Салма Кальк
Анна и волки
И с той стороны, где закат пламенел,
Шёл путник дорогой в соседний удел,
И песню о странствиях дальних он пел…
– О судьба, сколь извилист твой путь!
И голос услышал, что дивно звенел,
Что вдаль над рекою и лесом летел,
Что звал за собою вперёд, прочь от дел…
– О, позволь мне в пути отдохнуть.
(песня бродячего менестреля)
Плясать вы не пойдёте со мной, со мной, со мной,
И вашею не буду я женой!
(бессмертная классика)
Солнце клонилось к закату, ещё немного, и скроется за верхушками Волчьего леса, за Воронью горку, канет в Змеиное болото. Вот-вот туман с реки укроет замок Ривертор, а потом и луна обольёт своим серебряным светом его башни. В последних солнечных лучах Анна вывела золочёную иглу на изнанку и закрепила нитку. Очередная жемчужина угнездилась на сером сукне, как будто тут всегда и была.
Ещё пара-тройка дней, и она завершит работу, к приезду мужа из столицы сможет надеть красивое новое платье.
«Новое платье на старый лад», – мысленно усмехнулась она.
Да-да, в основных тканях и в деталях отделки наряд повторял другой, который она сшила себе перед помолвкой – давно, уже более двадцати лет назад. Она тогда была юна и стройна, и в рыжих косах не было седины, и глаза смотрели на мир радостно и восторженно. Она шила платье к возвращению отца, а отец торопился прибыть домой к рождению наследника…
1. О родственных и семейных узах и о шитье платья в стеснённых обстоятельствах
Юная Анна никогда не задумывалась, почему у неё нет братьев. Две старшие сестры – есть, и ей их более чем достаточно. Как принимать гостей – так Джейн или Фрэнсис, а как зажигать свечи в коридорах – так Анна! Да-да, Джейн умная, Фрэнсис красивая, Анна младшая. Просто Анна, которую можно попросить ну хоть о чём. Нет, в доме есть прислуга, всё-таки она дочь лорда, но бабушка, старая леди Анна, в честь которой её назвали, не уставала повторять: хозяйка должна уметь проследить за любой работой в поместье, а значит, должна уметь выполнять её сама. Бабушке и захочешь – не возразишь, поэтому пойдёшь и сделаешь. Может быть, и вправду в жизни пригодится?
Шить Анна любила больше, чем заниматься хозяйством. Её даже сёстры, бывало, просили вышить новый интересный узор или расшить лиф и юбку блестящими бусинами. Она и свадебное платье для Джейн вышивала, и крестильную рубашку для её новорождённой дочки. И очень хотела уже что-то сделать для себя тоже. Но – отец был небогат.
Земли приносили очень мало дохода, замок нуждался в ремонте. И на детей одни только расходы! Сначала нужно было выдать замуж старших сестёр, вот их и одевали. Анна носила переделанные вещи покойной матери либо что-то, остававшееся от старших. Разве что сорочки у неё были собственные, украшенные самой тонкой вышивкой, на какую были способны её искусные руки.
Отец Анны, лорд Генри, очень печалился, что у него три дочери и ни одного сына. Очень уж хотелось ему передать земли сыну и наследнику, а не мужу дочери, как происходило в семье последние лет сто. Хотя сам он пришёл в семью как раз мужем прекрасной рыжеволосой леди Элизабет, единственной дочери и наследницы своего отца. Трёх дочерей родила она мужу, а сын умер, не прожив на белом свете и трёх дней. Ещё двух младенцев она не доносила до срока, и девушки-служанки шептались, что это тоже были мальчики. Девочки выживали, мальчики – нет. И бабушка, рассказывали, всегда многословно благодарила Господа, если рождалась девочка.
Но отец-то хотел сына!
И когда леди Элизабет после очередного выкидыша так и не встала с постели, он в сердцах высказал ей, что от неё, мол, нет никакого толку, она не дала ему наследника и пусть помирает, она ему больше не нужна. Тогда леди, рассказывали, собралась с силами и вежливо, но непреклонно сообщила лорду Генри, что, несмотря на неплохое происхождение, он был взят в семью без гроша за душой и только благодаря удачному браку все эти годы был не приживальщиком у более удачливых товарищей, а хозяином замка и земель. И если он об этом забыл, то ни к чему хорошему его это не приведёт. Сказала так и испустила дух.
Анне было тогда десять лет, сёстрам – тринадцать и пятнадцать.
