Розамунда Пилчер
Сентябрь
– Сегодня я рано приехал, – сообщил Эдмунд, хотя это и так было ясно.
Вирджиния, как всегда, с удовольствием задержала взгляд на своем муже, и, как всегда, он ей понравился: синий костюм в полоску, светло-голубая рубашка с белым воротничком, шелковый галстук от «Диора» – ее рождественский подарок, в руке портфель. Надо думать, он немного устал: успел ведь и поработать, да и дорога не близкая. Но по нему не скажешь, как всегда, выглядит бодрым и свежим, впрочем, он никогда не жалуется на усталость, а его матушка уверяет, что она ему вообще неведома.
Он был красивый – высокий, с юношеской фигурой, словно и не вступил уже в достаточно солидный возраст, морщины тоже щадили его. Только волосы изменились. Когда-то они были очень черные, а теперь серебристые, но такие же густые и блестящие, как прежде. Молодое лицо и седина, этот контраст придавал ему еще большую привлекательность.
– Что-то случилось? – спросила Вирджиния.
– Кое-что. Я тебе расскажу. – Он подошел поцеловать ее, заглянул в кастрюльку. – Вкусно пахнет! Хлебный соус? У нас жареная курица?
– Угадал.
Эдмунд положил портфель на кухонный стол:
– А где Генри?
– У Эди, придет после шести. Он у нее полдничает.
– Вот и хорошо.
Вирджиния насторожилась:
– Почему хорошо?
– У меня к тебе разговор. Оставь соус, и пойдем в библиотеку, доделаешь его потом…
С этими словами Эдмунд направился к двери. Похоже, и правда что-то случилось. Озадаченная и несколько встревоженная, Вирджиния поставила кастрюльку на маленький огонь и последовала за мужем. Когда она вошла в библиотеку, он, присев на корточки, разжигал камин.
Это ее задело – уж не в упрек ли ей?
– Эдмунд, я и сама собиралась затопить камин, как только приготовлю соус и почищу картофель, но сегодня какой-то сумбурный день. У нас было собрание церковного комитета, мы сидели в столовой, сюда не заходили…
– О чем ты? Какое это имеет значение.
Огонь занялся, поленья разгорались все ярче и ярче. Эдмунд выпрямился, отряхнул руки и теперь стоял, глядя на огонь. Вирджиния вгляделась в его профиль, и ей показалось, что он совершенно спокоен.
– В июле мы хотим устроить распродажу. – Вирджиния присела на ручку кресла. – Я получила самое плохое задание – набрать всяких безделушек и прочей мелочи для продажи. Арчи попросил меня дать ему какой-то конверт из управления по лесному хозяйству, сказал, что ты в курсе дела. Конверт лежал у тебя на столе.
– Да-да, совершенно верно. Забыл тебе сказать.
– …И еще одна новость, очень приятная: в сентябре Стейнтоны дают бал в честь Кэти.
– Знаю.
– Уже знаешь?
– Сегодня в клубе я завтракал с Энгусом Стейнтоном. Он мне и сказал.
– Знаешь, бал будет по всем правилам: оркестр, танцы в шатре, официанты и все прочее. А у меня будет повод купить себе новое вечернее платье – что-нибудь сногсшибательное!
Эдмунд повернулся и скользнул по ней рассеянным взглядом. Вирджиния смолкла. Похоже, он ее и не слушает. Выждав немного, она спросила:
– В чем дело, Эдмунд?
– Знаешь, после обеда я не поехал больше в офис. Я ездил в Темплхолл. Разговаривал с Колином Хендерсоном.
Темплхолл. Колин Хендерсон. Сердце у Вирджинии упало, во рту пересохло.
– Зачем ты туда ездил, Эдмунд?
– Хотел подробно все обсудить. Я еще не решил насчет Генри, но теперь я уверен, что это будет правильно.
– Что будет правильно?
– Отправить его туда в сентябре.
