Сандроне Дациери
Убить Отца
– Да.
Лицо матери просветлело.
– Ты вышла на работу?
– Нет, мам. Я еще в отпуске.
Мать разочарованно скривилась и демонстративно взглянула на висящую у входа фотографию принимающей присягу Коломбы:
– Видишь хоть, какая ты тут симпатичная?
– Молодая и глупая.
– Не говори так, – возмущенно сказала мать и провела ее на кухню. Стол был накрыт на одного. – Я уже поела.
Коломба села.
– Слушай, раз уж ты приглашаешь на ужин, могла бы и поесть за компанию.
– Да я не голодная, весь день кусочничала. – Она поставила перед Коломбой бокал и налила ей вина из той же бутылки, которую открыла для нее неделю назад. – Я тебе кое-что взяла в закусочной, что у нас на первом этаже открылась. Просто вкуснятина. Бешеных денег стоит, зато и правда объедение.
– Спасибо.
Мать переложила ей на тарелку телятину из металлизированной упаковки. В чересчур водянистом соусе плавал одинокий каперс. Коломба ела в полной тишине. Мать, стоя, наблюдала за ней.
– Я тут подумала, ты вроде пошла на поправку. Похоже, ты в хорошей форме. И больше не хромаешь.
– Колено еще иногда побаливает, – сказала Коломба.
– Но видно же, что тебе лучше.
Коломба отложила вилку, едва удержавшись, чтобы не ударить ей об стол:
– И?
– Вот встретишь кого из сослуживцев, что они о тебе подумают?
– Что мне повезло. Мам, в жизни все не как в кино. Если есть вариант сачкануть, мои сослуживцы его не упустят.
– Что, все как один?
– Нет, не все. Но это работа, а не призвание. – Коломба вернулась к еде. «Если когда-то у меня и было призвание, то я его потеряла», – мысленно добавила она. – Причем большую часть времени работа муторная.
– Твоя работа не скучная.
– Если за интересную работу приходится расплачиваться неделями на больничной койке, да здравствует скука.
– Но ты можешь вернуться в строй когда захочешь, правда? – Мать произносила «вернуться в строй», как будто зачитывала реплику из полицейского сериала. – Тебе довольно сказать им, что хорошо себя чувствуешь.
– Все не так просто.
– Но ты могла бы, верно?
Коломба вздохнула:
– Да, могла бы. Но не собираюсь.
– И когда же ты думаешь вернуться в строй?
– Никогда. Я ухожу в отставку.
Коломба собиралась объявить о своем решении в более деликатной форме, но вышло иначе. Мать отвернулась к выключенной плите, на которой стояла замасленная упаковка из магазина.
– Ага.
Коломба знала, лучше вести себя как ни в чем не бывало, но тут же спросила:
– Что «ага», мама? Что ты, блин, хочешь сказать?
Мать обернулась и взглянула на Коломбу. На ее лице появилось разочарованное выражение, которое она приберегала для особых случаев. Как, например, когда в четырнадцать Коломба объявила, что больше не хочет заниматься плаванием, в шестнадцать – что бросает уроки фортепиано, а в двадцать два – что вместо защиты диссертации собирается сдавать экзамен на комиссара полиции.
– Дело твое, – сказала мать. – Если хочешь бросить на ветер все, чего добилась, я тебе помешать не могу. Хотя нам с твоим отцом пришлось пойти на немалые жертвы ради твоей учебы.
– Слушай, диплом я получила. И потом, ты даже не хотела, чтоб я сдавала вступительные в полицию. Ты тогда сказала: «Какой позор, будешь выписывать штрафы на парковке!»
– Зато потом я поняла, что эта работа тебе по душе. Я видела, что ты довольна!
– Да тебе просто вскружили голову мои фото в газете!
– А что в этом дурного?
– На этой работе я едва не погибла, мам. Это тебя правда не волнует?
Мать разразилась слезами:
– Как только у тебя язык повернулся?
