Роман Злотников
Швейцарец. Война
Заседание Ставки закончилось глубоко за полночь. Последним принятым на нём решением было закончить «боевую стажировку» слушателей и преподавателей военных академий, начавшуюся через три дня после начала войны. Именно вечером первого июля группы слушателей и преподавателей убыли в войска, чтобы своими глазами увидеть, чего сумела достичь РККА при подготовке к войне и сравнить тактику и боевые приёмы немецких и советских войск. За прошедшие почти полтора месяца случилось всякое – часть входивших в эти группы офицеров погибла (а кое-кто даже попал в плен), часть, наоборот, заменила выбывших по гибели и ранению командиров разных уровней, но основной костяк сохранился и, судя по большинству докладов, выполнил-таки поставленную перед ним задачу. И вот теперь было решено отозвать из войск всех оставшихся. Дабы они по итогам своей командировки подготовили развёрнутые доклады, которые потом должны быть обсуждены на большой конференции, подготовку которой единогласно поручили Генеральному штабу. Совершенствовать тактику и штаты боевых подразделений в соответствии с требованиями времени необходимо было с первого дня и безостановочно… Но на этом рабочий день не закончился. Ещё через час собрались узким кругом уже на Ближней даче.
– Ну докладывай, Серж, что там по специальному реактивному двигателю? – здесь тема разработки первых советских ядерных бомб в документах так же именовалась РДС, но расшифровывалась не как «реактивный двигатель Сталина», а как «реактивный двигатель специальный». – Разобрались с задержкой? – поинтересовался Сталин.
– Не до конца, – вздохнул Киров, только что вернувшийся с Урала, от Ванникова, который на этот раз пролетел мимо должности наркома боеприпасов, поскольку уже с тридцать девятого был плотнейшим образом занят по атомной тематике. Впрочем, с боеприпасами на этот раз у СССР дело обстояло куда как лучше, чем в тех реальностях, в которых Борис Львович занимал эту должность. А вот с атомным проектом не всё ладилось. Несмотря на весь огромный массив принесённых из будущего материалов и куда раннее начало проекта…
– Жаль, Алекса больше нет, – с сожалением покачал головой Триандафилов. – Как всё ладно было – как только в каком проекте начинались трудности, так не позже чем через год появлялся Алекс с этими своими «ноу-хау» и – хоп, всё налаживалось. А сейчас то и дело как слепые котята тыкаемся. С тем же настоящим реактивным двигателем… ну никак не получается ресурс более ста часов. Бьёмся-бьёмся…
– Бога-то побойся, – усмехнулся Сергей Миронович, на мгновение прервавшись. – Меркулов на прошлой неделе докладывал, что немцы довели максимальный ресурс своих опытных реактивных двигателей до двадцати часов и рады до усрачки. А тебе ста часов мало.
– Так у образца-то в десять раз больше! – скривился Триандафилов. Киров же только хмыкнул и продолжил:
– Но вроде как нащупали вариант. Курчатов обещает, что решит проблему не позднее начала сентября.
– Значит, на сорок второй год уже можно не рассчитывать? – нахмурился Сталин.
– Скорее всего, нет, – согласно кивнул Серж. – Но Ванников божится, что к лету сорок третьего точно выйдет на испытание. Правда, всё идёт к тому, что в варианте «РДС-3», а не «3и», как планировалось, но первый опытный образец точно взорвут.
– Главное, чтобы сделали, – вздохнул Сталин. – А модернизированный вариант можно и потом запустить. Для первых образцов и сорока килотонн должно хватить за глаза. «Союзники» в той истории вообще полутора десятками килотонн весь мир так напугали…
Модель «РДС-3» в качестве образца первой советской атомной бомбы была выбрана потому, что в ней использовался комбинированный вариант начинки – плутониево-урановый, потому как Ванников опасался, что с наработкой плутония будут проблемы. И вот гений какой – не ошибся. Более восьмидесяти процентов задержек, которые преследовали советский атомный проект, были связанны именно с отработкой этой оказавшейся крайне капризной технологии. Плутоний оказался тем ещё геморроем, создавая множество проблем практически на любом этапе – производстве, хранении, обработке…
– А что по носителю? – развернулся Иосиф Виссарионович к Триандафилову. Тот пожал плечами.
