Роман Уроборос
Заклание-Шарко
АНАТОЛИЙ. Давайте, девчонки, рассаживайтесь там, сзади. Поместитесь?
ЛЕНА. Они же худенькие девушки, спортсменки.
АНАТОЛИЙ. Кстати, Кать, Вик познакомили бы с подружкой вашей. Эх… как-то не дождешься. Тогда я сам. Как вас зовут? Почему я вас раньше в городе не видел?
ТАНЯ. Меня зовут Таня.
АНАТОЛИЙ. Очень приятно, Анатолий.
ТАНЯ. Мы с родителями из Кирова недавно в город приехали. Мой отец сейчас на заводе у Дворянского Игоря Васильевича главным технологом работает.
АНАТОЛИЙ. А. Понятно. Ну, бате твоему повезло. Всем известно, что Василич хорошо сотрудникам платит.
ВИКА. Толь! Какая у тебя новая машина классная! Давно купил?
АНАТОЛИЙ. Да нет, недавно… а чего – Гелентваген знаешь, по дешевке, трехлетний… чего не купить как-то…
КАТЯ. Анатолий Александрович! Возьми меня замуж, а? Я хорошая, красивая, любить тебя буду. А то такой богатый крупный мужчина пропадает в холостяках.
АНАТОЛИЙ. (Смущенно). Как-то… Не все это понимают. Хм…
ЛЕНА. Толенька. Все всё понимают, только сказать не могут красиво, как Катя. И вообще, девушки – они же все глупенькие (улыбается) … ну, кроме Кати, конечно.
ВИКА. Лен. А кто на дне рожденья будет?
ЛЕНА. А кто тебя конкретно интересует?
АНАТОЛИЙ. Петр Валентинович будет, Вик, в первых рядах. Ты ведь про него запойненького узнать хотела, да?
ВИКА. Нет, ну, я вообще… состав гостей. Там ребята, по-моему, из компьютерной фирмы…
АНАТОЛИЙ. Нет, я не понимаю. У нас, похоже, на весь город один жених. Девки, я не понимаю, чего за дела? Вик, ты-то чего в нем нашла?
ВИКА. Да я ничего. Он, не такой уж и жених… Чего ты…
КАТЯ. Анатолий Александрович. Есть у нас в городе еще один жених. Это ты. Я вот тебя люблю, прям со школы. А ты меня – нет…
КАТЯ, ЛЕНА, ВИКА. (Поют). «Не лю-бит. Не-хо-чет смот-ре-еть. О, как он кра-сив, про-кля-тый…»
АНАТОЛИЙ. Вы чего сдурели? Чего так громко орете? Я чуть в столб не врезался.
ЛЕНА. (Смеется). Толь, прости. Мы просто с девчонками одну песню уже двое суток поем.
АНАТОЛИЙ. Эту что ли?
ЛЕНА. Да. Я на комоде проигрыватель старый нашла и пластинок целую кучу. Они мамины оказались. Пугачева, Магомаев, Поющие Гитары. И я от нечего делать всю эту древность слушала у себя в комнате. Была среди них одна – По волнам… чего-то там. Она играла, когда девчонки ко мне зашли. На пластинке на этой все песни так себе, а это нам прямо в душу запала. Мы её выучили, и вот теперь поем к месту и не к месту.
АНАТОЛИЙ. Да. Вот у меня, к примеру, случай тоже один был. Это произошло, когда я только начинал здесь как-то работать. Вызвал меня мой начальник и приказывает найти двух перцев, чтоб я с ними встретился, потом сел к ним в машину, они меня к одному черту еще отвозят, я ему кое-что отдаю, кое-что забираю. Ну и все. Потом те двое меня отвозят. Я еду к начальнику и ему это кое-что как-то отдаю.
КАТЯ. Кое-что – это оружие, наркотики? (Смеется).
АНАТОЛИЙ. Да какая разница…
ЛЕНА. Нет Кать – это секс, наркотики, рок-н-ролл. (Смеется).
