Роман Воронов
Бескрылые
«Кто эти люди? – суетишься ты. – Может быть, один из них я?»
– Не важно. – Голос заставляет твое сердце, ты не знаешь откуда, но уверен, что оно уже есть, биться ровно. Такие мысли властвуют над тобой, и обретенный «берег» перестает пугать, отталкивать и злить, а Голос не прерывается: – Припадет на колено пред дурнушкой благородный красавец, протянет кольцо венчальное, а в придачу влюбленное сердце, а она возьми и откажись. Знакома подобная картина? Какие резоны двигают ею, сделавшую свой выбор не в пользу очевидности (с точки зрения стороннего свидетеля)? Да те же самые, что привели Адама к отторжению Рая и вкушению Яблока. Обладай душа только Эго, что никогда не ошибается с выбором… в свою пользу, мир рухнул бы, поелику всякая часть его конфликтовала бы со всеми остальными, что привело бы ко Всемирному Взрыву. Но душа, прежде всего, есть вместилище Высшего Я, Эго же – только противовес, а Высшее Я всегда выбирает жертвенность. Тот, коленопреклоненный красавец с бриллиантом, хорош всем, кроме одного, но вне ее Контракта, а Контракт есть Акт Жертвования душой как части ради Абсолюта как целого. Необъяснимое с точки зрения проявленного вполне логично при взгляде из тонкого плана.
– Перевозчик, – шепчешь ты из благодатного, уютного сна. – Что с твоим веслом?
– Оно теперь твое, – отвечает Голос. – Имя ему пуповина.
Ты не удивляешься, хотя и не понимаешь, о чем он, и спрашиваешь дальше:
– Перевозчик, а что с челноком?
– Теперь это женское лоно, что скоро оставишь ты, дабы выполнить подписанное, – ровным тоном сообщает Голос.
«Проглотив» и это, ты вопрошаешь вновь:
– Перевозчик, а что стало с Рекой?
– Она обернулась околоплодными водами, – хохочет Голос. – Ты есть плод.
– Кто же ты, Перевозчик, растворившийся в тумане, оставивший вместо себя Голос? – Дрожь бьет все тело в предвкушении ответа, и Голос не разочаровывает тебя.
– Я та, кто готова явить миру свое прекрасное дитя.
Плацебо
Два мудреца в одном тазу… да-да, полностью согласен, мизансцена не нова, но вполне сгодится для почти богословской беседы, о которой и пойдет речь далее.
Итак, два мудреца, имена коих мы благоразумно сохраним в тайне, дабы не портить оставшиеся земные дни им, а также впечатления о пращурах будущим потомкам, если таковым, конечно же, суждено появиться на свет, решились однажды на морскую прогулку: прочистить забитые книжной пылью легкие, поправить искалеченные долгим сидением позвоночники и усладить наконец-то вечно слезящиеся очи чем-то иным, кроме бесконечных стеллажей, кожаных корешков и глубокомысленных умозаключений седовласых авторов на всевозможные темы.
Утомительные поиски яхты по карману не увенчались успехом, портовые бичи, завидев в узкой, дрожащей ладони три медяка ржали так, что чайки взмывали с пирса с душераздирающими воплями искреннего негодования, активно справляя из-под небес на возмутителей спокойствия птичью нужду в виде неприличных размеров белесых, склизких клякс.
– На эти деньги, господа, – немного успокоившись от раздиравшего его хохота, заметил один из них, – вы можете позволить себе зафрахтовать вон то восхитительное корыто.
И грузчик указал огромной ручищей в сторону жестяного таза, служившего местным псам емкостью для водопоя.
– Мы берем, – быстро согласился долговязый покупатель, мужчина средних лет с черными, пронзительными глазами, горизонтальными, торчащими в стороны усами того же цвета и седой, бывает и такое, испанской бородкой. Он сунул монеты в лапу насмешнику и, неловко переставляя свои длинные, худосочные ноги, деловито направился к корыту. Его спутник, круглый как арбуз, засеменил следом, смешно перепрыгивая через бухты с пенькой и якорные цепи.
