Рут Уэйр
Один за другим
Эрин
Снуп ID: LITTLEMY
Слушает: Loyle Carner «Damselfly»
Снупобъекты: 2
Снупписчики: 3
Появление Тофера застает меня врасплох. Я сервирую стол к ужину, постукивая ногой в такт музыке. По моим расчетам, гости закончат минут через десять, не раньше. Тофер подлетает к бару самообслуживания, сдергивает с полки бутылку виски. Я торопливо вынимаю наушники и улавливаю окончание фразы:
– …заплатит по счетам, стерва нидерландская!
Что стряслось в кабинете?.. С минуту я смотрю в спину удаляющемуся Тоферу, и тут выходят остальные, притихшие и невеселые. Я веду их к столу, рассаживаю.
Большие стеклянные двери вестибюля, через которые выбежал на улицу Тофер, продолжают раскачиваться. Куда его понесло? Он в джинсах и рубашке, а снаружи метель и одиннадцатиградусный мороз. В нашем маленьком селении нет ресторанов или баров. Сент-Антуан 2000 – не более чем горстка шале. Тем, кто хочет поужинать в заведении, нужно спускаться в Сент-Антуан-ле-Лак, там хватает магазинов, кафе и ресторанов на любой вкус. Спуск длинный, но несложный: синяя лыжная трасса ведет прямо в центр деревни. Единственный способ вернуться сюда, наверх, – фуникулер, который в одиннадцать вечера закрывается.
Из больших динамиков в столовой звучит музыка, группа «1975», звонкая и веселая; видимо, кто-то включил для поднятия тонуса. Однако, когда я начинаю подавать миниатюрные запеканки из лесных грибов в фарфоровых ложечках, отсутствие Тофера ощущается как боль от ущемленного нерва. Запеканки идут хорошо – еда Дэнни всегда идет хорошо, – но из-за Тофера переживаю не только я, и атмосфера напряженная. В конце стола зияет пустое место, там должен сидеть Тофер в окружении Иниго и Миранды. Они обмениваются встревоженными взглядами при появлении каждого нового блюда – где же Тофер?
Эллиот сидит спиной к стене, ест с опущенной головой. Он ни с кем не разговаривает и отправляет в рот ложку за ложкой, словно участвует в соревновании. «Ложку за ложкой» в буквальном смысле слова. На закуску у нас трюфельный суп с пастернаком, поэтому ложка уместна, но, когда я пытаюсь убрать использованные приборы перед основным блюдом, Эллиот выхватывает ложку и смотрит так, будто я попыталась украсть у него часы. Он набрасывается с ложкой на принесенную оленину, игнорируя вилку и нож у своей тарелки. Между сменой блюд разглядывает сучки и кольца на деревянном столе, не замечает ни Тайгер слева, непринужденно болтающую с Мирандой, ни Карла справа – тот демонстративно не обращает внимания на Эллиота и клонится подальше от него, поближе к Ани с Евой.
Ева во главе стола неохотно ковыряет еду вилкой, поглядывает то на часы, то за окно, на падающий снег. Лицо выражает ту самую тревогу, которую я стараюсь скрыть. В ответ на невинное замечание Карла Ева огрызается с такой злостью, что меня передергивает. Но он, похоже, привык.
Лиз выглядит бледной и откровенно несчастной, словно заяц в свете фар. Она неизменно отказывается от предложенного вина. В какой-то момент Рик пробует вовлечь ее в беседу. Не знаю, что он говорит, не слышу. Лиз неистово качает головой, а когда Рик вновь открывает рот, выпаливает:
– Извини, мне нужно в туалет, – и стремительно отодвигает стул.
Тот громко скрежещет по плиткам пола.
После ее ухода Ева смотрит через стол на Рика, произносит губами нечто неразборчивое, похожее на: «Я предупреждала».
Даже крем-брюле Дэнни не в силах оживить вечер, и после ужина компания рассеивается: одни ссылаются на головную боль, другие – на желание выспаться, третьи – на необходимость отправить электронное письмо. Идя в гостиную подбросить дров в печь, я замечаю, что из бара в вестибюле исчезло еще две бутылки.
Судьба одной из них выясняется сразу: в гостиной на большом мягком диване сидят Рик с Мирандой, между ними на столике – опустевшая бутылка арманьяка. Из динамиков льется кубинский джаз – видимо, с чьего-то телефона. В ответ на мой взгляд в сторону бутылки Рик широко улыбается.