АНАТОЛИЙ. Я могу и не рассказывать…
ЛЕНА. Толь, всё прости, прости… Мы сейчас в каком-то перевозбужденном, веселом состоянии…
АНАТОЛИЙ. Ну и вот. Перезвонил я перцам. Они – черту. Встречаемся. Выходят два быка таких серьезных. Я им так и так. Все объяснил. Они говорят, типа, проблем нет, только мы тебе глаза завяжем, пока в машине ехать будем. Я говорю, что не было такого договора, и начальнику перезваниваю. Начальник говорит, мол, все ОК, не бойся, езжай с ними, все будет хорошо. Я как-то сажусь с ними в машину, они мне глаза завязали. И мы поехали. Беззвучно так едем. Они даже музыку не включили и сами друг с другом не разговаривают. Едем – только шуршание резины слышно. Страшно, даже жутко мне так стало, я им и говорю, мол, парни, вы хоть музыку включите, а то ехать скучно. Они мне, типа, не велено музыку включать, мы быстро очень ехать должны, а местность нам не знакомая, так что один как штурман за картой смотрит, а другой очень быстро, на предельной скорости машину ведет, а ты молчи лучше, расслабляйся, не мешай нам – сейчас через 10 минут приедем. После этих слов мне совсем не по себе стало, думаю, типа, ну, если через 10 минут не приедем, сам повязку сниму, а там разберемся. И стал до шестисот считать. На счете пятьсот восемьдесят шесть смотрю – приехали. Снимают с меня повязку. Выводят из автомобиля. Я выхожу, ноги разминаю, осматриваюсь. Передо мной особняк двухэтажный, с колонами, со львами мраморными у входа. Один из этих говорит, мол, иди, хозяин тебя прямо в зале ждет. А надо сказать, что было это в ноябре… или в марте… я точно не помню. Смеркалось уже. И вижу я перед домом огромного такого котяру черного, с блестящими глазами, который ими пристально так на меня смотрит, у меня аж мороз по коже. А на крыше сова или филин, тоже черный весь. Я им: «Парни, со мной кто пойдет?» Они: «Нет, не бойся, один иди». Я иду даже не в страхе, а в ужасе полном. Дверь открываю, захожу внутрь. Сидит мужик на троне – бородатый, с тросточкой, ногти – длиннющие, ухоженные. Вот знаете, как в фильме, я его на видике смотрел раньше, «Сердце демона» – там еще черта Аль Пачино сыграл. Вообще одно лицо. И рядом с ним пес… черный тоже. У меня ноги подкосились, и я прям перед ним от страха падаю. Он мне говорит: «Что, твою мать, страшно?» Я встаю быстро, говорю: «Нет, споткнулся». Он спрашивает: «Чего шеф не пришел?» Я говорю: «Не смог, дел полно, сами знаете – у милицейских начальников…» И тут пес этот поднимается, смотрит на меня в упор и рычать начинает. Я в полном ауте. Черт тогда мне и говорит: «Ну, давай мне кое-что». Я ему отдал. Он тогда мне конвертик подает. Начальнику отдай, мол. Я, не поворачиваясь, бегом начинаю к двери задом перемещаться. Он кричит: «Стой!» Я встал. «Еще раз особняк этот увидишь, через час после этого умрешь». Не открывая рта сказал, честное слово! В этот момент у меня сознание и выключилось, я плохо помню, как из зала выбежал, как в машину сел, как к начальнику пришел, передал конверт, а потом позвонил Васе, и мы с ним неделю бухали, я – от страха, он – за компанию. А за эту неделю мой начальник как раз помер от разрыва сердца как-то… Я потом, про этот особняк у всех спрашивал, искал, где он может находиться, описывал его – мне так никто ничего толком и не сказал – не знал никто о нем ничего.
ЛЕНА. Только не Аль Пачино, а Де Ниро.
АНАТОЛИЙ. Что?
ЛЕНА. В фильме «Сердце Ангела» Дьявола играет Роберт Де Ниро.
АНАТОЛИЙ. (После паузы). Подарок купили?
ЛЕНА. Нет. Василич сказал, что сегодня без подарков. Я ему, когда звонила, поздравляла, он еще раз напомнил об этом.
АНАТОЛИЙ. А я купил.
ЛЕНА. Толь, ну, навел тоску своим рассказом. Может, музыку поставишь?
АНАТОЛИЙ. Да нет проблем. Только у меня кроме Круга в машине ничего нет.
ЛЕНА. Давай, ставь Круга.
Машина все дальше и дальше по дороге в лес удалялась, концентрируясь на Круге, концентрическими кругами к месту-центру кругов жизненных смертью влекомая неодолимо. Тоскливо-черное вечное небо звездное, абсолютно безоблачно тем не менее, взирало на это, никакими чувствами не обремененное. Все пространство (земля, небо, звезды) пронизано было нитями дрожащими непостижимого мига вечности, птицами и прочими невидимыми сущностями разносимого в разные стороны. Лес темный сказочно-страшный принимал все эти тайны безмолвно и безразлично к судьбам людей, которые пропадали непонятно куда из-за тайн этих неизвестных никому с самого дня рождения этого тысячелетнего леса. Стояла абсолютная тишина, изредка прерываемая хлопаньем, уханьем и треском, звук от которых, похоже, приходил за десятки километров от центра тишины этой.
