраз «ритуал посвящения», «малинник» и «князь Вяземский». Когда тот замолчал, Пугало посмотрел на него странно, а потом расхохотался так громко, что заглушил шум площади, и, кажется, все покупатели, продавцы и зеваки обернулись на нас. Кочерга густо покраснел.
– Мне кажется, тебя разводят, – отсмеявшись, сказал Пугало. – Но теперь ты точно не врешь.
– И? – с надеждой вопросил Кочерга.
– Зайди вечером, – кивнул Пугало. – Если своей тачки нет, отправлю Ворону тебе подсобить.
На слове «Ворона» он мотнул головой в мою сторону. Это что ли так меня называют? Запомню, на всякий случай…
И потянулся рабочий день. Оказалось, что легко тащить эту чертову тачку, только когда она пустая. Но вот после того, как мы взвалили на нее тело древней старухи с Большой Подьяческой, безымянного бродяги из подворотни Малинника и размалеванной шлюхи с перерезанным горлом, которую нам пришлось вытаскивать из канализационного люка, спотыкаться я стал гораздо чаще.
Мы вернулись домой, сгрузили наш скорбный груз на нары и продолжили. До часа прихода жандарма у нас скопилось восемь тел. Меланхоличный жандарм брезгливо осмотрел их все и махнул рукой. Никто, мол, не нужен, увозите.
И тут у меня случилась передышка, потому что Пугало уселся за бюро и принялся что-то записывать в здоровенной конторской книге. Я забился в ту же самую нору, где и спал, сразу за стойлом лошаденки, чтобы перевести дух, подумать и сжевать, наконец, бутерброд, который сунула мне тайком сердобольная старушка с Большой Подьяческой.
Во-первых, несмотря на усталость и некоторую оторопь от произошедшего, менять свои планы я был не намерен. Да, путь в мир аристократии теперь пока что для меня закрыт, но это же не значит, что нельзя что-то придумать. Времени у меня теперь было предостаточно, что же касается возможностей… Конечно, волею судеб меня занесло в тело тощего подростка, но разум и опыт-то свой я не утратил! Кроме того, теперь меня не сдерживают тюремные чары, а значит моя сила снова при мне. Кстати…
Я собрал пальцы в горсть, приблизил к губам, прошептал три знаковых слова. Раскрыл ладонь. В воздухе над ней едва заметным контуром проступили и тут же погасли линии символа Зело. Я нахмурился. Да, сила моя была при мне, вот только почему такая слабая?
Я снова посмотрел на свое тощее запястье. Ах да… Я же щегол еще желторотый. До полной силы мне еще расти и расти. Упрямо закусил губу. Ладно. Ладно. Значит придется проявить чуть больше смекалки, только и всего.
Дожевав свой бутерброд, я выглянул из своего «загончика». Пугало все еще сидел за столом и скрипел пером по бумаге. Долго оставаться с этим человеком мне совершенно не хотелось. Можно было просто сбежать, но для начала следовало все же выяснить собственный статус. Если я клейменый холоп, то первый же жандарм, которому я попадусь на глаза, моментально вернет меня обратно. Если я батрак, то дело, конечно, упрощается, но просто сбегать глупо. Могу сменить шило на мыло и оказаться в гораздо худших условиях.
Я изо всех сил напряг память, вспоминая то немногое, что я знал о Вяземской Лавре и прочих окрестностях Сенной Площади. Среди отчаянной молодежи в пору моего развеселого студенчества эти места пользовались популярностью. Сюда ходили в поисках дешевой любви, приключений и просто пощекотать нервы. Правда, потом любителям всего этого приходилось в лучшем случае лечить стыдные болезни и подсчитывать украденные украшения и пуговицы. А в худшем – их тела вылавливали из Фонтанки, распухшие и изуродованные. Но ходить я сюда не любил не поэтому. Мне просто претила тошнотворная атмосфера безысходности, царившая на этих улицах. Смотреть на опустившихся на самое дно людей, только чтобы осознать, как же хорошо я на самом деле живу? Нет уж, оставьте это кому-нибудь другому.
