Роман Суржиков
Стрела, монета, искра. Том III

Стрела

Июнь 1774 года от Сошествия

Восточнее Реки, окрестности ложа XVIII Дара Богов

Когда очнулся, был вечер, и хотелось есть. Точней, иначе: мысль о еде не вызвала отвращения. Хороший признак.

Эрвин вернулся в землянку, вытащил припасы из мешка. Лисы даже не успели растащить их, пока он валялся без чувств. Видимо, был вечер того же дня. Пожевал вяленины с луковой лепешкой, запил водой. Потом осторожно ощупал рану. Боль тут же взорвалась под пальцами. Опухоль была столь же горячей, как прежде. И лишь на волосок меньше.

Нет, нет, не говорите, что придется повторить этот ужас!

Он, конечно, знал ответ. Только Священный Предмет мог бы исцелить ранение мгновенно. Змей-трава – не святыня, а всего лишь яд. Нужно применять зелье вновь и вновь, пока хворь не отступит. За день рана опять наполнилась гноем. От него следует избавиться, лишь затем влить зелье. Для этого нужен кинжал. Все как в прошлый раз, с тем лишь отличием, что теперь не придется резать кожу.

Наверное, во второй раз будет легче, убеждал себя Эрвин, ковыляя к зарослям травы и срезая пучки, растирая в миске, делая глоток сока. Он ошибся: было хуже. Теперь тело знало, чего ожидать. Пальцы не гнулись, нож выпадал из рук. Сердце замирало и отказывалось биться. А боль оказалась намного сильнее.

В третий раз – еще сильнее.

В четвертый – еще.

Боль начиналась, едва он заносил нож над раной. Когда протирал клинок орджем перед процедурой. Когда лишь брал его в руку. Когда делал глоток зелья. Оно выжигало нутро расплавленным свинцом – милость в сравнении с тем, что последует дальше. Рана стонала уже тогда, когда он клал в рот последний кусочек лепешки, перед тем как идти за змей-травой. Даже когда просыпался, чувствуя голод и зная, что сейчас развяжет мешок и поест, а дальше возьмет нож и срежет траву, а дальше…

Тело устало от боли, хотелось рыдать и выть. Почему? Сколько еще? Ради всех святых, сколько?!

Рана, прежде ровная, приняла форму лучистой звезды: при поворотах нож иссек ее края. Она кровоточила почти постоянно, и чем больше спадала опухоль – тем сильнее. После лечения следовало бы всякий раз перевязывать ее… и всякий раз Эрвин терял сознание, когда обжигающий яд вливался в дыру под ключицей. Приходил в себя, став на полпинты крови слабее. Потом – еще…

Силы испарялись. Лепешки и мясо не могли восстановить их. Вместе с силами уходила воля.

– Я выживу, чтобы увидеть сестру, – говорил себе Эрвин, и колдовство не действовало.

Он безо всяких колебаний отдал бы жизнь за Иону. Только – быстро. Удар копья или меча – это даже не смерть, а награда, Но не так, как сейчас! Не крохотными кусочками, не дюйм за дюймом!

– Я выживу и вернусь в Первую Зиму, – шептал Эрвин, уговаривая руку согнуться и ввести клинок. – Назло отцу. Ведь он сдуреет от удивления! Я один вернулся: не кайры, а я – вот потеха!

Кинжал. Поворот. Яд. Багровая тьма…

– Я выживу и увижу Иону. Я выживу и вернусь домой, – говорил в следующий раз, твердо зная, что не хочет ни того, ни другого. В теле оставалось сил на одно желание: умереть быстро.

Ордж, наверное, мог бы помочь, притупить чувство… но его мало, и он нужен клинку. Грязь, попавшая с ножа в рану, сведет на нет весь эффект зелья. Эрвин берег ордж и брался за кинжал в мучительно трезвом сознании.

– Я все-таки выживу, сожри меня тьма, – шептал он свое заклятье, свою магическую формулу, божественную фразу. Рука с кинжалом – Священный Предмет. Чтобы она пришла в движение, нужно сказать правильные слова. – Я увижу Иону. Я увижу мать. Я вернусь домой. Назло всем! Назло себе самому, будь я проклят!

Кинжал. Проворот. Яд.