АРЧИ. (Телепатически Шону). Слишком просто.
ШОН. (Телепатически Арчи). Что?
АРЧИ. (Дальше весь разговор до прихода Алексея происходит телепатически). Я чувствую. Такого не может быть.
ШОН. Что случилось?
АРЧИ. Голос Паука постоянно в моем мозгу говорит, что это будет очень непросто!
ШОН. О чем ты говоришь? Мы еще ничего не сделали. Все впереди.
АРЧИ. Я очень беспокоюсь. Слишком легко. Нас ждет неприятный сюрприз.
ШОН. Прекрати паниковать. Все будет хорошо. Мы все сделаем так, как необходимо.
АРЧИ. Да, я знаю. Ничто не может остановить нас. Просто нет такой силы в мире. Но я не могу понять одного. Почему после убийства никчемных людишек изменится мир?
Телепатически разговаривающие Ганс (он же Шон по паспорту, и в дальнейшем мы будем называть его Шон) и Отто (он же Арчи по паспорту, и в дальнейшем мы будем называть его Арчи) тюфячно лежали в идеально убранном гостиничном номере, вплотную подогнанном к их невероятно тренированным, убийство источающим телам, странно-пружинно при этом готовым мгновенно среагировать вневременно на любое, даже хрустально-невинное дуновение ветерка, если действие это по нечеловеческим алгоритмам их машинно-думающего мозга может показаться не опасным даже, а как либо выбивающимся из общего движения потока реальности, слепо подчиненного одной их великой Цели. Гостиничный номер, как эталон однообразия, предписанного всем никому не известным «богом однообразных гостиничных номеров», вяло сиял внутренней силой двух белых односпальных кроватей, разобранных Шоном и Арчи, шкафом белым же, встроенным непонятно как и непонятно куда, серо-стальных стульев и печеночного цвета столом с подружившимися с ним такого же цвета занавесками, но все же более легковесными, воздушно колышущимися под несильным напором подконтрольного полностью хрустального ветерка, сквознячно закрывшего недавно дверь – сестру стола и занавесок печеночных. Абсолютно чужеродно, отдельно, никаким законам времени не подчиняющийся своим черным цветом повисал на стене телевизор-вещун, показывающий пронзительный документальный фильм про Тибет. И, конечно же, на противоположной стене висели две картины, изображающие сцены зимней охоты, последнее время как набеги саранчи увесившие собой все гостиничные номера, бары и частные коллекции. Все это было неожиданно убито всего лишь одним стуком в дверь.
АРЧИ. Кто там?
АЛЕКСЕЙ. Это я, Алексей.
АРЧИ. Заходите.
АЛЕКСЕЙ (входит). Здравствуйте, господин Отто и господин Ганс. Нам пора уже, время выезжать. А то опоздаем.
ШОН. Алексей. Мы же просили вас не называть нас нашими сценическими именами. Мы же говорили, как нас зовут. Меня – Шон. Моего товарища – Арчи. Мы же, когда списывались с помощницей вашего Игоря Васильевича все ей рассказали – что мы делаем лучшее в Америке лазерное танцевальное файер-шоу, у нас контракт официальный, деньги нам перевели…
АЛЕКСЕЙ. А как же Вы после всех дел…?
АРЧИ. А вот это, Алексей, не ваше дело. Это наши проблемы. Ваши проблемы – довезти нас до места. Обеспечить, чтобы в течение часа на территорию не попал ни один посторонний, особенно из силовых структур, и отвезти нас туда, куда мы скажем. За это мы заплатили деньги. Очень немаленькие деньги. Надеюсь, вы со своим напарником оправдаете доверие людей, которые нас познакомили. И которые очень вас порекомендовали.
АЛЕКСЕЙ. Это не проблема. Все сделаем как надо…
ШОН (подходит к Алексею и шепчет на ухо). А то, что мы должны будем надеть фашистскую форму – это пожелание нашего клиента – Василича, как вы его все тут называете. И музыку немецкую, под которую мы танцевать должны – он всю отбирал. А я, как гражданин Америки, страны-победительницы, такой же, как Россия, между прочим, очень фашистскую Германию не люблю.
АЛЕКСЕЙ. А как же…?
ШОН. (Телепатически Арчи). Я убью их всех с большим удовольствием.
