Рональд Фредерик Делдерфилд
Наполеон. Изгнание из Москвы
2
Каждый, кто пытался сделать невозможное – победить Россию, – ограничивался всего двумя вариантами действия – и любые маневры вне этих вариантов были обречены на провал, несмотря на то что в России огромное пространство для маневров. Во-первых, нападавший пытался заставить русские армии принять бой, пока через территории, находящиеся в тылу, был возможен подвоз продовольствия для его собственной армии. Победив русских, нападавший мог вести мирные переговоры. Во-вторых, следовало определить четкие границы на захваченных объектах и захватить территории, на которых можно было установить свой порядок и надеяться своевременно освободить людей от их вассальной зависимости своему противнику.
Именно второму плану последовал Гитлер, когда захватил Украину в 1940–1941 годах[11], то же самое сделал Наполеон в Польше, тогда входившей в состав России, чтобы добиться определенного успеха. Если бы Гитлер относился к украинцам как к союзникам или просто как к людям, заслуживающим человеческого отношения, он, возможно, продержался бы на южных территориях намного дольше. Наполеон, куда лучший миротворец, сумел собрать под своими орлами каждого поляка, чем поставил Александра перед выбором: признать возрождение независимой Польши как свершившийся факт или попусту тратить силы в попытках выгнать французов с территории, которая лишь номинально принадлежала России. Но Наполеон ошибался совсем не в нападении на Россию. Если торговле с Британией суждено прекратиться и если бы восточные границы империи охранялись, у него бы не было иного выбора, кроме как вызвать Александра на бой. Его ошибка заключалась в неспособности точно оценить собственные силы, поэтому политика бездействия и соглашательства преследовала Наполеона каждую лигу, пройденную им в глубь страны. Его нерешительность, его неоправданно долгие остановки во время маршей еще будут описаны нами в следующих главах этой истории. С этой точки зрения, чтобы понять настроение Наполеона в первую неделю вторжения, достаточно прочитать письма, написанные тогда. Перед нами вырисовывается дилемма, стоявшая перед ним, где он начинает понимать, что вынудить Барклая-де-Толли дать сражение не удастся, скорее на эту приманку попадется Багратион с его пылким темпераментом.
Авангард французов достиг Вильно 28 июня, основные войска подтянулись двумя днями позже. 1 июля Наполеон писал царю: «Если Ваше величество сочтет нужным прекратить военные действия, то Вы найдете меня готовым пойти на это. Если Ваше величество желает продолжать и готово прийти к соглашению о благородном ведении войны, так, например, раненый в госпитале не является военнопленным (иначе необходима его срочная эвакуация – всегда, во избежание тяжелых потерь), или раз в две недели обмениваться пленными… или любые другие условия, являющиеся обычными правилами ведения войны, принятыми среди цивилизованных народов, Ваше величество найдет меня готовым пойти на все…» Странно слышать такие предложения от человека, стоявшего во главе марширующей вперед победоносной армии.
Призывы к благоразумию остались без ответа. С того момента как французы начали свое отступление три с половиной месяца спустя, каждый посланник императора возвращался из Санкт-Петербурга с пустыми руками, и тем не менее Наполеон не оставлял попыток договориться с Александром сначала с позиции силы, а под конец с позиции крайней слабости. Казалось, что он никогда серьезно не задумывался над более реалистичной альтернативой – созданием постоянного буфера между его империей и Россией – Польши. «У меня нет желания становиться польским Дон Кихотом!» – сказал он, когда заметил, что его настоятельно убеждают в правильности такой политики. С точки зрения французов это было трагедией. Дон Кихота низвергли ветряные мельницы, но поколения европейцев до сих пор думают о нем с любовью. Наполеон мог бы задаром обрести любовь поляков, и, возможно, все вытекающие из этого более поздние отношения между Востоком и Западом вплоть до настоящего времени могли бы стать совершенно иными.
Штаб Великой армии остался в Вильно на 17 дней. Всем казалось, что нет никакой нужды в спешных маршах через степи на Витебск, Смоленск, Москву. Удино, находившийся далеко на левом фланге и прилагавший все усилия, чтобы удержаться и не атаковать русскую армию под командованием Витгенштейна, защищавшую Санкт-Петербург, на самом деле обрушил сокрушительный удар на русских днем позже после того, как Наполеон вошел в Вильно.