Меж тем, слух-то у меня был, так что разговоры про окрестности Сенного рынка мне слышать, конечно же, приходилось.
Все как один рассказчики заявляли, что это только снаружи кажется, что в трущобах царит сплошной хаос и анархия. На деле же, у этих мест всегда был хозяин. Тот, кто командует местными ворами и попрошайками, следит, тот, кому платят дань все местные харчевни, притоны, скупщики краденного, тряпичники, перешивающие ворованные вещи и прочие обитатели домов, которые занимаются здесь своими темными делами.
Еще один важный момент, который так или иначе всплывал в разговорах – это совершенно неограниченные возможности, таящиеся в доходных домах, улочках и переулках Вяземской Лавры. Мол, это только кажется, что там собрались беспомощные и калечные жители Петербурга. На деле же, если нужно совершить что-то невозможное, то за самыми отчаянными исполнителями шли именно сюда. Редкие ингредиенты, уникальные вещи, запрещенные препараты и прочие товары, которые нигде не найдешь в свободной продаже, здесь могут запросто быть свалены кучей на заднем дворе какого-нибудь грязного притона. С одной стороны, я в эти россказни не очень верил, с другой… надо бы проверить.
Третий факт из не самых очевидных, который я смог вспомнить, это строгая иерархия, почище аристократической, которой здесь подчинено все и вся. Только в отличие от той же аристократии, равным которым стать не получится, если ты не рожден с определенной фамилией, стать графом или герцогом трущоб может любой человек, у кого достанет мозгов и умения обойти всех остальных. И что власти у этих «аристократов» может быть гораздо больше, чем у какого-нибудь законопослушного обывателя, пусть даже и зажиточного.
Ну и , разумеется, я не мог не вспомнить, что по слухам именно здесь прячутся все попавшие в опалу, беглые с каторги и последователи запрещенных мрачных культов, практикующих человеческие жертвоприношения и прочие мерзости.
Теперь же мне предстояло познать этот новый для себя мир изнутри. Правда, задавать вопросы нужно было осторожнее, чтобы не попасть впросак и не оказаться запертым в приют умалишенных где-нибудь на Пряжке.
– Эй, Ворона! – рявкнул Пугало из-за своего бюро. – Поди сюда!
Я торопливо выскочил из своего закутка.
– Я весь внимание, – тихо сказал я, склонившись над ухом Пугала.
– Смотрите-ка, какие умные слова он знает… – презрительно пробурчал он. Как будто нимало не удивившись. Похоже, что парень, в тело которого я переселился, был для него настолько пустым местом, что он вообще даже не прислушался. – Значит так, Ворона, есть для тебя поручение. Возьмешь вот это, – он пододвинул к краю стола маленький кожаный мешочек, – и отнесешь его в распивочную «Три сороки». Отдать нужно Соньке-Арфистке. Повтори!
– Взять мешочек, найти в распивочной «Три сороки» Соньку-Арфистку и отдать ей, – отрапортовал я.
– Только никому другому! – Пугало погрозил узловатым пальцем. – Скажешь ей, что, мол, Алоизий Макарыч передал. Запомнил?
– Алоизий Макарыч, – повторил я. – Да, Пугало!
– Ты как меня назвал, гаденыш? – немедленно взвился он. – Ты мне что ли друг закадычный или мы с тобой в буру играем по четвергам? А ну-ка повтори, как меня зовут?!
– Алоизий Макарыч… – на удачу сказал я, хотя не был уверен, что эта передачка не от кого-то другого.
– То-то же… – Пугало сел на место. – Вернешься, получишь карманные деньги. Все, бегом! Метнулся кабанчиком!