АРЧИ. (Улыбаясь Шону). Алексей. Вас когда Петр Валентинович инструктировал, наверное, очень много всего наговорил ненужного, чего он и сам не знает. И, наверное, еще пьяный был или с похмелья. К сожалению, нам с такими людьми приходится работать. Поймите одно – это сафари. Мы охотимся на живых существ, потом привозим домой трофеи. Так получилось, что эти живые существа – люди.
ШОН. (Телепатически Арчи). Алексей хочет убить нас. Ты знаешь об этом?
АРЧИ. (Телепатически Шону). Алексей хочет убить нас сейчас?
ШОН. (Телепатически Арчи). Нет. Алексей хочет убить нас через час.
АРЧИ. (Телепатически Шону). Кремлевский мечтатель. Все русские так похожи друг на друга?
ШОН. Так что, Алексей, воспринимайте все спокойно. Эта ваша работа – все равно, что работа егеря.
АЛЕКСЕЙ. Я понимаю господин Шон, господин Арчи, я действительно не должен так глубоко лезть в ваши дела. Мое дело маленькое – обеспечить безопасность периметра.
ШОН. ОК. Там на месте сейчас рабочие сцену небольшую собирают, аппаратуру настраивают, свет устанавливают. Вы проследите, чтобы они все уехали.
АЛЕКСЕЙ. Яволь.
ШОН. (Смеется). Алексей. Возьмите вон те две большие сумки и отнесите в машину, только осторожно, пожалуйста, там много оружия, боеприпасов, взрывчатки. Рванет еще ненароком.
АРЧИ. (Телепатически Шону). Тогда всех придется убить голыми руками.
АЛЕКСЕЙ. (Открывая дверь). Вы, господа, пожалуйста, поторопитесь. А то времени совсем…
ШОН. Через минуту выйдем.
АРЧИ. (Телепатически Шону). Я не понимаю. Самый подготовленный человек в радиусе ста миль – это Алексей. Я могу убить его, как муху. Он даже не успеет понять, что произошло. Зачем убивать мух с помощью такой ужасающей силы, которая в нас с тобой?
ШОН. (Телепатически Арчи). Подожди. Мы все узнаем в течение нескольких часов. Помолимся.
ШОН, АРЧИ. Во имя Паука-отца, Паука-сына и Святой-паутины…
Шон закрыл дверь изнутри номера гостиничного, приютившего их неожиданно на пути, механически строго предначертанном, Арчи посмотрел твердо-многообещающе на Шона, и они, не сговариваясь, растворились в воздухе, чтобы тут же материализоваться в лифте, идущем на первый этаж. Выйдя из лифта, Шон направился к Алексею, нервно и нелепо обнявшему сумки, смерть источающие, а Арчи казенно по-иностранному начал расплачиваться с администратором, используя пластиковую карточку, зарегистрированную на фирму «ODIN GmbH». Огромный холл гостиницы пустынной, волнами проступающий в сумерках предзакатных, плохо очерченный, несмотря на свет яркий, лампочками разбросанный по всему пространству, давил на Алексея предчувствием беды страшной, необъяснимой приключенческой, на которую он так легкомысленно согласился. И совсем раздавило бы его это ощущение премерзкое, если бы рядом с ним не появился Шон, всем видом своим безупречно легким показывая уверенность в завтрашнем дне, спокойствие безумное и нечеловеческое обещание благополучия. Подошедший Арчи лишь усилил настроение нереального счастья, которое в считанные секунды обрушилось на Алексея, пронзив все его существо дрожью-уверенностью, что все будет хорошо. Схватив пушинно сумки неподъемные, он тихо побежал к машине народной «Гелентваген», которая правильно стояла у входа в гостиницу. Когда он открыл дверь переднюю правую, Шон и Арчи уже сидели в салоне, – к небывалому его удивлению. Спустя секунду машина мчалась по улицам тихим к месту будущей разыгравшейся трагедии нешуточной. И вот уже две машины по спирали неведомой мчались, фонтанами брызг орошая природу, застывшую в предвкушении чего-то невиданного всем своим предзакатным красно-желтым великолепием, облачавшим эту великую, страшную мистерию в просторные одежды бессмертия.
АНАТОЛИЙ. (Отвечает на звонок Алексея). Да, Вась, привет. Я девчонок забрал, едем на место. Ты как? Гансов забрал?
АЛЕКСЕЙ. Да, все нормально. Мы с Шоном и Арчи тоже едем.
АНАТОЛИЙ. Вас пятеро что ли? Кто это еще – Шон и Арчи?