Отец очень быстро женился снова. Леди Кэтрин была миловидна, бессловесна и никогда не перечила мужу. И детьми его нисколько не интересовалась. Но, прослышав о случившемся, в замок явилась мать леди Элизабет и сказала, что она намеревается здесь жить и лично приглядывать за внучками. Леди Анна-старшая к тому времени давно вдовела вторично, на ней были дела земель покойного супруга, но она заявила, что девочки важней. И рьяно взялась за устройство их жизни.
Джейн вышла замуж, потом Фрэнсис вышла замуж. Пока обе они жили у своих мужей, но все знали, что Джейн – наследница, вместе со своим мужем Уильямом. А отец всё надеялся породить сына.
Леди Кэтрин была слаба здоровьем и никак не могла зачать ребёнка. Лорд Генри то робко надеялся, то ненавидел супругу; и только спустя пять долгих лет ей удалось забеременеть. Конечно, он был уверен, что ожидается мальчик. Супруга вынашивала ребёнка в поместье, а он отправился в столицу – ко двору за последними новостями. Обещал вернуться к уборке урожая, застрял до Дня Всех Святых.
Но ожидание сына сделало его более внимательным и к младшей дочери – он вдруг осознал, что Анне уже шестнадцать, семнадцатый пошёл, её тоже необходимо выдавать замуж, а она до сих пор не просватана! Бабушка зудела ему над ухом – мол, Анну необходимо просватать как можно раньше! И не просто просватать, а чтобы она сама очень хотела выйти замуж именно за того мужчину, который стал её женихом, а не за кого-нибудь другого. Отец отмахнулся и сказал – кого найдём, за того и пойдёт, как миленькая. Бабушка запиралась с ним в комнате и что-то ему доказывала, но, видимо, не доказала ничего.
И две недели назад от лорда Генри прибыл гонец с письмом – пусть Анна готовится к помолвке, он обо всём договорился. Её, Анны, руки попросил для себя его старый друг Уолтер, он приедет к ним и они обручатся с Анной.
Бабушка пришла в ярость, услышав об этом решении. Но не смогла толком объяснить Анне, почему. Сказала – она ещё мала и ничего не понимает. И всё удивлялась, что Генри-то взрослый, а так глуп!
Анна, честно говоря, не слишком задумывалась о замужестве. Знала, что это когда-нибудь произойдёт, слышала от прислуги разные сплетни и истории о том, что бывает между мужчиной и женщиной, но ни разу не была ни в кого влюблена. И ей, по большому счёту, было всё равно, кому отец отдаст её руку, тело и приданое.
Но отец прислал ещё и ткани на платья! И прямо указал – что-нибудь из неё дать ей, Анне, и пусть к его приезду сошьёт себе обновку.
* * *
Правда, на большую часть присланного богатства тут же наложила руку леди Кэтрин со словами – нужно приданое для младенца, да и им с Генри неплохо бы обновить гардероб. Анна обиделась, пожаловалась бабушке, Кэтрин тоже обиделась… в итоге Анне достались два куска разного сукна. Один отрез был серый, как шерсть кота Мурра, что жил в господских покоях и по пятам ходил за Анной с утра до ночи, а второй – чёрный, как загривок мохнатой дворовой собаки, что недавно приблудилась к замковым охотникам в лесу и поселилась в дворовом сарае под лестницей. Ещё лён трёх цветов – белый, как снег, алый, как кровь, и чёрный, как ночь. И немного кружева и лент.
Анна думала-думала и придумала. Начинать нужно с сорочки. Белоснежное полотно легко раскроилось, тонкими шелковыми чёрными строчками на него легла вышивка. Шерстяные нитки она продёрнула сквозь дырочки в кружеве и обшила тем кружевом манжеты и вырез горловины.
Нижняя юбка получилась алая, как закат. И белые кружевные полосы легли точь-в-точь туда, куда было нужно, на ладонь от подола. Но к красной юбке понадобился красный корсет! А ткани оставалось немного – или корсет, или подкладка для лифа. Что делать?
Нужная мысль пришла ночью. Утром Анна подскочила ни свет ни заря, отправилась в матушкину кладовую и там нашла старую, многократно ношеную сорочку. Чуть темнее, чем юбка, но тоже из красного льна. Сорочка была отстирана и раскроена, более того, в том же сундуке нашлись и три полоски кружева, которые по длине идеально уместились на корсете. Металлические косточки были добыты из старого корсета Джейн. А в некоторых местах и вовсе сгодилась толстая верёвка!