В то же самое время далеко на юге импульсивный Багратион, как казалось, был безнадежно отрезан от основной армии Барклая-де-Толли, все еще неуклонно отступавшего на восток. Возможно, он отступал, чтобы укрепиться лагерем на Дриссе, на Двине, уже пошел слух, что там грядет русский Торрес-Ведрас[12]. Барклай, возможно, все еще надеялся где-нибудь у Смоленска или восточнее его воссоединиться с отрезанным от основных частей Багратионом. Наполеон не был в этом уверен. В донесениях имелась противоречивая информация. Огромная страна, где летние грозы превратили и так никуда не годные дороги в непролазное болото. Наполеон тем не менее был уверен в одном: в крайней уязвимости Багратиона и его 40 тысяч человек, которые уже отстали от основных частей отступающей армии на 80 лиг, а поскольку перед Наполеоном был ученик Суворова, то он, как искусный паук, ждал, когда бесстрашная муха ринется в расставленные им сети.
Тем временем в Европе происходило много разных событий, и литовская столица кипела от активности дипломатов, сновавших тут и там, курьеров, галопом скачущих с депешами в резиденцию Наполеона в старом городе. В депешах содержались донесения из Парижа, Вены, Неаполя, Милана, Берлина и даже выдержки из английских газет, а также последние новости с ощетинившегося штыками, воюющего Пиренейского полуострова.
Курьеры Наполеона, имевшие богатый опыт в преодолении больших расстояний с максимальной скоростью, добирались из Парижа до Вильно за 10 дней. Сейчас, когда для этого необходимо преодолеть столько границ и пройти огромное количество формальностей, путешествие на автомобиле займет столько же времени. Во времена империи приоритеты соблюдались неукоснительно. Курьеров с депешами никто не беспокоил ненужной волокитой. На каждом посту, где проходила их дорога, их пропускали быстро и без лишних формальностей, так что некоторые из молодых кавалеристов Наполеона, двухлетние солдаты шестой кампании, могли скакать день и ночь без отдыха в течение недели. И это было необходимо: император готовился начать военную кампанию, которая заставит его продвинуться в глубь России на 550 миль, но он продолжал держать в своих руках все нити, позволявшие ему руководить правительствами Европы. Даже на таком расстоянии от своей столицы все значительные решения он принимал единолично.
К нему приходили послы, концессионеры, все, имевшие срочные дела и кто сумел пробраться к нему через кольцо из 25 тысяч больных, заполонивших город, и случайно добился аудиенции, обойдя нетерпеливых солдат с донесениями из дальних армейских частей. Несмотря на эту суету, большую часть мыслей императора занимало обдумывание двух вопросов: как и когда вынудить основную армию Барклая-де-Толли принять решающее сражение и как скоро Багратион попадется в расставленные для него сети?
Он принял менее спешное решение, когда узнал, что его брат Жером находится в Гродно, на Немане. Жером не обращался к императору за приказами (он был из молодых людей, принимавших самостоятельные решения, которые почти всегда оказывались ошибочными), скорее он жаловался, что генерал Вандамм, один из самых грубых старших офицеров Великой армии, участвовал в грабежах. Наполеона эти жалобы возмутили. Он знал брата и знал, почему тот ненавидел Вандамма так же искренне, как ненавидел Даву. Когда Жером оказался на троне обанкротившегося королевства Вестфальского, за несколько лет до этого Даву заставил его отказаться от беспощадных требований контрибуции в императорскую казну. Но то, что произошло между Жеромом и Вандаммом, было еще хуже, поскольку затронуло честь молодого человека. Во время Прусской кампании 1806 года генерал Вандамм заметил, как король Жером бесцельно мечется возле траншей за Нейссом, а ядра градом сыплются около него, окатывая жидкой грязью. Мастер иронических выпадов, Вандамм заметил: «Чертовы ядра! Никакого уважения к посторонним!»[13] Жером так никогда и не простил ему этого замечания, и сейчас, представляя южный край капкана, который Наполеон расставил для Багратиона, он командовал 60 тысячами человек, а Вандамм находился у него в подчинении. Произошло то, что можно было предвидеть: в отношениях между Жеромом и Даву возникли осложнения. Последний в тот момент стоял со своим корпусом у Минска, в 100 милях юго-восточнее Вильно, ожидая удобного момента, чтобы напасть на Багратиона, когда тот будет отступать. Никаких недостатков с его стороны в западне не было. Корпус «железного маршала» был самым дисциплинированным в Великой армии, а его солдаты имели репутацию прекрасных вояк даже среди ветеранов гвардии[14].