– Туполев работает. Для полноценного стратегического бомбардировщика имеющийся двигатель слабоват, так что делают нечто типа знаменитого американского «В-52» с восемью двигателями в четырёх спаренных гондолах. Но там ещё работать и работать…
– То есть к сорок третьему он его сделать не успеет?
– Как знать… Но пока все прикидки дают конец сорок четвёртого. Там же всё заново делать надо – от аэродинамики до электрики. А ресурсов мы на это можем выделить сами знаете сколько. Фронт всё высасывает…
– А как дела с истребителями?
– А вот тут всё гораздо лучше, – воодушевился Владимир Кириакович. – Первые образцы уже поднялись в воздух, а образец реактивного истребителя Поликарпов обещает представить уже весной сорок второго.
– Как его здоровье, кстати?
– Вроде как нормально. Правда, врачи жалуются, что регулярно пытается пропустить обследования.
– Следите за этим! – наставительно произнёс Иосиф Виссарионович, – нам крайне нужен реактивный истребитель, а Николай Николаевич опережает любые другие КБ как минимум на пару-тройку лет. Потому как остальные пока в основном заняты совершенствованием своих моделей, уже стоящих на вооружении, так что по реактивной тематике у них только прикидки и наброски.
– Так ведь недаром же его так «изящно» взяли и «освободили от рутины», – усмехнулся Киров.
– Да уж, я помню, как Поликарпов обиделся, когда его отстранили от работ и забрали его старое КБ, – закивал Триандафилов.
– Так было надо. Для того чтобы немцы, да и остальные, поверили, что на Николае Николаевиче можно поставить крест и можно более его не отслеживать, все «внешние наблюдатели» должны были увидеть именно такие, предельно искренние реакции…
«Дружеские посиделки», на которых были обсуждены наиболее секретные из проектов страны, закончились в четыре утра, но Сталин был вполне удовлетворён результатом. И пусть практически по всем проектам имелись задержки сроков, где-то на пару недель, а где-то и на полгода, а то и более, главное – все эти жизненно важные для страны не столько даже в текущей войне, сколько в той, что начнётся, когда замолкнут пушки, проекты упорно двигались вперёд…
Глава 4
– Лейтенант Чалый, к командиру!
Виталий на мгновение замер, а затем торопливо закинул в рот две последние ложки тощих щей, являвшихся звездой рациона кормёжки в этом запасном авиаполку, и вскочил из-за стола.
– Зачем зовут, не знаешь?
– Не-а, – безмятежно отозвался сержант Гостышев, его сосед по казарме, который и сообщил ему об этом вызове. Поскольку в настоящий момент имел, так сказать, честь находиться в суточном наряде. – Может, в командиры звена тебя прочат. Как-никак больше всего сбитых…
Гостышев относился к нему ревниво. Они оба были одного года выпуска. Сержант, так же как и Виталий, встретил войну на границе. Причём в обычном истребительном авиаполку. И до того, как его сбили, успел сделать девять боевых вылетов. Но ни одного сбитого у него за душой не было. Хотя и летал, и атаковал, и стрелял. Уж больно умелым противником оказалась немчура. Как он об этом авторитетно рассказывал молодым пилотам выпуска этого года, каковых в запасном авиаполку оказалось большинство… И тут – на тебе, молодой пилот «коровы», как пренебрежительно именовали высотные перехватчики пилоты одномоторных истребителей, имеет на боевом счету семь сбитых. И ладно бы это были только те цели, для перехвата которых эти самые «коровы» и создавались. Так нет же, среди этих семи – один «бомбер», а два и вообще «мессера». Вот как у него это получилось, а?
