Розалина Будаковская
Череп под раковиной
– Я тоже, мистер Франклин, – ответил я и сел рядом с ним.
– Пожалуйста, зовите меня просто Эмброуз.
– Как угодно, – я улыбнулся.
Не выдержав, я снова обернулся, высматривая среди присутствующих Азу. Её нигде не было. Если так пойдёт и дальше, рано или поздно я начну считать себя помешавшимся. В конце концов, Аза не похожа на призрака, а значит не может бесследно исчезнуть. На языке горчит разочарование. Я повернулся к столу и встретился со взглядом Лиззи. Она не произнесла ни слова, но на её лице читались беспокойство и грусть.
Позже официант принёс мой ужин, чуть не вывернув содержимое тарелки на меня из-за поезда – он тронулся с места. Пассажиры ликовали, тут же попросили открыть бутылку шампанского, а кто-то даже запел рождественскую песню.
– Выпьем! – воскликнул Дженкинс, подняв бокал. Жест оказался слишком резким, шампанское расплескалось и прозрачными каплями стекало на стол с его пальцев. – Если бы не мы, то сколько ещё этот поезд простоял на месте?
– Целую вечность, – негромко ответила Лиззи, присоединившись к Николасу.
– Да, – выдохнул я, – целую вечность. И от нас остались бы одни воспоминания.
– Или беспокойные призраки, – вмешался Эмброуз, звонков ударив своим бокалом по нашим.
Этой ночью мне снова не удалось уснуть. Я лежал, глядел в потолок и слушал размеренный грохот чугунных колёс. В узкой щели верхнего окна время от времени проносились белые клубы дыма вперемешку с хлопьями снега. Иногда взгляд цеплялся за мерцающие в небе звёзды и холодный лик луны. Поезд мчал на полном ходу, но небо оставалось неподвижным. Я чувствовал себя жителем снежного шара, где вечный канун Рождества, идёт снег, а на лицах детей и взрослых застыло радостное предвкушение праздника. Однако я радовался не Рождеству – мне осточертел лес, холод и темнота. Я мечтал попасть скорее в город, пусть маленький, но даже это дало бы мне чувство некой безопасности.
С такими мыслями я наконец забылся сладким сном младенца и проспал, пока меня не разбудил гудок поезда.
Противоположности
Выйдя на перрон, я сделал полный вдох городского воздуха и шума. Где-то недалеко отсюда находится Инвернесс, название этого крохотного поселения я даже не расслышал в речи Ричарда Беннетта.
Городишко похож на мой любимый воскресный клуб – достаточно тихо, уютно, но не настолько, чтобы полностью расслабиться. Я был здесь разве только один-единственный раз когда-то очень давно. Холод, сырость, а мне никак не надышаться этим старым городом. У Лондона история не меньше, но её будто бы растащили по кусочкам каждый, кто когда-либо бывал в нём. От Лондона остались только записи в ветхих книгах и горка битой черепицы с крыш.
– Не составите мне компанию, Габриэль? – рядом совершенно неожиданно появилась Лиззи. – Боюсь, в незнакомом месте я быстро заблужусь даже в одной улице.
– Конечно, – кивнул я. – Мне и саму интересно пройтись.
– Судьба никогда не забрасывала Вас в Инвернесс?
– Это было так давно, что я ничего не помню о городе.
– А в Шотландии бываете?
– Редко, – я поежился, – здесь холодно. Кому понравится постоянно кутаться?
Лиззи опустила глаза не то от смущения, не то просто скрывая улыбку. Она боязливо взяла меня под руку и вытянулась в струну. Напряжение чувствовалось через слои тёплой одежды, словно ткань перенимала состояние хозяйки. Хотелось позволить вольности взять верх: коснуться руки Лиззи, пусть через перчатки, чтобы она настолько не волновалась. Думаю, так бы поступил Дженкинс и смутил бы девушку ещё сильнее, чем потом гордился, но я не забывал о приличиях. Возможно, лучшим вариантом будет просто не обращать внимания на неловкость.