Боги, до чего же!..

Потом левая рука отказалась служить. Прежде ему удавалось сжать ее в кулак и взять кисточку. Теперь – все, пальцы попросту не слушались. Правой рукой он вложил кинжал в левую и согнул пальцы на рукояти, привязал нож к ладони. Правой же нужно будет ввести клинок в рану. Левая послужит только рычагом, чтобы удержать нож, пока правая схватит кисть и нанесет зелье. Все действие занимало раза в два больше времени, чем прежде.

– Я выживу. Вернусь в Первую Зиму. Увижу сестру и мать. Отомщу за мой отряд. Я выживу!

Удар. Неудачный, неловкий. Второй удар, поворот. Правая рука тянется за соком, левая падает, нож выскальзывает из раны.

– Сколько еще нужно?.. Сколько вообще можно вытерпеть?.. Скоро ли край?.. – шепчет Эрвин, чувствуя слезы на щеках и губах. Вместе со слезами столь же соленая ярость наполняет рот. – Но я выживу! Отомщу всем! И Луису, и тому, кто его послал, и тем, кто убил моих людей. Всем вам, мрази, нелюди! Отомщу каждому из вас! За Теобарта и Томми, за кайров и греев, за Дождя и Леоканту. Проклятые твари, вы сполна расплатитесь за то, что мне приходится делать это с собою!

Удар кинжала. Поворот плеча-рычага. Задержать клинок под углом. Схватить миску. Влить сок в раскрытую рану. Ощутить, как яд прожигает дыру в груди. Дело сделано.

Я выживу.

Багровая тьма.

* * *

Императорский чайный салон – уютнейшее место во всем дворце Пера и Меча.

Роскошная, но небольшая лоджия. Стены – мозаика из малахита и янтаря, потолок – причудливый узор лепнины, оплетающий центральную фреску. Овальные окна выходят в вишневый сад. Сейчас он покрыт снегом, ветви костлявы и пушисты в одночасье. Камин потрескивает огнем. Сквозь слуховые отдушины стены доносится клавесинная музыка.

Быть приглашенным на чаепитие в лоджии – знак особого доверия его величества. Огромная честь даже для землеправителей и императорских советников. А уж для секунд-вассала владыки, каковым является молодой лорд Ориджин… Два года назад, когда Эрвин впервые побывал здесь, он так по-щенячьи гордился собою! Целый следующий вечер терзал слух своей тогдашней пассии Сюзанны рассказами о чаепитии. Стыдно вспомнить… Сейчас все иначе. Изящество места, избранность круга – теперь только фон. Есть дело, и важно лишь оно. Имеет значение лишь то, что будет сказано.

Его величество Адриан Ингрид Элизабет держит чашку всей ладонью – как пиалу. Он одет в белоснежную рубаху с черным бантом на шее и синий бархатный халат, пышные темные волосы перехвачены золотым обручем. На столе перед владыкой апельсин, нарезанный тонкими ломтиками, и крохотное пирожное – император не любит сладкого.

По правую руку от Адриана – генерал Уильям Дейви. Прекрасно, что он здесь. Из всех императорских советников и приближенных лишь сира Уильяма Эрвин рискнул бы назвать своим другом. К сожалению, когда Эрвин вошел, генерал встал ему навстречу, пожал руку и даже хлопнул по плечу. Тем самым он показал свое расположение к северянину, теперь любые слова генерала в поддержку Эрвина будут критически расценены владыкой.

По левую руку – леди Катрин Катрин из Шиммери. Собственно, она не шиммерийка – смуглая кожа, миндалевидные глаза, стройное тело западницы. И не очень-то леди – Катрин не приходится потомком никому из Праматерей. Родилась в Холливеле, была продана на Юг, служила альтессой шиммерийскому купцу, потом – градоначальнику, потом – принцу… Ныне Катрин Катрин – советница императора по светским интригам. Умна, как черт, и знает все хитросплетение столичных любовных связей, симпатий и интересов не хуже, чем паук – собственную паутину. Это скверно. Еще хуже – то, что она терпеть не может Эрвина, как, впрочем, и он ее. Хорошо – то, что Катрин Катрин предана императору.

