Роман Воликов
Тугая плеть в руке его
– О, Аллах милосердный, всевидящий и всезнающий, пошли ты на борт этой трухлявой посудины хоть мышку, хоть крыску, хоть какого завалящего бурундучка. Не могу я больше жрать эту вонючую солонину. А ведь говорила моя матушка, благословенная Гюльсара, краса бухарского базара, сиди ты, чумной, дома, нечего шататься по просторам нашей бесконечной Азии. Или мало тебе примера твоего беспечного папаши, который сгинул почем зря, то ли Тебризе, то ли в Исфахане, то ли в самом стольном городе иноверцев Царьграде. Но не послушал я, четырехлапый баран…
– Заткнись! – Аладдин спрыгнул на палубу из гамака, прикрученного между фок-мачтой и хозяйственной конуркой. – Угораздил меня шайтан взять в команду говорящего кота. Доложи по форме, как прошла вахта.
– Все было тихо, капитан, – кот вытянулся по струнке и приложил переднюю лапу к пустой башке. Аладдин поморщился. – Летучие рыбки, выпрыгивая из воды при полной луне, пожелали удачи и попутного ветра. Происшествий не было. Я всё время хочу спросить тебя, Аладдин…
– Я тысячу раз просил не называть меня Аладдином, – перебил тот кота. – Меня зовут Фарух. Отличное таджикское имя. У великого поэта Фирдоуси есть поэма про этого Фаруха и ещё какую-то девку, забыл, как её звали. Ты, конечно, тварь безграмотная, но, может, слышал на своем базаре.
– Я кот очень даже образованный, – сказал кот. – Первые три года моей жизни прошли у порога медресе, я впитывал философские байки параллельно с молоком и объедками. И скажу тебе почти как готовый улем, сухопутное имя Фарух совсем не подходит такому достойному капитану, как ты. Ты – безупречный Аладдин. У тебя даже свой джинн есть.
– Это верно, – засмеялся Аладдин. – Кстати, где он?
– Я здесь, – сказал джинн и спустил свое змеевидное тело по мачте. – Пока это беспозвоночное животное взывало к Невидимому, я проверил паруса. Всё в порядке, капитан.
– Насчет беспозвоночного – это некрасиво, – недовольно пробурчал кот. – Я ещё понимаю, безмозглое. Джин, потерявший бутылку, не способен адекватно воспринимать действительность. Поэтому простительно. Но беспозвоночное? Это в корне опровергает физиологические принципы кошачьей породы.
– Завтрак, – сказал Аладдин. – Полчаса безмолвия. Кто вякнет, того зарежу.
Он слышит шёпот матери. Мы бежим уже второй год, от этой лавины нельзя укрыться. Это не кара небесная, это ужас, воплотившийся в явь из самых темных сказок людей.
Вспомни, твой отец велел казнить их посла тридцать лет назад. Это был, конечно, не самый благородный поступок, но посол вёл себя нагло, я хорошо помню этот день. Чего греха таить, радость в тот день была непомерная: как же, великий повелитель Хорезма бросил вызов страшному Чингизу. Да убоится он теперь и не посмеет высунуться из своих скудных степей. Да уж, убоялся…
– Отец был прав! – сказал Джелал ад-Дин, но совсем без твердости, обычно свойственной хорезмшаху. – У него не было другого выхода. Только благодаря этой казни удалось на тридцать лет отсрочить наступление монголов. Государство получило такую важную для него передышку, ты же знаешь всё прекрасно.
– А толку-то, что была передышка, – сказала мать. – Они пришли через тридцать лет, они ничего не забыли, жив Чингис, мертв Чингис, им не важно, они не умеют прощать. Что сказал их предводитель Хулагу? За смерть посла ответит каждый пятый житель, и не имеет значения, ребенок это или женщина. И что произошло с твоим войском, мой обожаемый Джелал ад-Дин, когда воины увидели эту гору черепов высотой с мавзолей возле пограничной крепости. Твое храброе войско удивительным образом испарилось на две трети.
– Монголы побеждают с помощью ужаса, который идет впереди них, – хмуро согласился хорезмшах. – А наша ошибка заключалась в том, что мы полностью положились на наёмников. Профессионалы, не чета тупорылым феллахам. Прискорбно было осознать в самый неподходящий момент эту грустную истину: у наёмника родина там, где больше платят.
– Мы на берегу Каспийского моря, – сказала мать. – А вернее говоря, мы в ловушке. К грузинам твое войско не смогло прорваться, оно и полегло почти всё среди их гор. С нами осталось сорок воинов, плохое число, поверь мне. Когда нас настигнут? Завтра утром, послезавтра? Я не могу так больше жить. – Её шепот становится почти неслышимым.