– Я бы здесь осталась, – скромно произнесла Лиззи. – Красиво, почти никого нет и воздух такой свежий. В Лондоне я всё чаще страдаю от кашля. Там так дымно и шумно, а здесь я чувствую себя свободно. Как дома.
Меня тянуло говорить, но одновременно с этим что-то внутри напоминало: «Ты знаком с ней вторые сутки. Ты понятия не имеешь, кто она, а собираешься раскрыть душу. Идиотская затея.» И я замолкал. Радость тут же улетучивалась, сменяясь здешним холодом и неприступностью. В какой-то момент я становился сам себе противен от напущенной страхом чопорности. Я вдруг начинал завидовать непосредственности и лёгкости Лиззи, с которой она подсела ко мне ещё в Лондоне. Противно, тошно и самое невыносимое в этих чувствах – они обращены к самому себе. Будь передо мной зеркало, наверное, я бы смотрел в него с ненавистью и презрением, а после вообще бы разбил.
Мы всё шли по улице вниз. Под ногами скользкая от накрапывающего дождя брусчатка, над головой тяжёлое беспросветное небо, пахнет морем и тоской. К моей шее будто привязан булыжник и чем громче слышится прибой, тем явственнее мне кажется, как я тону в невидимой пучине. Мельком я смотрел на спутницу и удивлялся: она улыбается дождю, слепящему глаза, она радуется холоду, ей доставляет удовольствие даже дорожка, которая только и ждём случая, чтобы подставить под каблук скользкий камень и уронить Лиззи в лужу.
Она порхает. Практически не держится за меня и летит вперёд. С интересом разглядывает дома, ловит взгляды хмурых прохожих, улыбается, и они улыбаются в ответ. Всё у Лиззи так легко и естественно, что меня в тайне гложет зависть. Почему у меня не так? Кто навязал эти правила, от которых в груди с каждым годом разрастается дыра? Я пытаюсь заполнить её всю свою жизнь то бесконечной учёбой, книгами, спортивными победами, членством в клубе таких же одиноких и несчастных снобов, как и я, работой, деньгами, но всё тщетно. Пустота становится только глубже.
– Что с Вами такое, Габриэль? – озорно спросила Лиззи. – Разве Вам здесь не нравится? Или тяготит моё общество?
– Дождь, – я улыбнулся через силу и ещё больше отравлялся завистью. – Глаза слепит. Вы ещё не замёрзли?
– Нет, – Лиззи подставила лицо, смеясь каждой капле. – На улице так прекрасно!
– Это всего лишь дождь, мисс Льюис! – во мне кипела злоба, а всё от того, что я не мог позволить вести себя также по-детски. – Он и в Лондоне через день. Такой же ледяной и мерзкий. А ещё у нас полно туманов, если Вам так нравится теряться!
Но Лиззи не обращала никакого внимания ни на сменившийся тон, за который мне тут же стало стыдно, ни на прохожих, так откровенно любующихся её милым лицом, ни на ветер, кусавший порозовевшие щёки. Я полагал, что мы с ней полные противоположности друг другу, но на самом деле нас отличало только одно – Лиззи Льюис живёт по-настоящему.
Осознание засело ноющем узлом в груди. Казалось бы, простая вещь! Каждый должен уметь жить, иначе чем назвать всё то, чем занимаются миллионы людей и животных и рыб, насекомых и столько же прочей гадости? Чёрт возьми, даже этому приходится учиться! У кого-то получается, кто-то рад каждому дню, каждой его минуте, а кто-то… Я смотрю на Лиззи, разрываясь между желанием обнять, умолять научить меня также любить все проявления природы, и низменным зовом уничтожить её лишь за то, что Лиззи счастливее, чем я.
– Не смотрите на меня так, Габриэль, – во взгляде мисс Льюис я внезапно увидел мудрость взрослой женщины. – Думаете, я глупая?