Эрвин сидит напротив владыки. Лакей наполняет его чашку душистой жидкостью с запахом вишни и жасмина. Ставит блюдце с пирожным: поверх сливочного крема белеет виноградинка.

– Ваше величество, – говорит Эрвин, – я благодарен вам за приглашение.

– Чай безвкусен без интересной беседы, – отвечает Адриан. – А вы – прекрасный собеседник, лорд Эрвин.

Катрин Катрин не скрывает скептической ухмылки. Генерал Дейви с наслаждением жует пирог.

– Позволите ли мне предложить тему, ваше величество?

– К нашему общему удовольствию.

– Меня всегда занимал вопрос, – непринужденно говорит северянин, – в какой мере следует смешивать любовь и политику. Мы полагаем политические браки естественными и полезными, однако обходим вниманием один нюанс. Политика переменчива и сиюминутна: тот умер, этот унаследовал власть, те земли вступили в союз, эти повздорили… Политическая ситуация может меняться каждый месяц, в то время как брак и любовь остаются с нами на долгие годы. Политический брак вынуждает нас связывать нечто сиюминутное с чем-то другим – вечным. Правильно ли это?

Адриан лукаво усмехается, украсив щеки янмэйскими ямочками:

– А вы – романтик, лорд Эрвин. Не ждал услышать из ваших уст слова о вечной любви.

– Кто романтик? – фыркает сир Уильям. – Эта северная ледышка?! Не верьте, ваше величество. Он может одним взглядом заморозить любую девушку.

– Благодарю, что вступились за мою репутацию. Вы правы, сир Уильям, дело не в романтизме. Брак навязывает нам некоторую политику, сковывает с тем или иным домом, диктует определенные решения. Но тот союз, что выгоден сейчас, может оказаться обременителен завтра. Ситуация меняется, а брак остается.

Император прищуривается с любопытством.

– Лорд Эрвин, вы – мастер иносказаний. Но сейчас зима, а зимою хочется прямоты. Скажите напрямик: к чему ведете?

– Воля вашего величества. Я говорю о леди Аланис Альмере.

Катрин Катрин мечет искоса острый взгляд. Хваткая собачка.

– О леди Аланис, – говорит владыка, – и моем браке с нею, который в будущем повредит интересам Короны. Правильно я понял вас, лорд Эрвин?

– Да, ваше величество.

– Как вы знаете, я еще не сделал выбора в пользу леди Аланис.

– Конечно, ваше величество.

Катрин Катрин вставляет замечание:

– Лорд Ориджин считает, ваше величество, что знает наперед все ваши решения. По его мнению, вас легко предугадать. А при необходимости и подергать за ниточки.

– Ваше величество, – говорит Эрвин, игнорируя выпад, – я знаю, что выбор не сделан. Лишь высказываю надежду, что он не будет в пользу леди Аланис.

Император не спешит отвечать. Катрин Катрин вставляет, пользуясь паузой:

– Отчего же? Агатовцы перегрызлись меж собою? Как мило!

– Агатовцы служат интересам Янмэй, ваше величество.

– Ах, милый лорд Эрвин, вы так добры! И в чем же интерес Янмэй, видимый вами насквозь?

Перепалка с этой смуглой дрянью – последнее, что нужно Эрвину. Он скатится до грызни с собачками, а владыка будет лишь наблюдать свысока. Нет, это скверно, надо иначе. Эрвин нарочито игнорирует женщину и обращается к Адриану:

– Ваше величество, спустя год сложится такая ситуация. Императрица – прекрасная леди, любимая высшей знатью, амбициозная и волевая. Ее отец – первый советник Короны и заодно правитель богатейшей земли. Его брат – глава Праотеческой Церкви. Сложно представить себе суммарное могущество этой троицы. А Корона тем временем проводит в жизнь реформы, весьма непопулярные среди Великих Домов. Находит ли Корона безопасным подобное положение?

Адриан молчит с лукавой усмешкой. Молчит и сир Уильям – он не силен в острословии. Катрин Катрин вкрадчиво мурлычет:

– Я все жду, лорд Эрвин, когда вы предложите в жены владыке вашу прелестную сестричку.

– Владыка вряд ли нуждается в советах свахи.

– Именно потому вы отговариваете его от брака с леди Аланис. Исключительно в интересах Короны, верно?