Такой стремительный скачок боевого счёта Чалому принёс последний бой. Причём практически всех сбитых в нём Виталий получил, так сказать, «по дурняку». То есть не вследствие превосходства в мастерстве, тактике, технике и всём таком прочем, а как-то непонятно. Считай, «на ша2ру». Разведчик сам вылез под прицел в тот момент, когда сержант Чалый и не думал его атаковать, а всего лишь лихорадочно стремился сам уйти от попаданий, так что от него потребовалось только нажать на гашетку. Идущий в лобовую «мессер» нарвался на счетверённую очередь носовой батареи, пущенную не прицельно, а просто в сторону противника. А как там можно было прицелиться, если штурман наведения был без сознания и вносить поправки было просто некому? Ну а третий – вообще умора, получил по фюзеляжу обломком крыла взорвавшегося «ведущего», после чего рухнул на землю с полуоторванным хвостом. То есть Чалый в него не то что не попал, а даже и не стрелял! Но сбил. Причём весь этот его суматошный воздушный бой наблюдал лично заместитель командира девятой смешанной авиадивизии подполковник Исаев. И именно по его приказу на боевой счёт Виталия были записаны эти три сбитых. А через сутки после боя подполковник лично разыскал сержанта Чалого в госпитале и категорично заявил ему, что такому орлу не место за штурвалом «коровы».
– Нам немецких «асов» с неба ссаживать некому, а тут такой самородок в перехватчиках прозябает. Даже не спорь! Я тебе выпишу направление в настоящие истребители. Сам же мне потом спасибо скажешь.
Вот так и попал Виталя после выписки из госпиталя не в родную эскадрилью, а в этот запасной авиаполк. Впрочем, сильно он по этому поводу не переживал. Потому что именно благодаря Исаеву сержант Чалый стал наконец-то лейтенантом. Причём даже не младшим! А кроме того, под конец разговора полковник намекнул, что только званием дело не ограничится. Мол, будут и ещё «плюшки». Но о них Виталий старался не думать. Что там ему дадут – да всё равно! Любому будет рад. Вон сколько народу за этот месяц в награду фанерную звёздочку на пирамидку над могилкой получило, а он жив… Так что чего бы там ни было – радоваться надо да судьбу благодарить, а не прикидывать и надеяться. Всё равно Герой ему пока не светил. На него, согласно опубликованному в середине июля приказу, можно было претендовать только после десяти сбитых. А такового боевого счёта, похоже, пока ещё на фронте вообще ни у кого не было. Ну, судя по газетным публикациям. Даже капитан Агапкин, пилот-герой, прославившийся ещё в Испании, которому целый разворот в «Правде» посвятили, пока смог завалить только девять немцев…
– У себя? – спросил он у сидевшего в приёмной дневального по штабу из состава местного БАО.
– Никак нет! – вскочив, вытянулся солдатик. – Ещё с утра с товарищем комиссаром в горком уехали.
Виталий притормозил. Хм, а кто ж его тогда вызывал?
– Это вам, скорее всего, к товарищу капитану надо, – сообщил солдатик после коротких расспросов. – Тут к нам товарищ политрук приехал, со штаба армии. Он сейчас у товарища капитана в кабинете сидит. А больше никого в штабе нет.
Хм, может, и так. Во всяком случае, не проверишь – не узнаешь. Чалый одёрнул гимнастёрку, пригладил волосы и, решительно стукнув по косяку, распахнул дверь.
– Тырщ капитан, лейтенант Чалый по ваше…
– Заходи-заходи, герой, – прервал его рапорт сидевший за столом помощник командира полка по ВСС капитан Калиничев, поднимаясь из-за стола. – Что ж ты не сказал, что три самолёта в одном бою завалил?
Виталий недоумённо замер. То есть… как это? У него же в личном деле всё…
– Вот, знакомься, товарищ корреспондент по твою душу из Москвы лично приехал.
