Сара Лёвестам
Сердце джаза
Глава 6
– Почему ты так сильно хотел играть именно свинг?
– Ты знаешь, на радио был час граммофонной музыки. Нет, конечно, ты не знаешь об этом. Но так было. Тогда многие семьи сидели у своих радиоприемников и слушали музыку, которая играла.
– Это был джаз?
Альвар смеется.
– Нет, к сожалению, это были в основном классическая музыка и аккордеон. Приходилось слушать Бетховена и игру на баяне, а если каким-то образом просачивался джиттербаг[11], все ахали от удивления.
Альвар наглядно демонстрирует реакцию, и Стеффи улыбается – до чего ж забавно морщинистый старик, сидя на вращающемся стуле, рассказывает о тех временах!
– А почему тебе самой так интересно?
– Потому что мне нравится Повел Рамель. Больше всего.
– Да, он очень хорош.
– Но в первый раз я услышала его, когда он уже умер.
– Правда?
– Мне было семь лет. Мама поставила его пластинку, и …
– … и джаз захватил тебя, – лукаво улыбается Альвар.
– Больше всего мне понравился «Кокос». Но сейчас мне больше всего нравится «Блюз кузнечиков» и «Шаловливый тромбон».
Она задумывается на мгновение.
– Папа ничего не понимает в этой музыке, потому что ему нравится рок. Мама отдала мне эту пластинку, но разрешила слушать ее только в моей комнате. И это хорошо, потому что у меня появился проигрыватель.
– Да, – говорит Альвар, глядя в левый угол комнаты. – В наши дни тот, у кого был свой граммофон, был счастлив.
Стеффи встает и подходит к граммофону в углу. Нежно касается его, заглядывает в воронку, которая кажется запыленной.
– Это же граммофон, да?
– Конечно, один из лучших. Но он был приобретен много позже. В Бьорке у нас не было граммофона, только радио. А в доме тети Хильды были одни скатерти.
В доме тетушки Хильды действительно было полно вязаных скатертей и салфеточек.
Отыскать место, где они договорились встретиться с тетей Хильдой, оказалось несложно. И это при том, что он все время повторял про себя: «Осогатан, 140; Осогатан, 140».
Тетушке Хильде было семьдесят четыре года. Вместе они добирались гораздо дольше, чем если бы он решил найти ее дом сам. Как только они вошли в квартиру, Альвар сразу же обратил внимание на пыльные скатерти, лежавшие на каждой свободной поверхности. Он не стал ничего спрашивать, хотя ему было любопытно, – списал все на возрастные причуды Хильды.
Быстро осмотревшись, Альвар понял, что радио тут и не пахнет.
«Осогатан, 140», – повторил он снова. Не забыть бы адрес.
– Тетя Хильда, вы знаете, как добраться до Осогатан?
Она посмотрела на него так, будто он чумной или немец.
– Не стоит тебе туда соваться.
Альвар даже и не помышлял объяснять, куда на самом деле ему надо было попасть.
Вместо этого он сел на стул, указанный тетушкой, и героически отказался от суррогатного кофе, мол, после него он становится слишком непоседливым.
Старушка как-то сразу приободрилась.
– У тебя наверняка есть с собой что-то из еды?
– Да. Папа дал мне кое-что. И еще талоны…[12]
Она почувствовала себя еще лучше.
– Так приятно видеть тебя здесь. Надеюсь, ты разумный молодой человек?
На этот вопрос можно было ответить только утвердительно:
– Конечно, тетя Хильда.
Альвар держал руки под контролем, чтобы случайно не забарабанить по столу.
Она разрешила ему спать на кухонном диванчике. И первым делом убрала со спинки десять вязаных салфеточек. Альвар был высоким парнем, но тетушка Хильда сочла, что он сможет как-то уместиться.
Как только он найдет работу, будет частично оплачивать аренду, сказал он ей, как велели родители.