Катрин Катрин улыбается, заметив проблеск злости на лице Эрвина. Тогда Ориджин говорит то, чего никто от него ждет:

– Вы правы, любезная леди Катрин, меня не заботят интересы Короны. Я действую в интересах Дома Ориджин и ряда его союзников. – Он делает паузу, бросает в рот виноградинку, дарит женщине ответную улыбку. – В интересах дома Фарвей-Надежда получить лен и имперскую ссуду на строительство искроцеха. В интересах дома Литленд – контроль над четырьмя нижними бродами через реку Холливел. Дом Нортвуд желает иметь в субленном владении одну из бухт порта Уиндли, а его светлость Галлард Альмера – сохранить мантию приарха, несмотря на свои едкие замечания в адрес Короны.

– А Великий Дом Ориджин?.. – спрашивает его величество.

– Будет счастлив получить порт Уиндли со всеми кораблями Первой Морской гильдии Южного Пути, а также расквартировать в Землях Короны пять кайровских батальонов, получив достойную оплату за их услуги. Великий Дом Ориджин также полагает, что во всем подлунном мире не найти более благородной девушки, чем леди Иона София Джессика, и будет счастлив видеть корону императрицы на ее челе. Однако полагает, что выбор императора – исключительно его личное дело, и не смеет давать советы.

Катрин Катрин не находится с ответом, от удивления тонкие брови ползут на лоб. Сир Уильям замирает, не донеся до рта вилку, и ошарашено бурчит:

– Ты свихнулся, Ориджин?..

Однако тот, кому предназначалась речь, удовлетворенно кивает:

– Это именно та степень прямоты, какой мне хотелось, лорд Эрвин. Благодарю вас. Дом Ориджин – значительная сила, и, признаться, меня тревожило, что позиция этой силы неясна. Однако, – на щеках владыки проступают ямочки, – вы уж простите, но я – потомок Янмэй. Волей-неволей приходится заботиться об ее интересах, при всем моем уважении к Светлой Агате… Не скажете ли, что получит Корона от вашего удивительного предложения?

– Корона получит успех реформ, полный контроль над государством и, как милый довесок, свободу выбора спутницы жизни.

– Ваши утверждения требуют пояснений.

– Названные мною Великие Дома обладают такой военной силой и расположены таким образом, что сделают невозможным любой вассальный мятеж. Шиммери, Южный Путь, Альмера, Шейланд – какая бы земля ни попыталась воспротивиться воле вашего величества, она будет немедленно атакована по меньшей мере с двух сторон, сушей и морем. А присутствие ударных сил Ориджинов в Земле Короны послужит ясным предупреждением и удержит многих от… необдуманных поступков.

– Это верно, ваше величество, – говорит сир Уильям, быстро осознавший всю выгоду идеи. – Наши искровики – крепкие ребята, но за ними нет и половины той кровавой славы, что тянется за кайрами. Мы-то можем подавить любое восстание… Но чертовы северяне способны всех напугать так, что восстания не будет вовсе.

– Кроме того, ваше величество сможет отложить брак и не связывать себя с каким бы то ни было домом до тех пор, пока реформы не наберут ход. Никто не получит в свои руки лишнего влияния в то время, когда Корона находится в уязвимом положении. А поддержка со стороны Церкви обеспечит реформам благословение богов и содействие простого люда.

– И ваш союз, лорд Эрвин, проголосует за реформы в сентябрьской Палате?

– Да, ваше величество.

– Не настаивая на скорейшей помолвке?

– Нет, ваше величество.

– Леди Ребекка из Литленда?

– Дом Литленд осознает ее недостатки как невесты.

– Ваша сестра?

– Вы осчастливите весь Север, выбрав ее. Но мы поддержим реформы в любом случае.

Адриан пьет чай мелкими глотками, давая себе время поразмыслить. Катрин Катрин спрашивает:

– Прошу вас, милый лорд, повторите: чем должна будет расплатиться Корона за вашу щедрость? Четыре переправы, искровый цех, крупный морской порт, вагон золота для кайров, конфликт с Южным Путем, конфликт с вольными западными графствами… Я ничего не забыла?