– Давай спать, – недовольно сказал Джелал ад-Дин. – Мальчик может услышать. Ещё два дня и корабль будет готов. Мы уйдем через море на Волгу, оттуда в славянские земли. Мне приходилось общаться с их князьями, у них есть потребность в толковых людях. Верь мне, наступит тот день, когда я или наш сын Фарух вёрнется в Ургенч гордым победителем монголов.
На припортовой площади Басры было, как всегда, многолюдно. Аладдин поморщился от яркого солнца и нырнул обратно, под навес харчевни. Возле циновки лежал недопитый со вчерашнего дня бурдюк с вином.
Правоверным, конечно, Коран запрещает пить вино, но только не в Басре и только не морякам. Так, во всяком случае, утверждал святой шейх Зиятулла, сидевший в харчевне с утра до вечера и спавший исключительно под перевернутой лодкой у главного причала.
А уж в его святости сомнений не было ни у кого из жителей города. Именно Зиятулла пятнадцать лет назад, когда монголы, вырезав и спалив всю округу, подступили к Басре, именно он, напившись как ишак, пробрался к их командиру Берке и всю ночь танцевал на тлеющих углях.
Берке хохотал во всю свою степную душу и периодически приказывал понюхать пятки Зиятуллы: не сгорели ли? Пятки были целехонькие. Берке пил вино, смеялся, Зиятулла тоже пил вино, плясал на углях, а на утро Берке велел проводить Зиятуллу в город и передать, что монголы уходят, жители Басры могут жить спокойно и раз в год отправлять дань. И надо сказать, что за прошедшие пятнадцать лет монголы данного их вождем слова не нарушили.
Ещё про Зиятуллу рассказывали, что он трижды тонул в море, но его всякий раз спасали то ли дельфины, то ли морские черепахи, но это уже скорей байки, подумал Аладдин. Я восемь лет хожу капитаном и что-то не встречал черепахи, которая будет спасать тонущего моряка.
Он отхлебнул вина и вспомнил разговор с хозяином.
– Это плохая идея, Фарух, – сказал старый уйгур Оргон. – И не только потому, что это утопия – искать сказочный остров, – он почесал желтую, в залысинах, голову. – Я ведь сразу уловил твою тайную мысль: найти способ убить их кагана, чтобы отомстить за смерть родителей и невесты. Это совсем не то, что наказала твоя мать, отдавая тебе дервишу.
– И что же наказала моя мать? – спросил Аладдин.
– Чтобы ты жил, – сказал Оргон. – В нашем жестоком мире это не так мало. Тебе давно пора жениться, завести детишек, ты лучший капитан нашего торгового флота, хоть тебе и двадцать девять. Один ромейский философ отлично сказал: всё хорошо в меру. Зачем тебе эта несчастная судьба последнего хорезмшаха.
Джинн высунул голову из заплечного мешка.
– Аллах всемогущий, убери это чудище! – сказал Оргон. – Воистину, не город, а ожившая сказка.
– Уважаемый хозяин! – сказал джинн. – Поверьте, ничего личного. Просто судьба у каждого своя. И сколько не навязывай чужого мнения, оно не станет родным.
– Поступай, как считаешь нужным, – сказал Оргон. – Корабль в твоем распоряжении. Я не думаю, что ты соберешь команду, готовую плыть неизвестно куда и неизвестно зачем.
Аладдин вяло потянулся на циновке. Надо поесть и уйти в погреб от полуденной жары. Он ткнул рукой смятый бурдюк: «Джинн, какой сегодня день?»
– Четверг, хозяин, – сказал джинн. – Может, будем трезветь?
– Будем, – сказал Аладдин. – С завтрашнего утра. Только я сильно сомневаюсь, что в трезвом виде шансы собрать команду для путешествия на Глимстир увеличатся.
– За две недели никого не нашли, – согласился джинн. – Пойдём без команды.
– Это безумие – выходить в открытый океан без команды, – сказал Аладдин.
– Искать остров, которого, возможно, не существует в природе – безумие ничуть не меньшее, – парировал джинн. – Одно уравновешивает другое.
– Возможно, ты прав, – сказал Алладин. – Сегодня напьюсь как портовая шлюха в Занзибаре, а поутру решим.
Аладдин проснулся в прохладе погреба от внимательного взгляда. Он поднял голову со стола и увидел напротив здоровенного чёрного кота. Кот ощерил зубы подобием улыбки и сказал:
– Здравствуйте, капитан! Вам налить?