Разобравшись со всем, тетушка оставила Альвара одного в кухне, и стало тихо. Но все равно не так, как в Бьорке, где по ночам царила мертвая тишина. Ночь в стокгольмском доме – это целая симфония. Скрипят кровати, орут малыши, кто-то взбирается по ступенькам, спозаранку к работе приступают сборщики мусора.
Альвар лежал на диванчике, скрестив ноги, и слушал Стокгольм. Этим утром он проснулся еще ребенком, которого собирали в дорогу мать и отец. Вечером он был уже молодым человеком, по сути, стокгольмцем.
Эта мысль волновала сердце и мешала уснуть. «Наличка», – повторил он про себя. Коснулся пальцем края дивана и теперь тихонько выбивал ритм, похожий на джаз.
Когда Стеффи вернулась домой, все уже отобедали и сидели перед телевизором.
Папа спросил, где она была.
– У друга.
Джулия недоверчиво посмотрела на нее.
– У тебя же нет друзей.
– Да что ты знаешь?
– Ничего. Да мне и все равно. Кроме того, что ты врешь.
– Перестань, – вздохнула мама. – Стеффи, разогрей себе еду. А ты, Джулия, будь добра, сложи свое постиранное белье.
По телевизору показывают знаменитостей, танцующих с профессиональными танцорами. Эдвин лежит на полу и, подражая им, машет руками. Стеффи заходит в кухню, накладывает спагетти с мясным соусом и разогревает в микроволновой печи. Джулия подбирается сзади, как тень.
– Почему ты врешь?
– Я же сказала, что была не одна.
– Ладно, и как ее зовут?
Стеффи молчит. Она стоит спиной к сестре; соус начинает пузыриться в микроволновке.
– Это он! – торжествующе произносит Джулия.
Стеффи не отвечает, и Джулия развивает свою мысль:
– Это парень! Я так и знала! Или на самом деле не знала.
Стеффи вытаскивает спагетти и наливает стакан молока.
– Ладно, – говорит Джулия, – я все равно разузнаю. Все тайное становится явным, сестричка. Это какой-нибудь ботаник, да?
Стеффи ест спагетти, мясной соус немного пролился на стол. Все очень вкусно.
Над Бьорке висит мертвая тишина, но где-то в Стокгольме раздаются звуки джаза. Может быть, даже в Карлстаде.
– Я все выясню, – повторяет Джулия, выходя из кухни.
В гостиной перед телевизором сидят мама, папа и Эдвин. Член жюри разговаривает со звездной парой. Блондинка-танцорша и мужчина, который, по мнению Стеффи, смахивает на известного футболиста.
– Меня впечатлило, что вы осмелились стоять на месте в танго. Не все идут на такой риск.
Эдвин поднимается и упирает руки в бока.
– Я тоже умею неподвижно стоять!
Стеффи проходит в свою комнату. Ставит самую старую песню Повела Рамеля. Сорок второго года, когда Альвар уехал в Стокгольм. Может, ее в то время крутили по радио. Слышатся звуки фортепиано и вокал, а затем, ближе к концу, вступает кларнет, но в ее голове звучит басовая партия.
Она могла бы взять гитару, но не делает этого.
«Альвар не мог взять в руки ни одного инструмента, когда лежал на диване и чувствовал, как джаз заполняет его всего», – думает она и ложится на кровать.
Иногда достаточно просто почувствовать, как сильно хочется играть.
Глава 7
Классного руководителя 9 «В» зовут Сельма, в честь очень известной писательницы, которая тоже жила в Вермланде[13]. Родители другой Сельмы, вероятно, назвали ее так с добрыми намерениями, не подозревая, что она превратится в толстуху, которая будет преподавать в средней школе и получит прозвище «Семла» или в переводе со шведского – пышка, булка.
Пышка стоит перед классом и пытается объяснить важность выбора гимназического направления для дальнейшей учебы. Половина класса уже определилась в пользу автомеханики, программы по рациональному использованию земельных ресурсов или педагогики в Карлстаде, и теперь они шушукаются о резонансном веб-инциденте, в котором замешан чей-то старший брат: парня засняли голым в компании таких же голых людей. Некоторые все же нехотя слушают, что говорит классный руководитель, но только потому, что об этом настоятельно просили родители.