– Аккуратней с дредноутом при выходе на рейд, – усмехнулся грузчик, а его сотоварищи снова разразились гоготом, побуждающим жирных и ленивых причальных чаек на очередной, внеплановый облет акватории порта.
Погрузка в зафрахтованное плавсредство прошла достаточно быстро и успешно. После того как таз, не без усилий, подкрепленных некоторыми выражениями, был освобожден от воды, друзья подтащили его к берегу и Долговязый, абсолютно бесстрашно, словно заправский моряк на глазах провожающей подруги, прыгнул внутрь и, скрючив длиннющие ноги вдоль бортика, отчего несоразмерно крупные, шишкообразные колени предательски высунулись из корыта, намертво вцепился в ручку, грозя выдрать из нее клепки. Арбуз, видя такой успех товарища, подобрал полы пиджака (явно с чужого плеча с разницей в три размера) и, не зажмуриваясь, хотя очень хотелось, с разбега махнул на свободное место.
Можете быть уверены, капитану Дрейку точно не хватало такого молодца в команде, особенно при взятии противника на абордаж. Таз, получив необходимый импульс, с благородным рыком выбросил из-под себя горсть блестящей гальки, и два морских путешественника, не успев как следует испугаться, мирно закачались на волнах.
– Ого, дружище, – восхитился Долговязый. – Вы подарили нам фееричный выход из порта, взгляните-ка на провожающих.
Арбуз повернул голову назад: на пирсе, кто согнувшись пополам, а кто просто упав на колени, тряслись от хохота грузчики, изрядно уделанные обезумевшими в небе чайками, устроившими над их головами черно-белую галдящую карусель.
– Не стоит благодарностей, – крикнул Арбуз и повернулся к Долговязому. – Утренний бриз, насыщающий мозг кислородом, и легкая волна, стимулирующая работу мозжечка, – все, что нам нужно, коллега, не так ли?
Долговязый поерзал тощим задом по плоскому днищу таза.
– Ерунда, любезный, в этой влажной взвеси можно легко подхватить инфлюэнцу, а лихорадочное подбрасывание тела вместе с жестянкой – прямой путь к остеохондрозу. Мы просто решили сменить обстановку, ну а то, что вы сейчас описали, кстати сказать, весьма косноязычно, носит название «эффекта плацебо». Уверовав в некую навязанную вам догму, пожалуй, вы и вправду насытите мозг кислородом, вам не помешает.
– А вот и тема для разговора, – вместо обиды воодушевился Арбуз. – Плацебо. Вы действительно, друг мой, полагаете этот эффект работающим?
Долговязый с блаженной улыбкой погладил торчащие колени.
– Вне всякого сомнения, и вот вам пример: самым внушительным, распространенным и известным, с моей точки зрения, эффектом плацебо являются… заповеди.
– Помилуй Боже, – икнул Арбуз и приподнялся с места. Корыто, и без того кренившееся в его сторону, взмыло вертикально, и не держись, как безумный, Долговязый за ручку, путешествие закончилось бы на этом месте.
– Эй, эй, эй, полегче, – завопил он. – Мы же ученые и должны держать себя в руках.
И когда таз, не без помощи телодвижения его спутника, принял горизонтальное положение, добавил:
– Наука – это тишина и спокойствие, прошу вас, без эмоций.
Напуганный до полусмерти Арбуз, боясь пошевелиться, осторожно покивал головой:
– Сможете объяснить?
– С вашей помощью, – улыбнулся Долговязый. – И с условием – не потопить нас раньше времени.
– Я готов, – согласился Арбуз и впился пухлыми пальцами в жестяные борта.
– Хорошо. – Долговязый смочил руку в воде и пригладил бородку. – Вы делаете возражение по каждой заповеди, в смысле необходимости подобного запрета, так сказать, его актуальности, а я объясняю позицию Господа Бога, подсунувшего Человеку это плацебо. Идет?
Арбуз не стал ходить вокруг да около, он слыл человеком действия, хотя и являлся, по сути, книжным червем.
– Один у тебя Бог и не будет других.