Терпение Коломбы лопнуло. Она сунула тарелки в посудомойку, надела ботинки на босу ногу и, хлопнув дверью, вылетела из квартиры. Внутри все сжималось. Она пошла домой пешком, мечтая, чтобы к ней пристал какой-нибудь извращенец, на котором можно будет сорвать злость. Коломба специально выбирала самые темные переулки и с надеждой замедляла шаг, когда навстречу попадались существа мужского пола, но прохожие сторонились окружающей ее черной тучи. Добравшись до дому, она была уже настолько вне себя от ярости, что почти решилась постучаться к соседу снизу, который как-то вернул ей упавшие к нему на балкон с бельевой веревки стринги (на следующий же день она купила сушилку). «Готов поспорить, вы в них отлично смотритесь», – сказал он, окинув ее раздевающим взглядом. Тогда она вырвала трусики и отправила соседа восвояси, но теперь бы с радостью стерла похотливую улыбочку с его лица.
Однако на верхней ступеньке лестницы сидел Ровере.
10
Коломба не знала, на что решиться: то ли молча его обойти, то ли схватить за лодыжку и спустить с лестницы, то ли заорать ему в лицо. Выбрав четвертый вариант, она села с ним бок о бок.
– У Сантини гематома на подбородке, и он в бешенстве, – сказал Ровере.
– Пусть подаст на меня рапорт.
– Он будет выглядеть не лучшим образом, если узнают, что его побила женщина. Ему выгоднее спустить все на тормозах. – Ровере закурил. – Это он оставил тебе ссадины на шее?
Коломба потерла шею – она уж и забыла об этом.
– Нет. Тип, который шлялся под окнами у Торре.
– Похоже, ты взяла этого Торре под крылышко.
Коломба не ответила.
– Не забудьте потом забрать с собой окурок. Не хочу из-за вас ругаться с консьержкой, – сказала она вместо этого.
– Можем поговорить в квартире? – спросил Ровере.
– Нет.
– Как пожелаешь. – Он открыл стоявший перед ним на ступеньке дипломат и вытащил поясную кобуру и беретту, казавшуюся уменьшенной копией табельного пистолета. Модель «Px4 Compact». Десять патронов в магазине, еще один – в стволе. Подходит для скрытого ношения.
– Вы шутите, – сказала Коломба.
Ровере положил между ними пистолет, две коробки девятимиллиметровых патронов и обойму. А сверху – новенькое разрешение на ношение оружия. На нем было пятилетней давности фото Коломбы. То же фото она использовала, чтобы обновить удостоверение.
– Лицензия на оружие для самообороны, – пояснил Ровере. – Пистолет зарегистрирован на твое имя. Сама понимаешь, служебное оружие я не могу тебе вернуть, пока ты в отпуске.
– То есть до завтрашнего дня. Я принесу вам заявление об отставке.
– Ты не можешь сейчас все бросить.
Коломба саданула рукой по перилам. Удар гонгом прокатился по лестничному пролету.
– Если у нас и был шанс повлиять на следствие, то мы его прохлопали. Торре совсем свихнулся!
– А что, если он прав?
Коломба встала:
– Вы готовы за любую соломинку схватиться, лишь бы подсидеть Сантини. Извините, но я пас. Посидите, пока я вам вынесу долбаное заявление.
Ровере удержал ее за руку:
– Торре сказал правду насчет свистка.
– А вам откуда это знать?
Ровере снова открыл дипломат и вынул пластиковый файл с бумагами:
– Сегодня Торре обвинили в том, что он никогда не упоминал о свистке, и он это признал. В действительности же он не говорил о нем следователям, однако сказал одной журналистке. Вот, почитай. Его первое и единственное интервью.
Он передал Коломбе пластиковый файл, в котором находилась цветная ксерокопия статьи в еженедельнике «Оджи» за август девяносто первого года. Через два года после освобождения Данте. В статье было три его фотографии. Данте сидел на скамейке в парке, на много лет моложе и на несколько килограммов поупитаннее. Здоровой рукой он в напускной задумчивости подпирал подбородок с выпендрежной бородкой, а изуродованную опустил в карман. Данте казался мальчишкой, которой корчит из себя взрослого дядю. На нем были вельветовые брюки, каких сегодня днем с огнем не сыщешь.