– Вы ведь не против? Потом добавим в счет.
– Совсем не против, – искренне заверяю я. – Бар так и работает. Хотите чего-нибудь еще? Сыр? Кофе? Птифур? Дэнни готовит невероятный чернослив в шоколаде, пальчики оближешь. Очень вкусно под бренди.
Рик смотрит на Миранду, поднимает бровь. Это безмолвное совещание говорит об их отношениях куда красноречивей, чем любой физический контакт. Между ними что-то есть. Они больше чем просто коллеги, даже если сами того не сознают.
Рик отвечает за обоих:
– Ничего не нужно, спасибо.
– Не за что. Обращайтесь, если передумаете.
Я начинаю подбрасывать в огонь поленья, а Рик склоняется к Миранде и продолжает беседу, словно меня тут нет.
– Ты видела, как она на меня посмотрела, когда я заговорил с Лиз об акциях? Взглядом чуть дыру в рубашке не прожгла.
– Да уж. – Миранда сжимает пальцами виски. – Рик, чем ты думал? Ева четко дала понять…
– Да-да… – Рик ерошит короткие волосы, с досадой качает головой. – Просто меня взбесило ее поведение. Делает вид, будто понимает Лиз лучше других. Какого черта! Я знаком с Лиз не меньше, чем Ева. Мы отлично ладили, пока гром не грянул.
– Да что стряслось-то? – спрашивает Миранда. – Я тогда еще не работала, не в курсе.
– А ты представь, что в то время мы совсем не имели капитала. Первые полгода трудились, считай, бесплатно. Никому из нас не платили. Эллиот не парился, он, по-моему, вообще деньги не тратил бы, если бы Тофер не заставлял. Эллиот еще со школы такой. Зато остальные переживали. Ева проматывала свои модельные сбережения как ненормальная. Тофер окончательно достал родителей, те лишили его содержания, и он кантовался у старых школьных друзей. Я днем работал в крупной аудиторской компании, а ночью в «Снупе» – и выгребал остатки кредитного лимита в банке. А Лиз была просто секретарем, откликнувшимся на онлайн-объявление, и с радостью пахала за мизерную зарплату. Одевалась не лучше, чем сейчас, как мормонская жена, но работала хорошо и не устраивала истерик по поводу паршивого съемного офиса без кондиционера, да еще и в Саут-Норвуде.
– Я не об этом спрашиваю. Как получилось, что от нее зависит…
– Я к тому и веду. За две недели до запуска у нас закончились деньги. Совсем. Мы оказались на мели – на полной мели – и без единой перспективы. Кредитки, овердрафты, друзья, родственники – все было выжато досуха; тем не менее, чтобы остаться на плаву, требовалось еще десять тысяч. Тофер даже «Феррари» продал, но денег не хватило. Четыре дня мы просто катились к разорению: тонули в счетах и подписанных контрактах, получали отовсюду досудебные претензии и уведомления от приставов. Как вдруг, нежданно-негаданно, крошка Лиз заявляет, что у нее недавно умерла бабушка и оставила в наследство десять тысяч фунтов. Лиз вложит их в «Снуп». Только ей нужны гарантии. Не процент, нет. Акции. Причем не просто акции, а акции с правом голоса. Мы поручили переговоры юристам, конечный результат был такой: тридцать процентов – Тоферу, тридцать – Еве, девятнадцать – Эллиоту, девятнадцать – мне, и два процента – Лиз.
– Два процента? – переспрашивает Миранда. – В компании без капитала и с сомнительной платежеспособностью? Слабые гарантии за десять тысяч.
– Возможно, кто-то с тобой согласился бы, – сухо произносит Рик. – А Лиз выиграла. Если поглощение состоится, ее десять тысяч превратятся в двенадцать миллионов.
От потрясения я роняю полено. Оно опрокидывает небольшую керамическую банку с растопкой. Банка разбивается с громким звоном, я перестаю дышать, готовая рассыпаться в извинениях, а Рик с Мирандой не обращают внимания и продолжают разговор. Я возвращаюсь к своему занятию и теперь орудую поленьями аккуратней.
– Ничего себе! – произносит Миранда и смеется.
Смеется удивленно, будто слышит эту цифру впервые.