Долговязый мотнул головой, а его ученый собеседник продолжил:
– Если в предполагаемой действительности Бог есть Все, значит, у каждого индивида Он свой, и к тому же многообразен, при этом отличен от Бога других. Все, что человек видит, ощущает, чувствует, воспринимает и осознает мысленно, есть Абсолют по определению (предполагаемому), ибо кроме Него нет ничего и быть не может, да и самого Человека, сотворенного по образу и подобию, «заряженного» Его Частицей, можно, и не без оснований, считать Богом.
Но заповедь, отвергающая подобный взгляд полностью, работает, прежде всего, в изображениях внешних и нашем, человеческом, внутреннем восприятии Его. Слово «Бог» произнося, подразумеваем мы Его обособленность, единственность как сути, непостижимого и не представляемого, но Центра. Зачем понадобилось «сокращать» жителей Олимпа, обитателей Римского Пантеона, дэв и аватаров индуизма, а также множество разбросанных по земле божеств разного масштаба до единственного Бога Иудеев (для христиан) или не менее великого, но опять же таки, в единичном экземпляре Аллаха (для мусульман), или… список одиночеств можете продолжить самостоятельно. Отчего принес с Синая Моисей весть о Едином Боге?
Арбуз закончил «обвинительную речь» и изобразил на лице вопросительную мину. Долговязый, уважительно поклонившись оппоненту, начал свой ответ:
– Человечество, как набор душ, следующих эволюционным путем через Свободу Выбора, является по существу обществом, не управляемым Высшими Силами. Пребывание же на вольных хлебах сродни болезни духа – отключенная глубинная память и обременение биологической оболочкой на фоне вседозволенности приводит к скатыванию в животное состояние. Человек – это ученик в пустой классной комнате: ни учебников на столах, ни карт на стенах, ни Учителя с указкой (в проявленном виде).
Как Создателю, затеявшему подобный эксперимент, подтолкнуть растерянного школяра к самообразованию? На доске он (исследователь) увидит только цифры и буквы, а научиться составлять их и складывать – его предназначение. Заповедь, выданная Моисею моим подзащитным, и есть цифры и буквы, но, не являясь абсолютной Истиной (на примере первой же строчки), их комбинация заставляет Человека познавать себя.
Судя по лицу, Арбуз не был удовлетворен ответом:
– Каким образом?
Долговязый недовольно пошевелил усищами:
– Соглашаясь с написанным, или сопротивляясь ему, вступая в спор, или принимая слепо на веру, отвергая напрочь и следуя безоговорочно. Принятие мученической смерти или участие в Крестовом Походе, и то и другое во имя Христа, – те самые крайние точки, меж которых и происходит процесс Познания.
– Ого, – восхищенно воскликнул Арбуз. – Да мы, дружище, наговорили на анафему.
– Скорее, на костер, – согласился с ним Долговязый, с тревогой поглядывая на сгущавшиеся на горизонте тучи.
– Продолжим? – не унимался сидевший к морю спиной Арбуз. – Я весь в нетерпении. Итак, «Не сотвори себе кумира». Не является ли вторая заповедь повторением или продолжением первой? Мир Бога предстает перед Человеком во всем его великолепном многообразии, и ограничение сознания познающей души всего одним кумиром, простите, Богом, выглядит странно. Страстное поклонение любой, даже самой незначительной части мира, не означает ли поклонения всему Миру, ибо, как сказано, «в малом великое находит свое отражение», а мир и есть Бог. Для чего же в таком случае лишать Человека восторга, поднятого до состояния влюбленности, или даже экстаза, на предмет чего-то или кого-то, не соответствующего понятию «Бог», когда, повторюсь, все вокруг Бог?
– А вы, друг мой, прекрасный оратор, – похвалил товарища Долговязый. – И вот вам мой ответ, коллега. Приведите дитя малое в лавку игрушек, он, ошалевший, передергает всех за хвосты, поотрывает уши и глаза, переломает шарниры рук и ног и запрячет инструмент мастера, но себе так ничего и не выберет, впрочем, равно как и голодному нищенке оказаться в кухне: перекусает, понадгрызает, обслюнявит все подряд, перебьет в суету посуду и рухнет, в итоге заворот кишок, но голодный. И тому и другому надобно подсказать, ткнуть пальцем, задать направление и, увы, но пока ограничить, попридержать за рукав, дабы избежать вышеописанных разрушений. Бог и кумир, как понятия, сольются, но позже, вот для чего и сделана эта запись на скрижали.