Я схватил мешочек и рванул наружу. Спрашивать, где конкретно находится эта самая распивочная, ясное дело, не стал. Явно же, я должен знать, где это. Значит, разберусь по дороге. Благодаря первому рабочему дню, как-то я здесь все-таки уже ориентировался. Сначала ноги понесли меня на Сенную Площадь. Но уже через несколько шагов меня одолело любопытство. Интересно, что это такое отправил в мешочке Пугало неведомой пока что Соньке-Арфистке?
Я нырнул в какой-то темный отнорок, вытащил из кармана кошелек и аккуратно развязал шнурок. Мешочек был нетяжелый, значит там не монеты. Да и вряд ли Пугало отправил бы малохольного пацана одного деньги куда-то относить. Содержимое издавало сухой стук, вроде деревянного. Я вытряхнул на ладонь несколько предметов, и не сразу понял, что это. Продолговатые штучки белого цвета… Как будто с утолщением на концах. Вроде коротких палочек, размером с треть пальца примерно… И тут до меня дошло. Это же фаланги человеческих пальцев! Я быстро ссыпал их обратно и завязал кошелек.
Поиски немного затянулись. «Трех сорок» не оказалось среди питейных заведений, выходящих на площадь. Знающий человек обнаружился только с третьего раза. Он ткнул мне в арку подворотни, где нужно искать, и я нырнул туда.
В вонючем дворе-колодце, который, кажется, все лошади Петербурга использовали в качестве общественного туалета, я, наконец, обнаружил дверь, над которой было краской крупными буквами написано искомое название. А для тех, кто читать не умеет, были еще нарисованы три черно-белых птицы, которые и в самом деле были похожи на сорок.
Я открыл дверь и спустился по узкой лестнице в подвал, ожидая увидеть мрачный притон с сырыми и покрытыми плесенью стенами и толпой доходяг, глушащих из надколотых стаканов, а то и прямо из бутылок, дешевое пойло, которое воняет еще хуже, чем моча, которой, кажется, поливают землю в этом дворе ежедневно и с утра до ночи.
Не угадал… Причем настолько, что замер столбом на пороге и привлек к себе внимание, кажется, всех посетителей. Никакой плесени и мрачного кирпича. Стены и пол были устланы цветастыми коврами, с потолка свисали узорчатый мозаичные лампы с длинными красными кистями, вокруг низких столиков на гнутых ножках возлежали на подушках гости. Никто из них не был оборванцем или забулдыгой. Трое точно были аристократами. Угадывались фамильные черты Болконских, Бестужевых и Витте. Остальные – просто весьма обеспеченные горожане – дорогие костюмы, запонки на отутюженных рубашках, цепочки от карманных часов…
– Мальчик, тебе чего? – белозубо улыбнувшись спросила черноволосая девушка в красном цыганском платье и с серебряным подносом, уставленным кубками цветного стекла и пузатыми бутылками.
– Мне нужна Сонька-Арфистка, – смущаясь проговорил я. Я понял, что краснею, и взгляд мой, помимо моей воли фокусируется на низком вырезе платья.
– А, ты же Чижик! – цыганка расхохоталась. – Не признала тебя, богатым будешь! Возьмешь меня замуж, как разбогатеешь? Ты же обещал, когда крохой был, помнишь?
Теперь я почувствовал, что покраснело вообще все лицо, до кончиков ушей. Я хотел что-то сказать, но смог только упереть глаза в пол и повторить, что мне нужна Сонька-Арфистка.
– Деловой стал, не могу просто! – цыганка поставила поднос перед компанией аристократов и подошла ко мне. Не успел я опомниться, как она схватила меня за руку и потащила куда-то вглубь заведения, сквозь несколько слоев тонких газовых штор, потом повернула в темный коридор. Я шагал следом на деревянных ногах, а предательский отроческий организм рисовал мне в фантазии картины, как я прижимаю эту черноволосую прелестницу к кирпичной стене, срываю с нее одежду, прижимаюсь губами к ее губам… Отогнать видение у меня никак не получалось, чертово юное тело при приближении этакой красотки вело себя и дико. За долгие годы старческой немощи я успел уже отвыкнуть от этого. Что ж, еще и с этим предстоит разобраться тоже.