Интервью едва затрагивало тему заточения Данте и было почти полностью посвящено его новой жизни. Отношения с отцом, долгожданное возвращение домой… Журналистка объясняла, что Данте назначил ей встречу в городском саду на площади Рома в Кремоне, поскольку старался как можно больше времени проводить под открытым небом. «Я слишком много лет провел взаперти», – сказал он. Коломба задумалась: возможно, это просто отговорка, и он уже тогда страдал от клаустрофобии, или же ее первые симптомы проявились позднее? Статья была приторной и насквозь фальшивой. Данте признавался, что хочет сдать вступительные экзамены в университет и кататься на велосипеде по набережным реки По, наслаждаясь обретенной свободой. «Мне бы хотелось окончить университет, поступить в полицейскую академию и не допустить, чтобы произошедшее со мной случилось с другими» – на этой фразе заканчивалось интервью под названием «Мальчик, на одиннадцать лет запертый в силосной башне, хочет стать полицейским». В статье был даже снимок башни. Коломба никогда раньше его не видела. Это была шестиметровая бетонная башня диаметром около четырех метров. Башня почернела от копоти – перед самоубийством Бодини поджег ферму, – и на мгновение Коломба представила, что сама заперта внутри.
Одну из реплик Данте Ровере выделил желтым маркером – это была единственная фраза, в которой Коломба заметила оттенок столь хорошо ей знакомой иронии. «Полиция обнаружила много моих школьных вещей. К сожалению, я потерял металлический свисток, который, как я верил, приносил мне удачу. Очевидно, на этот счет я ошибался».
Ровере ткнул пальцем в статью:
– Вряд ли господин Торре отпустил эту шуточку, чтобы использовать двадцать лет спустя.
– Это доказывает только, что он не врал о своем прошлом, и вовсе не значит, что он не ошибается насчет настоящего. Его похититель давным-давно мертв.
– Но что, если следствие ошиблось? Что, если все эти годы господин Торре пытался до нас достучаться, но никто ему не верил?
– А вам не кажется, что у нас нет мотива? – с притворной уверенностью спросила Коломба.
– Ты готова поклясться, что не он повесил туда свисток?
– Да.
Ровере взмахнул потухшим окурком.
– Взгляни на прикрепленную к статье распечатку.
Коломба сняла скрепку и достала фотографию площади возле шоссе.
– Что бы мы ни думали о людях из уголовно-аналитической службы, они догадались прочесать все идущие от места преступления дороги, – сказал Ровере. – А поскольку они увлекаются фотографией, сегодня утром они сделали также снимок столба, на котором вы нашли свисток.
– Ну вот и все. Это был не убийца в бегах, – заметила Коломба.
– Ты права, свисток появился позже. Но дождь не мог смыть с него следы ДНК, потому что сегодня было сухо.
Коломба с подозрением посмотрела на него:
– Вам известно многое из того, что говорил сегодня Де Анджелис. Сомневаюсь, что вам обмолвился об этом он сам или Сантини. Инспектор, который помогал снимать показания?
– Старый друг, – немного смущенно произнес Ровере. – Как бы то ни было, убийца вернулся, чтобы повесить свисток, уже после отъезда уголовно-аналитической службы.
– Он рисковал, что его увидят.
– Вероятно, у него была на то важная причина.
– Хотел оставить подпись?
– Да, причем он должен был знать, что вскоре там окажется единственный, кто может ее распознать.
– Но это же безумие, – пробормотала Коломба, похолодев. – Самое настоящее безумие.
– Разумеется. Возможно, это совпадение. Возможно, Торре окончательно лишился рассудка. Или…
– Или его похититель все еще находился поблизости, – пробормотала Коломба. – И он его узнал.
– Сама решай, во что верить.
Коломба схватила пистолет и побежала прочь.
11
Данте, выбрав идеальный наблюдательный пункт, уселся на пол спиной к входной двери. Отсюда видна была оставленная им щель между шторами в гостиной. Стоило повернуть голову, как ему открывался прекрасный обзор окружающих зданий. При этом сам он оставался в темноте, в тени стола, так что никто не мог увидеть его с улицы. Он все еще был в халате, ягодицы мерзли на холодном полу, но он слишком нервничал, чтобы одеться. При мысли о том, чтобы подняться и отвлечься от бдительного наблюдения, столбик его внутреннего термометра подскакивал до небес.