– Э-эмм… Виталий, – несколько растерянно пробормотал новоиспечённый лейтенант. – То есть лейтена…
– Рад знакомству! – рукопожатие у корреспондента оказалось вполне мужским. Крепким. Да и хватка, да-аа… никак не «корреспондентская».
Для «пообщаться» им отвели класс лётной подготовки. Внимательно выслушав Виталия, политрук поморщился и прямо заявил:
– Да уж, если всё так описать, то ничего героического в вашем бою, товарищ Чалый, и нет.
– Ну да, – кивнул Виталий. – Так и есть. Повезло просто.
– А это, я вам скажу, политически неправильно. Сами видите что творится – немец прёт как оглашенный. Минск в полуокружении. Бои идут уже под Лепелем и Бобруйском. В полном окружении героически сражается Одесса. Людям жизненно необходимы победные примеры. Так что я предлагаю… – тут корреспондент сделал паузу, замялся, а потом решительно закончил: – Поработать над текстом, чтобы он выглядел более… воодушевляющим. Ну как, согласны?
Чалый несколько мгновений раздумывал, а затем осторожно кивнул:
– Согласен, – и поспешно добавил: – Но только чтобы полного вранья не было.
– Ну какое враньё? – всплеснул руками корреспондент. – Какое тут может быть враньё, если есть такие факты? В бою с вами немецко-фашистские оккупанты потеряли три боевых самолёта, так?
– Ну так…
– Вы вели по ним огонь и маневрировали, так?
– Ну-уу… так.
– Именно вследствие этого все три сбитых самолёта оказались на земле, всё правильно?
– Так, но…
– И никто посторонний в этот ваш бой не вмешался, потому что единственный, кто мог вам помочь – ваш ведущий, к тому моменту был уже сбит. Я ничего не перепутал?
– Н-нет, только…
– Во-от! – перебил его корреспондент, воздев кверху палец. – От этого и будем отталкиваться…
Беседа с политруком затянулась часа на три. Где-то через полтора часа вернулись командир с комиссаром и, не удержавшись, зашли в класс лётной подготовки. Командир постоял всего минут пять и вышел, зато комиссар присел на заднюю парту и принялся что-то старательно записывать в блокнот. Отчего Чалого даже слегка бросило в холод. Вот совсем ему не хотелось становиться этакой «говорящей головой», разъезжающей по частям и подразделениям с политинформацией о собственном героизме. Ну не чувствовал он себя таковым, совсем. Да и вообще, ему готовиться надо, новую машину осваивать. В училище-то их на «И-161» готовили, хотя те в тот момент уже снимались с производства. Но более новые машины на вооружение учебной эскадрильи их училища в тот момент ещё не поступили. Они вообще в более-менее значимых количествах появились в ВВС только осенью сорокового. Так что до конца июня даже не все приграничные части успели перевооружить на новые машины, так что нападение люфтваффе ВВС РККА встретили по большей части на ещё устаревшей технике. И сейчас последние из «И-161», находившихся в строевых частях, сгорали в жарких воздушных схватках. Новых же более не предвиделось, потому что заводы уже полностью перешли на производство более современных машин. А в каком состоянии те машины, которые были сняты с вооружения частей, успевших до начала войны перевооружиться на новую технику, – бог его знает… Из тех же моделей, которые пришли на смену этому воистину великому самолёту, он был хорошо знаком только со своим «Су-3ПВ». А теперь ему предстояло овладеть «лобастеньким», как именовался «ЛаГГ-2» из-за широкого лба, вызванного использованием двухрядного двигателя воздушного охлаждения «АШ-82». Одного из самых мощных, кстати – его взлётная мощность составляла тысячу восемьсот лошадиных сил. Мощнее был только Микулинский АМ-36М, который ставили на «сушки», штурмовики Ильюшина и новые тяжёлые дальние бомбардировщики. Он развивал на взлёте тысячу девятьсот лошадиных сил…
Когда не раз вспотевший Виталя выполз-таки из класса и двинулся в сторону выхода из штаба, его остановил капитан Калиничев.