– Я, конечно, знала, что условия поглощения выгодные, но… – Миранда что-то высчитывает в уме. – Если Лиз получит двенадцать, то твоя доля составит…
– Ты ведь дружишь с математикой, – отвечает Рик с кривой усмешкой. – В том-то и дело: если поглощение состоится. Инвесторы нервничают все сильней, вряд ли они поддержат сбор нового финансирования. Если Тофер продолжит в том же духе и все испортит…
– Ну да. Ясно, – с горечью кивает Миранда. – Вернемся туда, откуда начали. Суд, банкротство… Ну, Лиз ведь не дура, правильно? Эллиот проголосует за Тофера, все это знают. Если Лиз пораскинет мозгами и проголосует за тебя и Еву, тогда – дзынь! – Миранда потирает в пальцах невидимые деньги.
– Да… Жаль только, что Ева – редкая стерва, – бормочет Рик. – За такую проголосовать нелегко, даже если это правильно.
Я стараюсь не подслушивать, но они разговаривают громче музыки. К тому времени, как керамические осколки собраны, я уже знаю больше, чем хотелось бы, о жутком отношении Евы к подчиненным, о нестабильности Тофера и шатком финансовом положении «Снупа». Я вздыхаю с облегчением, когда Рик с Мирандой переходят на другие темы: завтрашние планы покататься на лыжах, паршивый вай-фай, жена Рика, которая почему-то его огорчает. Вскоре музыку делают громче, и беседа становится неразборчивой.
Закончив возню у печи, я наконец встаю. Уставшая поясница ноет. До меня долетают слова Миранды:
– Наверное, ты прав. В этом случае придется ее заставить, верно?
Фраза продолжает звучать у меня в ушах, пока я тихонько закрываю за собой дверь и подхожу к окну в вестибюле. Снег все падает.
Придется ее заставить.
Кого они имели в виду? Лиз? Еву? Или кого-то совсем другого – жену Рика, например?
На первый взгляд слова как слова. Их произносят часто. Почему же меня так зацепила холодная решимость в голосе Миранды?
Лиз
Снуп ID: ANON101
Слушает: снупит за XTOPHER
Снупобъекты: 0
Снупписчики: 0
Двадцать три часа две минуты. Я в своем номере. Лежу в кровати, кутаюсь в халат, снуплю за Тофером. Не из желания слушать его музыку – обычно это что-нибудь странное, экспериментальное, клубное. Нет, я пытаюсь понять, все ли с ним хорошо.
В «Снупе» нет функции определения местоположения. Узнать, кто где живет, можно лишь в том случае, если человек сам добавит локацию в коротенькое описание возле своего ника. Тем не менее я надеюсь, что выбранная Тофером музыка даст подсказку о его душевном состоянии.
Не знаю, что я ожидала услышать. Печальное гитарное соло. Непрерывное воспроизведение песни «All by Myself». На самом же деле играет агрессивный испанский панк-рок. Или португальский… Так, и что это дает? Из хорошего – Тофер все-таки слушает музыку. Значит, он жив. Хотя, если подумать, не факт. Где гарантии, что телефон Тофера не вещает в ледяной канаве? Вздохнув, я сворачиваю приложение.
Воспоминание о нашем разговоре внизу, на диване, не отпускает – прямо как похмелье. Я знаю, куда клонил Тофер. Хотел пробудить во мне чувство вины. Напомнить обо всех своих благодеяниях.
От этой мысли я злюсь. Тофер – заносчивый мальчишка из элитной школы, которому повезло с отличной идеей и, что важнее, с мамочкой и папочкой, готовыми его спонсировать хотя бы первые годы. Полная противоположность мне. Богатый. Привилегированный. Уверенный.
Однако под моей злостью скрываются кое-какие неудобные факты. Ведь это Тофер дал шанс застенчивой, неуклюжей девушке двадцати с лишним лет, на которую раньше никто не обращал внимания. Девушке из Кроли, пахнущей благотворительными магазинами, одеждой с чужого плеча и отчаянием, – за всем этим он разглядел личность, меня настоящую, упорную, решительную, готовую выкладываться на сто десять процентов.