Стеффи тоже слушает, но по другой причине. Это становится очевидным, когда учительница показывает на экране, где нужно нажать, чтобы перейти к национальному допуску.
– Кто-нибудь знает, что означает национальный допуск? – спрашивает она и сама же отвечает: – Это означает, что гимназия может принимать учеников со всей Швеции. Вы можете подать заявку в Гётеборг, Умео, Стокгольм и так далее.
Стеффи выпадает возможность убраться отсюда, и для нее это очень важно. Она чувствует, как пульсирует кровь, когда переходит на главную страницу.
Вот вкладка
«Национальный допуск».
«Программа по эстетике».
«Поиск».
В Стокгольме четырнадцать школ с музыкальной специализацией. Целых четырнадцать! А в Бьорке только продуктовый магазин Ica и забегаловка с колбасой.
У некоторых школ есть даже собственные веб – сайты. Стеффи открывает несколько вкладок в браузере. В одной школе ученики, изучающие эстетику и социологию, учатся в смешанных группах. Говорят, что это способствует развитию «творческой и позитивной атмосферы». А Музыкальная средняя школа предназначена для тех, кто хочет стать профессиональным музыкантом.
Карро и Санджа хихикают над фотографиями учеников на сайте, а Стеффи решает, что поедет учиться именно туда. Стокгольм притягивает ее, словно магнит.
– Я собираюсь в Стокгольм, – сообщает она Альвару, когда менее чем через час они слушают «Счастье скоротечно» у него в комнате.
На пластинке Альвара есть только эта и еще одна песня, и когда она заканчивается, они ставят песни на повтор. Звук потрескивает, как огонь в старом камине.
– А когда?
– Я поеду в Стокгольм, чтобы учиться в гимназии с музыкальным уклоном.
– Так ты переезжаешь туда? В расцвете своей юности?
– Да.
Альвар задумчиво кивает.
– Тогда тебе следует побывать на Осогатан.
– Там, где ты был?
– Да. Несмотря на то, что тетушка Хильда запрещала мне.
Несмотря на то, что тетушка Хильда запрещала, Альвар первым делом решил отправиться туда. Эта мысль сразу же посетила его, когда он встретил свое первое утро в Стокгольме.
Он проснулся с ощущением небольшой тяжести в своих длинных ногах, а тетя Хильда уже варила ему кашу, хотя и дала понять, что на дальнейшее обслуживание рассчитывать не стоит. Она лишь хотела, чтобы он знал, как следует готовить, если вдруг потребуется то же самое сделать для нее. Альвар уже усвоил принципы тетушки Хильды и не возражал.
– Я ведь вчера говорил про талоны, да? Там есть и на кофе… Но они выданы в Бьорке, – сказал он вместо этого. – Думаете, они действительны в Стокгольме?
Кажется, можно было увидеть, как во рту старушки собирается слюна, когда она, жуя воздух, взяла его талоны.
– Это, я полагаю, государственные талоны, а не вермландские. Если повернуть налево у подъезда и пройти мимо большого серого дома, выйдешь на Санкт-Эриксгатан, где есть оптовый магазин. Если там не примут, передай от меня привет хозяину.
– Еще я хочу подыскать работу.
Хильда по-прежнему вкушала свой невидимый кофе, сопоставляя желание с отсутствием денег, а затем строго кивнула.
– Это хорошо. Я поспрашиваю, нужен ли кому-нибудь помощник. Если скажут «нет», спрошу еще где-нибудь. Но только в районах Васастан и Эстермальм.
Хильда немного рассказала о Сёдермальме[14] и о недостатке там культуры, морали и образования. «Сёдермальм», мысленно повторил Альвар, надевая шапку и шарф.
Хильда оглядела его перед выходом из дома.
– Склады, – сказала она, закатывая глаза и завязывая шарф.
– Что?