Подушечку-бамролл Анна сделала не столько пышную, сколько длинную. Просто чтобы приподнять тяжёлую юбку сзади и немного на бёдрах.
После нижних вещей пришла очередь верхней юбки. Серо-чёрной, прямой спереди, складчатой сзади. Она получилась очень мягкая и тёплая, и хорошо, ведь зима не за горами. В пояс Анна вставила несколько слоёв льна, и полоской от матушкиной сорочки начисто обработала край, прежде чем пришивать к поясу толстые складки-картриджи. А дальше юбку нужно было украсить.
Из отцовских подарков Анне достался десяток локтей алой ленты. Пришить её по подолу в два ряда было делом недолгим. Отделочная строчка, выполненная красной шерстяной ниткой, легла на пол-ладони выше лент. Но хотелось красоты и богатства, хотелось, чтобы глаз было не отвести от неё в этом новом наряде, а где взять богатые украшения?
Однажды Анну брали на зиму в столицу. Они ездили с бабушкой и Фрэнсис, тогда сестра ещё не была просватана, и останавливались в доме дальних родственников – у бабушкиной племянницы леди Марии. Как поняла Анна, дела в том доме шли получше, чем у её отца, и денег от арендаторов было побольше. Во всяком случае, хозяйкина дочка Агнес хвасталась, что на её новую юбку материнская вышивальщица пришила тысячу речных жемчужин. Тысячи жемчужин у Анны не было. Не было, прямо скажем, и десятка. Были хорошие длинные бусы, оставшиеся от матушки, но не разбирать же их на юбку!
Ладно, об этом можно подумать позже, а пока пришёл черёд лифа. Дымчато-серого, с алой подкладкой. В разрезах длинных рукавов снизу покажутся манжеты сорочки. Горловину Анна обрезала тоже по сорочке – пусть будет видно кружево. На холодные дни она потом из обрезков сошьёт тёплый партлет, им и прикроет свою бледную и прозрачную, как у всех рыжеволосых, кожу.
Дни летели за днями, Анна не отрывалась от шитья. Вот уже готова и подкладка лифа с толстыми шнурами для плотности, и пара металлических косточек под застёжку припасена, и крючки на застёжку найдены. Ленты пришиты, видимо, остальную красоту она вышьет красными нитками. Но – позже. Ночь на дворе, спать пора.
Анна задула свечу и на ощупь отворила тяжёлую дверь в свою спальню. Из-за перегородки слышалось тяжёлое дыхание бабушки – та в последний год завела привычку спать с ней в одной комнате. Будто в замке покоев больше нет, можно подумать! Сторожит её, не иначе.
Впрочем, Анна была свято уверена, что захоти она прогуляться, подобно некоторым дворовым девушкам, на ближайший сеновал с пригожим гостем или с кем-то из челяди, никто бы не узнал. Но ей совсем этого не хотелось. Да и пригожих гостей как-то давненько уже не случалось.
* * *
Анна не успела глаз сомкнуть, как её затрясли за плечо. Что там ещё случилось? Неужели мачеха взялась рожать среди ночи?
Она открыла глаза и увидела тоненькую среброволосую девушку в старинном прямом платье, как будто сшитом из прозрачных лунных лучей.
– Вставай, вставай же, луна восходит, кто в такую ночь спит? Кто хотел расшить платье так, как ни одна девушка в округе? – смеялась странная ночная гостья.
– Тише ты, бабушка же здесь! – ещё не хватало, сейчас как проснётся да как даст затрещину, она может!
– Она не слышит нас, она крепко спит, – смех девушки звенел, как серебряный колокольчик. – Идём скорее, пока не зашла луна, нужно торопиться!
Анне стало интересно – куда её так настойчиво приглашают? Спустила ноги с кровати, нашла на ощупь кожаные башмачки, хотела завязать шнурки, но девушка потянула её за руку к двери. Тогда Анна подхватила со стула плащ, набросила на плечи и как была в сорочке и башмаках на босу ногу, так и выскользнула за дверь.
Дверь даже и не подумала скрипеть.
– Куда мы идём? – как могла строго спросила гостью за дверью.
– Увидишь, – подмигнула гостья. – Где у вас самая густая паутина?
– Ну ты даёшь! – фыркнула Анна. – Какая у нас может быть паутина! Да бабушка убьёт на месте любую девчонку, если заметит неубранную паутину или, того хуже, паука!
