Рона Цоллерн
Добрый художник
С Гого мы уже давно не виделись, и мне даже было не интересно, завел он себе кого-то или еще помнит обо мне. Я ходила теперь в странный клуб под названием «Электра». Там собиралась тусовка таких же бездельников, как я, и было бы безумно скучно, если бы мы не разыгрывали там сцены неземной любви. Несколько трубадуров, кто мог складно плести монологи, вертелись вокруг девушек, что были остры на язык и импозантно одеты, остальные составляли планктон, вздыхавший в такт действу. Часто это было забавно, мы шутливо разыгрывали влюбленность и ревность, драмы и комедии, и время пролетало незаметно, а тяжелые мысли выветривались из головы вместе с парами алкоголя. Я стала ходить туда после того, как однажды в захудалой кафешке случайно увидела Лира с Дени, пареньком, несколько раз приходившим на наши занятия в прошлом году. Тогда все подумали, что ему не понравилось в студии, и он не стал заниматься, но, видимо, он просто приходил к Лиру, студия его не интересовала. Лир с Дени сидели на диване в углу, я хотела подойти к ним. Они не заметили меня. Когда я приблизилась, поняла, что нужно уходить, – они целовались. На следующем занятии я, когда все ушли, спросила Лира: «Вы любите Дени?» Он посмотрел на меня с сожалением. «Мы вместе уже три года, Катрин, мне жаль, но я не та персона, которая тебя может интересовать. Все впереди, детка!» – подбодрил он меня.
Диего и правда оживился через некоторое время. Теперь он постоянно рисовал. С остервенением черкал он на листах пейзажи Андалузии, стараясь вычерпать до дна свои воспоминания. Несколько раз мы выводили его гулять. Правда, прогулки радости ему не доставляли. Вместо того чтобы наслаждаться прекрасной погодой, которая стояла в те дни, он только зудел о том, что все смотрят на него, видят его немощь и в душе глумятся над ним, или осторожно жалеют, открещиваясь от ужаса подобного положения. Однажды, когда они с Венсаном были на прогулке, я убиралась в комнате Диего. Из любопытства я заглянула в шкаф и комод, а еще в ящики стола. В нижнем ящике лежал маленький пистолет и несколько патронов в коробке. Я завернула это в тряпку и унесла к себе. Мне и молотка у двери было достаточно.
Через пару недель Диего стало хуже. Он почти не мог есть, я готовила ему протертые супы, чтобы хоть что-то влить в него, Венсан кормил его с ложки, он плевался, орал, кашлял, потом начинал блевать. Мне приходилось помогать Венсану убирать это все. Больной вел себя отвратительно, и мне было почти не жаль его, я желала ему поскорее сдохнуть и находила свои пожелания гуманными.
Как-то утром, когда мы сидели на кухне после изнурительной процедуры кормления Диего, Венсан взял меня за подбородок и сказал:
– Хочу написать твой портрет. Считай, что это повышение!
– Это что будет бесплатно? – спросила я.
– Маленькая меркантильная мерзость, сколько ты хочешь получить?
– Меня устраивала оплата за работу, вы задаете вопрос, который наводит на мысли о том, чтобы пересмотреть сумму!
– Ах ты рыжая злючка! Я хочу написать тебя злой!
– Не получится – я просто ангел.
– Ангел, – подтвердил он, – кусачий.
С портретом было тяжело. Венсану никак не удавалось выразить то, что он хотел, хотя, по-моему, получалось похоже, но его не устраивал результат. Он бесился. Несколько раз он выгонял меня из мастерской – ему казалось, что я издеваюсь над ним, нарочно меняя выражение лица, хотя я ничего такого за собой не замечала. Я думала о том, что он слишком вымотан возней с Диего, поэтому работа застопорилась. В иные дни было ощущение, что Диего вот-вот умрет, но ему вдруг становилось лучше, и мучениям Венсана не было конца. Хотя он, видимо, не считал это мучениями. Иногда мне казалось, что Венсан святой.
Несколько раз со времени моего вселения в его квартиру у него бывали гости. Днем чаще приходили покупатели – Венсан настаивал на том, что его работы любят солнечный свет и созерцать их надо в светлое время суток. Вечером приходили приятели. Венсан звал меня, но мне не хотелось находиться среди этих людей одетой и одновременно голой на картинах. Иногда я слышала из его комнаты любовную возню, это были романы на одну ночь, такой вывод я сделала, прислушиваясь к голосам женщин, бывавших у него.
Венсан нравился мне, когда был трезвым, но в это время он либо работал, либо пропадал в своей черной меланхолии, а на подвиги любви он был готов только когда выпивал. Мне он в таком состоянии был противен. Я думала иногда напиться вместе с ним, чтобы мы совпали, но от этих мыслей мне становилось совсем плохо, я шла в «Электру» и надиралась там за чужой счет.
Однажды днем, вернувшись из аптеки, Венсан сказал:
– У Диего скоро день рождения. Хочу устроить выставку его работ в мастерской, позвать его друзей.