– Нет, – я помотал головой, – если кто здесь и есть глупый, то только я.
– Неужели? – она подошла ближе. – Я так не считаю. Моё мнение имеет для Вас значение?
– Разумеется, – с губ сорвалась улыбка.
– Тогда доверьтесь мне. Это же совсем не сложно, правда? – Лиззи с осторожностью сжала мои пальцы в своих ладонях. – Доверять.
Я застыл и не смог больше сказать ни слова. Очаровательный образ Лиззи в который раз оставил меня в дураках.
– Оглянитесь по сторонам, Габриэль, вокруг столько удивительной красоты!
Она сказала это с таким восхищением, что я и сам поверил. Улица, которая раньше казалась мне ничем не примечательной, вдруг расцвела! В каждом мокром камне появилось завораживающее сияние, дождь приобрёл неповторимый запах, небо жило своей жизнью, прибой раскрывался настоящей музыкой, а люди… Я не придавал значения тому, что за всё время мы не встретили ни одного похожего друг на друга лица. Мне не хватает слов, их смысла недостаточно, чтобы описать всё, как я вижу. Стою и глотаю воздух.
– Как ты это сделала? – выдохнул я. – Лиззи?
Она не отвечает. Я опускаю глаза и понимаю, что стою по среди улицы один. Оборачиваюсь, но Лиззи нигде нет. По телу выступила холодная испарина. Вокруг только местные, которые наблюдают за моими метаниями и не понимают, чего это я так перепугался?
– Вы не видели, куда ушла девушка? – я подбежал к мужчине с окладистой рыжей бородой, он курил под козырьком шумного паба и, кажется, стоял здесь, как мы с Лиззи пришли. – Мы были вместе вот буквально… – силился я сосчитать, что оказалось невозможным. – Только что, – потерянно проронил я. – Вот-вот.
– Сэр, Вы были один, – он выпустил дым в сторону. – Ты в порядке, друг? Сырость в голову ударила? – засмеявшись, мужчина похлопал меня по плечу. – Выпей, сразу полегчает! Без эля или виски тут быстро крыша съедет.
– Я пришёл сюда… – закипал я. – Со мной была спутница!
– Не было с тобой никого, – он предложил мне трубку, но я отказался. Дождь ударил новой силой и загнал меня под крышу. – Я всё смотрел, как ты таращишься в небо и лыбишься и понять не мог, сколько ты выпил, – расхохотался бородатый. – Чего тебе там привиделось? Какая такая искусительница?
Что это было?! Снова призрак? Я надеялся, он остался в лесу, в бесконечных снегах. Мне стало нехорошо, ноги не держат, и единственным верным способом удержаться в вертикальном положении было опереться о стену. Вспомнился дурманящий табак Азы, он бы сейчас точно не помешал. Я прикрыл глаза, представляя, как улица заполняется тяжёлым дымом всего от одной сигареты. Люди, здания, горизонт с едва заметным бледным солнцем тонут в нём и растворяются без следа. Тревога плавно отступала, но открывать глаза страшно. Не то я боюсь, что Лиззи всё-таки была со мной, не то, наоборот, что её не было.
Моё состояние почти пришло в норму, как эхом по улице послышался знакомый голос:
– Мистер Стоун! Эй, Габриэль!
Эмброуз Франклин стоял напротив меня через дорогу и махал рукой, привлекая к себе внимание. Я не сразу узнал его, но, когда всё же сделал это, поднял ладонь в ответ.
– Габриэль, скорее! Поезд вот-вот уйдёт! Тебя обыскались!