Багратиону оставалось только появиться в пределах досягаемости, как он сразу попадал в окружение. Единственным слабым местом в этом образце стратегии Наполеона была армия Жерома – неопытного, самовлюбленного молодого дурака.
Всю свою жизнь Жером, любимчик в семье Бонапартов, был фантастическим неудачником. Единственный среди своих братьев и сестер, он избежал крайней нужды. С мальчишеских лет не было ни разу, чтобы государственный деятель, красивая женщина и даже солдаты, обладавшие большим тактом, нежели Вандамм и Даву, не уступили ему, зная, что Наполеон с большой любовью относится к юному негодяю. В результате такого отношения из избалованного юнца Жером превратился в своенравного эгоиста, совершенно неспособного слушать чьи-либо приказы, тем более того, кого он терпеть не мог. Он должен был прибыть в Гродно из Варшавы 30 июня, в тот день, когда Даву вышел из Вильно и отправился в Минск, готовясь внезапно атаковать Багратиона, вынужденного отступать после нападения Жерома. Но нападения Жерома так и не последовало. Он оставался в Гродно до 4 июля, объясняя это тем, что его солдатам нужен отдых. Он также отослал Даву несколько высокомерных указаний о том, «что они должны действовать сообща».
Даву, который однажды со своим корпусом в одиночку справился с целой прусской армией, что сделало возможной победу Наполеона под Йеной, не был человеком, кто прислушивается к указаниям, исходящим от дилетанта, не важно, хорошие они или плохие. Он немедленно обратился к Наполеону, но тот совершил другую психологическую ошибку, поставив Жерома под командование Даву, но сказав при этом маршалу, чтобы он не распространялся об этом, пока Жером находится в его подчинении. В то же время он писал своему брату: «Ты подвергаешь опасности успех всей кампании на правом фланге. Так невозможно вести войну!» Даву думал точно так же. Он был очень предан Наполеону, но при этом невероятно ревнив к своей репутации солдата. Даву отослал депешу Жерому, поставив его в известность, что теперь конец находится у него в подчинении, и отдав ему приказ немедленно выступать, чтобы загнать Багратиона в западню.
Жером был в ярости. Он не подчинился бы приказам, даже если бы они исходили от Бертье – старшего маршала в армии; как же он мог подчиняться приказам человека, который, в бытность Жерома королем Вестфалии, неоднократно настойчиво вымогал у него деньги, в конце концов оставив ему так мало наличности, что он был вынужден влезть по уши в долги, и так продолжалось до тех пор, пока не был издан единый королевский указ. Написав Наполеону полное негодования письмо, он не стал дожидаться ответа, а поднял своих людей и отступил в Варшаву.
Наступила очередь Наполеона разражаться чудовищной яростью. Многие годы он терпел глупости и сумасбродства Жерома, что вносило значительную напряженность в отношения братьев, но здесь член его собственной семьи отступил с поля боя перед лицом врага. Он немедленно отправил Жерома домой, в Вестфалию, поставив на его место генерала Жюно, которому отдал приказ в течение часа выдвигаться за Багратионом. Впрочем, некоторую толику собственного гнева он мог приберечь и для себя. Любой командир, а тем более самый лучший командир на свете, должен был знать, что его младший брат не способен командовать и взводом солдат на поле боя, и, если бы он это знал, того, что случилось, никогда бы не произошло.
Но замена Жерома Жюно оказалась еще одним промахом. Жюно – храбрый солдат, один из старых друзей Наполеона. Во время осады Тулона, когда Наполеон был еще никому не известным артиллерийским офицером, а Жюно сержантом-добровольцем, артиллерийские снаряды разрывали землю вокруг, пока последний писал депешу под диктовку Наполеона. При этом он со смехом заметил: «Ну вот, даже песок не нужен, чтобы высушить чернила!» Эти беззаботные слова легли в основу его военной карьеры. Он находился вместе со своим командиром в Египте и во время всех великих побед Наполеона, начиная с Маренго и заканчивая Ваграмом, даже потерпел личное поражение, воюя против Веллингтона в Португалии. Но сейчас это был измученный и усталый человек, переживший ранение в голову, что ставило под сомнение его способности здраво мыслить. Он торопился не больше Жерома, что позволило Багратиону без всякого давления с запада отступить к верховьям Немана.