– Чтобы он там жил?
– Но мы ведь не можем возить его туда ежедневно.
Так вот оно что! Гнев поднялся в ней медленной волной, гнев и возмущение. Она была вне себя. Ну да, она знала, Эдмунд в их союзе был главным, пожалуй, даже диктатором, но прежде он никогда не действовал тайно. На сей раз он проделал все за ее спиной, он предал ее! Он даже не дал ей возможности защититься, битва была проиграна ею прежде, чем она успела сделать хотя бы один выстрел.
– Ты не имел права! – Вирджиния не узнала свой собственный голос. – Эдмунд, ты не имел права!
Брови его поползли вверх.
– Не имел права? Что ты хочешь этим сказать?
– Ты не имел права ехать туда один. Не имел права отправиться туда, ничего не сказав мне. Я должна была присутствовать при разговоре. Генри не только твой ребенок, но и мой. Как ты смел поехать тайком и все решить за моей спиной, не сказав мне ни слова!
– Я и не думал делать что-то тайком – я же все тебе рассказываю как есть.
– Ну да, только постфактум. Я для тебя ничто, меня и слушать-то незачем. Должна тебе сказать – мне не нравится такое отношение. Почему, скажи на милость, все решения должен принимать ты один?
– Думаю, потому, что я всегда их принимал.
– Но на сей раз ты действовал тайком! – Вирджиния поднялась с кресла и стояла, крепко сжав на груди руки, словно с трудом удерживалась, чтобы не ударить мужа. Это была разъяренная тигрица, готовая сражаться за своего детеныша, былой уступчивости как не бывало. – Ты прекрасно знаешь, и знал всегда, что я не хочу отправлять Генри в Темплхолл. Он еще очень маленький и не отличается крепким здоровьем. Знаю, тебя отправили в интернат, когда тебе исполнилось восемь лет, знаю, что Хэмиш Блэр уже там, но почему мы все должны непреложно следовать этому обычаю? Что это – закон природы? Она ушла в прошлое, эта викторианская традиция, в наши дни маленьких детей не отсылают из дома. И что плохого, если мы нарушим это правило? Генри прекрасно может оставаться в Страткрое, пока ему не исполнится двенадцать – тогда и поедет в интернат. Это будет разумно. Но не раньше, Эдмунд. Не сейчас.
Он искренне не понимал ее.
– Почему ты хочешь, чтобы Генри отличался от всех других мальчиков? Почему он должен сидеть дома до двенадцати лет? Хочешь сделать его белой вороной, чтобы все показывали на него пальцем? Может, ты путаешь его с американскими мальчишками, у них уже усы пробиваются, а их все еще за ручку водят.
Вирджиния вспыхнула:
– К Америке это не имеет никакого отношения. Как ты можешь такое говорить? Любая разумная, нормальная мать чувствовала бы то же, что и я. Это ты ошибаешься, Эдмунд. Но ты и мысли не допустишь, что можешь быть не прав. Ты будто живешь в прошлом веке. Ты старомоден, упрям и высокомерен.
Никакой реакции на этот выпад не последовало. Вид у Эдмунда был непроницаемый, как всегда в таких случаях: застывшее лицо, сонные глаза, плотно сжатые губы. Лучше бы он дал себе волю, вспылил, повысил голос, подумала Вирджиния. Но это было не в характере Эдмунда Эрда. В деловых кругах он славился своей невозмутимостью и хладнокровием. Он умел владеть собой, его невозможно было ничем пронять.
– Ты думаешь только о себе, – сказал он.
– Нет, я думаю о Генри!
– Ты думаешь о себе. Для тебя главное – чтобы он был рядом с тобой. Главное – настоять на своем. Жизнь была к тебе благосклонна, ты всегда поступала, как тебе заблагорассудится, родители баловали тебя, они тебя испортили. И похоже, я продолжал тебя баловать. Но для всех рано или поздно наступает пора, когда приходится взрослеть. Полагаю, для тебя она наступила. Генри – не твоя собственность, и ты должна его отпустить.