– Так что, Чижик, возьмешь меня… замуж? – в полумраке сверкнули ее белые зубы. Она намеренно сделала паузу перед словом замуж, чем вызвала во мне прямо-таки бурую, которая собиралась захлестнуть меня с головой.
– Какая ты быстрая, – чуть охрипшим от волнения голосом сказал я. – Надо сначала товар посмотреть, подумать… Потрогать…
Она снова расхохоталась, быстро чмокнула меня в щеку и, звеня монистами, упорхнула обратно в зал. Оставив меня перед полукруглой деревянной дверью.
Наверное, мне сюда. Я постучал, потом взялся за ручку. Дверь скрипнула и открылась. Изнутри пахнуло густым жаром и запахами ароматических смол и сушеных цветов.
Ах вот кто такая Сонька-Арфистка… А я думал, что сказки. Что не существует таких давно, сожгли на кострах еще лет триста назад…
К моей удаче, хозяйка этой комнаты не была похожа на встретившую меня цыганку, значит. Она была очень высокая и очень худая. Сложно было сказать, сколько ей лет. Лицо было гладким, без морщин, глаза огромные, как два черных колодца, волосы замотаны черным платком. На шее – множество ниток деревянных и костяных бус, на худых запястьях – кожаные браслеты с выжженными узорами. Простое черное платье без пояса.
– Входи, – сказала она. От ее голоса у меня по спине пробежали мурашки. Он не был каким-то особенным, низким или высоким. Он был… потусторонним. Похожим на тот, которым говорил со мной Повелитель Червей. По ее лицу я понял, что видит она меня не в первый раз.
– Вот, – сказал я, доставая из кармана мешочек. – Вам передал это Алоизий Макарыч.
– Здоров ли старый хрен? – спросила она, не обратив внимания на мешочек.
– С утра был здоров, – осторожно ответил я.
– Заглядывал? – женщина мотнула острым подбородком в сторону мешочка.
– Да, – честно ответил я.
– Эх, любопытствующая молодость! – она вздохнула и протянула руку, чтобы забрать передачку. Когда коснулась моей кожи дернулась резко, схватила меня за запястье. Заглянула в глаза.
По коже пробежал мороз, будто она в самую душу смотрела. Но взгляд я не отвел. Она отвела.
– Что-то странное с тобой, – сказала она задумчиво. – Как будто сила в тебе просыпается. Или… Да нет, ерунда, пустое. Показалось, наверное. Тебя покормить? А то знаю я, как Пугало тебя кормит. Одни кости остались, в чем только душа держится…
На слове «душа» ее глаза снова затуманились, как будто она о чем-то задумалась. Или о чем-то догадалась.
– Было бы очень здорово, – сказал я, чтобы прервать неловкое молчание.
– Тогда подожди чуть-чуть, я быстро, – она вышла из комнаты через занавеску из длинных ниток деревянных и костяных бус. Шелестя и постукивая они бусы пропустили ее и сомкнулись, так что разглядеть, что было в соседней комнате я не смог. А в той, где она меня встретила, не было ничего примечательного, ничего, что бы выдало род ее занятий, кроме запаха. С другой стороны, символы Черной Троицы – Бабы Скворчи, Бабы Трандычи и Бабы Морочи на стенах никогда не рисовали. Только мукой овсяной или ржаной глухой ночью на мостах и на перекрестках.
– Вот, возьми, – Сонька-Арфистка возникла рядом неожиданно, я даже не успел понять, почему не услышал шелеста бус, когда она в комнату обратно входила. Она что-то вложила мне в руку. Что-то теплое, шершавое и на шнурке. – Может быть, он тебе нужнее, чем мне. А теперь пойдем, я попрошу Рубину на кухню тебя провести и накормить как следует.