– Вот что, Чалый, завтра с утра ко мне. Сдавать теорию и уставы.
– Товарищ капитан, – удивился лейтенант, – но ведь у нас же срок до пятн…
– У всех остальных – да. А тебе – завтра.
– Но почему?!
– Потому что со следующей недели начинаются вывозные у всего полка. Поэскадрильно. И заниматься с тобой индивидуально я не смогу. А вот до конца недели у меня на это время будет. Так что завтра сдаёшь теорию, а с послезавтра мы с тобой начнём летать. Потому как если такого орла и героя немец в первом же бою завалит – очень неприятно получится, не думаешь?
– Ну-уу… да, – протянул Виталий, но тут же насупился: – Но-оо…
– То-то и оно, – не дал ему продолжить капитан. – А ты к пилотированию «ЛаГГ» не готов совершенно. У тебя все рефлексы под твою «корову» заточены. И под медленные, крупные цели, идущие на огромной высоте, которые надо валить издалека. Скажешь, нет?
Виталий ещё больше насупился, но промолчал. А что говорить? Всё правильно. Маневренному воздушному бою он обучался только в училище. То есть по минимуму. Не та у него была машина в его старой эскадрилье.
– К тому же, лейтенант, тебе теперь не только за себя, но и за людей отвечать. Потому что, убей бог, тебя теперь минимум на звено поставят. А то и вообще на эскадрилью.
– Товарищ капитан, – вскинулся Чалый, – так я же не…
– «Не» ты или не «не» – никто не знает, – не дав ему до конца высказать своё удивление, вздохнул Калиничев. – А только так оно и будет. Можешь мне поверить. Так что – завтра сдаёшь теорию. Всё понял?
– Так точно! – по ещё не выветрившийся сержантской привычке гаркнул Виталий.
– Ну вот и хорошо, – удовлетворённо произнёс Калиничев и, развернувшись, двинулся назад по коридору, сопровождаемый унылым взглядом молодого лейтенанта. Потому как жизнь у новоиспечённого «героя» теперь ожидалась весьма тяжкой. Ибо капитан славился как человек, никому не дающий спуску. Впрочем, обоснование для этого у него было железное:
– Мне одного раза, когда моя эскадрилья за один вылет семи самолётов лишилась, до конца жизни хватит! Причём исключительно потому, что звено высотного прикрытия, в котором были такие же сопляки, как и вы, после атаки, вместо того чтобы снова уйти на высоту, ввязалось в маневренный бой на средних высотах. За немецкими «хвостами» гоняться начали, придурки… Тактика-то у нас – лучшая, вот только следовать её требованиям отчего-то некоторые совершенно не хотят. Только немца увидели – мозги вон, слюни в разные стороны и вперёд, руби-стреляй! А потом людям обгорелые обломки на земле собирать приходится… Так что хочет кто не хочет: пока теория от зубов отскакивать не будет – я вас в небо не выпущу. Да и там вы у меня не только летать и стрелять будете учиться, но и строй держать, и высотный эшелон, и всё такое прочее…
Следующие две недели Виталя выматывался так, что вечером еле доползал до койки в казарме. Несмотря на лейтенантское звание и должность (от комэска удалось-таки отвертеться, но командиром звена его всё-таки сделали), спал он вместе со всеми в казарме. Впрочем, как и большинство остальных «звеньевых»… Запасной авиаполк размещался на лётном поле калужского аэроклуба, так что с помещениями здесь было туговато. Вследствие чего даже комэски, штабные и сам комиссар ютились по четыре человека в комнате. Да даже и комполка с начштаба делили одну комнату на двоих…
К машине он привык довольно быстро. Вывозной полёт с Калиничевым, потом пара «коробочек» над аэродромом самостоятельно, и пом по воздушно-стрелковой службе дал ему разрешение на пилотаж в «зоне». И не то что дал, а прямо выгонял туда. Пока остальной личный состав не сдал теорию и «район», лейтенант Чалый делал по три вылета в день. А через полторы недели Калиничев вообще сказал:
– Так, всё, допуск у тебя полный, так что со своим звеном занимайся сам. У меня и без того дел по горло. Одного инструктора на завтра я тебе дам, а дальше – крутись как хочешь…
Комэск такой подход только одобрил. У них в эскадрилье оказалось больше всего новичков, так что с кем возиться ему было и без звена Чалого… Вот новоиспечённый лейтенант и командир звена и крутился как белка в колесе. Но, как выяснилось чуть позже, это всё была ещё спокойная и прямо-таки безмятежная жизнь.