– Я имела в виду, что спрошу на складах. Нужно говорить правильно, чтобы не вызвать недоразумений.
– Понятно, на складах.
– Тогда увидимся за ужином. Не забудь о кофе.
В оптовом магазине Окессона хозяин долго пялился на Альвара.
– Бьорке. Это не здесь, не в этом районе.
– Это Вермланд.
– Да, точно. Там что, закончился кофе?
Альвар попытался понять, шутит ли он, но лицо мужчины оставалось суровым.
– Нет, просто я только что приехал в Стокгольм. И захватил купоны с собой.
Он пытался произносить слова, как дикторы на радио, но быстро понял, что получается не совсем удачно.
Окессон ухмыльнулся и покачал головой.
– Я пошутил, мальчишка. А имя у тебя есть?
– Альвар Свенссон.
Он прикусил язык.
– Хорошо, – сказал Окессон, рассматривая купон. – Но здесь указано другое имя.
– Альвар Инге Свенссон.
– Да-да. Молодой человек, Инге Свенссону по имени Альвар, конечно же, больше двадцати одного года, и поэтому он уже пользуется собственными продуктовыми карточками.
– Я хочу передать вам привет от вдовы Хильды с улицы Торсгатан.
Окессон впервые широко улыбнулся и положил талон в жестяную коробку, которую держал под прилавком.
– Ты тоже передавай ей привет, – сказал он, вручая Альвару заветный пакет с 250 граммами кофе.
Альвар выдохнул с облегчением.
– Я хотел спросить кое-что еще…
– У нас нет шоколада.
– Нет, я не об этом. Я просто подумал, не нужен ли господину Окессону мальчик на побегушках?
– Работать будешь ты?
Альвар кивнул.
– А что, разве это невозможно?
– Насколько я знаю, пока что ты преодолел лишь один путь – от Вермланда до Стокгольма, верно?
– Я быстро учусь.
Зазвонил колокольчик, и в магазин вошел покупатель. Вскоре помещение заполнилось, и Окессон начал прогонять Альвара.
– Подумайте о каком-нибудь задании для меня, – быстро проговорил Альвар. – Увидите, насколько я ловок. Я забегу завтра?
Окессон засмеялся.
– Это была команда под названием «довольно». Давай беги.
Альвар протянул руку, чтобы пожать руку мужчине. Он надеялся, что в его собственном рукопожатии чувствуется вселяющая уверенность сила.
– Тогда до завтра.
Было глупо спрашивать Окессона, где находится Осогатан, 140. Альвар остановил встретившуюся ему на улице женщину, но она лишь покачала головой. Так повторялось до тех пор, пока ему не попался паренек, на вид немного моложе его самого. Мальчишка остановился и выслушал его с нахмуренными бровями.
– Осогатан? Тебе придется пройти приличное расстояние, потому что это на юге.
– Сёдермальм?
– Да, ты знаешь что – нибудь еще на юге?
«Сконе», – подумал Альвар и сказал:
– Тогда я должен тебя поблагодарить.
Мальчишка бросил на него долгий, странный взгляд, прежде чем сел на свой велосипед и уехал.
Такие велосипеды были тут у всех. У них была прочная рама, и они были оснащены багажником. Постепенно Альвар начал понимать, зачем нужен багажник. Он размышлял об этом, шагая по улицам Стокгольма. Как он заметил, люди здесь немного другие – одеты хуже, чем в Бьорке. Дома были уже, и только груды дров так же лежали вдоль улиц.
Он остановил еще одного о мальчишку – их здесь было полно. Тот громко рассмеялся.
– Сёдермальм? Разве вот это похоже на Сёдермальм?
– Не знаю, – честно ответил Альвар. – Я только вчера приехал.
Мальчик приложил руку к уху.
– Ты сказал, что вчера родился?
Настроение сразу испортилось. Альвар не ожидал, что люди в Стокгольме такие неприветливые. До этого он полагал, что это только выдумки.
Альвар потер лоб и грустно осмотрелся.