Она ушам своим не поверила. В чем он ее обвиняет!
– Я и не считаю Генри своей собственностью. Ты оскорбляешь меня. Он уже самостоятельная личность, и это я сделала его таким. Но ему всего восемь лет, он еще совсем маленький. Ему нужен дом. Ему нужны мы. Он должен находиться в привычной обстановке, чувствовать себя в безопасности, ему нужен его Му под подушкой. Его нельзя отсылать в интернат. Я не хочу, чтобы он уезжал.
– Это я знаю.
– Он слишком мал.
– Но ему надо расти.
– Он не должен расти вдали от меня.
Эдмунд молчал. Вирджиния чувствовала, что потерпела поражение, к глазам у нее подступали слезы. Чтобы скрыть их, она отвернулась от мужа и подошла к окну. Прижав лоб к холодному стеклу, она невидящим взглядом смотрела на деревья за окном.
Молчание длилось долго. Но вот Эдмунд снова заговорил, как всегда спокойно и рассудительно:
– Темплхолл – хорошая школа, уверяю тебя, Вирджиния, и Колин Хендерсон – хороший директор. Детей там не муштруют, а учат работать. Жизнь теперь трудная, и Генри предстоит ее прожить. Наших мальчиков ждет жестокая конкуренция, и чем скорее они поймут это и научатся не пасовать перед трудностями, тем лучше. Подумай, Вирджиния, прошу тебя! Постарайся взглянуть на все это моими глазами. Генри слишком полагается на тебя.
– Я его мать.
– Излишней опекой ты задерживаешь его развитие. – С этими словами Эдмунд спокойным шагом вышел из библиотеки.
7
Генри шел домой. Улицу еще заливал золотистый солнечный свет, но было уже около шести часов, и прохожие почти не попадались – все ели у себя дома. Генри представил эту картину: у кого-то на столе тарелка супа, за ней последует жареная треска или отбивная котлета, далее – кусок пирога или печенье, и все это запьют крепким горячим чаем. Он-то сам уже неплохо закусил сосисками. Но может быть, прежде чем он отправится в постель, в него еще поместится кружка какао.
Генри ступил на горбатый мостик, перекинувшийся через Крой между двумя церквами. На середине моста он остановился и, перегнувшись через древний каменный парапет, стал смотреть на бегущий поток. От обильных дождей, принесших столько огорчения фермерам, вода поднялась, внизу в быстром потоке проносились ветки, солома, щепки – все, что подобрала переполнившаяся река на своем пути. Однажды Генри увидел мертвого ягненка, проплывшего под мостом. Ниже по течению местность выравнивалась, речка становилась шире, спокойно вилась посреди пастбищ, и под вечер мирные коровы подходили к берегу и пили из нее воду, но в этом месте она устремлялась круто вниз, бурля на камнях, падая водопадами, под которыми образовывались глубокие заводи.
Шум бегущего Кроя – первое, что запечатлелось в памяти Генри. Он слышал этот шум по ночам через открытое окно своей спальни, под говор бегущей воды пробуждался утром. Вверх по течению была заводь, где Алекса научила его плавать. Какие крепости строил он со своими дружками на берегу, какие они отводили каналы и возводили плотины! А на берегу разбивали палатку и устраивали пикники.
На колокольне пресвитерианской церкви колокол гулко отбил шесть ударов. Генри нехотя отошел от парапета и зашагал по дорожке, протянувшейся вдоль берега. Высоко над головой зеленели ветви вязов, гомонили грачи.
Генри вошел в ворота Балнеда и вдруг заторопился и бросился бежать; ранец колотил его по боку. Завернув за угол дома, он увидел синий «БМВ» отца и очень обрадовался. Какой приятный сюрприз! Обычно папа приезжал домой, когда Генри уже лежал в постели, а сейчас он, конечно же, найдет родителей на кухне – мама готовит ужин, папа пьет чай, и они рассказывают друг другу всякие новости.