Эта жизнь закончилась восьмого сентября, когда во время обеда в столовую вошёл комиссар с побелевшим лицом и негромко произнёс:
– Немцы прорвали фронт…
Все замерли. Как же так?! Ну ладно – отступали от границы. Были большие потери. Но ведь остановили же! Да и Минск не то чтобы немцы захватили – сами оставили. Уж больно неудачная конфигурация фронта сложилась. В конце августа немцам удалось-таки прорвать «Линию Сталина» севернее и южнее столицы советской Белоруссии и взять её в полуокружение, так что город стал похож на что-то вроде кусочка леденца на самом кончике длинного языка, в который превратился этот участок фронта. Поэтому, как только потоки эвакуируемых из столицы советской Белоруссии людей и оборудования практически иссякли, Ставка дала приказ оставить Минск и отходить к новой полосе укреплений, выстроенной по линии Витебск – Орша – Могилев и уже занятой войсками. Немцы попытались сесть им «на плечи» и с ходу прорвать и эту полосу, но не получилось. Войска, оставившие Минск, по большей части уже однажды проделали подобный, причём куда более длинный путь, отступая от Бреста и Белостока. Причём в тот раз они имели куда меньший боевой опыт. Так что все попытки «зацепиться» за отступавших, как правило, заканчивались ничем. И фрицам пришлось всё время прорываться через умело выставленные заслоны, напарываться на засады, беречь фланги и спешно перебрасывать резервы для купирования охватов и обходов. Снова, как и во время наступления от границы, каждый километр дороги приходилось брать с боем, а любую мало-мальски пригодную для обороны позицию штурмовать, разворачиваясь из походных в боевые порядки, потому что прорвать их удавалось только после того, как была подтянута и развёрнута артиллерия, а позиции закопавшихся по макушку русских тщательно обработаны авиацией. Так что прорваться через новую линию обороны «на плечах» отступающих частей и соединений не получилось. А попытка с ходу атаковать заранее подготовленные позиции, заблаговременно заполненные свежими войсками, привела к тому, что немцы умылись кровью. О чём с весьма торжествующими нотками в голосе рассказал всему СССР Левитан… Так что всем казалось, что всё – время позора и отступления закончилось. Остановили. Баста! Теперь будем наступать. А как ещё-то? В казарме по вечерам даже целые споры затевались насчёт того, когда будет взят Берлин. И большинство сходилось на том, что к Новому году, ну максимум к весне. И тут такое…
– Кхм, сведения точные? – откашлявшись уточнил обедавший тут же комполка.
– Да, товарищ майор, – кивнул комиссар. – Пришёл приказ срочно сформировать на базе нашего полка боевую часть и быть готовыми в суточный срок убыть на фронт.
– Да они там что, с ума сош… – вытаращил глаза комполка, но тут же резко оборвался себя: – Кхм… так – командование полка жду у себя через пять минут, – после чего поднялся и торопливо двинулся на выход.