Арбуз, наплевав на меры предосторожности, отлепился от таза и захлопал в ладоши, но вдруг опомнился и приглушенно сказал:
– Предлагаю дискутировать шепотом, у Ватикана уши повсюду.
– Даже здесь, посреди моря? – Долговязый с подозрением посмотрел на спутника.
– Обычная селедка, мой дорогой и беспечный друг, прекрасно слышит. – Арбуз театрально закатил глаза. – Правда, только ультразвук, но, как известно, есть вещи, брат Горацио, на свете…
– Ну, шепотом так шепотом, – не стал возражать Долговязый, длинные конечности которого начали затекать, и он поторопил оппонента: – Следующая заповедь, профессор.
– Не поминай всуе, – почти беззвучно пошевелил губами Арбуз. – Зачем оберегать столь рьяно, что закрепить это законом, Имя Бога от произнесения его всякий раз, когда получится, но не когда надобно или возможно? Не становится ли сам Бог при упоминании имени Его только значительнее, и чем чаще произносится оно, тем сильнее носитель? Произнеси во мраке «свет» – и гримасу страха сменит улыбка надежды, а смелое утверждение в дождливый день, что рано или поздно пробьется из-за туч солнце, и впрямь осветляет унылый пейзаж за окном чувством грядущего прекращения низвержения вод с небес. Чем чаще «Бог» на устах, тем более Его в мыслях, вот мое мнение и запрещение сие оттого не приемлю, прости Господи.
Хоть набирающий силу ветер и мешал Долговязому слушать собеседника, тем не менее суть обвинений он уловил прекрасно.
– И здесь все логично. Третья заповедь поддерживает две первых, как цирковой силач на своих плечах более легких, но вертлявых клоунов.
– Сравнение – не очень, – поморщился Арбуз.
– Очень даже, – уверенно возразил Долговязый. – Первые заповеди на самом деле в клоунских колпаках: все религии твердят о величии Создателя, Его многогранности, многорукости (вспомни Шиву), Его всепроникаемости, всеприсутствии, и тут же, без зазрения совести, выделяют Его в отдельную фигуру, заявляя на белом глазу о любви к ближнему, как к самому себе, ибо все мы есть одно, а именно Господь Бог. Не так ли переменчивы эскапады клоуна – то хохочущего без удержу, то пускающего струи фальшивых слез, буквально ведрами?
– Положим, я захочу согласиться с тобой, – Арбуз смешно почмокал солеными от морских брызг губами, – но в чем тогда заключена «могучесть и широкие плечи» третьей заповеди, в чем благо ее «обмана»?
– Как раз в том, – Долговязый слегка приподнял затекший зад, – что забирает у Человека право (или желание) чрезмерного поминания имени Всевышнего, а значит, и излишних раздумываний на Его счет, ведь за словом следует деяние. Не поминай шута, он и не появится.
– Надеюсь, ты не о Боге сейчас, – выкатил глаза из орбит Арбуз.
– Именно о Нем, – неожиданно согласился Долговязый, – только не о том, что прячется от Человека (его сознания) за законами, канонами, художественными и литературными образами, о запрещенном заповедями, а об Истинном.
– Уже потянуло дымком от ног, – затрясся от беззвучного смеха Арбуз. – Сожгут, ей-богу, сожгут. Мы точно договоримся до гнева церкви.
Долговязый указал пальцем на неотвратимо чернеющее небо.
– До гнева Божьего непременно. Давай-ка, милый фрондер, разворачиваться к берегу, я буду грести, а ты молись.
– Молитва – тоже плацебо, – хохотнул Арбуз, видимо, не осознавая надвигающейся опасности. – Думаешь, поможет?
– Да, – уверенно кивнул Долговязый. – Особенно когда вместо весел ладони. Не хочешь молиться, переходи к следующей заповеди.