АЛЕКСЕЙ. Нет нас трое.
АНАТОЛИЙ. А где Гансы-то, Вась? Я чего-то не понял как-то… Ты выражайся попонятнее. Ты же за Гансами ехал. Нафига ты еще каких-то пассажиров подсадил.
АЛЕКСЕЙ. (После длительной паузы). Вась, не волнуйся. Все в порядке.
АНАТОЛИЙ. (Орет). Все в порядке? Вась, у тебя проблемы? Быстро отвечай. Или я сейчас все брошу на хрен, телефон отключу и все. Разбирайся сам. Вась, у тебя три секунды.
АЛЕКСЕЙ. Толь. Толь. Ты чего. Я же тебе говорил, что Отто и Ганс – это сценические псевдонимы наших американских друзей, которые будут у Василича выступать, а по-настоящему их зовут Шон и Арчи. Я же тебе рассказывал. Не заводись из-за ерунды. Все в порядке? Толя, Толя отвечай.
АНАТОЛИЙ. Да. ОК. Конец связи.
АЛЕКСЕЙ. Нет, погоди. Я телефон бригадира этого, который там сцену собирает, посеял. Ты помнишь телефон?
АНАТОЛИЙ. Ну, да.
АЛЕКСЕЙ. Слушай. Позвони ему, чтоб все рабочие поторопились и свалили оттуда поскорее. Понял?
АНАТОЛИЙ. Да. Да. Сейчас позвоню. Пока, Вась.
АЛЕКСЕЙ. Давай, Вась.
ЛЕНА. Толь. Все в порядке? АРЧИ. Алексей. Все хорошо?
АНАТОЛИЙ. АЛЕКСЕЙ. Да все нормально, напарничек мой нервничает немного.
ЛЕНА. А чего он нервничает? ШОН. А чего он нервничает?
АНАТОЛИЙ. АЛЕКСЕЙ. Ой, да понты все. Считает, что вся ответственность на нем.
КАТЯ. Какая ответственность? ШОН. Какая ответственность?
АНАТОЛИЙ. АЛЕКСЕЙ. Ну, за день рождения перед Василичем. Он же нам все организовать поручил. Чтоб прошло все хорошо. Ну, он из кожи вон и лезет.
ЛЕНА. Надеюсь, все будет хорошо. АРЧИ. Надеюсь, все будет ОК?
АНАТОЛИЙ. АЛЕКСЕЙ. Я тоже надеюсь.
Шум резиновый от колес машин безупречных плавно превращается в шум работающего вентилятора.
ВАСЯ. Парни, ну, сколько можно работать на эту всемирную еврейскую мафию? Они там, в Нью-Йорке своем, устали уже деньги считать, которые в Пенсионные фонды вложили.
ФЕДЯ. Леха и так уже час на них не работает, порнуху рассматривает.
ЛЕША. Неправда ваша. Я уже час музыку скачиваю.
ВАСЯ. Какую?
ЛЕША. Цоя. Ленинград. Ну, заодно и порнуху, конечно, смотрю…
ВАСЯ. Ну, вот как ты можешь Ленинград слушать! Похабщина одна. Что ни песня – мат-перемат. Песни ни о чем. Цой вот – другое дело.
ЛЕША. Ты будто матом не ругаешься.
ВАСЯ. Я тихо, в своей компании, на сцену не лезу, книжки, где жрут говно, не печатаю. Общественную нравственность не понижаю. А эти все… Разрешили все это, и теперь я должен телевизор с этим смотреть, книжки с этим читать, радио с этим слушать. Достали.
ФЕДЯ. Вась. А ты не слушай. Ходи в консерваторию. Читай книги девятнадцатого века. Да, и не бухай, пожалуйста! К девкам в общагу каждый день не ходи….
ВАСЯ. Консерватории у нас в городе нет. Книги я почти не читаю. Бухаю я от безысходности и беспросветности русской провинциальной реальности. А к девкам меня влечет неумолимый зов плоти, с которым я ничего не могу поделать.
ЛЕША. Красиво сказал. Это что же за безысходная реальность такая у человека с твоим окладом. А? С поездками заграничными, горными лыжами, дайвингом.
ВАСЯ. Все, замяли. Я же сейчас не о себе, а о нравственности, о культуре…
ЛЕША. Скажи, пожалуйста, Василий, ты ведь считаешь, что если в каком-то литературном произведении есть хотя бы одно нецензурное слово, то, что бы там ни было написано, какой бы позитивный заряд оно не несло, какой бы мастер литературный его не написал, это уже не литература, а хлам. Да? На помойку это нести надо. Да?