Ещё севернее
Инвернесс. Он встретил нас ледяным мокрым ветром и мрачными вокзальными арками. Одним из первых я вышел курить и сразу же забежал обратно. Покидать тёплое купе не было никакого желания, должно быть, поэтому я возился с вещами, бесцельно перекладывая их с одного места на другое, но никак не в саквояж. Пальцы не слушаются, путаясь в шнурках ботинок, в голове рой мыслей о самых разных вещах, в том числе о работе, но нет ни одной из всего этого полчища, которая приказала бы мне поторопиться и наконец сойти с поезда. Внутри будто бастует мальчишка и кричит: «Я не хочу!» Взрослые так не делают, взрослые злятся, грызутся и рвутся в драку, а дети – плачут. Вот и в моей голове до крокодиловых слёз упирается ребёнок.
В дверь постучал стюард:
– Мистер Стоун, всё в порядке?
– Да-да, – отмахнулся я, заставив себя наконец положить вещи в дорожную сумку. – Пять минут, – суетился я. – Так привык к поезду, – из груди вырвался нервный смешок.
– Понимаю, – стюард смущённо опустил голову, – но с минуты на минуту прибудет другой состав. Нужно уступить им место.
– Разумеется.
Нежелание уходить никуда не делось, однако я его пересиливал, переставляя ноги одну за другой. Подойдя к краю, у самой лестницы из вагона я никак не мог решиться. Всё моё существо упиралось, только бы не покидать этот поезд! На меня с перрона смотрели Дженкинс, Эмброуз и Аза. Остальные уже ушли.
– Давай уже! – не терпелось Дженкинсу. – Чего ты стоишь? Высоты испугался?
– Да будет Вам, Николас, – Эмброуз похлопал его по плечу. – Вы не проголодались, Габриэль? В пансионе нас ждёт ужин и комнаты куда просторнее этих. Горячая ванна, в конце концов!
Эмоции поутихли, строптивый мальчишка, похоже, выбился из сил от своей истерики и будто бы уснул, время от времени судорожно всхлипывая. Я спрыгнул с поезда и на ноги встал как нельзя удачно, но отчего-то перед глазами всё поплыло. Саквояж камнем тянул вниз так, что наклонялось всё тело.
Стюард подбежал ко мне, подставляя плечо:
– Мистер Стоун, как Вы? Всё в порядке? Вас проводить?
– Нет-нет, – я помотал головой, обессилевши отпихивая молодого человека в сторону. – Это всё воздух, слишком свежий для меня.
– Давайте, дорогой друг, я Вам немного помогу, – Эмброуз вызвался нести мою сумку. – Нас уже дамы заждались.
Фокус зрения сводился к норме, я бросил взгляд на Азу. Она была не с нами. Глаза пустые, на лице не прочитать ни одной эмоции, и губы застыли слегка приоткрытыми. Аза похожа на античную статую с присущим ей немым величием, строгостью и необъяснимостью. Я никогда не мог понять, как фигуры людей, пусть и очень искусные, сумели пережить огромные здания и целые империи? Аза казалась мне похожей на статую не только из-за неподвижности, в её мрачных бездонных глазах я видел всю историю мира, словно цыганка общалась с каждым из когда-либо существующих людей и не забывала ни одну из жизней.
Дженкинс толкнул меня в плечо и смерил грозным взглядом.
– Хватит таращиться, – прошипел он. – Пошли уже, нас и так заждались!
Он, бормоча себе под нос, поковылял вперёд. Эмброуз кивнул Дженкинсу вслед, и мы прогулочным шагом двинулись за ним.
Сам вокзал удивительно пуст. Ни одного человека, ни одной собаки, вечно рыщущих в поисках объедков или щедрых кусков от жалостливых пассажиров. Полы и стены слишком чистые, в воздухе лёгкий запах сажи, через высокие пыльные окна в просторный зал ожидания пробивается свет холодного солнца. Кажется, будь снаружи температура хоть на градус ниже, здесь бы всё покрылось инеем.