Но они были не на кухне. Генри это понял, как только вошел в дом, – из библиотеки доносились голоса, дверь туда была закрыта, и почему-то Генри сразу почувствовал неладное. Все было не так, как он ожидал.
Во рту пересохло. Он на цыпочках прокрался по коридору и у двери в библиотеку остановился. На самом-то деле он намеревался войти и насладиться их удивлением и радостью, но почему-то остановился и прислушался.
– …Он еще такой маленький. Ему нужен дом. Ему нужны мы.
Генри никогда не слышал, чтобы мама говорила таким голосом, – она почти кричала и, казалось, вот-вот заплачет.
– …Нельзя отсылать в интернат. Я не хочу, чтобы он уезжал.
– Это я знаю.
– Он слишком мал.
– Но ему надо расти.
– Он не должен расти вдали от меня.
Они ссорились. У них скандал. Невероятно, в это невозможно поверить – они были врагами. Холодея от ужаса, Генри ждал, что произойдет дальше. Немного погодя папа заговорил снова:
– Темплхолл – хорошая школа, уверяю тебя, Вирджиния, и Колин Хендерсон – хороший директор. Детей там не муштруют, а учат работать. Жизнь теперь трудная, и Генри предстоит ее прожить…
Так вот почему они ссорятся – его хотят отправить в Темплхолл! В интернат!
– …Стараются научить не пасовать перед трудностями…
Вдали от друзей, от Страткроя, от Балнеда, от Эди, от Ви! Ну да, Хэмиш Блэр уже там, но он ведь куда старше меня, думал Генри, воображает о себе невесть что и такой жестокий. Как это он сказал? «Только младенцы играют с плюшевыми мишками».
– …Генри слишком полагается на тебя.
Больше Генри не мог слушать, это было невыносимо. Так страшно ему еще никогда не было. Он попятился от двери библиотеки и кинулся бежать. Все так же бегом он взлетел по лестнице на второй этаж, добежал до своей спальни, захлопнул за собой дверь, сорвал с плеча ранец и бросился на кровать. Он сунул руку под подушку и нащупал Му.
«Генри слишком полагается на тебя».
Так, значит, его отошлют из дома!
Генри сунул в рот большой палец, прижал к щеке Му, и ему стало спокойнее. Пока что он в безопасности. Он не станет плакать. Генри закрыл глаза.
8
Гостиная в Крое была огромная, ее использовали только в торжественных случаях. Высокий потолок и лепные карнизы были белые, стены затянуты красной клетчатой тканью, изрядно поблекшей, на полу большой турецкий ковер, кое-где потертый, но все еще ласкающий глаз своими теплыми тонами. На диванах и креслах чехлы, лишь на нескольких креслах сохранилась их первоначальная плюшевая обивка, и все они разные. Тут и там стояли небольшие столики с фотографиями в серебряных рамках и стопками старых номеров «Кантри лайф». Стены увешаны старинными картинами – пейзажи, портреты, цветы, на столике за диваном китайский фарфоровый кувшин с веточками расцветших рододендронов. За каминной решеткой ярко горели поленья. Коврик перед решеткой – белая овечья шкура – порядком излохматился, и когда на него усаживались мокрые псы, сильно пахло овцой. Камин обрамляли мраморные колонны, на массивной полке стояли золотые с эмалью подсвечники, две дрезденские фарфоровые статуэтки и массивные викторианские часы. С мелодичным перезвоном они отбили одиннадцать ударов.
Это всех удивило. Миссис Франко, в элегантном вечернем наряде – черные шелковые брюки и креповая блузка оливкового цвета, сказала, что она и представить не могла, как уже поздно. За разговором они не заметили, как пролетел вечер. Пора ей отправляться спать, и ее мужу также, если он не хочет опоздать завтра на гольф в Глениглес. Супруги Франко поднялись из кресел. То же самое сделала миссис Хардвик.