ВАСЯ. Ну. Одно слово в контексте если написано, то почему – можно. Это еще литература. Шолохов, например.
ФЕДЯ. А два слова?
ЛЕША. А двадцать два слова?
ФЕДЯ. А триста четырнадцать слов, если в контексте?
ВАСЯ. Так, ладно. Накинулись. Нашли слабое место… я же в литературе не сильно разбираюсь! Я обдумаю это. В понедельник скажу свое мнение.
ЛЕША. ФЕДЯ. Браво, Маэстро! (аплодисменты).
ВАСЯ. (встает, кланяется). Спасибо, спасибо. (Садится). Но в песнях точно нельзя. Песни – святое.
ФЕДЯ. То есть, если твой любимый певец какой-нибудь исполнит матерную песню, его сразу на свалку истории? Совок ты, Вася.
ЛЕША. Не исполнит. Вася ж выбирает только морально устойчивых любимцев.
ФЕДЯ. А свобода творчества, Вась. Ты об этом слышал что-нибудь? Это вот представь: человека прёт, он песню сочинил такую небывалую, весь радостный. Написал её на бумаге. И тут внутренний цензор включается. Говорит – нельзя, дорогой. У тебя целых три матерных слова в песне. Убирай. Человек расстраивается, комкает бумагу и идет водку пить. А человечество лишилось еще одной великой песни. Причем, это только в России. Во всем остальном мире на это давно уже не обращают внимания.
ВАСЯ. У нас тоже уже никто не обращает.
ЛЕША. Зато разговоров много.
Пауза. Четыре стола. Четыре стула. На столах четыре монитора. За тремя столами сидят три молодых человека. Окно. Дверь. Вентилятор. Они сидят лицом к окну, спиной к двери. Мигает неисправная квадратная люстра на потолке. Внизу ковролин, наверху побелка, стены выкрашены в серый цвет.
А в это время кто-то сочиняет песню.
«О, страна рек, озер, лесов диких, зла венценосного приют,
Пою тебе песню особую ветреную, кошмаров ночных полную,
О том, что жить нам осталось час-полчаса, метр-два в сторону;
О том, что не вспомнит никто о телах наших брошенных, обезглавленных;
О том, что враги наши бесшумной походкой в ночь темную уйдут безнаказанно,
И что не отомстит никто им за тела-души наши поруганные;
О том, что зло вихрем черным пойдет по просторам страны моей заревой,
И что никто никогда не остановит его рукой твердой праведной;
О том, что погибель лютая придет в каждый дом во все комнаты,
И что на этом всем время-пространство земное закончится…
А ведь можно было оставить всех жить там по-прежнему —
Нужно было для этого в Бога Единого верить лишь».
«И ни одного нецензурного слова».
ВАСЯ. Я поэтому слушаю только «Машину времени», «Воскресение», советскую эстраду и русскую народную и симфоническую музыку.
ЛЕША. Вася у нас всегда умным был. Знает, как из любого неудобного положения выкрутиться. Ты, правда, кое-что забыл. Забыл, как тебя Ленка Цоя приучила слушать.
ВАСЯ. Да, приучила. Я помню. (Улыбается). Вообще, я музыку, написанную после девяносто первого года, не слушаю. С развалом СССР настоящая музыка в мире кончилась.
ФЕДЯ. Вася у нас не просто умный. Вася у нас – гениальный. Достойный ученик Блэка. Блэк тоже придумал, что после 75 года музыка кончилась. Последняя пластинка – Блэк Сабат «Саботаж». А после нее – всё. Музыка кончилась.
ВАСЯ. Ты меня с Блэком не сравнивай. Блэк иностранную только музыку слушает. А я вообще иностранщину на дух не переношу. Это из-за нее мы страну потеряли…
ЛЕША. Так! Парни, а чего мы под вечер с вами высокоинтеллектуальные беседы завели? Нам они никогда не удавались. Сейчас опять до драки дойдет.
ФЕДЯ. И ты предлагаешь…
ЛЕША. Вась! А чего мы так давно не ходим в общежитие? Может, ты один, без нас ходишь? А как же друзья?
ВАСЯ. Лех, ты чего? Каникулы же были.
ФЕДЯ. Так закончились. Все же приехали.
ВАСЯ. Никто не приехал. Зинка одна. И первокурсниц пол-этажа.
ЛЕША. Первокурсницами мы потом займемся. А к Зинке не пойдем – мы столько не выпьем. Значит, будем ждать остальных. Кстати, на дне рожденья кто будет из доступного прекрасного пола? Вась, ты у нас самый информированный.