Дважды Данте переставал понимать, где находится. Однажды ему почудилось, что он все еще в силосной башне, а в другой раз – что он в клинике, где познакомился с Лодовикой.
Лодовика была его первой девушкой, которую он встретил через два с половиной года после освобождения. Она оказалась в клинике из-за амфетаминовой зависимости, а он последовал совету юриста отца после того, как потерял самообладание в людном месте. В клинике было смертельно скучно, да и сама Швейцария показалась ему кошмарной страной. Он не мог знать, что ему предстояло провести там следующие четыре года: у него не было возможности ни вернуться домой, ни подобрать для себя местечко получше.
Биологически Лодовика была на пару лет моложе его, однако жизнь знала несравнимо лучше. Дни, последовавшие за освобождением, Данте провел, изучая современный мир, но то, что для него оставалось абстракцией, ей довелось испытать на себе. Дочь дипломата, Лодовика еще до окончания средней школы не меньше десяти раз переезжала в новые города и страны. Всякий раз ей приходилось заново заводить друзей и осваиваться в новой обстановке. В четырнадцать лет она начала время от времени нюхать кокс, которым ее угощали приятели постарше, и почти каждый вечер напивалась. Оказалось, что bad girls гораздо чаще получают приглашения на вечеринки. В пятнадцать потеряла девственность с ровесником – сыном посла, который и научил ее готовить крэк: надо было всего лишь залить кокаин ацетоном для снятия лака и положить в морозилку. В шестнадцать попала в больницу, передознувшись метадоном. С тех пор ее регулярно то госпитализировали, то выписывали из клиник. Это был ее четвертый реабилитационный центр.
Они впервые занялись сексом в комнате отдыха, ключ от которой ей удалось раздобыть. После секса Лодовика погладила его больную руку и спросила, насиловал ли его Отец. Сама мысль показалась Данте настолько неслыханной, что он лишился дара речи. Между ним и Отцом не было и намека на подобное. Не сумев объяснить, какими были их отношения, как он любил своего похитителя вопреки всему, что тот совершил, Данте расплакался. Она положила его голову к себе на колени и убаюкивала его до рассвета.
Три месяца они были неразлейвода. Даже когда Лодовику выписали, она каждый день его навещала и несколько раз оставалась ночевать в его постели, прячась с головой под покрывало и смеясь как ненормальная, когда мимо проходил санитар. А потом ее отец получил новое назначение – правительство отправило его в какую-то африканскую страну, – и Лодовика улетела вместе с ним. В день ее отъезда с Данте случился столь тяжелый приступ, что он не смог выйти из комнаты и не приехал попрощаться. Психиатр диагностировала у него психотический срыв, вызванный утратой.
Сейчас Данте гадал, не убила ли Лодовику тяга к саморазрушению, или же она вышла замуж за какого-нибудь сынка дипломата. Он надеялся на второе, хоть и был бы в таком случае несколько разочарован.
Звонок в дверь оборвал его расплывчатые размышления. Данте замер. В дверь снова позвонили. С лестничной площадки донесся голос Коломбы:
– Господин Торре, это Каселли! Откройте, пожалуйста.
Он не пошевелился. Коломба снова нажала на звонок:
– Господин Торре, если вы в порядке и слышите меня, скажите что-нибудь.
Медленно, как сквозь патоку, Данте протянул руку и отодвинул задвижку замка. Сквозняк приотворил дверь.
Коломба слегка ее подтолкнула:
– Господин Торре?
За порогом стояла полная темнота. Не отрывая взгляда от дверного проема, Коломба машинально достала из кобуры новый пистолет и, взявшись за него обеими руками, вытянула перед собой; он казался непривычным, слишком легким. Указательным пальцем правой руки она сняла беретту с предохранителя, затем во избежание случайного выстрела вытянула палец вдоль ствола. Она толкнула дверь ногой. Дверь, натолкнувшись на какое-то препятствие, слегка приоткрылась.