Зябко, я укутался в воротник пальто ещё сильнее и зачем-то обернулся – поезда уже нет. Я и не слышал, как он тронулся. Но прошло совсем немного времени, как раздался гудок и заскрипели чугунные колёса. Прибыл следующий состав, и я не успел опомниться, как некогда пустой вокзал заполонили люди. У них самая разная внешность и одежда. У кого-то рук не хватает, чтобы унести все свои чемоданы, а кто-то чуть ли не вприпрыжку уходит налегке. Среди всех мне больше запомнились дети: самые спокойные и радостные из пассажиров. Они знакомились друг с другом буквально на ходу, сбивались в стайки и шли к выходу в город дружной компанией, щебечущей о чём-то невозможном.
Эмброуз с упрёком смотрел на них и цокал языком. Будто бы ребятню это остановило, будто бы им так важно мнение неизвестного господина об их разговорах и поведении. Дети шли дальше, мы в какой-то момент их даже нагнали. Дверь передо мной придержал мальчишка лет четырёх, не больше. Его лицо сияло от улыбки и непонятной взрослому радости, в светлых курчавых волосах таяли снежинки и исчезали. Я поймал его взгляд: большие синие глаза с любопытством рассматривали меня с ног до головы.
– Вы так хорошо одеты, сэр! – без доли стеснения сказал он как можно громче, но не кричал, чтобы его услышали. – Должно быть, Вы из самого Лондона?
– Правильно. А ты откуда? – улыбнулся я и, нашарив мелочь в кармане, протянул монеты маленькому швейцару, но мой жест обидел его. Мальчик отказался, немо помотав головой.
– Стерлинг, сэр. Надеюсь, я больше туда никогда-никогда не вернусь.
– А как же твои родители?
– У них и без того хлопот хватает, – он пожал плечами. – А у мамы скоро родится ребёнок Папа точно этого не вынесет, но мама всё равно будет счастлива.
Эмброуз настойчиво толкнул меня в спину, мне ничего не оставалось, как коротко поблагодарить мальчика и выйти наконец в город. Я прошёл подальше от дверей, в лицо ударил морозный ветер и пришлось зажмуриться, прикрывая лицо ладонью. Чуть поодаль я узнал в толпе знакомые лица Дженкинса, Азы и Тедди Джонса. Николас дымил трубкой, Аза озиралась на людей, а Тедди постоянно глядел на часы, будто опаздывает. Куда? Рождество ведь.
Затем я заметил Лиззи и ещё несколько человек, которые ехали вместе с нами. Пусть я не помню их имен, но точно знаю, что они тоже были в поезде. Чем дальше я от перрона, тем легче дышится, голова яснее и шаги не даются с таким трудом. Я забрал у Эмброуза саквояж, и мы вдвоём спустились к остальным пассажирам.
– Севернее Абердина я ещё не забирался! – воодушевлённо воскликнул Тедди. – А здесь холодно, – подметил он, но так и продолжил стоять в расстёгнутом нараспашку пальто. – Я бы не отказался от виски, а вы?
– Я бы с радостью погрелась у камина и выпила горячего чая, – кивнула Лиззи, пряча руки в белую пушистую муфту. – От алкоголя только в сон клонит.
– Или на любовные подвиги, – захохотал Дженкинс, но не встретив поддержки, удивился: – Неужели только меня?
– Похоже на то, мистер Николас, – Эмброуз сровнялся со мной. – Так что? Пойдём пешком?
– Почему бы и нет? – неожиданно согласилась Лиззи. – Холодно, только пока стоишь.
Честно говоря, я совершенно не знаю, в какую сторону идти, поэтому доверился остальным.
Вперёд практически с боем вырвался Дженкинс. Ему важно идти самым первым, пусть он и не очень-то понимает, куда нужно идти. Благо, рядом с ним идёт Аза и ненавязчиво подсказывает дорогу. Я вместе с Эмброузом и Тедди плетёмся позади всех, но и при этом я умудряюсь упускать из виду моменты, когда наша компания пополняется новыми людьми. Откуда они берутся? Я оглядываюсь по сторонам. Прохожих не видно, окна зданий будто пустуют и не слышно ни звука, только наши монотонные шаги невпопад нарушают городское безмолвие.