ВАСЯ. Из доступного – никого.
ФЕДЯ. Как никого? А Ленка, Вика, Катя?
ВАСЯ. Ленка будет рядом с Василичем и Петей естественно. Вика и Катя с Васями. Остается одна девушка – Таня. Но около нее будут вообще все крутиться.
ЛЕША. Это почему?
ВАСЯ. Из-за выдающихся внешних данных.
ФЕДЯ. Девяносто—шестьдесят-девяносто. Метр восемьдесят. Я правильно все понял?
ВАСЯ. (Прищурившись как И. В. Сталин). Я даже думаю так – девяносто три—пятьдесят девять—девяносто один. И метр восемьдесят два.
ЛЕША. Да. Глаз – алмаз. Всё до сантиметра измерил. И откуда она.
ВАСЯ. Из Кирова с родителями переехала. Отец ее…
ГОЛОС ОХРАННИКА ИЗ ДИНАМИКА. Шеф приехал.
Все присутствующие персонажи замерли, пригнувшись, будто хлыстом невидимым воздух разогнали медленно. По комнате прусский дух растворился дисциплинированно послушно, в каждый уголок добрался пламенно. Все изменилось, и в окно стал поступать свет закатный солнечный неожиданно, преображая незаметно все на пути его прямом попадающееся. Люстра мигать перестала, лица стали улыбаться радоваться этой застывшей фотонной поэзии, всегда не вовремя прекращающей скуку-тоску обыденности происходящей. Окно стало прозрачно-свежим своей готовностью показать зрителям, смотрящим в него, удивительный умирающий мир, словами невыразимый и от того родной настолько, что сама мысль покинуть его в столь величественный миг была так больна и неестественна глазам, что из всех глаз покатились слезы. Затуманенное сознание выхватило дом на холме белый с одной дверью железной неприступной и окном, всегда направленным в сторону заката ежедневного среди сосен вековых и ведущую к нему дорогу асфальтовую из бесконечности. Вернувшись в сидящих в комнате людей, наваждение превратило их в пазлы-пары, недостающие для завершения картины мира окончательной. Так оказалось, что пазл-Вася как раз пришелся впору между пазлом-Викой и Шоном, пазл-Федя – между пазлом-Катей и Арчи. Для пазла-Леши пары для завершения картинки пока не нашлось. Будем искать.
«Слушай, ты этот фильм смотрел?» – «Да». – «Их всех убьют?» – «Да». – «Давай еще раз посмотрим, может быть, сейчас все по-другому будет». – «Давай».
В это время в комнату вошел Антон.
АНТОН. Привет, бездельники. Развлекаетесь?
ЛЕША. Видишь – работаем.
АНТОН. Хватит, хватит работать. Сейчас поедем уже. Сейчас полчаса поболтаем и в путь. Вы на чем разговор закончили? В смысле, о чем разговаривали: о музыке или о женщинах?
ВАСЯ. Мы? О высоком, конечно… о музыке.
АНТОН. (Зевает). Ясно. Музыка кончилась в 75 году. Ленинград – говно. Чего у вас там третьим пунктом?
ЛЕША. Какие женщины будут на дне рождения.
АНТОН. Доступных – не будет. Все занятые. Вообще надо расставаться с детством. В вашем возрасте уже наивно думать, что на каком-нибудь дне рождения, или на свадьбе, или просто на дружеской вечеринке можно встретить свободную девушку.
ВАСЯ. Я им говорил…
ЛЕША. А кто вообще будет?
АНТОН. Режиссер. Петя. Девчонки. Блэк с женой. Помощница Василича – Вика. Какой-то московский гость. Васи. Мы. Всё.
ЛЕША. Антоний. Вопрос можно?
АНТОН. Спрашивай.
ЛЕША. Мы-то чего туда поедем? Ну ладно ты, у тебя бизнес с Василичем. А мы трое зачем?
АНТОН. Для массовки. Я говорил уже. Из нынешних гостей на прошлом дне рождения был только я и Петя. А вообще, гостей было более ста. Губернатор… Ну, и вся элита города. Отмечали в загородном доме… нет, наверное, лучше будет назвать – во дворце Василича. Гуляли три дня. Чего там только не было… Стриптизерши, балалаечники, цыгане, евреи. Даже группа какая-то западная очень известная. Сейчас не помню её названия.
ВАСЯ. Да, шеф. Вы тогда изволили целую неделю на работу не являться.