– Налей, – сказал Аладдин. – Ты кто такой?
– У меня длинное и витиеватое имя – Наримухаммад, – сказал кот и налил в чарку вина. – Вернее называть просто кот.
– Хорошо, – сказал Аладдин. – А ты только по-арабски говоришь?
– Ещё на тюрском, фарси. Неплохо на коптском, я путешествовал по Египту. Знаю десяток фраз на итальянском, я проболтался как-то с месяц на генуэзской галере. Выучил бы больше, но уж больно скороговорный язык, не успевал запомнить.
– Ты прямо полиглот. Скажи мяу, киса.
– Мяу, капитан, – без восторга промурлыкал кот. – Говорят, вы собираетесь на остров Глимстир.
– Есть такое дело, – сказал Аладдин. – А тебе-то что?
– Что за странное название? – спросил кот. – В тюркских языках нет такого чудовищного набора звуков.
– Сказочный остров, – сказал Аладдин. – Где живет птица Феникс, которая, если ты слышал, возрождается из пепла. Где-то далеко на юге. – Он махнул рукой в неопределенном направлении. – Точные координаты неизвестны. По преданию те, кто подплывают к острову, слепнут. Те, кто не ослепли, глохнут. Те, кто не оглохли, теряют рассудок. В общем, милое местечко.
– А вам туда за какой надобностью? – спросил кот. – Сказочного Аладдина решили переплюнуть?
– Я слышал, что эфиопы обожают пирожки с кошачьим мясом, – сказал Аладдин. –Эфиопский квартал тут рядом. Проводить?
– Вы удивительно любезны, капитан, – сказал кот. – Буду откровенен. У меня в Басре случились неприятности личного характера. Я увлёкся одной дамой не моего круга. В общем, её хозяин пообещал, что я буду висеть на столбе напротив центральной мечети и, представьте, головой вниз. А я ведь так молод и полон надежд.
– Это обидно – умереть в расцвете сил, – согласился Аладдин.
– Выходы из города перекрыты для всех котов чёрного цвета. Так что мне либо топиться в море, либо проситься к вам в команду.
– Кот на корабле – плохая примета, – сказал джинн. – Тем более, он явно бестолочь.
– Невежественное средневековое мракобесие, – возмутился кот. – И беспричинное, это я про бестолочь.
– Так мы и есть средневековые люди, – сказал Аладдин. – Какими нам ещё быть. Ладно, налей лучше вина. Сам пьёшь?
– Я предпочитаю сметану, Аладдин, – сказал кот. – Я неплохо ориентируюсь в темноте. Это на тот случай, если начнем глохнуть и слепнуть на подходе к острову.
– Сначала его надо найти, – сказал джинн. – Мои предки, конечно, уверяли, что они оттуда родом, но всегда надо делать поправку на старческую блажь.
– Какие у тебя могут быть предки, джинн, – сказал кот. – Ты же вечный.
– Ты меня путаешь с Вечным Жидом, – сказал джинн. – Джинны живут, конечно, долго, но не бесконечно. В этом смысле мы одни из первых мыслящих существ на земле. Ты понимаешь меня, ошибка природы?
– У ошибки природы не может быть такой гармонии с земным притяжением, – сказал кот. – Вы видели, как наша порода грациозно приземляется, падая практически с любой высоты.
– Тараканы приземляются ещё грациознее, – перебил его Аладдин. – Я вижу, что вы поладите. Тебе с парусами приходилось управляться?
– Я много раз наблюдал, – сказал кот. – И мечтаю попробовать сам. Под чутким руководством джинна. – Кот поднял хвост трубой.
– Не к добру это, – буркнул джинн из мешка. – Решай сам, хозяин.
Мягкий тёплый ветер с моря раздувает ему волосы. Дервиш чертит на песке замысловатые фигуры и, не завершив, стирает их ладонью. Я не знаю, великая госпожа, приедет ли она? Ее пути неисповедимы. Надо надеяться и ждать, я оставил просьбу о встрече в самом сокровенном месте из тех, где она бывает.
– Это – правда, – спрашивает мать, – что ей несколько тысяч лет?
– Чтобы знать доподлинно, нужно быть её ровесником, – улыбается дервиш. – Точно могу сказать, что это предание, в которое свято верят все местные племена. Что она – массагетская царица Томирис, отрубившая в битве голову великому персидскому царю Киру. Эту голову она возит в своей чёрной кибитке. Где она живет, как она живет, никто не знает. Она появляется внезапно и только тогда, когда сама захочет. Рассказывают, что она была последней говорившей перед смертью с Искендером Двурогим.