И как такое может быть? Инвернесс, разумеется, куда меньше Лондона, здесь и должно быть тише, спокойнее, но ведь не настолько же! Люди разом вымерли, или это нам так повезло идти по совершенно глухой улице? Но от самого вокзала?! Никак не укладывается в голове.
Эмброуз и Тедди отстали от меня на полшага. Они что-то живо обсуждают, но моё внимание приковано к Лиззи Льюис. Нас разделяют Эрин Джонс – та самая леди, чьего согласия на женитьбу с нетерпением ждёт Тедди, – и дама с седыми волосами, которые мелкими завитками выглядывают из-под её шляпы. Со спины и по голосу я её не узнаю. Возможно, она была с нами в поезде, а, может, только недавно вклинилась в нашу и без того немаленькую компанию. Тем временем Лиззи тоже не одна. Мисс Льюис идёт под руку с некой Гвендолин. Спутница будто полная противоположность Лиззи – темноволосая, выдающихся форм и даже голос у неё ниже и не такой мелодичный. Но внешние различия совершенно не мешают девушкам смеяться и болтать без умолку.
И что мне так неймётся с этой Лиззи? Рождество, она, так же, как и я, так же, как и остальные пассажиры, прибыли в Инвернесс с единственной целью – хорошо и без собственных усилий отметить Рождество. Вот, что нас всех здесь объединяет на самом деле – лень. Незнакомцам не будешь заморачиваться с подарками, думать, что поставить на стол, чем украсить хотя бы окна и камин, но пару добрых, искренних слов, конечно же, вырвется в полночь под бокал чего-нибудь горячительного. После праздника мы вернёмся в Лондон и скорее всего просто забудем обо всём. В воспоминаниях сохранятся тёплые моменты, но не лица случайных гостей.
Мысли о будущем уволакивали меня куда-то на дно. Настроение падало, идти снова стало тяжело, и саквояж раздражающе тянул всё тело в свою сторону. Я будто бы вспомнил о холоде и пронизывающем ледяном ветре.
– Ты чего это, Габриэль? – на плечо положил руку Эмброуз. – Чего такой хмурый?
– С чего ты взял? – ответил я, и компаньоны сравнялись со мной по обе стороны. – Всё со мной нормально.
– Не начинай! – вмешался Тедди. – Кому понравится в такую погоду по улице топать, Эмброуз? Сам-то ещё держишься только из-за табака.
– И то правда, – кивнул Эмброуз. – Ничего, Габриэль, – он похлопал меня по спине и был как-то непривычно счастлив, – вот доберёмся до тепла, выпьем и сядем отогреваться у огня.
На краю света
Пансионат выглядел вполне обычно снаружи, со своей городской стороны. Стены из тёмного камня, чуть более светлые ставни на окнах, того же цвета дверь, и бежевая, но с явными зеленоватыми подтёками под крышей, закрытая терраса. Если не знать, что в этом громоздком невзрачном здании находится пансионат, то вполне можно принять его за рядовое строение странного города. Золотистую табличку с надписью «Край Света» – что, очевидно, является названием, – я обнаружил почти вплотную подойдя к главной двери.
Пока мы все радовались, что наконец спрятались от ветра, Аза не стала ждать и первой вошла в пансионат. Не прошло и минуты, как за нами явились двое молодых парней. На вид они показались хилыми, но каждый из них с лёгкостью взял по две сумку в каждую руку. Ни один мускул не дрогнул на их лицах, ни одышка, ни сжатые губы не выдавали напряжения. Тут я ощутил свой возраст – старик на фоне этих мальчишек. Ещё не совсем слабым и дряхлым, но уже с подкрадывающейся немощью.
Мы вошли внутрь. Первым в память врезался запах выпечки и жжёного сахара, затем последовал аромат лимона. Сразу создалось ощущение уюта и что-то вроде домашнего расположения. Мне подумалось, что я уже бывал здесь. В этом самом пансионате, с этими же запахами. Но такое невозможно, я впервые в Инвернессе. Должно быть обстановка просто напомнила детство.