Самое главное, когда я предложила вложить бабушкины деньги в «Снуп», именно Тофер посоветовал мне требовать акции, а не проценты за пользование капиталом. Рик и Ева меня отговаривали. Рассказывали о ненадежности подобного вложения, о том, что «Снуп» может прогореть. Тофер же настаивал – для тебя выгоднее иметь акции. И был прав.
Именно из-за Тофера я сегодня здесь. До сих пор не знаю, благодарить его за это или обвинять. Наверное, и то, и другое.
Девушка из шале – Эрин – сказала, что фуникулер выключают в одиннадцать. Значит, если Тофер на него успел, то скоро будет тут. В том-то и вопрос. Успел ли Тофер?
Я беспокойно выглядываю в окно, на кружащие снежинки. По прогнозу, ночью минус двадцать. В такой мороз люди умирают.
Я вздрагиваю от стука в дверь. Затягиваю пояс халата и поворачиваю замок. Сердце выскакивает из груди.
Это Ева.
– Лиз, можно войти?
Она сменила белое шерстяное платье на эластичные лосины, подчеркивающие фантастически длинные ноги. За ней, точно нефтяное пятно, плывет аромат духов. Крепкий, очень навязчивый. «Пуазон», кажется.
– М-м… ладно, – киваю я, скрывая досаду.
Чувствую себя в ловушке и не хочу впускать Еву в номер, но не представляю, как ей отказать.
Она проходит к окну и останавливается спиной ко мне, глядя на заснеженную долину. Я замечаю приоткрытую дверцу шкафа, в щель видны плечики с некрасивой измятой одеждой и два моих чемодана. Больший чемодан немного торчит, мешает дверце закрыться. Задвигаю его ногой поглубже.
Дверца хлопает, и Ева тут же оборачивается.
– У тебя все в порядке? – спрашивает отрывисто.
Я теряюсь. Что отвечать? Хотя она, наверное, спрашивает из вежливости, я все равно не привыкла, чтобы люди, особенно Ева, мною интересовались. Чувствую себя от этого голой. Я не могу придумать ответа, да ей он и не нужен, она продолжает:
– Хочу извиниться за эту неожиданную презентацию. Я боялась включать ее в расписание, думала, Тофер перехватит инициативу…
Вот оно что. Ева пришла вновь меня убеждать.
– Ева, прошу… – Головная боль, утихшая после ужина, возвращается. В голове стучит в унисон с сердцем. – Пожалуйста, давай не сейчас…
– Не переживай. – Ева берет мои ладони в свои, холодные и сильные. – Я прекрасно понимаю. На твоем месте я тоже разрывалась бы на части. Ты преданна Тоферу, я понимаю, конечно. Все понимают. Хотя мы обе в курсе…
Она умолкает. Продолжать не обязательно.
Еве вообще не нужно излагать доводы. За нее это делают факты.
У меня двенадцать миллионов причин проголосовать вместе с Евой. Ей незачем сочинять двенадцать миллионов первую.
– Да, – шепчу я. – Ева, все верно. Просто Тофер…
Тофер, который предоставил мне первый в жизни шанс, посоветовал настаивать на акциях. Разве можно сказать Тоферу, что я предаю его? Я впервые осознаю – мне страшно.
– Лиз, ты знаешь, как хочешь поступить; знаешь, как поступить необходимо… – Голос у Евы приторно-ласковый, она словно уговаривает перепуганного ребенка. – Я всегда тебе помогала, правда? Мы с тобой всегда друг о друге заботились, да?
Вспоминается вопрос Рика за ужином. Вопрос, вынудивший меня отодвинуть стул и выйти из комнаты. «Ну что, Лиз, как распорядишься полученной выплатой?» Очень дерзко, в лоб, с недвусмысленным намеком.
Ева действует более последовательно. Она знает, что эти деньги приводят меня в ужас. Для человека, который рос в бедности и прятал от игрока-отца последние пенни, двенадцать миллионов – невообразимая сумма. Умопомрачительная. Судьбоносная.
Ева не сомневается – убедят меня не деньги, а кое-что другое. Личное, наше с ней – напоминание о совместном прошлом. Ведь я была ее помощницей – в те времена, когда «Снуп» не мог себе позволить двух ассистентов. Перед Евой я в таком же долгу, как и перед Тофером. Даже в большем.
На самом деле ей известно то, что понимают Рик с Карлом и признают все, кроме Тофера с Эллиотом: нет у меня никакого выбора.