При упоминании Рубины краска опять бросилась мне в лицо. Странное это было чувство. С одной стороны, меня бесило, что я не управляю чем-то в своем теле, с другой – это было такое счастье – снова чувствовать себя молодым.
Сонька шла по коридору впереди меня. Но направлялась она не в ту же сторону, откуда мы пришли, а в противоположную, наверное, чтобы видом моим оборванным не смущать публику в зале. А может и своим тоже… Иногда она оглядывалась и странно на меня смотрела. Как будто хотела о чем-то спросить, но не решалась.
Коридор повернул. Потянуло ароматными запахами жареного мяса и специй.
– К матери своей что не заходишь? – спросила вдруг Сонька, когда мы шли по темному коридору. – Загордился или поссорились?
Глава 3. Кое что о целях и средствах, которые они оправдывают
Этот простой вопрос заставил мой мозг прямо-таки взорваться. Что ответить? Презрительно оттопырить губу и отвернуться? Сказать, что не ее дело? Пожаловаться, что много работы, некогда? Но главная мысль, которая затмевала все остальные, была, о том, что МОЯ МАТЬ ЖИВА! То есть, не моя, а этого парня, в голове которого я поселился. Но все же это ниточка, которая может привести меня к ответу на вопрос, какого черта я оказался здесь, а не в покоях моего бесполезного дяди!
Я буркнул что-то невразумительное и отвернулся. Настаивать на другом ответе она не стала и просто продолжила свой путь на кухню. Не отвлекаясь более на разговоры.
Рубина, увидев меня, лукаво улыбнулась, чем опять вызвала в душе целую бурю эмоций и жар, хлынувший в уши. Но в этот раз я уже был к этому готов. Тело у меня, конечно, мальчишеское, но разум-то нет.
– Конечно я накормлю моего Чижика, как же иначе? – цыгана снова рассмеялась и принялась уверенно порхать по кухне, собирая на стол. – Я сегодня повара отпустила, так что из горячего только остатки вчерашнего жаркого, но есть солонина, свежий хлеб и соус, так что с голоду не помрем.
Я смотрел, как она ставит на стол узорчатую, под стать обстановке заведения, тарелку. Выгребла из котла на плите ароматно благоухающую мешанину из мяса и овощей. Выглядели эти остатки не сказать, чтобы эстетично, но рот мой все равно наполнился слюной. Я смотрел, как Рубина уверенно отпластала хрустящую горбушку от румяной краюхи свежего хлеба. От запаха у меня закружилась голова. Я смотрел, как острый нож вгрызается в бледно-розовую плоть окорока, истекающего ароматным соком… Как тяжелая серебряная ложка в руках Рубины ловит в здоровенной стеклянной банке крохотные яркие помидорки… Как пупырчатые маринованные огурчики укладываются ровным рядком на мозаичной поверхности тарелки… Как льется из стеклянного кувшина вишневый морс…
Кажется, голод оказался еще сильнее, чем моя внезапно вспыхнувшая к Рубине страсть. Я даже не заметил, как ушла Сонька-Арфистка. Теперь в кухне мы были втроем – я, очаровательная задорная цыганка и тарелка с едой.
Я сглотнул, чувствуя, как руки мои дрожат от нетерпения. Теперь главное, не забыть правила приличия. Честно говоря, мне хотелось наброситься на еду и заглотить ее всю сразу, урча и чавкая.
Но я же все-таки аристократ, и не могу себе такого позволить. Даже в момент страшного голода.
Я устроился на широком табурете за крохотным столиком, придвинутым к кирпичной стене. Рубина устроилась напротив, и, блестя глазами, смотрела, как я ем. Смущения от ее дразнящего взгляда отошло на второй план.