– Все верно, любезная леди Катрин. Короне нужно будет сделать следующее. Во-первых, не делать ничего, когда Литленды займут переправы. Во-вторых, не делать ничего, пока войска Ориджинов и Нортвудов захватывают порт Уиндли. В-третьих, дать денег Надежде на искровый цех… которые со временем вернутся в казну, ведь искроцех будет обложен налогом по закону о реформах. В-четвертых, оплатить размещение кайров в столичных землях – и эти деньги также вернутся благодаря налогу с герцогства Ориджин. Вы полностью правы, леди Катрин: возникнет конфликт с Южным Путем и западными землями. Но он возникнет при любом ходе событий, если только его величество не обручится с Валери Грейсенд.

К великому удовольствию Эрвина, император едва заметно морщится при последнем имени.

Генерал Дейви говорит:

– Пожалуй, Ориджин прав. Вельможи Южного Пути прибегут к нам с мольбой и проголосуют за что угодно, как только первый северянин с мечом перейдет их границу. А западники возмутятся, когда герцог Литленд возьмет себе переправы, но западники в любом случае окрысятся против реформ. Они до сих пор молятся коню и быку – какие к чертям рельсовые дороги?

– Герцог Айден Альмера… – медленно произносит император.

– …Очень и очень расстроится, однако будет вынужден смириться, если захочет сохранить звание первого советника Короны. Вряд ли советник сможет протестовать против плана, который несет Короне очевидную выгоду.

– Я имею в виду, – с расстановкой говорит владыка, – что герцог Айден Альмера также предложил план, ведущий к безоговорочному успеху реформ.

– И включающий брак вашего величества с леди Аланис.

Наступившее молчание – хороший признак. Катрин Катрин не спешит защищать Аланис – в кои-то веки она согласна с Ориджином. Его величество также не возражает, но колеблется – взгляд чуть в сторону и вниз. Эрвин добавляет:

– Не в силах Айдена Альмеры помешать предложенному мною плану.

– Следует понимать это так, что вы в силах разрушить его планы?

Вот тут Эрвин совершает ошибку. Крохотную, не сразу им самим замеченную. Стоило ответить мягко – нечто о верности владыке и нежелании раздоров. Уже довольно прозвучало жестких фраз для одной беседы. Но Эрвин, окрыленной стремительным успехом, роняет фразу – весьма и весьма значительную:

– Питаю надежду.

С ударением на последнее слово. Надежда. Айден Альмера козырял перед владыкой своим союзом с Надеждой. Намек Эрвина означает: Надежда верна мне, а не Айдену. Я могу разрушить айденовскую коалицию, он мою – нет. Весомый довод. Но существует точка зрения, с которой слово Эрвина напоминает угрозу.

Адриан бросает взгляд на Катрин Катрин, и та чуть заметно кивает. Чертовке откуда-то уже известен тайный брачный договор Ориджина с Фарвеем.

– Ваш план хорошо подготовлен, лорд Эрвин, – с нотой уважения произносит император. – Что думает о нем ваш лорд-отец?

Лгать императору – скверная идея. Тем более что слова легко проверить: от Фаунтерры до Лабелина двое суток поездом, от Лабелина до Первой Зимы – сутки голубиного полета.

– Отец пока не знает. Я действовал на свое усмотрение, а не по его слову. Я уверен: если вашему величеству план придется по душе, герцог Десмонд также охотно поддержит его.

Владыка Адриан кивает и произносит мягко, без тени нажима:

– Я желал бы услышать подтверждение от самого герцога Десмонда.

– Непременно сообщу ему об этом, ваше величество, – кивает Эрвин.

Его величество вспоминает о лакомстве, стоящем на столе. Скусывает мякоть с дольки апельсина, приятно светским тоном говорит:

– Пришелся ли вам по нраву зимний бал?

– Он был прекрасен, ваше величество, – отвечает Эрвин и кладет в рот первый кусочек кремового пирожного.

* * *

В лужицах на полу извивались жирные дождевые черви.

Розовые, скользкие. Растягивались и сокращались, скручивались в петельки, наползали друг на друга. Мерзость!

Запасы пищи исчерпались вчера. Точнее, вчерашний завтрак состоял из одного – последнего – сухаря. Эрвин сгрыз его и запил соком змей-травы. Вспышка боли заглушила чувство голода. Позже, вечером, очнулся от забытья и понял, что сил хватит на что-то одно: поиски еды или медицинскую пытку. Эрвин выбрал последнее: от голода не умрешь за сутки, от гнилой крови – легко.