– Запрыгивай – сказал мальчишка. – Прокатимся, и ты уже не будешь выглядеть таким потерянным. – На последнем слове он подмигнул.
Альвара это предложение воодушевило, но больше всего воодушевил тот факт, что не все в Стокгольме были невеждами.
Он несколько раз пытался удержаться на багажнике, но ничего не выходило, и они вместе смеялись над его неудачными попытками.
– Давай ты поведешь, – сказал мальчик. – Я меньше. Но смотри, чтобы ничего не случилось с великом. Иначе будешь должен мне сто пятьдесят бабосов.
Альвар не совсем понял, что он имеет в виду, но подумал, что сможет расплатиться при необходимости.
– Ты имеешь в виду наличку? – на всякий случай спросил он.
Мальчик рассмеялся.
– На – лич – ка, – сымитировал он вермландский акцент Альвара. – Ты забавный. А теперь езжай, я дам знать, когда повернуть.
Езда на велосипеде тут отличалась от того, как гоняли в Бьорке. Можно подумать, что относительно ровная мостовая и прямые участки должны были облегчить задачу, но на самом деле приходилось ездить зигзагами между грудами дров, уступая дорогу другим велосипедистам, которые с головокружительной скоростью вылетали из переулков и на перекрестках. И нужно было смотреть в оба, когда слышался топот копыт или гудки автомобилей.
– До войны было намного больше машин! – прокричал мальчик. – Раньше ездили на смешанном газу. Налево! Направо!
Затем он крикнул: «Стоп!», и Альвару пришлось остановиться перед самым трамваем.
– Старый город, – объявил мальчишка, когда они ехали по мосту в сторону красивых домов.
Внезапно он спрыгнул с багажника, и Альвар чуть не свалился с велосипеда.
– Мне сюда, а тебе надо еще немного пройтись.
Он взял руль, и Альвар протянул ему руку.
– Тогда я должен тебя поблагодарить.
Улыбка мальчика, когда он пожал ему руку, подсказала, что Альвар, кажется, брякнул что-то очень смешное. Ладно, в следующий раз просто скажет «спасибо».
Альвар испытал особенное чувство на мосту, ведущему к Старому городу. Солнце освещало дома, фонарные столбы и снег, который начал таять, и он почувствовал себя частью столицы. Никто же не скажет вот так сразу, что он только вчера прибыл из провинции.
Он отпрянул от встретившегося на пути трамвая. А затем наконец очутился в Сёдермальме.
Слева от него расстилалась водная гладь, а впереди была высокая конструкция на стальных балках. Может быть, это лифт? Справа проносились трамваи, и между ними сновали люди, пытаясь сократить путь. Они что, чувствуют себя бессмертными? Ничего такого, чем стращала тетушка Хильда, он не заметил, но она ведь была стара.
Мимо прошла невероятно красивая девушка в пальто и шляпке. Альвар уставился на нее, а потом остановил пробегающего мимо мальчишку, который указал ему направление. Спустя двадцать минут он был уже на Осогатан.
Глава 8
Улица Осогатан была сплошь застроена каменными домами. В Стокгольме любили камень. С другой стороны, здесь не было львиных голов и величественных арок, которые он видел в других местах. В качестве небольшой компенсации за простоту архитектуры от стен исходил запах пива, многим казавшийся приятным. По мнению тетушки Хильды, на Осогатан Альвар должен был увидеть бездомных, оборванцев и просящих милостыню детей, но люди, которых он встречал, были на удивление хорошо одеты.
При ближайшем рассмотрении в Стокгольме все были хорошо одеты. Только Альвар был в шапке, а остальные ходили в шляпах, которые едва согревали уши. В Старом городе он даже видел дам с муфтами.
Найти дом номер сто сорок было непросто, поскольку не все дома были пронумерованы.
Тут он начал осознавать, что Эрлинг дал ему только адрес. Он даже фамилии его не знал. В Бьорке это могло бы сработать, но в Стокгольме – вряд ли.