Чалый провожал его взволнованным взглядом. Нет, умом он его понимал. Дело в том, что запасной авиаполк – это отнюдь не боевая часть. У него отсутствуют часть подразделений, которые жизненно необходимы для организации полноценной боевой деятельности, например нету аэрофотослужбы, нету введённого в штаты перед войной, но уже успевшего доказать свою жизненную необходимость зенитно-пулемётного дивизиона, осуществляющего ПВО аэродрома в прифронтовой полосе, полностью отсутствует поисково-спасательная служба, урезан штаб, тыловые службы, сильно сокращён автотранспорт. А зачем он, если ЗАП, по всем планам, должен спокойно сидеть на давно обустроенном и оборудованном месте, никуда не передислоцируясь? Он же боевые действия не ведёт, а только осуществляет восстановление лётных навыков пилотов, прибывших из госпиталей после излечения, или доподготовку выпускников лётных школ и училищ. Ну а в случае если и возникнет подобная необходимость, его передислокацией будет заниматься непосредственно тыл той воздушной армии, к которой он приписан. Но зато в штате полка имеются пилоты-инструкторы, которые не входят в состав учебных подразделений и летали в боевых условиях. И что с ними делать – надо ещё придумать. То ли создать из них отдельную эскадрилью, то ли раскидать по имеющимся, переформатировав их таким образом, чтобы опытные лётчики-инструкторы существенно повысили боеспособность подразделений… Нет, большую часть вопросов, вероятно, можно как-то снять, в конце концов рядом довольно крупный город – Калуга, с руководством которого у командования полка вроде как установились довольно хорошие рабочие отношения. Даже вон кое-какой приварок в столовке появился. Но не за сутки же… Но так то умом! А вот сердце бешено билось в груди от радостного возбуждения. На фронт! Бить фашистскую нечисть! Наконец-то!
Впрочем, уже через пару часов радостное возбуждение утихло, уступив место тревоге. Немцы не только прорвали фронт, но и продолжали стремительно двигаться вперёд. В сводках Совинформбюро особенной конкретики не было, но названия населённых пунктов мелькали. И по ним выходило, что прорыв достаточно серьёзен. Его ширина составляла уже не менее двадцати пяти километров (ну если судить по названиям деревень, оставленных советскими войсками, конечно же, после «тяжёлых оборонительных боёв»), а глубина уже сейчас, на второй день немецкого наступления, приближалась к сорока. И это означало, что немцы прорвали полосу укреплений на всю глубину и вышли на оперативный простор.
К вечеру в штаб полка, который и так стоял на ушах, поступила радиограмма из штаба воздушной армии, в которой предписывалось срочно организовать заправку самолётов полка военно-транспортной авиации. Командир полка, прочитав приказ, смачно сплюнул:
– И так времени нет – так ещё и это!
Но деваться было некуда – приказ пришёл под такими «грифами», что не выполнить его было просто невозможно. Так что подготовка к передислокации временно прекратилась, самолёты полка торопливо оттащили подальше от ВПП, а все имеющиеся в полку топливозаправщики на базе «ЗиС» залили горючим под пробки и выстроили по краю лётного поля.
Транспортники прилетели, когда уже начало темнеть. Причём такие, которых Виталий никогда и не видел. Огромные уродливые машины с дико раздутым фюзеляжем, над которым этакой «нахлобучкой» торчала пилотская кабина, с шестью двигателями на мощных крыльях и странным многоколёсным шасси, издалека чем-то напоминающим гусеничное. Движки, судя по числу торчащих из-под скромных капотов цилиндров точно такие же, которые ставились на «И-161».
– Эх ты ж… а это что за жабы? – удивлённо выдал Гостышев. Чалый недоумённо пожал плечами.
– Не знаю. Никогда таких не видел.
– Вот интересно, а что это они такое везут?
– Как улетят – у техников спросим, – усмехнулся Виталий. – Не верю, что Пилипенко ничего разузнать не сможет.
– Это – да… – мелкий, шустрый хохол, состоявший в их эскадрильи на должности мастера по кислородному оборудованию, был известен тем, что знал всё и обо всём. Где что достать, где что узнать, что на что обменять – это было к нему. У него было всё – от сигарет «Казбек» и до зимних портянок летом. А если чего и не было – так очень быстро появлялось. Ну, если в этом у кого возникала нужда. И обстановку на фронте он знал лучше Левитана. Ну, по его словам… Хотя вот в этом вопросе у народа не было полного единодушия.