У данной проблемы существует лишь одно разумное решение. На первой чаше весов лежит моя преданность Тоферу, а на второй – не только двенадцать миллионов фунтов, но и нечто совсем иное. Перспектива новой жизни. По большому счету, на кон поставлена моя свобода. Свобода от работы, от тревог, от вечной осмотрительности. Свобода от многого.
– Верно, Ева, – говорю я очень тихо. – Я все знаю. Просто… просто мне тяжело.
– Конечно. – Она вновь сжимает мою руку холодными пальцами, настойчиво и многозначительно. – Конечно, тяжело. Я тоже преданна Тофу. Разумеется, преданна. Все же я могу на тебя рассчитывать, да?
– Да, – отвечаю я и едва слышу собственный голос. – Да, можешь.
– Хорошо. – Ева расцветает красивой улыбкой. Фирменной улыбкой, которая раньше сияла с тысяч билбордов и подиумов по всей Европе. – Спасибо, Лиз, я понимаю, что это значит. Ты тоже можешь на меня рассчитывать. Будем друг другу помогать, правда?
Я киваю, Ева небрежно меня обнимает и уходит.
Открываю окно, чтобы выветрить ее запах. Высовываюсь наружу и даю волю чувствам. Мучительная тревога, запертая в груди, тут же разрастается до необъятных размеров, накрывает меня с головой. Я представляю собрание, как мы голосуем, я поднимаю руку за поглощение, мысленно вижу лицо Тофера, осознающего мое предательство… Затем представляю последствия, если я не подниму руку, и мне становится совсем противно.
Потому что Ева права. Выбора действительно нет. Я знаю, как должна поступить. Нужно лишь проявить мужество.
Стоит принять решение, как на меня снисходит удивительный покой.
Все будет хорошо. Хорошо.
Я закрываю окно. Возвращаюсь в постель и выключаю «Снуп». Затихаю. Слушаю шепот снега. Он падает на балкон, выстилает землю, стирает все.
Эрин
Снуп ID: LITTLEMY
Слушает: снупит за ITSSIOUXSIE
Снупобъекты: 5
Снупписчики: 7
Срабатывает будильник, и я с усилием выбираюсь из глубокого кошмарного сна.
В нем я рою, рою, рою слежавшийся снег, руки немеют от холода, мышцы дрожат, горячая кровь стекает по шее. Я знаю, что найду, – одновременно и жажду этого, и очень боюсь. Просыпаюсь, не успев достичь цели.
Какое облегчение открыть глаза и оказаться в своей маленькой комнате, услышать визжащий будильник… Отключаю его на ощупь. Часы показывают 6:01. Я лежу, сонно моргаю, пытаюсь стряхнуть неприятные ощущения после кошмара.
Выходные не отменяют раннего подъема. Мы с Дэнни чередуемся: один встает в шесть часов, включает кофеварку, начинает готовить завтрак и убирать после вчерашнего, а другой, условно говоря, валяется в постели. Сегодня – моя утренняя смена, и я борюсь с зевотой, сползая с кровати и натягивая одежду. У некоторых на высоте развивается бессонница. Не мой случай. У меня наоборот.
Проходя мимо номера Тофера, я замедляю шаги, прислушиваюсь. Вернулся ли он? Я оставила входные двери незапертыми, а когда ночью спустилась проверить, то увидела в фойе чьи-то следы.
Я стою не дыша, вся обращаюсь в слух, как вдруг тишину разрывает мощный храп. Вздрагиваю от неожиданности, потом хихикаю. Кто-то в номере точно есть, даже если это и не Тофер.
Внизу тихо, за стеклянной дверцей печки светятся тлеющие угли. Я открываю душник, подкладываю в золу поленья и принимаюсь за уборку.
Снуперы ничуть не хуже других отдыхающих, но сегодня мне почему-то особенно досадно выливать бренди тридцатилетней выдержки в раковину и отскребать камамбер с ковра в столовой. Мало того, внутри шале кто-то курил, несмотря на запрет, – из блюда с любовно приготовленными птифурами торчит окурок. Он-то, наверное, и выводит меня из себя. Я помню, как Дэнни готовил эти миниатюрные миндальные флорентини: смешивал ингредиенты, выпекал печенья, бережно окунал в тщательно темперированный шоколад, выкладывал на тарелку… Обращался с ними, как с крошечными произведениями искусства, и совершенно справедливо. А кто-то использовал их как пепельницу.