– Как быстро ты вырос, Чижик, – сказала она. – Даже как-то неудобно теперь называть тебя Чижиком. Вроде совсем недавно ты был совсем мальчишкой. А сейчас… такой взрослый взгляд. И манеры как у аристократа…
Я молча улыбнулся ей, старательно поглощая еду. Это доставляло мне такое неприличное удовольствие, что мне стоило прямо-таки гигантских усилий, чтобы не застонать. Я понимал, что еда простая. Что в былые времена я бы только презрительно поморщился, узрев такое угощение. Но сейчас мне казалось, что чуть подгоревшее рагу из мяса и картошки, корка свежего хлеба и шмат копченой свинины – это самое вкусное, что я когда-либо в жизни пробовал.
Я перевел дух и сделал глоток компота, чем вызвал новую волну захлестнувшего меня с головой удовольствия.
– Зови тогда Вороной, как Пугало, – сказал я со сдавленным смешком.
– Ну нет! – Рубина снова расхохоталась. – К твоим белокурым кудрям это прозвище совсем не подходит!
Белокурым кудрям? Я вдруг понял, что до сих пор не видел своего лица.
– А давай я тебе погадаю? – вдруг спросила Рубина, и не дожидаясь ответа, схватила меня за руку. – Ах, яхонтовый мой, удивительная судьба тебе уготована! Счастье и горе идут за тобой рука об руку, я вот сейчас рукой взмахну и скажу горю: «Брысь, нечисть желтоглазая!» и останется рядом с тобой только счастье. Ах, какая печаль для несчастной Рубины! Вижу целый хоровод прекрасных женщин в шелке и кружеве, что будут благосклонности твоей искать! Разве смогу я с такими соперничать? Много слез из-за тебя прольется, много сердечек разобьешь…
– Да брось, Рубина, – я попытался вырвать у нее свою руку. Я видел, что ей просто нравится дразнить юного парня. Что она вовсе даже не питает к нему никаких особенных чувств. Кроме, разве что, какой-то материнской симпатии. – Ты же просто выдумываешь все. А денег у меня все равно нет, так что даже если я попадусь в твои кружевные сети, взять с меня нечего…
– Ты и правда вырос, – Рубина перестала улыбаться и посмотрела на меня потемневшими серьезными глазами. Я легонько пожал ее пальцы и улыбнулся одними кончиками губ. Она резко вскочила, так быстро, что мониста зазвенели на ее шее. – А знаешь, что в этой жизни правда важно, Чижик? Деньги! Любовь, честь и достоинство, преданные друзья – все это чушь! Будут у тебя деньги, Чижик, все остальное тоже будет.
Я мог бы с ней поспорить, но зачем? У меня были преданные друзья, честь и достоинство, любовь… И с чем я остался? Безымянный старик на цепи, экзотическое украшение одной из гостиных князя-протектора. И смогу ли я теперь снова поверить, что честь и преданность на самом деле существуют, а не пустой звук? Я шел на Императора под знаменем идеи и высокой цели сделать мир лучше, а проиграл жирному пенсиону и высоким должностям.
А деньги…
Деньги…
Рубина права, вот что. Мне действительно нужны деньги. Много денег. Или даже очень много денег. Когда я обдумывал свой план, я рассчитывал на то, что уж в средствах-то я нуждаться не буду. Моя семья богата. Не как изворотливые нувориши Меньшиковы, конечно, но уж точно могли себе позволить не задумываться том, что у нас будет на ужин из пятидесяти персон.
Мне даже в голову не могло прийти, что я окажусь в теле нищего бастарда в Вяземской Лавре. Этот парень, имени которого я до сих пор не знаю, только два дурацких «птичьих» прозвища, точно какой-то мой родственник, скорее всего, сын деда и какой-то девушки. И родился он позже моего отца, потому что тому сейчас должно быть лет восемнадцать… С другой стороны, хорошо, что я оказался в Петербурге, а не где-нибудь на Кавказе, где мой дед довольно много бывал. Или, скажем, я оказался бы в теле какой-нибудь из многочисленных сестер моей матери. С точки зрения договора – все верно, кровь матери во мне есть, а значит я запросто мог бы сегодня проснуться Лизонькой или Настенькой. И пришлось бы мне учиться обращаться с корсетом, веером, мушками и прочими милыми светскими премудростями, которыми мужчины никогда не забивают голову.