– Мы прекрасно поужинали и чудесно провели вечер… Спасибо вам обоим за гостеприимство…
Все пожелали друг другу спокойной ночи. Изабел, в зеленом шелковом платье – ее парадном туалете, которому исполнилось уже два года, – проводила гостей до лестницы и удостоверилась, что они благополучно поднялись наверх. В гостиную она не вернулась. Арчи остался наедине с Джо Хардвиком, который явно не склонен был обрывать беседу и ложиться спать так рано. Напротив, он устроился поудобнее в кресле и, судя по бодрому виду, готов был проговорить еще часа два.
Но и Арчи был не прочь побеседовать с ним. Джо Хардвик ему понравился – интеллигентный человек либеральных взглядов и не без чувства юмора. Вообще-то, сидение после ужина бывает довольно утомительно. Сегодня Арчи уже внес в него свою лепту и даже неожиданно для себя рассказал две очень смешные истории, проявив большие познания по части вин. За вторым блюдом только и говорили что о винном погребе, унаследованном им от отца.
Арчи плеснул в бокалы еще вина – «на сон грядущий», затем подбросил пару поленьев в огонь и, погрузившись в кресло, вытянул ногу на овечью шкуру. Джо Хардвик начал расспрашивать его о Крое. Американец был просто очарован старинным поместьем. Как давно семейство Балмерино поселилось здесь? Кому первому из Балмерино был пожалован титул лорда? Какова история этого дома?
Чувствовалось, что ему и вправду интересно это узнать, и Арчи охотно отвечал на вопросы. Его дед, первый лорд Балмерино, был известным фабрикантом, разбогател на мануфактуре. За богатством последовало возведение в сословие пэров, и в конце девятнадцатого века он купил Крой и окрестные земли.
– Жилого дома здесь тогда не было, только крепостная башня, возведенная в шестнадцатом веке. Это мой дед построил дом, присоединив к нему и древнюю башню. Так что дом в основном викторианский, хотя есть в нем и старинная часть.
– Он довольно большой.
– Да, тогда жили с размахом.
– А поместье?
– В основном оно теперь сдано в аренду. Верески ушли синдикату под охотничьи угодья. Ими управляет мой друг Эдмунд Эрд, но у меня есть своя доля. Когда начинается охота, я к ним присоединяюсь. И для друзей у меня есть свои участки. Ну а ферма тоже сдана в аренду, – Арчи улыбнулся. – Так что, видите, на мне никакой ответственности.
– А чем же занимаетесь вы?
– Помогаю Изабел. Кормлю собак, выгуливаю их, когда могу. Обеспечиваю дом дровами – использую упавшие деревья и те, которые приходится вырубать. У нас имеется циркулярная пила, и у меня есть помощник, приходит ко мне из городка. Подстригаю газон… – Арчи остановился. Пожалуй, он не совсем ответил на вопрос, но ничего больше не приходило в голову.
– А как насчет рыбалки?
– Это я люблю. Есть у меня одно место на нашей речке, в двух милях от деревни, вверх по течению, и одно озеро в горах. Там под вечер хорошо ловится. На этом озере и лодка на приколе. Приятное занятие. А зимой, когда в четыре уже темно, мастерю что-нибудь, у меня в подвале оборудована мастерская. Работы в доме хватает: делаю шкафчики для Изабел, обновляю плинтусы, чиню калитки. Много чего делаю. Я люблю работать с деревом. Его так приятно держать в руках, оно целебное. Наверное, вместо того чтобы идти в армию, мне надо было стать столяром.
– Вы служили в шотландском полку?
– В Королевском полку шотландских горцев, пятнадцать лет. Два года стояли в Берлине вместе с американцами…
Разговор перешел на политику, они выпили еще по «прощальной» и забыли про время. Когда же наконец решили поставить точку, шел уже второй час ночи.