Багратиону очень повезло, что он сумел уйти. Даву, потерявший надежду на поддержку, преследовал его с 12 тысячами солдат, напав на арьергард Багратиона недалеко от Могилева.
Русский генерал имел под своим командованием 36 тысяч солдат[15], сильно потрепанных после дерзких атак Даву, поэтому когда он переправился через Березину и Днепр, то сполна насытился желанием перейти в наступление. Услышав, что Багратион цел и невредим, Барклай-де-Толли продолжил свое неуклонное отступление, надеясь остановиться в подходящем безопасном месте.
3
Тем временем основные силы французов продолжали наступать, дойдя до Витебска. Гвардия вышла 16 июля, в то время как остальная армия без остановки гналась за неуловимым Барклаем, колонна за колонной обуреваемая лишь одним страстным желанием: заставить его принять бой в бескрайних, пыльных и безлюдных степях. Дисциплина продолжала падать, что только усугублялось удушливым зноем и гибелью 10 тысяч лошадей, вследствие чего повозки с продовольствием безнадежно отстали. Солдаты были вынуждены рыскать во всех направлениях в поисках еды и фуража. Количество больных достигало таких размеров, что командирам полков казалось, будто армия только что участвовала в генеральном сражении.
Капитан Франц Ройдир, офицер личной охраны великого князя Гессенского, оставил нам интересное свидетельство об этом этапе наступления, от Вильно до Витебска. Он писал, что жара и тучи пыли были невыносимыми и каждый раз ему приходилось проходить мимо отставших, умирающих солдат, замыкавших шествие. Один такой пехотинец, рядовой Молодой гвардии, три дня умирал на обочине дороги, и никто ничем не мог ему помочь. Мародерство, как и поиски фуража, развращало солдат, и в какой-то момент офицер из полка Ройдира совершил набег на расположение союзников, угнав обоз, запряженный парой лошадей, в котором находилось 75 бутылок самого лучшего французского вина! Стычки между французами и союзниками происходили постоянно. Офицерам из личной охраны, в которой состоял Ройдир, приказали передать лошадей из своего обоза французскому подразделению, но при этом сделать все возможное, чтобы избежать принудительной реквизиции. Лошади, тянувшие обозы с продовольствием и пушками, и толпы людей, сопровождавших армию в походе, с трудом тащились в восточном направлении. Единственными, кто попадался на их пути, были евреи, которые заключали выгодные сделки с солдатами, вроде уже упоминавшегося сержанта Старой гвардии Бургойня, приобретшего у них джин, водку и муку.
Евреи – основные обитатели русской части Литвы, пережив за свою историю множество военных набегов, приобрели немалый опыт в заключении сделок с завоевателями. Они спокойно относились к любой войне, которая была вокруг, и, когда мимо проходила армия, извлекали из этого свою выгоду.
К этому времени гигантское войско, переправившееся через Неман, по разным причинам уменьшилось почти на одну треть. Отставшие и оставшиеся без лошадей кавалеристы насчитывались в большом количестве и были вынуждены в любой большой деревне выставлять караул, чтобы защитить не только себя, но и налаженные коммуникации от мародерствующих казаков, многие из которых, не будучи прикомандированными к регулярной русской армии, прочесывали равнины в поисках отставших солдат неприятеля и возможной поживы. Никто, даже сам Наполеон, не мог с уверенностью сказать, в каком месте русские войска окончательно прекратят свое отступление, но было известно, что группа иностранных советников настоятельно убеждала царя в необходимости стать укрепленным лагерем на Дриссе, на Двине, и последовать блестящей тактике Веллингтона, которую он применил в Торрес-Ведрасе. Возможно, убедившись в этом, Наполеон северо-восточнее Глубокого совершил ложный маневр, чтобы отвлечь противника, но затем резко двинулся на юго-восток, в сторону Витебска, рассудив, что, даже если армии Багратиона удалось уйти, его основной задачей является преградить обоим русским командующим, Багратиону и Барклаю-де-Толли, главную дорогу, ведущую на Москву.