– С радостью! – воскликнул Арбуз, опустив в воду и свои руки, помогать другу. – День субботний. А вот здесь безобразие полное. Убеждать наивную человеческую душу в шестидневности сотворения Мира и на этом смехотворном основании заставлять прославлять один из дней календаря, присущего отдельно взятой планете в силу ее физических параметров и ближайшей к ней звезды. Вместо того чтобы посвящать себя Богу, Его деяниям, их величию и поиску собственного места подле трона Его когда пожелается, человеку оставляют определенное время, видимо, предлагая индульгенцию за грехи и бесчинства во все остальные дни, да, извини, забыл еще о заботах о хлебе насущном с перерывами на обед и сон. Моисею, думаю я, следовало бы первой стереть эту строку, если, конечно, тебе удастся разубедить меня.
Долговязый довольно ухмыльнулся:
– Моисею следовало бы в первую очередь прочесть ее своему народу, а не колошматить во гневе первую редакцию скрижалей, дабы не пыхтеть потом снова на вершину Синая.
– Интересно, очень интересно, отчего же, по твоему мнению, так велико значение этого «миража»? – Арбуз наморщил гладкий лоб, и на нем едва-едва наметилась мелкая складочка.
– Позволь думать о Божьем промысле когда заблагорассудится, позабудут о хлебе насущном, перестанут рожать детей, строить жилища и чистить зубы, разбредутся по кабакам и сектам, получит тогда Создатель обратный эффект – при наличии свобод никакого познания себя. День субботний – это маяк, путеводная звезда, – нравоучительно закончил тираду Долговязый.
– А мне больше напоминает морковку для ослика. – Арбуз изобразил, что пялится на что-то перед глазами и хватает воздух ртом.
– Так и есть, – рассмеялся, глядя на представление товарища, Долговязый. – Морковка весьма сладкая, то есть эффективная, эта заповедь погружает человека в определенный цикл.
– Да мы проживаем сплошными циклами! – воскликнул Арбуз. – День и ночь, например, куда погружаться-то еще.
– Ты сейчас назвал цикл физического тела. – Долговязый проморгал от брызг глаза. – Душа разговаривает с Богом, пока тело отдыхает.
– Лунные фазы? – Арбуз внимательно посмотрел на друга, не перестающего грести.
– Цикл эмоционального тела, душа разговаривает с Богом, пока соответствующее тело обретает баланс.
– Весьма эмоционально воет на луну, – пошутил Арбуз. – Хорошо, времена года?
Долговязый не задумываясь ответил:
– Цикл эфирного тела, душа разговаривает с Богом, пока эфирное тело увядает, расцветает, плодоносит или «умирает».
– Принято, – воскликнул Арбуз, пытаясь перекричать вопль ветра, шквалом налетевшего на утлое суденышко. – Ну а день субботний, что за цикл?
– Цикл ментального тела, – Долговязому также пришлось повысить голос, – то, что ближе всего человеку, пребывающему в физической оболочке. Душа разговаривает с Богом, потому что… так заповедано, в определенное время.
– Железный аргумент, – торжественно произнес Арбуз, также не переставая работать обеими руками. Сверкающие в грозовом небе молнии приближались к несчастным путешественникам с невообразимой быстротой.
– Тем более в субботу, – буркнул под нос Долговязый, стараясь грести в такт лихорадочным движениям товарища. – Самое время, пока еще не поздно, перейти к следующей заповеди.
– Согласен, не будем терять времени, – прерываясь на частое дыхание, произнес Арбуз. – Итак, вспомним родителей.
В этот момент яркая стрела молнии ударила совсем рядом, с шипением исчезнув в морской пучине.
– Не спорю, мама, – испуганно прошептал Арбуз. – Я делаю это редко, но сейчас о другом. Почему закон заставляет, а ведь он именно заставляет, ибо за нарушение обещана кара, почитать, а не просто любить? Почитание заслуживается качествами либо деяниями, родители же появляются в жизни человека «случайным», с его точки зрения, образом и частенько представляют собой людей, достойных скорее порицания (опять же, по понятиям общества), нежели восхищения.
Любить того, кто с тобой от момента появления в этом мире с заботой и лаской, порою условными, легче, нежели почитать обладателей кармических хвостов, не очень-то нравящихся их ребенку. Жду твоих объяснений.