– Думай, думай лучше! Луна скоро зайдёт, ты должна успеть!
– Под лестницами – нет… В кладовках только на неделе прибирались… В гостевых спальнях – тоже…
– Холодно! Думай дальше!
– Разве только на чердаке… – задумчиво сказала Анна. – Туда бабушка давно не поднималась, всё собирается, да никак не дойдёт.
– Теплее! Пойдём, проверим! – девушка схватила Анну за руку и потянула в сторону ближайшей лестницы на чердак.
Чердак был большим и отменно захламлённым, бабушкина нога не ступала здесь давно, а мачеха и вовсе никогда сюда не совалась. В углу громоздились старые сёдла и упряжь с серебряными накладками и тиснением. Рядом – прадедовы парадные доспехи и ещё какое-то ржавое железо. Гостья раздражённо фыркнула, глядя на эту груду. С другой стороны – сундуки с каким-то старым хламом. Туда-то серебряная девушка и потянула Анну.
– Эй, не верти головой! Смотри! – она показала Анне на что-то у стены, в этот момент луна, глядящая сквозь окошко в крыше, зашла за облако… и девушка исчезла.
Анна не успела удивиться, как кто-то снова затряс её за плечо.
– Анна! Да Анна же! Вставай, засоня! – бабушка, абсолютно реальная бабушка, а никакая не девушка из лунного света, будила её, ибо начинался новый день.
2. О музыке, танцах, насекомых и драгоценностях
Анна верила подобным снам. Однажды, в далёком детстве, в таком сне ей явилась девочка её возраста и помогла найти ключ от материнского сундука, который Анна взяла поиграть и выронила во дворе. Позже, года три назад, серебристая девчонка, похожая на нынешнюю, привела её под толстое дерево на берегу речки, где дворовые девушки в запруде полоскали бельё. Там, в ямке между корнями, лежали ни много ни мало золочёные иглы, бережно завёрнутые в кусок тонкой кожи. Иглы были разные – и толстые с широким ушком, и тоненькие для бисера и жемчуга, и обычные, которыми шить ткань. С тех пор Анна других в руки и не брала, а этими очень дорожила и берегла, как самое большое сокровище. Ни одну иглу не потеряла.
Поэтому она поднялась, умылась, выпила кружку молока с корочкой свежего хлеба и отправилась на чердак. Бабушке сказала, что хочет там поискать ещё материалов для платья – вдруг что-то старое, но годное найдётся, крючок или пуговица? Бабушка одобрила и наказала попутно смести пыль и паутину хотя бы с самых больших сундуков.
Анна любила чердак. Да, пыльно, да, чёрт ногу сломит, но как же здесь было интересно! Она могла часами сидеть и перебирать старые вещи, пока мать, мачеха или бабушка не спохватывались – где это её носит, не находили её и не приставляли к какому-нибудь делу. И сейчас она подхватила ведро с водой, тряпку и веник, и, распевая песню о рыцаре, который стал вечно сонным, потому что отверг любовь могущественной ведьмы, отправилась на поиски неведомого. А всем встреченным отвечала, что бабушка отправила её бороться с пауками на чердаке.
Да, на чердаке хватало и хлама, и пыли, и пауков. Хлам величественно лежал, пыль громоздилась, а пауки разбегались от звуков шагов и от песни. Анна решила сначала выполнить поручение, а там уже и поискать, где паутина погуще. Она тщательно промела все сундуки, кое-какие помыла, а попутно вспомнила ещё несколько песен, которые не любила бабушка и всегда шипела на неё, что негоже такое петь. Сильнее всего старая леди не любила истории про ведьм, призраков, фей из-под холмов и разные чудеса, чуть менее – про людскую любовь, а чтобы ей угодить, нужно было спеть что-нибудь духовного содержания. Юная же Анна ценила в песне красивую мелодию и отточенный запоминающийся стих. И очень любила длинные баллады с затейливым сюжетом. Сейчас её никто не слышал, и можно было петь в своё удовольствие.
Мать считала, что дочерям лорда необходимо уметь не только управляться с хозяйством, но и развлекать домочадцев и гостей подобающим леди образом. Поэтому и Джейн, и Фрэнсис, и Анну учили читать, играть на лютне, петь и танцевать. Грамотой и языками с девочками занимался специально приглашённый учитель из университета. Он был требователен и строг, и девочки довольно быстро научились разбирать древнеимперские, англицийские и франкийские тексты. Читать жития святых было скучно, исторические хроники оказывались немного интереснее, но самое нудным, что только можно было вообразить, оказались приходно-расходные книги поместья. Однако им пришлось научиться читать и это, причём нередко не только записанные факты, но и то, что было скрыто между строк.