– О чем задумался, Чижик? – Рубина снова уселась напротив меня, глаза ее весело заблестели.
– Да так, о своем… – пробормотал я и встал. – Надо мне бежать уже, а то Пугало с меня живьем шкуру спустит.
Я выскочил из «Трех сорок» гораздо более суетливо и торопливо, чем мне самому хотелось. И попрощался с Рубиной как-то скомканно. На самом деле, мне очень хотелось посидеть на кухне вместе с ней еще, поболтать, пофлиртовать, чтобы обвыкнуться с всплесками эмоций своего юного организма в безопасной компании… Хотя не знаю, почему счел Рубину безопасной. Не исключено, что какие-нибудь аристократы, лишившиеся из-за ее умелой стрельбы глазами и белозубой улыбки кошелька, часов и фамильного перстня, со мной бы не согласились. Но пока я гол, как сокол, я с ней точно в безопасности. «Интересно, а откуда вообще взялось выражение „гол как сокол“? – подумал я. – Ни разу не видел голых соколов…»
Я нырнул в мрачную подворотню Вяземской Лавры. Сумерки сгустились лишь самую малость, летом в Петербурге небо практически не бывает темным, но в закоулках трущоб всегда темно. Даже в белые ночи. Хаотично настроенные доходные дома практически смыкались верхними этажами. А в некоторые из узких проходов между ними едва можно было протиснуться. Не заблудился я только чудом.
– Где тебя носило так долго?! – не поворачиваясь к двери буркнул Пугало. Он сидел на стуле и опять что-то записывал при свете неяркой настольной лампы. – Пришлось без тебя жмуров до слона везти!
– Простите, Алоизий Макарыч, больше не повториться, – не задумываясь, отозвался я и юркнул к себе в загончик. На мое счастье, он был, похоже, так занят, что не стал привязываться и придумывать мне какое-нибудь новое поручение. А мне как раз надо было побыть одному и привести мысли в порядок.
Я прижался спиной к шершавым доскам и обхватил колени. Закрыл глаза. Прошел уже почти день, а я еще ничего не сделал, чтобы приблизиться к своей цели. Меня, конечно, извиняло то, что я осваивался с новым телом и занимался работой, которая неожиданно свалилась мне на голову. Но все же…
Когда я строил планы, сидя за решеткой в Янтарной гостиной Голицыных, мне представлялось, что все это будет сильно проще. Что я буду идти по прямой к своей цели, как бронепоезд… Никуда не отвлекаясь и не сворачивая.
Но отсюда, из загона в конторе труповоза Пугало, моя цель выглядит гораздо менее достижимой. Я поймал себя на желании броситься лицом в тощую подушку, набитую соломой, и разрыдаться, как маленький капризный мальчик. Я же все так хорошо придумал! Почему все вот так?!
– Князь Иоанн Голицын, князь Север Долгорукий, граф Велимир Оленев, барон Ярослав Витте, архонт Всеблагого отца князь Алесь Белосельский-Белозерский… – прошептал я сквозь зубы, чтобы унять этот непрошенный эмоциональный порыв.
Все они еще не родились, их души пребывают в блаженном нигде, прежде чем заселиться в младенческие тела, которые должны появиться в результате счастливых и не очень аристократических браков. Если я собираюсь вмешаться в этот ход событий, то мне перво-наперво нужно выбраться из этих трущоб.
Деньги.
Рубина тысячу раз права, мне нужны деньги. Не пять рублей за проданное на сторону тело девушки раз в неделю и по рублю за труп в котельной, а настоящие деньги. Целое состояние. Разрыдаться от усталости – оно, конечно, может и не повредит, но к цели меня никак не приблизит. Даже с учетом, что мой носитель оказался значительно моложе, чем я рассчитывал, вряд ли его рыдания вызовут хоть у кого-нибудь желание поделиться своим состоянием. А значит рыдать не имело смысла…
