Ростислав Астров
40 градусов
…и вино веселит сердце человека…
Псалом 103
Дмитрий Н., прежде всего, являлся просто «Демьяном», так что далее, во избежание каких-либо недоразумений, будем называть его именно так. Так вот, Демьян являлся человеком, которого можно было частенько видеть по улицам села, разъезжающим в повозке, запряженной старой кобылкой чёрно-серой масти. Пьяный вдребезги Демьян пускал кобылу шагом и колесил в таком виде по округе. Задевая прохожих плоскими шуточками, он обильно сдабривал свою речь ненормативными словами и выражениями. Дети гонялись за ним стайками. Прохожие, оглядываясь, непременно вступали с Демьяном в перепалку. Собаки бежали чуть впереди, гулким лаем оглашая всю эту картину.
В это утро Демьян проснулся ближе к полудню. Жестоко страдая от похмелья, он перевернулся на кровати, охнул, попробовал встать. После нескольких неудачных попыток ему удалось-таки сползти на пол и встать на четвереньки. Демьян уже разлепил правый глаз, но тошнотворная мерзкая зелёная пелена позволяла видеть окружающее лишь какими-то мутными пятнами. Он пополз на четвереньках, стукнулся лбом о низенький старинный бабкин сундук, издал хриплый стон. Левый глаз его разлепился, и зелёная пелена отступила немного, хотя её спутница – тошнота – на этот раз почему-то осталась с Демьяном. Ему удалось сфокусировать взор на том, до чего так стремился добраться. У двери на кривоногом табурете помещалось белое эмалированное ведро, задорно подмигивающее Демьяну тёмным пятном облупившейся краски. После этого его было уже не остановить. С глухим рычанием он бросился вперёд, схватил ковшик трясущимися руками и опрокинул внутрь себя не менее литра воды. Будучи в одних трусах в белый горошек, выскочил из летней кухни, успев только подхватить на пальцы тапочки, Демьян тут же оказался на заднем дворе, избавляясь, на этот раз, от лишней жидкости. В этот момент раздался тихий свист и сразу еще один. У свинарника глухо залаял Кабзол и прозвенел металлической цепью, отчего куры брызнули от пса врассыпную, и свиноматка, встревоженная, призывно хрюкала, зазывая к полным розовым соскам выводок свой.
Кабзол – пёс Демьяна, размером был с хорошего петуха, но злобным рычанием и колючим взглядом, как бы компенсируя свои скромные габариты, несомненно, пользовался особым авторитетом у домашней птицы и иной живности, обитающей на хозяйственном дворе. Он гонял гусей и уток, бросался на жирных домашних котов и даже был способен тяпнуть некоторых друзей Демьяна. Лишь несколько «избранных» кур имели привилегию снести яйцо в будке Кабзола. Пёс никогда не препятствовал этому, так как с удовольствием лакомился вышеозначенными куриными «подарочками».
Демьян воровато выглянул из-за сарая и приветливо осклабился:
– Заходи, Вован! Когда прибыл?
– Вчера. – Названный Вованом рывком открыл калитку, пожал руку подбежавшему. – Привет, алкоголик! – Ладонь Вовы была влажной, тёплой и сильной одновременно. – Ну и жарища тут у вас. Какая температура?
Демьян сходил к дому, посмотрел на термометр, уютно примостившийся в тени под навесом:
– Сорок градусов, а на часах – половина двенадцатого. Основное пекло еще впереди. Э-э-э… Выемо есть?
– Чего?!!! Что ты несёшь, Демьян?!
– Ну, деньги… Голову бы поправить…
– Выемо…
Вова закатил глаза, прокручивая что-то в голове, – А денег нет. Кончились.
На этот раз Демьян закатил глаза и грязно выругался.
– Смотри!
Демьян стрельнул воспалёнными глазами в указанном направлении и под скамейкой у калитки обнаружил бутылку водки, запотевшую и, очевидно, холодную. Демьян победно хрюкнул, схватил бутылку, опрометью бросился в кухню. Вова проследовал за ним, пребольно стукнувшись макушкой о низенький косяк входной двери, ругнулся, и тут же из полумрака на него налетела сухонькая старушка в застиранном сером платке и засаленном переднике цвета неопределённого. Ворча только: «Скотина! Ах-х-ххх, ско-ти-на!» – она выскочила из сеней и скрылась из виду где-то на заднем дворе, прогрохотала только пустыми вёдрами и какими-то кастрюлями.
– Мерзкая старуха!.. Выпить ей налей…– Демьян снова грязно выругался, помянув при этом всуе Всевышнего.
– Это твоя бабушка! Дурень ты…– Вова отпустил Демьяну звонкую затрещину, отчего тот ойкнул и примолк.– Бога ты не тронь, и уважай старших.
Демьян насупился, но через мгновение улыбался уже в 32 зуба, наливал в граненый стакан водку, затем выпивал её.
– Наливай! Гость протягивал опустевший уже «граник» (или «малинковский»– это как вам больше нравится), исподлобья поглядывая то на Демьяна, то на початую бутылку.
– Ты в армию не хочешь? Послужил бы немного, глядишь, и ума набрался!!!– Вова, прищурившись правым глазом от сизого дымка, испускаемого сигаретой, смотрел на Демьяна, и, казалось, посмеивался про себя. – Ты совсем загнешься здесь от зубчихиного самогона, «Веркиного» спирта… – Самогон у Свахи беру… Аххх! Что за пойло!.. Демьян вожделенно крякнул, – Даже голова с утра не болит от него. Он поправил свои реденькие светлые волосики, почесал безволосый подбородок. Он представлял собой индивидуума разговорчивого и беспокойного. При массе тела своего около 46 кг и росте 175 см, в летние месяцы он выставлял напоказ свою «мужественную» грудь, кою можно было немедленно использовать студентами медицинских институтов в качестве препарата для изучения скелета человека. Следует отметить, однако, что при всей своей худобе Демьян обладал достаточной физической силой чтобы, скажем, схватить мешок с сахаром и убежать с ним. Естественно, бежал он с мешком единственно с одной целью – сбыть его и опохмелиться немедленно, тут же! Цвет лица – характерный, руки трясутся, глазки бегают, при упоминании об алкоголе оживает, становится весел, сразу рассказывая очередную свеженькую пьяную историю, случившуюся накануне. Из особых примет Демьян обладал розовато-бледным шрамом на левой щеке. Эта травма была причинена ему раскалённой спиралью электрической плитки, на которую тот опрометчиво прилёг отдохнуть. Человеком глупым не был. На всю критику по поводу своего вечно пьяного состояния и поведения он хоть и отшучивался, однако в глубине души своей копил всё это. Подобно скупцу, стерегущему несметные сокровища, Демьян сохранял в тайниках своей памяти, во-первых – каждое осуждение, брошенное в его адрес, упрёк или откровенную брань окружающих, во-вторых – глухую затаённую обиду на некоторых жителей села, и в-третьих – смутные догадки по поводу того, что всё вышеозначенное есть не что иное, как кара небесная за свои же собственные поступки.