Для обучения музыке в замок пригласили господина Доу из столицы. Он прибыл с лютней, двумя флейтами и небольшим барабаном, а также с пачкой нот. Из трёх учениц Фрэнсис оказалась способной разве что к отбиванию несложного ритма, Джейн освоила простые гармонии на лютне, а больше всех по душе музыка пришлась Анне. Она тянула руки и к лютне, и к флейтам, и к барабану, и вскоре уже им удавалось даже играть вчетвером аккомпанемент к простым песням. Петь нравилось всем троим. Фрэнсис доставала до самых высоких нот звонко и тонко, Джейн поддерживала её вторым голосом, но самый большой диапазон оказался у Анны. Хорошо распевшись, она могла петь вместе с Фрэнсис, но могла и довольно низко. Наставник предсказывал ей в зрелости красивый голос с богатым тембром – если не бросит музыку, конечно. К сожалению, после того, как Джейн вышла замуж и уехала, уехал и господин Доу. Занятия прекратились. Но уезжая, он оставил Анне свою лютню и одну из флейт, и это очень сильно скрашивало её жизнь.
Она научилась не только играть, но и придумывать мелодии на любимые стихи. Но собственных песен никогда никому не показывала.
С танцами девочкам тоже повезло. Однажды отец привёз в замок гостя – это оказался франкиец господин Ожье. Он не походил на местных жителей, был черноволосым, невысоким и толстеньким, и при этом таким проворным, что многим молодым и худым оставалось только смотреть и завидовать. Необыкновенно разговорчивый, чтобы не сказать болтливый, он без устали отпускал комплименты всем женщинам в замке и божественно танцевал. Он научил девочек ходить в церемонной паване и лёгкой живой аллеманде, рассказал про бранли и долго тренировал их танцевать гальярду и вольту. Если с первыми вопросов и сложностей не возникало, то гальярда оказалась ох какой непростой!
Сначала Анна всё время думала, что ног у неё не две, а три или четыре, и каждая идёт в свою сторону. Потом основной шаг уложился в характерный ритм, но господин Ожье хитро глянул и сказал, что им дело не ограничивается! Есть ещё множество вариаций, и каждая из них бывает с любой ноги, и это была просто паника, ибо если даже с одной ноги вариация исполнялась, то вывернуть её зеркально и станцевать с другой ноги в другую сторону с первого раза не удавалось никогда. Позже выяснилось, что в шаге может быть не пять движений, а одиннадцать, или семнадцать, или – спаси Господи! – двадцать три.
А потом в один прекрасный день всё вдруг раз! – и сложилось. Ноги оказались на месте, их было две, как то человеку свыше и положено, и каждая делала то, чего от неё хотели. Корпус вертелся нужное количество раз с нужной скоростью, а господин Доу радостно сказал, что наконец-то он сможет исполнять музыку в том темпе, как написано, а не подстраиваясь под неповоротливых девчонок!
Господин Ожье удовлетворённо потёр руки и приступил к объяснению вольты и вольтовых прыжков. По очереди он подходил к каждой из девочек и показывал, как опираться руками на плечи кавалера, как собирать корпус в прыжке, как прыгать, как правильно приземляться, чтобы не отбить себе пятки. А потом подхватывал их по очереди, и они летели к самому потолку. Или к небесам.
Нужно ли говорить, что и вольта девочкам тоже покорилась?
С тех пор на каждом приёме гостей устраивали танцы. Звали музыкантов, и сначала все чинно ходили в паване, потом разгонялись на бранлях, а позже приходила очередь новых мелодий для гальярд и вольты. Поговаривали, что вольта – любимый танец королевы, значит, и никому другому не зазорно его танцевать! Сестрица Джейн на собственной свадьбе так отплясывала со своим Уильямом, что чуть не задела причёской свечи в люстре.
Уж наверное, отец позовёт гостей отмечать рождение наследника! Хорошо бы позвал приличных музыкантов, чтобы и спели что-нибудь новенькое, и сыграли какие-нибудь неизвестные мелодии.
За песнями и размышлениями Анна не заметила, как добралась до самого большого сундука. Почему-то он стоял не вплотную к стене, и она заглянула в щель между ним и стеной. Божечки мои, вот бабушка-то не видит!