Коломба давно была на взводе, и это стало последней каплей. Темнота мгновенно вскипела тенями, в ушах зазвенело от ей одной слышных криков и шипения. Ее затрясло, легкие сжались, как кулак, в голове билась единственная мысль: беги! Но она на нетвердых ногах вошла в квартиру и наставила дуло пистолета на съежившийся на полу комок, заблокировавший дверь. И только тогда поняла, что это завернувшийся в халат Данте.
Коломба почувствовала острую нехватку кислорода, ноги стали ватными. Она ударила в стену разбитыми костяшками пальцев, и электрический разряд, как всегда, разжал тиски паники. Глядя на гигантскую тень, которую отбрасывала ее стоящая против света с пистолетом в руках фигура, она вдохнула и закашлялась.
– Господин Торре, вы в порядке? – сдавленным голосом спросила она.
– Да, – не двинувшись с места, отозвался тот.
– Вы один?
– Да, только не стойте на свету. – Данте показал на окно. – Он там…
Коломба убрала пистолет в кобуру и на ощупь нашла выключатель галогенового освещения. Данте захлопал ресницами: поток света прогнал призраков прочь.
Коломба помогла ему подняться. Освещенная квартира казалась Данте поблекшим воспоминанием. Коломба щелкнула пальцами у него перед носом:
– Господин Торре, вы здесь?
– Да-да. – Данте присел на диван. Столбик его внутреннего термометра опустился до приемлемой отметки. – Почувствовал себя слегка потерянным.
– И часто с вами такое?
– В последнее время нет.
Коломба принесла Данте стакан воды, притащила из кухни стул и уселась на него верхом, опустив подбородок на ладони.
– Вы полагаете, что Отец за вами следит?
– Он оставил свисток для меня. Значит, ему известно, что я занимаюсь этим делом.
– Если вы так уверены, почему же ничего не сказали?
– Кому? Двум клоунам, что меня допрашивали?
– Мне.
Данте изобразил бледное подобие своей коронной иронической ухмылки:
– Я об этом не подумал.
– Вы хоть адвокату своему говорили?
– Он и без того слишком взволнован. – Данте опустошил стакан и поставил его на стопку журналов о путешествиях. – С чего это вы засомневались?
– Я видела отчет уголовно-аналитической службы. За пару часов до нашего приезда свистка там не было.
– И вы думаете, что это не просто совпадение.
– В возвращение вашего похитителя я не верю, господин Торре. Более того, у меня до сих пор нет никаких разумных оснований сомневаться в виновности Мауджери.
– Так почему вы здесь?
– Потому что я без всяких разумных оснований боюсь, что могу ошибаться. И если я ошибаюсь, вам угрожает опасность.
На губах Данте наконец заиграла его обычная улыбка.
– Спасибо, что пришли на помощь. Я знаю, вам это дорогого стоило.
– Мои расходы на бензин не так уж велики.
– Я не это имею в виду.
Коломба недоверчиво воззрилась на него:
– А что же?
– Вы страдаете от недуга, который, учитывая вашу работу, я бы определил как посттравматическое стрессовое расстройство. Приступы паники, чувство дезориентации… Когда вы вошли, я испугался, что вы выстрелите мне в лицо. Возможно, поэтому вы и не при исполнении.
– Вы были не в себе. Со мной все прекрасно.
– Вы сейчас потерли нос. Вы лжете.
– Прекратите.
– Почему? Носы – такая интересная тема. Вы знали, что длина большого пальца вашей руки и носа в точности совпадают?
Коломба подавила искушение немедленно это проверить.
– Ну ладно, можете вы сказать мне хоть что-то, что превратило бы мои опасения в обоснованные сомнения? Что-то, что я могла бы предъявить магистрату?
– Знаете, что Отец хотел дать мне понять этим свистком?
– Он мертв, Торре. Вот уже много лет.
– Он хотел сказать: «Держись подальше от моей территории». Именно так я и собираюсь поступить.
– Хоть это и смехотворно, но допустим, это Отец… Вы не можете знать, что у него на уме. Повторить вам, что вы говорили про неисповедимые пути?
– У вас есть другие предложения? – спросил Данте.