Я еще довольно долго плаваю в облаке злости, хотя к семи часам настроение немного поднимается. Комнаты убраны, в печи потрескивает огонь, разогретая духовка готова к приему сосисок, на столе мюсли в глубокой хрустальной салатнице, рядом – большие кувшины со свежевыжатым соком и кувшины поменьше, с молоком и сливками. Сверху по-прежнему не долетает ни звука. Значит, можно позволить себе посидеть десять минут с кофе и телефоном. Обычно я проверяю снежный прогноз или читаю «Твиттер», сегодня же рука сама тянется к значку «Снупа». Я лениво листаю список любимых артистов, пью кофе, смотрю, кто онлайн, кто что слушает. Здесь есть выдающиеся люди, настоящие звезды и просто весьма интересные личности, и Дэнни прав, ощущения невероятные, прямо-таки завораживающие: в наушниках – песня, которую звезда слушает в данный момент, и вы друг с другом синхронизированы, такт в такт… В Нью-Йорке полночь, у народа играют в основном спокойные композиции, которые меня в такую рань не слишком вдохновляют. Затем я натыкаюсь на небольшой классный канал британских знаменитостей, все уже бодры и веселы. Надо же, в шесть утра по Британии. Чего не спится? Возможно, они всегда в это время встают.
Я принимаюсь за мытье сервировочных мисок, слишком больших для посудомоечной машины, и притопываю в такт композиции «Rockaway Beach» рок-группы «Ramones». Неожиданно звук начинает прерываться. Пока я достаю телефон из кармана и проверяю наушники, песня умолкает совсем. Черт. Смотрю на экран. Вай-фай по-прежнему показывает сильный сигнал, но при нажатии на иконку «Снупа» всплывает сообщение: «Мы не можем получить удовлетворения. (Проверьте подключение к интернету)»[3].
Жаль. Я возвращаюсь к посуде, теперь уже в тишине. Успеваю вымыть пару тарелок, и тут в окно справа стучат. Это Жак из пекарни в долине, принес багеты и огромный пакет круассанов. Я стягиваю резиновые перчатки и отпираю дверь, выдыхая белое облако в холодный утренний воздух.
– Salut, ma belle[4], – здоровается Жак.
Не вынимая изо рта сигареты, вручает мне хлеб, затягивается «Житаном» и отворачивается выпустить дым.
– Привет, Жак, – отвечаю по-французски. Говорю я на нем не идеально, однако беседу поддержать могу. – Спасибо. Что скажешь про погоду, какой прогноз?
– О, прогноз не очень, – тоже по-французски сообщает Жак и, вновь затянувшись, задумчиво смотрит в небо.
Жак – один из немногих местных уроженцев. Народ вокруг в основном приезжий: либо туристы, либо сезонные работники. Жак здесь вырос и прожил всю жизнь, его отец владеет пекарней в Сент-Антуан-ле-Лак. Через несколько лет он выйдет на пенсию, и Жак его сменит.
– Как думаешь, удастся сегодня покататься на лыжах? – спрашиваю я.
Жак пожимает плечами.
– Разве что утром. Днем же… – Подняв руку, он вертит ладонью вправо-влево. Жест, которым французы обозначают неопределенность. – Будет сильный снегопад. Видишь, какие тучи над Дамой?
Дама – это Ле Дам Бланш, высокая гора, которая нависает над долиной и отбрасывает почти постоянную тень на шале. Жак прав, тучи действительно внушительные – темные, грозные.
– Тучи – полбеды, – продолжает он. – Хуже всего ветер. Он мешает ребятам из лавинной службы запускать небольшие лавины, понимаешь?
Киваю. Я видела, как это делают в ясную погоду: подрывают заряды на склонах, чтобы снег сходил безопасно, маленькими порциями и не накапливался до критической массы. Не знаю, как именно закладывают взрывчатку. Иногда используют вертолеты, а иногда, по-моему, какие-то пушки. В любом случае понятно, что ветер делает процесс опасным и непредсказуемым.
– Думаешь, возможны лавины? – Я стараюсь не выдать беспокойства.
Жак вновь пожимает плечами.
– Серьезные? Вряд ли. Но днем часть склонов точно закроют, и кататься вне трассы я бы не рекомендовал.