Но теперь откладывать вопрос пропитания было нельзя. Желудок сводило спазмом, кишки скручивались в узел, как дождевые черви. А хуже другое: Эрвин слаб, как младенец. Борьба с хворью отняла силы. Рана сделалась лучше: опухоль уменьшилась, лихорадка ослабла. Однако сражение далось слишком тяжело: сквозь кожу проступили ребра, без того тонкие пальцы стали похожи на косточки скелета. Змей-трава помогает, но если срочно не найти пищу, то попросту не хватит сил на выздоровление. Добыть ее нужно сейчас: еще день – и он не сможет сдвинуться с места.

Эрвин София Джессика глядел на дождевых червей. Один конец червя тупее и темнее другого, примерно посредине тела – утолщение. Тупой конец тычется в стороны, щупает. Острый только извивается – это вроде как хвост. Говорят, если разрезать червя надвое, каждая половина продолжить жить. Нет ни головы, ни сердца – ничего жизненно важного. Если откусить кусок червя, он продолжит извиваться во рту, пока не будет пережеван в кашу…

Несмотря на пустой желудок, Эрвина чуть не вывернуло наизнанку. Он отвел взгляд от лужи и сказал вслух:

– Как наследный герцог Ориджин, я ставлю перед собой амбициозную цель: выжить и не жрать червей. Кто-то сказал бы, что это фантастично или вовсе невыполнимо. Многие назвали бы меня наивным мечтателем. Но величие стратега определяется размахом его планов, верно? И вот мой план: я выживу и обойдусь без червей в своем рационе!

Подлинный размах стратегического замысла Эрвин осознал сразу же: короткий монолог утомил его, словно забег в полмили. Понадобилось несколько минут, чтобы отдышаться. А предстояло следующее: подняться, взвести арбалет, выйти в лес, отыскать дичь, выстрелить и попасть.

Пункт первый удался частично: подняться на ноги не вышло, но Эрвин почти успешно сполз с лежанки, ляпнулся на пол, едва не придавив нескольких кольчатых тварей, встал на четвереньки и докарабкался до выхода.

Пункт второй вызвал сложности: левая рука по-прежнему играла роль мятежного вассала и выполняла только часть приказов лорда. Она охотно соглашалась сгибаться в локте, в плече двигалась слабо, огрызаясь острой болью под ключицей, а кисть и пальцы вели себя вовсе непредсказуемо. Миссию «снаряжение арбалета» пришлось поручить тем частям тела, что еще хранили верность: правой руке и ногам. Зажав оружие бедрами, он принялся крутить колесико. При всяком неловком движении арбалет выскакивал из захвата, и усилия пропадали впустую. Обыкновенно при этом Эрвин еще получал удар прикладом в грудь, от которого рана не выла, но весьма ощутимо поскуливала. Кто бы мог подумать, что держать оружие ногами – полезный для жизни навык! Когда наконец тетива защелкнулась в замок, а болт лег в канавку, Эрвин выбрался на улицу.

Третий пункт плана: отыскать дичь. Ничего сложного! Дождь утих, светило солнце, пичуги щебетали повсюду, заходились трелями, пытаясь перекричать друг друга. В поле зрения попала и парочка белок: одна огненно-рыжая, другая – с серебристой подпалиной. Рыжая сидела на ветке ближайшей сосны и что-то грызла, стремительно вращая в лапках.

Остался четвертый пункт – ха-ха! Эрвин поднял арбалет. Ну, поднял – сильное слово. Правая рука потащила оружие к плечу, и оно оказалось тяжеленным, как полный рыцарский доспех. Попытался помочь левой – она годилась лишь как хилая подпорка. Кое-как приставил приклад к плечу, глянул вдоль ложа. Арбалет шатался и трясся, на прицеле оказывалась сосна, поляна, кусок неба меж ветвей, кусты папоротника… Эрвин опустил оружие и сделал передышку, дождался, пока дыхание выровняется, собрался с силами. Поднял арбалет. Усилие, требуемое, чтобы взять оружие наизготовку, оказывалось на грани возможностей. Перед глазами тут же вспыхивали красные круги, а руки дрожали, как листья на ветру. Белка никуда не спешила, деловито грызла свой орех, прицокивая зубками. Она чувствовала себя в полной безопасности. Даже будь она размером с корову, и то Эрвин не смог бы подстрелить ее.