АНТОН. Выпил бы ты залпом две пивные кружки коньяка. Я бы посмотрел, когда ты на работу пришел бы. Ну, так вот. Сейчас, когда Василич со всеми в городе поссорился, к нему на день рожденья все испугались идти. И вы, милые мои, пойдете туда для того, чтобы совсем уж уныло этот праздник не прошел. Понятно?
ФЕДЯ. А почему он место такое странное выбрал?
АНТОН. Так из-за этого завода у Василича все неприятности и начались.
ФЕДЯ. Что за неприятности? Расскажи.
АНТОН. Вы что, про это место не в курсе?
ФЕДЯ. Я знаю, что вроде стремное очень что-то. Я, когда матери сказал, куда иду, она чего-то запричитала, начала какую-то ахинею про НЛО нести…
АНТОН. Придется просветить вас в этом вопросе. Ну, ладно, начну по порядку. Завод этот построили году в семьдесят седьмом. Был он очень секретный. Огорожен аж пятью рядами колючей проволоки. И охранял его целый взвод автоматчиков. В городе всем объяснили, что ходить туда и шляться там не надо, что будут стрелять без предупреждения. За первый год десяток алкашей, случайно туда забредших, пристрелили. Потом все всё поняли и ходить в это место никто даже и не думал. С самого начала был там директор. Обычный человек, только для такого поста уж больно молодой – ему еще и сорока не было. И еще одно. Был он как две капли воды похож на американского артиста – Роберта Де Ниро. Одно лицо – не отличишь. А в остальном – обычный советский директор на совершенно секретном объекте. И вот как-то секретарша приходит на работу к восьми утра, – а она всегда первая приходила, и видит: директор как-то неестественно на стол голову положил и не шевелится. Она к нему. Потрясла. Не шевелится. Она к начальнику охраны. Ну, выясняется, что директор помер. Увезли его и никому ничего не сказали. Отчего помер, к примеру. Сказали только, что скоро пришлют нового директора. Прислали нового. И вроде все наладилось. Но через месяц случилось вот что. Проходит новый директор с утра к своему кабинету, здоровается с секретаршей, открывает дверь и начинает орать: «Ирина Петровна! Почему посторонние в кабинете?» Она, испугавшись, подходит к двери, заглядывает в кабинет и падает в обморок. Короче, в кабинете сидит старый директор, – тот, который умер. Как ни в чем не бывало. Улыбается, песенки насвистывает. После этого завод весь эвакуировали. Пригнали туда полк… наверное, спецназовцев. В город начальства из Москвы немерено приехало. А через месяц завод этот просто оставили, без боя, как Кутузов Москву. Ушли, и всё. Народ туда начал наведываться, но ничего интересного там не нашел. Брошенный завод. Обычное дело для нашей необъятной Родины. И вот уже тридцать лет завод этот пустует. И тридцать лет его охраняет некий Кузмич – город обязали выставить на этот объект ночного сторожа. И ничего необычного вот уже тридцать лет не происходит.
ЛЕША. Антоний, по-моему, чушь это все собачья. Страшилка для подростков.
АНТОН. Ну, да… Только историю эту мне мать Лены рассказала…
ФЕДЯ. Ха. Ленкина мать таких историй штук сто знает. И рассказывает их непрерывно. И про город, и про родственников своих, и про себя. Причем, всем подряд. И знакомым, и незнакомым. Я как-то еще младшим школьником к Ленке зашел, ждал в гостиной, так мать её мне три такие истории рассказала. Я потом Ленку спросил: «На какой планете твоя мать живет?». Не верилось мне, мальцу, что такое на Земле может происходить.
«…и только русские люди относятся к смерти с легкомыслием, невиданным для западного цивилизованного мира. Сродни это отношение верованиям диким африканцев и азиатов некультурных, буддистов, язычников мусульманских и прочих народов, лишенных Слова Божьего. В то время как в просвещенной Европе, Америке Святой ценность человеческой жизни приравнена к Абсолюту, и выше ценности этой нет ничего в мире подлунном, русские относятся к жизни своей, как к мелочи досадной, ничего не значащей, и убивают почем зря окружающих людей и себя, в том числе нигилистическим отношением к здоровью. Манипулируя ничего не значащими для европейца понятиями, такими как честь, любовь, совесть, русские на сегодняшний день низвели ценность человеческой жизни к самому минимальному показателю за все время существования этой никчемной нации…»
АНТОН. Но самое главное не в этом. Самое главное, что Василичу кто-то сказал, что завод этот находится в Центре Евразии.