Интерьер в приглушённых коричнево-бежевых цветах. Кресла и диваны с мягкой обивкой, книжные полки, забитые с верху до низу аккуратными корешками с полустёртыми надписями, несколько ковров подальше от камина и приглушённый свет. От такого зрелища расслабляешься, хочется скорее переодеться, накинуть на плечи любимый халат, сесть у камина и слушать, как трещат поленья. Как будто никого больше рядом нет. Возможно, мне захочется выпить чая, поэтому я позову Альберта и попрошу его составить мне компанию. Немногословную, спокойную обстановку нарушит моя экономка Бриджет. Снова заведёт свою шарманку о том, что мне бы пора жениться на какой-нибудь умной или, на худой конец, целомудренной девушке, чтобы не сидеть вот так одинокими вечерами в компании своего дворецкого.
Из пленительных мыслей о доме меня вырвал женский голос:
– А Вы, сэр? Могу я узнать Ваше имя? – на меня смотрела улыбчивая леди средних лет с нелепой причёской. – Меня зовут Агнесс, консьерж.
– Габриэль Стоун.
Агнесс пробежалась взглядом по списку, но судя по её виноватым и растерянным глазам, я понял, что меня не ждали.
– Возможно, здесь просто какая-то ошибка, – недолго думая, заключила консьерж. – К счастью, у нас осталась свободная комната. Более того, окна выходят на залив, и Вы не пропустите ни одного из волшебных местных закатов!
Я попросил немедленно проводить меня в комнату, но вовсе не из-за закатов, а по ещё одной «старческой замашке» – хотелось лечь после долгой дороги на просторную кровать, вытянуть ноги, снять обувь и по-хорошему уснуть. Возможно, до самого утра, если не до завтрашнего обеда.
Комната находится на третьем этаже, в конце коридора. Я сразу закрылся и, не убрав сумку от двери, лёг на кровать. Мельком я обратил внимание на лучи заходящего солнца, играющие на потолке. Усталость окутала с ещё большей силой, тело налилось свинцом, рой мыслей в голове рассеивался, и под этим тяжким грузом долгожданного отдыха и расслабления я проваливался куда-то глубоко.
От непредвиденного сна я очнулся в холодном поту. Возможно, мне что-то снилось, что-то неприятное или страшное, но я не помню. Остались только эмоции и противные мурашки по спине, от которых хотелось скорее избавиться.
В комнате темно, солнце уже село, понятия не имею, сколько сейчас. Ночь? Всё ещё вечер? Чёрт его знает. Я сумел разглядеть циферблат карманных часов в бледном свете луны, но стрелки не двигались и замерли на четырёх часах. Сколько я проспал? Может, сейчас глубокая ночь, и я без зазрения совести могу вернуться в постель? С другой стороны, от хорошего ужина я бы тоже не отказался.
Слабый свет ночника озарил ровно половину комнаты. Шкаф прямо у кровати, низенькую тумбочку и зеркало, смотревшее прямо в окно. Отражение наводило не просто страх, а настоящий ужас. В нём не было ничего, кроме окна, ничего странного, необъяснимого или непонятного, либо же я упрямо этого не замечал. На плечи опустился холодок, а в голове судорожно витает мысль о том, чем бы закрыть проклятое зеркало? Руки сами потянулись за покрывалом. Я стащил его с кровати и с осторожностью подошёл к источнику загадочной опасности. Теперь из отражения смотрел я сам. Никого больше, только мой тёмный силуэт, но всё равно что-то продолжало меня пугать. Закрыв зеркало, я выдохнул и включил больше света.
Саквояж оказался каким-то образом в шкафу, я совершенно не помню, как его туда поставил, однако это не столько меня волновало, как найденный свёрток на дне сумки. Я аккуратно развернул его, внутри оказался обрывок бумаги. Без текста, без каких-либо символов, такой же я получил в поезде. Что всё это значит? Зачем?