Не дойдя до Витебска, оккупированного французами 28 июля, ровно через месяц после того, как они достигли Вильно, арьергард русских остановился, и между противниками произошла первая серьезная жестокая и кровавая стычка.
Героями боя при Островно, недалеко от Витебска, стали лихой франт Мюрат, возглавлявший наступление кавалерии, и основные силы, состоявшие из двух сотен парижских стрелков, которые из-за яростных атак Мюрата оказались беспорядочно отрезанными от подкрепления, оставшись среди русских стрелков и кирасиров.
Все это время, к отвращению маршала Нея и находившегося в его подчинении Третьего корпуса, Мюрат на глазах солдат вел себя так, будто был первым шутом в балагане, а не серьезным командиром.
Его выходки особенно действовали на казаков. Он мчался по полям в небесно-голубом мундире и розовых штанах, сидя в седле, покрытом леопардовой шкурой, и размахивая золотым жезлом вместо сабли. Он был героической, хотя и несколько смешной фигурой, но те, кто шел с ним в атаку, как правило, возвращались из нее живыми. Ней и другие командиры выражали свое недовольство тем, что он помешался на своих лошадях и призывал пехоту, только когда положение становилось критическим, как это и случилось при Островно, когда французская кавалерия поначалу легко добилась успеха, а затем была вынуждена галопом отступать, наткнувшись на внезапное сопротивление, оставив 200 стрелков на истребление противнику.
Несколько сообщений об этой небольшой стычке дошло до нас от очевидцев. Вследствие особенностей рельефа поле боя представляло собой ровный участок земли, находившийся между двумя возвышенностями, на которых стояли обе армии. Двести солдат 9-го полка, шедшие развернутым строем, были полностью отрезаны от своих товарищей, и, когда на них всей массой обрушилась русская кавалерия, их уже считали погибшими. Однако когда пыль рассеялась, стало видно, что взвод французских стрелков, построившись в каре, продолжает хладнокровно сражаться, пробивая себе дорогу к основным силам французов. Вокруг них, на всем пути продвижения этой компактной группы, росли груды мертвых тел русских стрелков и кирасиров, и после того, как пересчитали убитых, оказалось, что 200 метких стрелков уничтожили 300 солдат противника. Наполеон, всегда скорый во всем, что касалось поднятия боевого духа в войсках, не замедлил прислать свои личные поздравления и наградил большое количество солдат, списки которых предоставили офицеры, высшей наградой – орденом Почетного легиона (позже орден был дискредитирован его наследниками).
Небольшая схватка стала для армии стимулом к дальнейшим действиям. В этом сражении арьергард русских потерял 10 пушек, 1500 солдат военнопленными и свыше 6000 солдат убитыми или ранеными. Весьма немало для первого раза, если бы Барклай[16] решил прекратить отступление и начать сражаться. Ведь генерального сражения Наполеон и ожидал от него. Но его не произошло. После 28 июля русские войска опять отошли, а французы вступили в Витебск, третий по счету крупный город на царской территории, большая часть 30-тысячного населения которого разбежалась.
Здесь у них был еще один шанс остановиться и обосноваться для зимовки, зайдя далеко в глубь территории противника, и Наполеон, понуждаемый к этому несколькими маршалами, колебался еще две недели. Один раз казалось, будто он уже позволил себя уговорить. «Вероятно, из-за этого война затянется еще на три года», – сказал он, но в конце концов уверенность в своей способности заставить Александра просить мира взяла вверх. 13 августа Великая армия, основные силы которой при ближайшем рассмотрении составляли 144 тысячи человек, набив походные рюкзаки найденной провизией, двинулась на Смоленск – самый крупный город между Витебском и Москвой.
По крайней мере один человек в Великой армии маршировал на восток с чувством выполненного долга. Сержант Бургойнь, квартировавший в еврейской семье в Витебске, приобрел у них запасы хмеля и, вручив их одному из своих товарищей, бывшему пивовару, уговорил его приготовить пять бочонков этого превосходного напитка, которые были оставлены военной маркитантке. Такой опытный вояка, как Бургойнь, должен был лучше знать, что он делает. Когда гвардия вышла на Смоленск, остались только два бочонка, но мадам Дюбуа, маркитантка, задержалась в Витебске и продала пиво солдатам из арьергарда, в то время как те, кто приготовил этот превосходный напиток, изнывали от жажды.
