Роман Владимирович Моргунов
Книга на мусорке
Зою Викторовну знали все, кто имел хоть какое-нибудь отношение к нашей школе. При этом держалась она несколько обособленно, своё мнение на педсоветах высказывала редко, но громко, классным руководителем никогда не была, и я никогда не слышал, чтобы идея дать ей каких-либо детей возникала у кого-нибудь из наших завучей. Не самая высокая, толстая, медленная и неповоротливая, с копной рыжих кудрей, почему-то в зелёном платье, которое смотрелось на ней как бесформенная накидка, она сразу взяла меня «на контроль», хотя никто её об этом не просил (включая, кстати, меня). Как она определила, что мне, тогда ещё только-только начинавшему преподавателю русского языка и литературы, нужна помощь, никто не понял, но и спорить с ней никто не собирался.
Наставничество её выражалось в том, что она ходила на уроке ко мне, приглашала к себе и давала ценные указания. Я бы должен был бы написать слово «советы», но честно скажу вам, что советами это назвать точно нельзя. Скорее, это были приказы. Я выполнял их не потому, что боялся или что-то такое в этом духе, а потому что её (назову это словом «рекомендации») рекомендации работали, а ещё говорила она всегда так, что не выполнить эти самые рекомендации было подобно подписанию себе смертного приговора.
Я не хочу, чтобы вы думали, что Зоя Викторовна стала моим злым гением, тираном. Тут даже наоборот: сейчас я ей безмерно благодарен, но тогда я никак к этому не относился. Вот говорит она мне делать так-то и так-то – я делаю. И всё. Это не плохо и не хорошо. Эти рекомендации просто не попадали в эти категории. Они просто были.
А со стороны это выглядело тиранией и деспотизмом с её стороны, и рабской покорностью с моей.
– Прежде чем войти в класс, – говорила она, – возьмись за ручку двери, замри, разозлись и про себя воскликни: «Они не смеют!» После этого выдыхай и резко входи в класс.
– Чего они не смеют, Зоя Викторовна? – спросил я.
– Всё, иди. Жди меня у крыльца.
Я спустился вниз, накинул ветровку, вышел из дверей школы, спустился по ступенькам и остался ждать Зою Викторовну. Закончился шестой или седьмой урок, была середина недели (точнее вспомнить не могу), я проводил свои первые уроки. Меня ещё не все отличали от старшеклассников. Выражалось это в том, что на лестнице могли толкнуть, врезаться, наступить на ногу и не извиниться. Тут, возле выхода, где все спешили сразу во все стороны, меня и в спину толкнули, и что-то обидное сказали, а кто-то из бабушек совсем не вежливо крикнул:
– Чего стал? Подружку вон там жди!
«Вон там» означало в углу, возле клумбы, где действительно никто не ходил, и я никому не мог мешать. Я, собственно, извинился и направился к этому самому углу. Когда я встал там, то оказалось, что я мешаю представительному мужчине в костюме и шляпе высматривать не то дочь, не то внучку, и он попросил меня «чуть-чуть отойти в сторону». Так я стал искать ещё какое-нибудь место, где я никому не буду мешать.
Тем временем в дверях показалась Зоя Викторовна.
Медленно, словно громадный корабль среди шлюпок, она двигалась на выход. Перед ней открыл и держал дверь высокий испуганный старшеклассник с меня ростом. Малыши, до этого нёсшиеся в школу со скоростью пули, почтительно замерли, налетели друг на друга и стали здороваться один за другим. Зоя Викторовна приветствовала их всех сразу кивком трёх своих подбородков. Она никуда не спешила, и никто не смел её торопить или (такое, я думаю, даже в голову никому не приходило) высказывать недовольство её медлительностью.