– Ответ прост. – Обессиленный Долговязый перестал сопротивляться волнам и сложил руки между ног. – Соблюдающий эту заповедь не совершит ошибки Адама по отношению к Господу Богу, родителю своему, и не покинет Рая. Это иное озвучивание первой заповеди, через принцип подобия – «Наверху как внизу». Человеку «подсовывают» уважение к старшему, к его родителю, дабы донести до сознания нерадивого дитя (молодой души) величие самого старшего родителя, то есть Бога. А самого родителя «призывают» к проявлению мудрости, намекая на соответствие Богу, коей ответ несет за своих детей.
Он снова принялся грести, а Арбуз, потерев вздувшиеся мозоли, перешел к шестой строке:
– Не убий. Для чего эта заповедь? Не служит ли она скорее напоминанием о возможности такого злодеяния, нежели фактором, его останавливающим? Знаешь ли ты (можешь ли представить) хоть одного человека, который, едва родившись, желает лишить жизни кого-нибудь себе подобного? Разве кто-то думает об этом? Древо, в лесу растущее, не имеет замысла упасть во время грозы на соседа с целью поломать его ветви, травы вряд ли ждут бури, дабы сплестись друг с другом и вырвать корни из земли, а лежебоки камни не надеются на скорое землетрясение, чтобы расколоть соседям черепа, да и животные пожирают себе подобных с целью пропитания, что чуждо человеческой натуре и не требуется ему вовсе. К чему закону, останавливающему деяние сие, изначально о нем заявлять как об имеющем место быть среди человеков?
Волны беспощадно лупили по тазу, гребцов кидало от борта к борту, разговаривать становилось все труднее. Поджидая удобного момента, Долговязый собирался с мыслями, а затем, в миг относительного затишья, быстро выкрикивал отдельную фразу. Вот его ответ, приводим здесь в непрерывном виде:
– Не забыл ли ты, мой друг, что человечество есть Каиново племя, и такой выбор сделал сын Адама не по собственной воле, но влекомый замыслом Творца. Посему и заповедь такова, ибо код убиения посеян в сознание человека, а значит, надобно было нейтрализовать его (код).
– Что ж получается? – искренне изумился Арбуз. – Творец одной рукой дает, согласно его же замыслу, возможность лишать жизни, а другой пишет заповедь, запрещающую деяние это, но в таком случае идеален ли сам Замысел?
Молния, распустившаяся великолепным, ослепительным цветком над его головой в сопровождении ужасающего грохота, напомнила человеку в тазу об уважении к Высшим Силам.
– Пути Господни неисповедимы, особенно для пассажиров столь ненадежного, я бы даже сказал, утлого суденышка, впрочем, как и сознание одного из них, да еще и в ненастье, – съязвил Долговязый, подведя черту под спором мудрецов на предмет шестой заповеди.
– Премного благодарю за высокую оценку моих способностей, – огрызнулся Арбуз, отплевывая соленую воду, что уже без стеснения летела в таз, в рот и за шиворот нерадивым матросам. – Послушайте, коллега, мне пришел в голову неожиданный, но в связи со складывающимися обстоятельствами своевременный вопрос: вы плавать умеете?
– Как топор, – улыбаясь во весь рот, браво ответил Долговязый.
– А это как? – удивленно заморгал Арбуз.
– Вы, дорогуша, в смысле стиля? Это значит, моя голова, как самая тяжелая часть тела, пойдет ко дну вперед остального.
– Боже, как поэтично, – воскликнул Арбуз. – Должен признаться, я тоже не пловец, все мои достижения – это медленное погружение в горячую ванну со всеми мыслимыми и немыслимыми предосторожностями.
– Вам, дружище, ничего не грозит, – Долговязый весело подмигнул напарнику и обнадеживающе сообщил: – Имея такое прекрасное шарообразное тело, вы останетесь на поверхности этого бушующего моря до окончаний бури, а затем тот самый легкий бриз, о котором вы бредили в начале путешествия, прибьет вас к берегу, мокрого, измученного, но вполне живого.