– Я не катаюсь вне трассы, – сообщаю коротко.
Да, больше не катаюсь.
Он отвечает не сразу. Задумчиво оглядывает склоны, затем выпускает кольцо дыма. Кивает.
– Ладно, мне пора. До встречи, Эрин. – И направляется к фуникулеру.
Мягкий свежевыпавший снег скрипит у Жака под ногами. Я смотрю ему вслед, и внутри все сжимается, меня вновь пробирает страх, навеянный ночным кошмаром.
Возвращаюсь в теплую кухню, выкладываю хлеб на стол – и вздрагиваю от неожиданности, когда за спиной раздается хриплый сонный голос:
– Месье Булочка, сын булочника?
Возле стойки в ярком утреннем свете жмурится Дэнни.
– Господи! – Я прикладываю руку к груди. – Ты меня напугал. Да, приходил Жак. Он говорит, будет еще снег.
– Издеваешься? – Дэнни чешет щетину. – Такими темпами на небе вообще снега не останется. На лыжах покататься получится?
– Вроде бы. По мнению Жака, сегодня до обеда – да. Потом трассы могут закрыть, опасность схода лавин.
– Уже оранжевый, – замечает Дэнни.
Он имеет в виду шкалу, публикуемую «Метео-Франс». Оранжевый цвет соответствует третьему уровню, «значительному риску» схода лавин. При этом кататься вне трасс не рекомендуют, а самые крутые склоны закрывают. При красном, четвертом, уровне начинают закрывать весь курорт. Черный, уровень пять, – опасность для поселений и дорог. Черный уровень – это что-то вроде «убедитесь, что ваш последний прием пищи был плотным», хотя лавинная служба старается не допускать подобных ситуаций. По возможности.
Я беру поднос с кофейными чашками, и тут Дэнни небрежно интересуется:
– Кто такой Уилл?
Шок. Я оступаюсь, две чашки соскальзывают с подноса на пол и разбиваются. К тому времени, как мы с Дэнни заканчиваем собирать осколки, я прихожу в себя и могу ответить.
– В смысле? Здесь нет никаких Уиллов.
– Тебе что-то снилось ночью. Ты кричала, звала Уилла. Я слышал за стеной. Меня это разбудило.
Черт!
– Хм, странно. – Мой голос звучит легко, слегка удивленно. – Прости. Кошмар, наверное.
Прежде чем Дэнни разовьет тему, я выхожу из кухни. Несу поднос в столовую, руки почти не дрожат. Принимаюсь за сервировку большого деревянного стола к завтраку. Когда выставляю последние баночки с консервами, с лестницы доносится стук каблуков. Я поднимаю голову – Ева. Явно не в духе.
– Доброе утро, – говорю.
– Доброе, что с интернетом? – бросает она без всяких предисловий.
У меня екает сердце. Черт. Я-то надеялась, что проблема временная.
– О боже, как неприятно. До сих пор не работает?
– Не работает. И мобильная связь ужасная.
– Очень жаль, это из-за снега. Такое случается. Наверное, обрыв кабеля, или поломка ретранслятора, или еще что-нибудь. Часто бывает после сильного снегопада, а вчера снега насыпало немало.
Я машу рукой в сторону окна, где снег местами доходит до половины стекла.
– Мне не нужна научная справка, я хочу знать, когда все восстановят?
Тон резкий, неоправданно злой. Тон человека, который в ответ на свое повеление «прыгай» привык слышать «на какую высоту?». По сути, меня это не волнует – я даже предпочитаю людей, которые обозначают желания четко, а не улыбаются тебе всю неделю, а потом пишут гадкие подробные отзывы. В данном же случае решить проблему я не в силах – и подозреваю, что Еве это не понравится.
– Не знаю. – Я скрещиваю руки. – Простите. Обычно восстанавливают за день-два, точно не скажу.
– Вот черт!
Ева злится и не скрывает этого, хотя тут что-то еще. Судя по лицу, она очень нервничает и переживает – вряд ли подобные чувства вызвало отсутствие связи.
– Мне очень жаль, – повторяю. – Если бы я могла чем-то помочь… Проблемы с работой?