Коломба замялась. Она вот-вот впутается в дело, заниматься которым у нее не было ни малейшего желания. В то же время она понимала, что уже оказалась в него замешана.
– Я могу помочь вам в ваших изысканиях. Предоставить вам доступ ко всем документам, связанным с вашим делом и с делом Мауджери, – сказала она.
– И что я должен с ними сделать?
– Докажите свои слова. Докажите, что папаша не убил мальчика, что у преступления есть общие черты с вашим похищением. Я добьюсь, чтобы материал попал в нужные руки, у ребенка появится шанс на спасение, а вы будете в безопасности.
– А если у меня ничего не выйдет?
– Это будет означать, что ребенка убил Мауджери, а на вас никто не охотится. Вы вернетесь к своей жизни, ну а я – к своей.
Данте откинулся на спинку дивана.
– Что с вами произошло?
– Простите?
– Почему вы так переживаете за меня и за этого мальчика? Мы вам никто, но вы хотите нам помочь, хотя в этом нет ни капли смысла.
– Может, мне просто осточертело сидеть сложа руки.
Данте прищурился. На секунду в его глазах появился безжалостный, хищный блеск.
– А может, вы хотите искупить грехи. Грехи, которые не дают вам спать и камнем давят на сердце.
На этот раз на лице Коломбы не дернулся ни один мускул.
– Я прекрасно сплю.
– Вы просите меня о сотрудничестве и продолжаете лгать о своем состоянии. Думаете, это правильно?
Коломба невольно отвела глаза, и Данте понял, что ей стыдно. Когда-то такое случалось и с ним.
– Если вы действительно хотите помочь, я должен вам доверять, – продолжал он. – Мне нужна правда. Ваша правда. Иначе я просто раскопал бы вашу подноготную в интернете.
Коломба резко встала, и Данте с сожалением подумал, что она сейчас уйдет и он уже никогда ее не увидит. Однако она лишь устраивалась поудобнее. Она стянула ботинки и принялась растирать ледяные ступни. Данте гадал, куда подевались ее носки, ведь она не переодевалась с полудня.
– В интернете вы не найдете интересующих вас сведений. Мое имя нигде не упоминается. Полицейская тайна. – Она снова взглянула на него. – Вот как мы поступим, господин Торре. Если однажды я почувствую себя особенно непринужденно в вашей компании, а я не утверждаю, будто это когда-нибудь случится, или в один прекрасный день буду в очень уж хорошем настроении или, наоборот, в плохом, то расскажу вам всю историю. Ну а пока довольствуйтесь тем, что я умею справляться со своими приступами.
– Без помощи психотропных препаратов.
– Не люблю накачиваться всяким дерьмом. Но в каком бы состоянии я ни находилась, я никогда не применю оружие без реальной необходимости и никогда не подвергну вас опасности.
– Сколько раз вам приходилось стрелять в людей, КоКа?
– КоКа – идиотское прозвище. И я даже об этом не собираюсь вам рассказывать. Придется вам принять меня такой, как есть.
Данте посмотрел ей в глаза, которые теперь приобрели ореховый оттенок. Эти глаза заставили его сказать «да». Самый рациональный из людей – таким, по крайней мере, он привык себя считать – растаял от одного женского взгляда. Он поднялся:
– Сделаю вам кофе, перед тем как вы снова выйдете на холод.
Коломба встала:
– Я не намерена никуда уходить. Но кофе мне не помешает, потому что мне предстоит кое-какая работка. Собираюсь обыскать вашу квартиру.
12
Данте недоуменно моргнул:
– Похоже, я еще не пришел в себя. Мне послышалось, вы сказали «обыскать».
Коломба уже осматривалась по сторонам:
– Если за вами действительно следят, то не в бинокль. Или не только в бинокль. Поищу у вас микрофоны и скрытые камеры.
Данте нервно посмотрел на дом напротив, в окнах которого горел свет.
– Вы правда собираетесь рыться в моих вещах?
Коломба приподняла бровь:
– Если не хотите, чтобы я что-то видела, можете это спрятать.