– Я вас заговорил, – сказал Джо Хардвик извиняющимся тоном.
– Вовсе нет. – Арчи взял пустые стаканы и пошел к роялю поставить их на поднос. – Сплю я неважно. Чем короче ночь, тем лучше.
– Я надеюсь… – Джо колебался, – …надеюсь, вы не сочтете за бестактность, но я вижу, вы хромаете. Несчастный случай?
– Нет. Северная Ирландия. Отстрелили мне ногу.
– У вас протез?
– Да. Алюминиевый. Чудо инженерной техники. Так, значит, когда вам подавать завтрак? Вас устроит, если в четверть девятого? Тогда у вас останется время на сборы. Разбудить вас?
– Если не трудно, разбудите около восьми. В этом горном воздухе я буду спать как убитый.
Арчи двинулся, чтобы открыть дверь. Джо Хардвик предложил отнести на кухню поднос с бокалами. Арчи поблагодарил его, но был тверд:
– Ни в коем случае! Такое у нас правило – вы гости, вам не позволяется и пальцем шевельнуть.
Они вышли в холл.
– Спасибо за приятный вечер, – сказал Джо Хардвик, остановившись у подножия лестницы.
– Спасибо и вам. Спокойной ночи и приятных снов.
Арчи подождал, пока за американцем захлопнулась дверь спальни, только тогда вернулся в гостиную, притушил камин, загородил его решеткой, раздвинул тяжелые шторы, опустил шпингалеты на рамах. Сад был залит лунным светом. Арчи послушал, как кричит сова, и пошел в столовую, оставив поднос с бокалами на рояле, только выключил свет в гостиной. Обеденная посуда была убрана, стол накрыт для завтрака. Арчи почувствовал угрызения совести, это была его обязанность – убирать со стола, а он сидел болтал с американцем. Изабел пришлось все сделать самой.
Он пошел на кухню. Та же картина – чистота и порядок. Возле газовой печки спали в круглых корзинах две черные лабрадорши. Они подняли головы и застучали об пол своими обрубками – тук-тук.
– Вы погуляли? – спросил он их. – Вывела вас Изабел, прежде чем ушла спать?
Тук-тук. Вид у обеих был довольный и умиротворенный. Значит, работы для него не осталось.
Ну что ж, пора и ему в постель. Только тут Арчи почувствовал, как устал. Он поднялся по лестнице, выключая по пути свет. В гардеробной снял смокинг, галстук-бабочку, отстегнул запонки и стянул с себя белую рубашку, затем ботинки и носки. Труднее было управиться с брюками, но он уже отработал и этот процесс. Большое зеркало в стенке гардероба отражало его во весь рост, но он никогда не смотрел в него – в раздетом виде он не мог на себя смотреть, это было невыносимо: культя, блестящий металл, пряжки и петли, пояс и ремни, державшие протез, – все бесстыдно и оскорбительно оголялось.
Арчи поскорее достал и натянул на себя ночную рубашку – ее было легче надевать, чем пижаму. Потом пошел в соседнюю с гардеробной ванную комнату, умылся, почистил зубы. Все лампы в спальне были выключены, но занавески не задернуты, и лунный свет заливал всю огромную комнату. Изабел спала на своей половине кровати; когда он вошел в спальню, она зашевелилась:
– Это ты, Арчи?
Он сел на кровать:
– Я.
– Который час?
– Двадцать минут второго.
Изабел помолчала, потом спросила:
– Поговорили?
– Поговорили. Извини, я не помог тебе.
– Это не важно. Кажется, приятные люди.
Арчи расстегнул ремни, осторожно отвел обтянутый кожей вогнутый конец протеза от культи, потом наклонился и положил ненавистное сооружение на пол, возле кровати, аккуратно расправив все ремни и пряжки, чтобы утром удобнее было надевать. Культя побаливала – долгий выдался день.
Арчи улегся рядом с Изабел, натянул на плечи прохладное одеяло.