– С работой? – Ева резко выпрямляется, затем качает головой и издает короткий горький смешок. – Господи, нет. Все мои рабочие проблемы заключены в одном слове – Тофер. Нет, проблемы дома. Я… – Она вздыхает, приглаживает шелковистые светлые волосы. – Это, может, и ерунда, но в отъезде я по утрам звоню по «Скайпу» дочери, Рэдиссон. Наш маленький ритуал, понимаете? Мне приходится часто быть в разъездах, я провожу с ней не так уж много времени, и одно неизменно: за завтраком я всегда желаю Рэдиссон доброго утра. А сегодня не могу этого сделать и чувствую себя ужасно. Я сумела дозвониться до мужа, но, знаете, малыши не очень-то понимают телефоны. Рэдиссон всего полтора года, ей нужно видеть лицо.
– Понимаю, – мягко откликаюсь я. – Представляю, как вам тяжело от нее уезжать.
– Спасибо, – отрывисто бросает Ева.
Быстро моргает и отворачивается под предлогом налить кипятка из бойлера. Похоже, сердится на себя за проявление слабости. Теперь Ева вызывает у меня чуть больше симпатии. Под ледяным фасадом определенно скрывается живой человек.
Ева опускает чайный пакетик в кипяток и, не проронив ни единого слова, уходит в номер.
Следующими внизу появляются Тофер, Рик и Карл, примерно через полчаса, и при виде этой троицы у меня с души падает камень. Точнее – при виде Тофера. Выглядит он сонным и похмельным, зато живым и невредимым, а остальное уже не моя ответственность.
– В общем, гулял не ты один, – говорит Карл Тоферу. – Иниго приполз в номер под утро, часам к пяти.
– Господи, опять?! – закатывает глаза Тофер. – Чем только Ева думает?
Ева? Упоминание о ней меня задевает, сама не знаю почему. В конце концов, это не мое дело. Хотя неприятно слышать подобные намеки на фоне переживаний Евы из-за семьи. Неужели Тофер прав? Или просто мутит воду?
– Хештег «любительница мальчиков», – с ухмылкой выдает Карл.
Он берет со шведского стола теплый круассан и макает прямо в банку с золотистым абрикосовым вареньем, любовно приготовленным Дэнни. Отхватывает зубами большой кусок, продолжая улыбаться и роняя крошки.
– Хештег? – презрительно роняет Рик. На нем черная мериносовая водолазка, он будто сошел со страницы зимнего каталога элитной мужской одежды. – Любительница мальчиков? Кажется, я попал в студенческую общагу две тысячи пятого года.
Затем Рик поворачивается ко мне с подчеркнуто обворожительной улыбкой, от которой в уголках губ собираются морщинки:
– Я выпил бы эспрессо, Эрин. Если можно.
Ответный взгляд Карла полон испепеляющей ненависти, ее силу ощущаю даже я в другом конце столовой.
Вот вроде бы классическое свинство – более молодой, стройный и красивый мужчина высмеивает своего менее стильного коллегу. Однако у меня складывается впечатление, что Рика во фразе Карла возмущает выбор не слов, а темы для обсуждения. Удивительно, но Рик нравится мне все больше и больше. Его отношение к Еве – да и Миранде тоже – приятно отличается от злобного мальчишеского хихиканья Карла с Тофером.
– Ну что, готовы встать на лыжи? – раздается голос наверху лестницы.
Я поднимаю голову навстречу спускающейся Миранде. Ее темные волосы собраны в узел на затылке, вид очень деловой. Она замечает, что я делаю Рику эспрессо, и говорит:
– Доброе утро, Эрин. Мне, пожалуйста, кортадо с миндальным молоком. Как прогноз?
– Днем опять будет снег, – отвечаю. – Местные опасаются схода лавин, а значит, часть трасс закроют. Если хотите кататься, отправляйтесь утром, вот вам мой совет.
– Ева не обрадуется, – бросает Карл. – У нее на утро запланирована куча презентаций.
– Еве придется потерпеть, – кисло заявляет Тофер.
Он кидает в рот две белые таблетки и запивает их водой из собственной металлической бутылки. Массирует переносицу.
– Я ехал в такую даль не для того, чтобы всю неделю сидеть в конференц-зале и слушать занудство про инвесторов. Пусть Ева раздает свои бумажки после обеда.
– Думаю, она без проблем изменит расписание, – успокаивает Миранда. – Разрядка всем пойдет на пользу. Я жду не дождусь, когда застегну лыжи.