– А-а? Нет… Вы меня не так поняли. Я не храню дома ничего незаконного, разве что кое-какие купленные через интернет лекарства. Я просто не хочу, чтобы вы перевернули вверх дном мой архив. – Данте запахнул халат, подошел к гостевой комнате и открыл дверь. – Вот, взгляните.
Коломба остановилась на пороге.
Комната периметром три на четыре метра была доверху забита коробками. К выходящему во внутренний двор окну вел узкий проход, над которым голо болталась на шнуре тусклая лампочка.
– Архив утраченного времени, – произнес Данте.
– Простите?
– Что вы помните о событиях, произошедших в восемьдесят четвертом году?
– Вот так с ходу? Ничего.
– Группа «Альфавиль» возглавила хит-парады с синглом «Forever Young». – Он, почти не сфальшивив, напел ей припев.
– О да.
– Вышел «Красный рассвет» Джона Милиуса. Отличная картина. А ремейк отвратительный.
Коломба смутно припоминала этот фильм:
– И?
– КоКа, я не знаю, что именно делает нас теми, кем мы являемся.
– Перестаньте звать меня КоКой.
– …Но отчасти это воспоминания. Даже те, что кажутся незначительными. – Данте открыл коробку возле входа и достал синюю игрушку. – Как, например, вот это.
Коломба мгновенно ее узнала:
– Это же Благоразумник из «Смурфов»!
– В киндер-сюрпризах была коллекция смурфиков. Если быть точным, в восемьдесят девятом. Вам родители их покупали?
– Да. Мы еще менялись повторками с одноклассниками.
– С тех пор как Отец меня похитил, он никогда не давал мне сладости. Только то, что считал здоровой пищей. Он никогда не разрешал мне слушать музыку, не показывал фильмы. Я узнал о существовании Благоразумника на «eBay», где заплатил за него сорок евро. – Он улыбнулся. – По мнению коллекционеров, я провернул выгодную сделку.
– Вы пытались наверстать все, что потеряли за годы в башне, – потрясенно сказала Коломба.
«Бедняга, – подумала она. – Даже стены тюрьмы строгого режима не могли бы настолько отрезать его от мира. То, что он оправился, пусть и не полностью, – настоящее чудо».
Данте кивнул:
– Началось с того, что я не понимал некоторых отсылок, которые делали мои ровесники. Они заговаривали о каком-нибудь фильме или начинали сходить с ума по какой-нибудь всем известной песенке, которую я впервые слышал.
– Вы собираете все?
– Нет. Только то, что связано с западной поп-культурой. Официальную историю можно изучить по книгам, но вам придется посмотреть телешоу и поиграть в игрушки, если вы хотите хоть немного в них разобраться. Если хотите что-то понимать в музыке, необходимо ее послушать. Хотя диски я не покупаю с тех пор, как появился «Spotify»[4].
– Половину из того, что вы находите, все давно позабыли.
– То есть думают, что позабыли. Сколько лет вы не вспоминали, как обменивались смурфиками в школе?
– Давненько.
– Но вы моментально их вспомнили. Ваше поведение, манера говорить, чувство юмора, механизм принятия решений – все это формируется под воздействием опыта. Без коробок утраченного времени я не смог бы выполнять свою работу. В прошлом году я нашел сбежавшую из дома девочку с биполярным расстройством, потому что понял, что подразумевала ее сестренка, когда сказала, что та «уехала со Скуби-Ду»[5].
– И что же?
– «Фольксваген-транспортер Т2». Ребята из корпорации «Тайна» разрисовали свой «фургончик тайн» цветами, потому что были хиппи. Вы знаете, что существует теория, согласно которой этот самый Скуби – всего лишь галлюцинация его закинувшихся ЛСД приятелей?
– Теории существуют обо всем на свете, – без всякого интереса сказала Коломба и показала на комнату. – Можно?
– Пожалуйста.
Пока Данте опасливо маячил на пороге, Коломба вошла и наугад открыла одну из коробок. Та была полна видеокассет. На первой из них была запись телепередачи.
– «Нон-стоп», – прочитала она.
– Это эстрадное шоу, которое шло с семьдесят седьмого по семьдесят девятый год. Старые фильмы время от времени крутят по телевизору, но передачи приходится доставать через телекомпании или коллекционеров.