Однако белка ела орех! Вряд ли ей доставили его из графства Нортвуд!

В круге видимости было несколько кустов. Эрвин понятия не имел, как выглядит куст лесных орехов. Когда-то Колемон показывал ему, и он не обратил внимания, из вежливости сделав вид, будто слушает.

– Я совершу эксплораду, – сказал себе Эрвин. – Вновь открытые месторождения лещины будут присоединены ко владениям дома Ориджин.

Маршрут таков. Ярдов пятнадцать до ближайшего куста, затем десять – до следующего, еще пятнадцать – до третьего, и десять – от третьего куста до полянки со змей-травой. Пятьдесят ярдов – это на грани человеческих возможностей. Почти как плавание Крейга-Морехода вокруг всего Полариса из Уиндли в Беломорье. Вернуться в землянку точно не удастся, так что миску, нож, кисточку и ордж лучше взять с собою. И арбалет – мало ли кто встретится в столь долгом путешествии! Упаковав предметы в мешок и закинув его на спину вместе с оружием, Эрвин двинулся в путь.

Расстояние до ближнего куста он одолел с двумя передышками. Встав на колени, тщательно осмотрел ветви. Ничего похожего на орехи – лишь колючки да очень мелкие черные ягоды, горькие на вкус. Эрвин вовремя заподозрил, что они ядовиты.

На пути ко второму кусту встретилось неожиданное препятствие: упавшее дерево. Тут не помешала бы осадная башня или рота военных инженеров, чтобы навести временный мост… Кое-как Эрвин справился с преградой – взобрался на ствол, будто на крепостной вал, и скатился на другую сторону.

Второй куст был начисто лишен плодов. Эрвин глядел на него, бессильно переводя дух, и вдруг вспомнил такое, от чего покрылся холодным потом. Лещина не плодоносит в июне! В августе или сентябре, но не в начале лета. Орехов не будет. Придется вернуться в землянку и…

При мысли о червях Эрвина стошнило желудочным соком. В голове немного прояснилось, и он подумал: белка. Рыжий зверек ел орех – откуда взял? Сохранил в дупле с прошлой осени? Да ладно! Это же дупло, а не погреб! Чтобы хватило аж до июня, сколько орехов нужно запихнуть в дупло?..

Эрвин пополз к третьему кусту. Он почти не помнил рассказов Колемона о флоре Запределья, однако помнил, чего не было в этих рассказах: слова «лещина». Запредельные орехи зовутся как-то иначе… Может, они и растут в другое время?

Десяток ярдов до куста он преодолевал так медленно, что мог в дороге помолиться всем Праматерям по очереди. Взамен Эрвин считал в уме. Он сумел сколотить союз лордов – это успех. Отец услал его в Запределье – это неудача. В Запределье не умер от простуды, не упал со скалы, не утонул в болоте – успех. Но потерял всех бойцов и получил дыру в груди – неудача. Остался жив и добрался до землянки – хорошо. Заработал гнилую кровь – скверно. Нашел змей-траву и справился с хворью – хорошо. Но руки трясутся так, что не до охоты, – скверно. По всему выходит, теперь очередь успеха. Светлая Агата то смеется над ним, то помогает – и сейчас самое время для помощи.

Около полудня Эрвин достиг третьего куста. Крепкие, бодрые орешки лепились к веточкам, прячась под листьями. Не лещина – другие, прежде не виданные. Но съедобные, если судить по белке! Радость Эрвина, впрочем, была непродолжительной: ровно до момента, когда он попытался раскусить первый орех и чуть не сломал зуб. Белка – рыжая счастливица – имела весьма острые зубки. А в распоряжении Эрвина был арбалет, железная миска и кинжал. Он сел, положил арбалет между ног, на деревянное ложе поставил миску, зажав ее бедрами. Внутрь бросил орех и что было сил треснул рукоятью кинжала. Не попал, миска загремела. Ударил вновь – слишком слабо. Размахнулся из-за головы, обрушил на скорлупу всю мощь своего гнева – орех выскочил из миски и улетел ко всем чертям. Эрвин сказал несколько слов, которые повергли бы в смятение его благородных сестру и мать. Высыпал в миску горсть орехов и принялся крушить короткими, но яростными ударами, с каждым промахом совершенствуя технику атаки. Стук! Стук! Звяк! Стук! Хрусь!