С заправкой транспортников провозились полночи. Баки у них оказались просто бездонными (ну ещё бы: шесть движков и дальность – куда там одномоторным истребителям), так что одной «заливки» автозаправщиков на полную заправку этих самолётов не хватило. И даже двух не до конца… Так что топливозаправщикам пришлось ещё минимум по разу скататься на склад ГСМ, чтобы заново заполнить опустевшие цистерны. Вследствие чего новости Виталий узнал уже утром. Потому что когда первый автозаправщик развернулся и, прорезая ночную темень горящими фарами (маскировка – маскировкой, но уж очень начальство их торопило, да и до линии фронта отсюда было более четырёхсот километров), двинулся в сторону склада ГСМ, он решил не дожидаться окончания всей этой суматохи и отправиться на боковую. Утром всё равно всем всё станет известно, даже если изначально информацию получит один Пилипенко. А у них и так завтра тяжёлый день. Передислокация, а потом, может, и сразу в бой. Хотя вряд ли. Район полётов не изучен, тылы до нового места дислокации будут добираться не менее пары-тройки суток, где брать топливо и боеприпасы, тоже по прилёте будет ясно не сразу, но кто его знает, как оно там на деле повернётся. Война – дело такое, непредсказуемое…
Сведения, добытые, как и предполагалось, именно Пилипенко, оказались… странными.
– Сапёры это какие-то.
– Сапёры? – удивился Виталий.
– Ну да, – досадливо сморщился техник. – Сам ничего понять не могу.
И действительно – на хрена ночью на явно очень непростых самолётах перебрасывать навстречу наступающим немцам сапёрный батальон? Или полк? Ну вот чем они помогут против немецких танков? Брёвнами закидают? Или лопатами забьют? Ну ладно – пусть ломами.
Как бы там ни было – долго думать над этой загадкой времени не было. Потому что после завтрака было объявлено, что сразу после обеда полк улетает к новому месту дислокации. То есть командир полка в сопровождении звена, сформированного из инструкторов, вылетал немедленно. Для рекогносцировки и всех необходимых на новом месте согласований. А вот весь остальной полк под командованием помощника по ВСС капитана Калиничева уже после обеда. Начальник штаба летел с командиром, а зам по тылу оставался организовывать переброску технических и наземных служб и должен был прибыть вместе с автоколонной.
Первая половина дня прошла очень суматошно. Полк собирался лихорадочно и бардачно. Так что после обеда, вместо вылета, всех летчиков-сержантов даже бросили на погрузку грузовиков, которые выделило руководство Калуги. Ненадолго. Только на текущий переезд. До Ярцево, под которым находился аэродром, назначенный полку как новое место дислокации, было всего около трёхсот километров, так что за пару дней должны добраться даже просёлками. А потом вылет ещё и отложили. Пришло указание от комполка ждать одного из инструкторов, улетевших вместе с комполка, который должен был «лидировать» полк во время перелёта. Так что к новому аэродрому, расположенному в окрестностях Ярцево, они подлетели уже на вечерней заре. И садившееся на западе солнце слепило глаза. Поэтому когда в наушниках раздалось: «Мессеры!» – Виталий в первую секунду всего лишь удивился. И только потом начал действовать. Но было уже поздно. Самолёт вздрогнул, после чего машину повело вправо, и она начала заваливаться на крыло. Руки начали действовать на автомате, а в голове билась мысль:
«Блин, в первом же вылете, как Калиничев и говорил…»
– Ноль полсотни третий, приказываю прыгать! – ворвался в наушники голос командира полка, похоже, наблюдавшего за их подходом с земли. Но машина Виталия, зиявшая огромным дырами в плоскости, каким-то чудом выровнялась и продолжила лететь. Пусть и сильно скособочась.
– Ноль полсотни третий, слышите меня?