– Груда барахла.
– В этом выпуске какой-то тип, одетый под моряка, запихивает в рот целые чашки.
Что-то полузабытое всплыло в памяти Коломбы.
– Джек Ла Кайен![6] Меня еще и в проекте не было, откуда я могу его помнить?
– Он стал частью коллективного сознания. Или, что более вероятно, вы видели отрывки из его номеров во время повторов передачи. Теперь видите, что я прав?
Коломба, скептически хмыкнув, закрыла коробку:
– Здесь вся ваша коллекция?
– Нет, здесь только то, что я еще не посмотрел. Полная коллекция в хранилище, которое я арендую на складе. Я плачу одному парню, чтоб раз в месяц стирал с нее пыль. Я завещаю ее созданному мною фонду.
«Они ее сожгут», – подумала Коломба.
– Тогда отсюда и начну, если вы не против, – сказала она. – Похоже, здесь придется попотеть. Обещаю, что поставлю все на место.
Данте кивнул:
– Но раз уж ты собралась копаться в моих вещах, давай, если не возражаешь, перейдем на «ты». Мне будет не столь неловко.
Она кивнула:
– Конечно не возражаю.
Данте протянул ей здоровую руку:
– Зови меня Данте.
– Коломба. – Она ее пожала.
– КоКа.
– Иди на хрен.
Он рассмеялся.
– Я заварю тебе хороший кофе.
Остаток ночи Коломба открывала всевозможные ящики и коробки, переставляла мебель, простукивала плитку и разбирала розетки и светильники. Хотя Данте звукоизолировал пол и стены, она старалась не шуметь, чтобы не разбудить соседей. Пару раз она пошатнулась от усталости, но это была далеко не первая ее бессонная ночь, а рыться в вещах Данте было куда интереснее, чем просиживать штаны в полицейском фургоне прослушки с наушниками на голове.
В архиве Данте оказалось множество сувениров из старых добрых времен. Она даже нашла флакон духов с ароматом пачули, какими пользовалась еще в старшей школе. Вдохнув запах, она изумилась, насколько изменились ее вкусы.
Первые пару часов Данте хвостом ходил за ней, превознося ту или иную вещицу или привлекая к ней внимание Коломбы. Казалось, для каждой безделушки у него наготове бездонный запас историй. Затем язык у него начал заплетаться, и вскоре Коломба нашла его спящим без задних ног в кровати на балконе. Она вздохнула с облегчением. За последние пару дней Данте успел пообщаться со столькими людьми, сколько не видел в предыдущие полгода. Немного покоя ему не помешает.
В семь утра Данте открыл глаза и увидел, как Коломба выходит из ванной с собранными на затылке мокрыми волосами и зажатой в ладонях бульонной чашкой. Футболка липла к ее влажной коже. Она закончила с обыском и приняла душ.
– Не хотела тебя будить, – сказала она.
Данте перекатился на край кровати, закутав обнаженное тело в одеяло. Он забыл, кто она такая, и на миг принял ее за свою бывшую.
– Что у тебя в чашке?
– Латте.
Данте содрогнулся:
– Какой сорт кофе ты использовала?
– Не знаю, взяла первый попавшийся.
– Какой попало кофе я в доме не держу, – пробормотал Данте.
– Прими душ, потом поговорим, – проворчала она.
– Да, госпожа. – Данте проскользнул в ванную и спустя полчаса вышел в черном костюме, рубашке и галстуке того же цвета. На его коже еще поблескивали капли воды.
Коломба дожидалась за кухонным столом, жуя ломоть черствого хлеба.
– Ты всегда одеваешься как могильщик? – мрачно спросила она.
– Скорее как Джонни Кэш[7].
– Кто-кто?
– Проехали. Ну так что?
– Пусто. Я даже телик разобрала. Возможно, твоя паранойя – всего лишь паранойя.
– Или он прослушивает меня с помощью лазера, который считывает вибрацию оконных стекол, – сказал Данте.
– Ты начитался всякой брехни. Как бы там ни было, здесь тебе оставаться нельзя.