На это благодарный Арбуз воскликнул с энтузиазмом:
– Тогда вперед, спасем вас, мой любезный товарищ, а дабы не скучать за этим героическим, но монотонным занятием, продолжим нашу теологическую полемику, тем паче что подошли к самой волнительной (для мужчин) теме. С одной стороны – «Плодитесь и размножайтесь», с другой – «Не прелюбодействуй». Где истина?
– Посередине, – закатив глаза промурлыкал Долговязый.
– Еще раз. Душа облачается в биологическую оболочку, – Арбуз недовольно осмотрел себя, – приспособленную к размножению посредством определенных действий. Бытие, как часть Замысла Познания, требует необходимости этих самых действий ради воспроизведения оболочек для новых душ, а Творец, наделив сам процесс чувственными наслаждениями, сильнейшими эмоциями на физическом плане, дарует душе Свободу Выбора и наказ «возлюбить ближнего», после чего ставит запрет заповедью. А вот теперь спрошу вас, мой друг, где ваша середина?
Застать Долговязого врасплох было невозможно.
– Там, где и всегда, посередине, коллега. Спору нет, запрещению, тем паче словесному, не пересилить физиологической тяги и устремлений чувственных, любви, как понимает ее неразвитый дух. В этом смысле заповедь – пустышка, но только для тех, кто пока еще не готов, что касается сомневающихся, например нас с тобой, пилюля прекрасно действует.
– А у тебя была когда-нибудь… – Арбуз осекся, зардевшись, а Долговязый на это угрюмо пробурчал:
– Давай, греби, я вижу берег.
В свете частых вспышек и впрямь просматривался абрис гор, огни порта и силуэты судов, украшенных красными сигнальными фонарями на мачтах и надстройках.
– Все будет хорошо, – ободряюще пробормотал Арбуз, начавший уставать молотить по воде пухлыми ладонями.
– Твоя фраза также является плацебо. – Долговязый, хоть и упирался отчаянно коленками в борт, все равно подпрыгивал в тазу, хлопая задом по днищу, заполненному водой, выдавая при этом странную, чмокающую мелодию, совершенно не гармонирующую с его одухотворенной физиономией. – Лучше продолжим по теме.
Арбуз с готовностью затараторил:
– В Райских Кущах Адаму доступно было все, кроме Яблока Познания, при этом ведь именно его и хотел Отец Небесный скормить своему сыну. Неужели потомкам Первого Человека уготована судьба еще более тяжкая – при всем многообразии и изобилии Мира, где всего хватает всем, большинство двуногих недовольны имеющимся так сильно, что у Бога возникла необходимость Законом закрепить в них это недовольство?
Что твое – твое, на «чужое» не зарься, но если все от Бога, не жадничает ли подобной заповедью сам Господь Бог?
– Ничуть, – Долговязый, размяв пальцы, с удвоенной энергией погрузил ладони в воду, – бери сколько пожелаешь от щедрот Его, «набивай» карманы, полки и закрома, а лучше сердце свое, но как быть, коли что-то успел взять кто-то другой. Бог не ограничивает твоей возможности прильнуть устами к Истоку, Он всего лишь просит не высасывать благостную влагу из чужих желудков.
– Полагаешь чужое добро порченым? – спросил Арбуз, восхищаясь про себя метафорами товарища.
– Энергетически, – Долговязый согласно кивнул, – вещь, побывавшая во владении другого, несет его наслоения, ибо была «обещана» (раз досталась прежде) именно ему. Она уже не эликсир (когда украдена), но фекалии.
– А если вещь преподнесена в дар?
– Добровольная, добросердечная передача снимает личные коды владельца, и дар, с точки зрения энергий, очищен до первоначального состояния, даже если внешне грязен и поврежден. – Долговязый при этих словах вынул из кармана золотое перо и протянул спутнику. – Возьми, я знаю, ты давно заглядываешься на него.
Ошарашенный Арбуз протянул трясущуюся руку, а Долговязый с детской улыбкой на лице добавил:
– Правда, оно не пишет, сломалось.
В этот момент первая серьезная волна подняла таз с пассажирами достаточно высоко, у обоих захватило дух, а она, полная сил и задора, подождав с мгновение, беспардонно бросила корыто в черную бездну. Оглашая пустынную прибрежную полосу воплями ужаса и отчаяния, два мудреца погрузились в бурлящую пучину.