Первая скорлупа треснула, Эрвин добил ее и выгрыз долгожданный орешек. Тот был меньше ногтя. Чтобы насытиться, понадобится несколько дюжин. Но Эрвин на время позабыл об усталости – его охватил азарт битвы, опьянил вкус вражеской крови. Каждый новый удар выходил точнее прежнего, все чаще и чаще скорлупа хрустела под его атаками. Хрусь! Хрусь! О, как сладостен этот звук! Сейчас Эрвин полностью понимал тех рыцарей, кто наивысшим наслаждением почитает кровавую битву. Этот головокружительный восторг, когда очередной орех трещит и лопается, сокрушенный ударом рукояти. Наверное, такое же чувство испытывают рыцари, пробивая мечом забрало врага!

Эрвин не остановился, пока не объел весь куст. Только три ореха спаслись паническим бегством, выскочив из миски. Все прочие пали жертвами разящей десницы северянина, оказав, впрочем, достойное сопротивление.

Едва битва окончилась, живот и веки сразу отяжелели. Нет, встревожился Эрвин, не спать. Нельзя! Хворь отступает, но еще очень опасна. Нужно обработать рану, лишь потом спать! Словно подтверждая его мысли, жжение в груди усилилось, спину пробрал озноб. Эрвин двинулся в путь. Добравшись до поляны змей-травы, он первым делом взвел арбалет. Долгая и непростая работа, однако нужная: мало ли какой зверь явится сюда. Потом срезал несколько пучков травы, не спеша перетер в миске, отжал сок, выбросил жмых. Проверил, чтобы арбалет лежал в удобной близости от правой руки. Промыл орджем кисточку и кинжал. Кажется, все. Эрвин истратил все возможные поводы для отсрочки. Пора переходить к пытке.

– Я выживу, – сказал Эрвин, и при первом же слове понял, что сегодня не сможет совершить процедуру.

Никакой ценой. Не из-за боли, а от беспредельной усталости. Она заполнила душу и лилась через край. Сила воли растворилась в море усталости без следа.

Эрвин ощупал рану и понял: опухоль спала настолько, что можно обойтись без кинжала, лишь пальцами и кистью. Это известие не помогло. Ядовитый сок сам по себе причиняет зверскую боль, а терпеть ее сил не осталось.

Полежу час-другой, сказал он себе. Орехи и сон немного восстановят силы. Наверное, станет легче… Смежил веки, прекрасно понимая, что совершает ошибку. Тут же нахлынула дремота, смывая остатки мыслей.

Невдалеке хрустнула ветка. Мгновенно проснувшись, Эрвин поднял голову и увидел серого зверя. Шагах в десяти стоял волк: ощеренная верхняя губа, шерсть дыбом вдоль загривка. Эрвин повернул арбалет, чтобы взять зверя на прицел, и тут понял, что это не волк, а собака. Крупная серая овчарка.

Эрвин даже знал ее имя.

Вдруг он рассмеялся. Прерывисто и хрипло, мучительно, со всею бесконечной силой усталости.

– Джемис Лиллидей!.. – сквозь смех прокашлял Эрвин. – Где вас носило? Что же не пришли неделей раньше? Вы безнадежно упустили первенство!

Бывший кайр Джемис вышел на поляну, остановился рядом с овчаркой. На лице воина слились в причудливую смесь потрясение, досада, растерянность. Эрвин продолжал хохотать.

– Предатель-механик, отряд искровой пехоты, гнилая кровь, яд змей-травы… Бедный Джемис! Вы – последний в очереди желающих меня убить! Как же вам, должно быть, обидно!

Джемис стремительно двинулся к лорду. Тот вскинул арбалет с неожиданной для самого себя прытью. Но воин прыгнул в сторону, уходя из-под прицела, рванулся вперед – и вот уже стоял над Эрвином, прижав арбалет ногою к земле.