– Как ты себя чувствуешь? – Голос у Изабел был сонный.
– Все хорошо.
– Ты уже знаешь, что Верена Стейнтон в сентябре устраивает бал? Для Кэти…
– Вайолет сказала мне.
– Хорошо бы мне купить новое платье.
– Вот и купи.
– Мне просто нечего надеть на этот бал, – добавила Изабел и снова погрузилась в сон.
Как только сон начался, Арчи уже знал, что случится дальше. Сон всегда был один и тот же. Пустынные, холодные улицы, надписи на стенах. Темное небо, дождь. На нем камуфляжная куртка, он в бронированном «лендровере», но что-то не так, и он знает что: с ним должен быть напарник, а его нет, он один.
Все, что ему предстоит сделать, это благополучно доехать до казармы. Реквизированная у ольстерской полиции казарма набита оружием, это настоящая бронированная крепость. Лишь бы они не появились на его пути; если он благополучно доедет до казармы – он спасен. Но они появились. Они всегда появляются. Четыре фигуры на дороге впереди, в пелене дождя. Лица закрыты черными масками, автоматы нацелены на него. Он протянул руку за своей винтовкой, но она исчезла. «Лендровер» остановился. Он не помнил, чтобы сам останавливал машину. Они уже распахнули дверь, набросились на него, выволокли на мостовую. Неужели на этот раз они забьют его до смерти? Нет, то же, что уже было прежде: бомба. По виду сверток в оберточной бумаге, но это бомба, и они кладут ее на заднее сиденье «лендровера», а он стоит и смотрит. И вот он снова за рулем, и тут-то и начинается настоящий кошмар, потому что, когда он въедет в ворота казармы, она взорвется и убьет всех его товарищей.
Он едет как в бреду, в голове все путается, по-прежнему льет дождь, и он ничего не может разглядеть, но знает: скоро казарма. Ему надо только проехать ворота, загнать начиненный бомбой «лендровер» в специальную яму, как-то выкарабкаться оттуда самому и бежать сломя голову, пока бомба не взорвалась.
Страх парализовал его, в ушах хрипит его собственное дыхание. Ворота распахнулись, и он проехал в них, съехал по пандусу в бомбовую яму. По обе стороны поднимаются бетонные стены, свет сюда не проникает. Скорее бежать отсюда! Он нажал на ручку дверцы, но она не поддавалась, ее заклинило, она не откроется, он в ловушке! На заднем сиденье зловеще тикала бомба, а он не мог выбраться из машины. Он закричал. Никто ведь не знает, что он тут. Он закричал еще громче…
Он проснулся, пронзительно крича, как женщина, с открытым ртом, по лицу его струился пот… чьи-то руки обхватили его…
– Арчи!
Она была здесь, она крепко прижимала его к себе. Потом осторожно опустила его голову на подушку. Она баюкала его, как ребенка, что-то шептала, целовала в глаза.
– Все хорошо, хорошо. Это был сон. Ты дома, ты со мной. Все прошло. Ты проснулся.
Сердце его стучало в груди, как молот, он весь покрылся испариной. Она не выпускала его из объятий, и постепенно дыхание его начало выравниваться. Он протянул руку, чтобы взять со столика стакан с водой, но она опередила его, дала ему попить и поставила стакан обратно на столик.
Когда он успокоился, она сказала с легкой усмешкой в голосе:
– Надеюсь, ты их не разбудил. Они могли подумать, что я тебя убиваю.
– Прости меня…
– Все тот сон?
– Да. Всегда один и тот же. Дождь, черные маски, бомба и эта проклятая яма. Почему мне снится то, чего со мной никогда не случалось?
– Не знаю, Арчи…
– Как я хочу, чтобы это прекратилось! – Он повернулся к ней, уткнулся в ее мягкое плечо. – Если бы кончились эти кошмары, быть может, я смог бы снова любить тебя.