В одно мгновение меня охватила дрожь: как бумажка вообще попала на дно сумки? Значит, кто-то рылся в ней в моё отсутствие! Но когда? Ещё в поезде или уже здесь, пока я спал? Видимо, неизвестный и поставил саквояж в шкаф, надеясь, что я не обращу на это никакого внимания! Как бы там ни было, запираться в комнате от страха и паники у меня нет никакого желания, поэтому, переодевшись, я вышел в коридор.
В конце концов, сколько же я спал?
Из гостиной внизу доносятся голоса. Шумно и весело. Смех Лиззи такой звонкий и громкий, что за ним не различить слов других постояльцев. Пыл спал. Спускаясь по лестнице, я поймал себя на мысли, что даже не понимаю, почему злился ещё минуту назад. Я вылетел из комнаты, готов был рвать и метать, но почему – ума не приложу. На душе спокойно и радостно. Давно я не чувствовал себя так хорошо в Рождество.
Моё лицо непривычно исказила искренняя улыбка. Я всецело ощущаю её, будто вижу себя со стороны, каждую секунду отмечаю, как странно выгляжу, и мучаюсь одним-единственным вопросом: почему я не отмечаю Рождество? Куда подевались все воспоминания, ведь в них наверняка есть ответ? И почему оказавшись почти на самом краю света я вдруг задумался об этом?
– Что ты там застыл? – пробасил Дженкинс, чем изрядно меня напугал. – Эй, Габриэль! Так и будешь стоять?
– Иду, – ответил я, в бесчисленный раз подметив, как Николас напоминает мне отца уже даже внешним сходством. – Время не подскажешь?
Он достал часы, встряхнул их, поглядев на циферблат. Похоже, они тоже встали. Дженкинс выругался, огляделся, но других часов не увидел.
– Чёрт его знает, – отмахнулся ворчун, – вечер. Ужин ещё не подавали, – накинув на плечи плед, он вышел на террасу курить трубку.
Я спустился и услышал беззаботный смех Эмброуза, он шёл из гостиной мне навстречу:
– Габриэль! – раскинул он руки. – Куда ты пропал? Мы тебя заждались! – Эмброуз подлетел ко мне и мне отчасти стала ясна причина его отменного настроения. – Скоро подадут ужин, – сказал он, щедро дыхнув на меня алкоголем. – Надеюсь, ты опять не сбежишь от нас к тому времени?
– Брось, я просто устал после дороги, – я похлопал его по плечу, – не собирался я сбегать от вас.
– Хорошо, – засмеялся Эмброуз, – а то мисс Льюис уже решила, что это из-за неё.
После ужина я расположился у окна в большой комнате, но стараюсь лишний раз не смотреть на улицу. Снаружи бушует непогода. Темно, ничего не видно, зато завывающий ветер не в силах заглушить ни разговоры, ни тяжёлые рамы с двойными стёклами. Что происходит по ту сторону мне известно плохо, однако фантазии с лёгкостью удаётся дорисовать картину: ветер с залива настолько сильный, что треплет деревья, словно соломинки, а некоторые, что потоньше, нещадно ломает и гонит через весь город. Утром все улицы будут в песке, мелких камешках, мусоре и щепках, с крыш уже свисают полоски съёжившихся водорослей. Что-то сломано, что-то разбито. Почему-то мне особенно ярко представились несколько разбитых окон у самых крайних домов.
Я поправил плед на плечах. Хотелось укутаться в него, как заматывают детей, и сесть совсем близко к камину. Мне не холодно, но необъяснимая тревога не даёт полностью насладиться отдыхом. Разумеется, я не настолько переживаю о завтрашнем состоянии улиц, это всего лишь следствие. Но из-за чего? Что не даёт мне покоя на самом деле? Что может быть такого страшного в Инвернессе? Какую тайну скрывает этот город или, возможно, дело в другом: тайна ждёт, когда её наконец раскроют?