В критические моменты, связанные с выживанием плоти, она, эта самая плоть, казалось бы слабая и изнеженная, не приспособленная ни к чему, кроме комфорта, вдруг обретает могущество титана, хватку тигра и быстроту мангуста. Долговязый сросся с ручкой таза и, отчаянно работая ногами, не позволил бедному телу, а заодно и корыту, доставить удовольствие притихшим на дне крабам своим прибытием. Очутившись на поверхности беснующегося моря, он уже готов был оплакивать своего несчастного товарища, как вдруг услышал за спиной довольный крик:
– Эй, дружище, мы еще не закончили.
Забраться на борт, конечно же, не имелось и малейшей возможности, но держаться за корыто и, бултыхая ногами, двигаться к берегу, даром, что ли, они люди ученые, у мудрецов вполне получалось. Портовые огни становились ближе, а море, решив пощадить бедолаг, весело подталкивало их в спины, посему друзья продолжили беседу, несмотря на посиневшие челюсти, стучащие друг о друга на холодном ветру.
Начал, как и договаривались, Арбуз:
– Как же человеку, находящемуся внутри Замысла на самой низшей ступени осознанности его, знать истинное положение вещей, и умудриться, выражая свое мнение, не исказить реальность? Лжесвидетельство, с точки зрения Высших Сил, не всегда кажется таковым тому, кто пребывает «внизу», и запрещать подобное заблуждение, естественно, кроме случаев намеренной клеветы, как минимум видится мне некорректным. Да и произнося откровенный поклеп на ближнего, не выполняю ли я роль, уготованную мне Всевышним, не в поте ли лица делаю свою «работу» в общем процессе Познания? Вот моя точка зрения – перестать искажать истину способен познавший ее, понимающий, что называет белое черным, а слепец, коим всякого на земле можно назвать, пока не отрастил крыл и не воспарил в Небеси, запросто белое может видеть черным и таковым же его и величать.
– Здесь соглашусь. – У Долговязого открылось второе дыхание, и он молотил ногами вдохновленно и с усердием. – Будь по-иному, Иуда (имеется в виду душа) никогда бы не согласился предать Иисуса, но заповедь эта не об отделении правды ото лжи, что невозможно в большинстве случаев для человека, а об осознании, что есть мыслеформа и каковы последствия рождения ее, подчас необдуманные. Опять возвращаемся к формуле – «Внизу, как и наверху». Как Бог несет ответственность за сотворение Человека, так Человек – за своих детей, мыслеформы.
– Господи, пощади всех попавших в кораблекрушение, – возопил Арбуз, а Долговязый, нащупав ногами дно, удовлетворенно заметил:
– Хорошая мыслеформа, сработала.
Вытащив таз на берег, обессиленные мудрецы рухнули подле него, и с четверть часа их окружал шум ветра, грохот прибоя и стук собственных сердец. Наконец, отдышавшись, Долговязый приподнялся на локте и обратился к товарищу:
– Дружище, прежде чем разойтись по домам, поставим точку в нашей полемике, осталась последняя заповедь.
Рассматривая начинающие проглядывать сквозь рваные облака звезды и наслаждаясь твердыми камнями под спиной, Арбуз благодушно ответил:
– Я не против. Не от несправедливости ли мира сего, если рассуждать устами человека, наблюдающего вокруг полное отсутствие гармонии и равновесия, зависть, поселившаяся и укрепившаяся в сердцах людских со времен прадедов их, Каина и Авеля? Не трудится ли один в поле, срывая кожу до мяса и обливая собственные раны соленым потом, дни напролет и не имеет при этом ничего, кроме воды в ручье и кислого плода с дикой яблони, пока другой в шелках нежится на мягких подушках в окружении прекрасных дев и чанов терпкого вина? А коли пожелал Господь сотворить и видеть мир таковым, для чего запрещать хилому да сирому заглядывать с завистью через забор к соседу и с вожделением в спальню его жены, ведь он, несчастный, и так обделен, зачем наказывать его еще?