Взгляд блуждал от окна к окну по каменному фасаду, когда со стороны ворот раздался чей-то голос. Альвар даже подпрыгнул от неожиданности.
– Чего тебе?
У пятидесятилетнего мужчины, окликнувшего его, была такая пухлая нижняя губа, что Альвар, несмотря на то что это могло показаться бестактным, не мог оторвать от нее взгляда.
– Я … – пробормотал он, пытаясь смотреть в глаза этому человеку, – я ищу мистера Эрлинга, который играет здесь на кларнете.
Губастый мужчина исчез из виду, но быстро вернулся.
– Мистер Эрлинг, – сказал он с иронией в голосе. – Так ты один из них.
Один из музыкантов, один из джазовых музыкантов Стокгольма. Альвар чувствовал всей душой, что был одним из них.
– Верно.
Мужчина сделал к нему шаг, и Альвар инстинктивно попятился.
– Понятия не имею, из какой деревенской дыры ты вылез и что ты замышляешь, но если ты думаешь, что я не сумею отличить этих, то ты еще глупее, чем выглядишь. Вали отсюда!
Сердце Альвара бешено заколотилось. Внезапно пришло осознание, что он никогда не услышит джаз на Осогатан.
Он продолжал смотреть на бесформенную губу мужчины, когда раздался ангельский голос:
– Андерссон!
На глазах у Альвара произошла захватывающая трансформация: губы мужчины вдруг расплылись в искренней улыбке.
– Мисс, – сказал он тоном, в котором зазвенели добрые нотки.
Альвар понял, что покраснеет еще до того, как обернется.
Девушка была старше, чем можно было предположить по голосу. Двадцать один, а может, и двадцать пять лет. Трудно сказать – голос звучал молодо, а одета она была как взрослая женщина.
Глаза у нее были серыми. Альвар еще не знал, что его любимый цвет глаз – серый, а любимый цвет волос – русый. Носик был пухлым и красноватым от довольно холодного воздуха.
Он не издал ни звука, но, к счастью, в этом не было необходимости.
– Мальчишка утверждает, что он из оркестра.
Девушка быстро оглядела Альвара, а его сердце билось все быстрее и быстрее. Ни одна девушка не смотрела на него так раньше, и тем более городская девушка с красивыми серыми глазами и в шляпке.
– Все верно, – улыбнувшись, сказала она и взяла его за руку.
Его… За руку…
Теплая рука спасительницы защищала Альвара от злобного губастого тролля.
Может быть, ему было всего семнадцать, может быть, его можно было заподозрить в некоторой наивности, но он знал, что отныне его бешено бьющееся сердце будет принадлежать ей навсегда. Она стала девушкой его сердца.
Она повела его вниз по лестнице, они прошли через железную дверь. И когда его глаза привыкли к темноте, перед ним открылось царство небесное.
– Что ты там увидел?
– М-м-м?
– Что за царство небесное? Ты остановился на том, что за железными воротами ты увидел царство небесное, а потом замолчал.
– Я задумался.
– Так что же там было?
– Там был оркестр. Но никто пока не пришел, за исключением меня и Аниты.
– Я так и поняла, что это Анита.
Альвар широко улыбается. Его глаза кажутся мечтательными, как у ангела.
– Кто же еще это мог быть?
– И как выглядело это царство небесное?
– Тромбон. Контрабас. Пианино и несколько стульев в красивом, тесном и довольно прохладном подвальном помещении.
Стеффи представляет все совсем иначе: она видит перед собой музыкальный класс, как в школе. Только там вовсе не холодно, даже если это не соответствует действительности.
Музыка стихает, и Стеффи снова подходит к граммофону, чтобы поставить «Счастье» на повтор.
– Там был Повел Рамель?
Альвар переводит на нее взгляд.
– На Осогатан? Нет, не там. Он был уже довольно знаменит, так что это был не тот оркестр.
– Но ты вроде говорил, что Анита была там, где Повел записывал музыку?
– Да, но это было позже.
– А ты видел его?
Альвар встает с клетчатого кресла.
– Да, Повела Рамеля собственной персоной, – говорит он. – Но это тоже было позже. Теперь слушай.
Альвар осторожно снимает граммофонную иглу с пластинки. В комнате повисает тишина, «Счастье» умолкает. Он поднимает пластинку за внешние края и кладет в конверт, затем ставит новую.
Сначала слышны только потрескивания. Затем вступают духовые инструменты. Палец Альвара начинает постукивать по столу, его худощавое тело раскачивается. Кларнет ускоряется и выдает звуки, подобные выстрелам.
Стеффи закрывает глаза. Она представляет, что сидит рядом с семнадцатилетним Альваром и слушает обалденную игру на кларнете по радио. В Европе бушует война, а машины в Стокгольме ездят на смешанном газу.
– Оркестр Гёста Тёрнера, – говорит Альвар, и Стеффи открывает глаза. – А вот теперь слушай!
От соло музыка переходит в аранжированный джаз. Затем начинается соло другого инструмента.
– Это похоже на общество, – говорит Стеффи.
– Правда?
– Да, если подумать. Мы делаем что-то вместе, вместе играем или вместе работаем на какой-то работе, но это все не имеет значения, если у нас нет своей независимой линии, своего соло, которое делает нас особенными.
Альвар улыбается, почти смеется.
– Ты бы понравилась Аните.
– Все утрачивает смысл, если у нас нет своего соло, – повторяет Стеффи, чтобы прочувствовать смысл сказанного.
– Ты знаешь, а это не глупое сравнение. В этом и правда есть смысл. Вот поэтому люди очень любят джаз.
– М-м-м… – говорит Стеффи, поддерживая такт пальцами.
Саксофон издает скользящий звук, он как будто стонет.
Интересно может ли кларнет произвести подобный звук? И сможет ли она так играть?
Оказывается, в своей комнате Стеффи может производить на кларнете всевозможные звуки. Она просто не думала об этом раньше. Отстукивает такт ногой и слушает оркестр в голове. Мысленно напевает и вздыхает в унисон со звуками кларнета. Стоит ей улыбнуться, как воздух вырывается наружу через уголки рта. Ей по-прежнему сложно следовать музыкальному мотиву, но она постепенно подстраивается. И тут дверь распахивается – на нее смотрит Джулия.
– Что за черт, Стеффи?
– Что?
Джулия закатывает глаза, взъерошивает волосы, громко вздыхает.
– Что? Перестань издавать звуки, будто убиваешь животных!
– Мне нужно репетировать.
– Зачем? – Джулия поднимает брови и смотрит на нее.
Да уж, ее не обвинишь в отсутствии мимики.
– Чтобы играть лучше.
– Не прокатит. Чтобы ты знала: папа на кухне затыкает уши, он не может это слышать.
– Неправда!
Джулия выходит из комнаты. Хотя Стеффи почти уверена, что никто не сходит с ума, затыкая уши, она уже не может играть с прежним запалом.
Дело не в сестре, ведь Джулия не соображает в музыке и считает, что Рианна – это вершина таланта. Да будь перед ней хоть Лаки Миллиндер[15] со своим оркестром, это не спасло бы ситуацию – Джулия точно так же ворвалась бы на репетицию и спросила бы, не убивают ли тут животных. Но Лаки Миллиндеру было бы до лампочки, что бы она ни говорила и как бы ни смотрела на него.
После нескольких глубоких вдохов Стеффи следует его примеру. И все же если Джулия будет продолжать так врываться каждый раз, когда она будет заниматься, то останется сделать только одно: найти комнату для репетиций.
От этой мысли ей кажется, что в животе порхают бабочки. Она представляет, как спускается по лестнице в подвальный зал на Осогатан, 140… Проводит пальцами по серебряным кнопкам кларнета, смотрит на бас-гитару, прислоненную к синему столу, и вытягивает шею, чтобы встретиться с собственным отражением в зеркале. Она – Стеффи, и ей нужно свое собственное царство небесное.