Роман Сенчин
Десятые

Что еще? Еще – встреча с будущей женой. Познакомились на концерте группы «Крематорий». Хороший был концерт, в основном звучали старые песни. Армен Григорян грустно исполнял энергичную вообще-то тему:

 
И у Тани на стене нарисовал я облака
И слона с ослом, летящих в никуда,
И она ложилась спать, схватив слона за крыла,
А просыпалась с хвостом осла.
 

Девушка рядом с Дробовым подпевала, и когда песня кончилась, он спросил:

– А вас не Таня зовут?

– Нет, Наталья. И я еще жива. – У песни был припев: «Жаль, что она умерла».

– Извини, – кивнул Дробов, – но Таня, судя по всему, была классной… Может, выпьем что-нибудь?

За их спиной был бар. Девушка легко согласилась:

– Давай. Только узнаем, какая следующая будет… «Мусорный ветер» послушать хочу.

Следующей песней был не «Мусорный ветер», и они пошли к бару.

– Я первый раз на «Крематории», – сказал Дробов, – хотя воспоминания у меня с ним очень мощные связаны.

– Какие?

– Я с билетом на него в армию уходил. До последнего надеялся, что отправку перенесут и схожу… А довелось только теперь.

– Ты в армии был? – Наталья посмотрела на него с интересом.

– Ну да.

– А откуда приехал?

– Куда?

– Сюда, в Москву.

– Хм, с Большого Тишинского переулка.

– Москвич… Не похож.

– А ты?..

– Я с «Полежаевской».

– Ничего себе! Почти, получается, соседи.

После этого стали встречаться. Дробов подарил ей диск с песнями своей группы (сам сделал сборник из не очень матерных и примитивных), Наташе понравилось…

Как поначалу она не поверила, что Дробов москвич, так и он не верил, что она родилась и прожила свои двадцать шесть лет в столице. Нетипичная москвичка. Хотя… Хотя их очень много, таких нетипичных, просто ведут незаметный образ жизни. Словно прячутся от этого круглосуточного шума, суетни, битв за деньги, за славу…

Окончила после школы бухгалтерские курсы, работала в бухгалтерии одного научно-популярного журнала, который когда-то, в советское время, пользовался спросом, а теперь… Около пятисот подписчиков, около тысячи покупателей.

Когда Дробов впервые побывал в их редакции на Новой Басманной, просто глазам не поверил: показалось, что попал в декорации фильма о глухом застое. Громоздкие толстостенные шкафы с какими-то пыльными книгами, подшивками; скрипучий шевелящийся паркет под ногами, фанерная обшивка на стенах, всё покрыто потемневшим лаком. В кабинетах большие столы, тяжеленные стулья, которые женщины с одного места на другое не переносили, а перетаскивали. И хоть в то время уже стояли компьютеры, но на сейфах, шкафах, на широких подоконниках – как какой-то ветеранский резерв – пишущие машинки…

Люди в этом здании были тоже словно из прошлого, проводили рабочий день неспешно, в полусне, с постоянным жиденьким чаем, печеньками, ленивыми разговорами… Дробову опять вспомнился фильм «Курьер». И, наверное, таких заповедников по Москве еще оставались сотни и сотни, а может, и в свежих офисах создавалось, устанавливалось нечто подобное.

Наталья не имела больших запросов, претензий, и Дробова это, особенно в начале отношений, раздражало – симпатичная, неглупая девушка, а живет так тихо и скромно, будто ей кто-то когда-то напророчил, что никуда никогда она не пробьется, ничего не достигнет, а если не поверит и сунется в московский водоворот, то потеряет то немногое, что имеет. И замуж за Дробова она вышла, кажется, не по любви, а так – встретился подходящий парень, не алкаш, не подонок какой-нибудь, москвич. Подходит, можно связать с ним жизнь.

Но теперь, после двенадцати лет вместе, ее ровность, скромность очень Дробову нравились и только укрепляли семью. Домой он ехал без боязни нарваться на скандал, проблемы почти всегда решались спокойно… Удивительно, у него за эти годы ни разу не возникало желания другой женщины, хотя в юности был уверен, что их будут десятки, сотни. Для этого, считал, только и стоит жить – секс, рок-н-ролл, ну и легкие наркотики бы неплохо… Смешно, конечно, вспоминать об этих принципах, но, наверное, подобное – по крайней мере, желание обладать женщинами – многих и толкает лезть на Олимп.

У Дробова не получилось. Обыкновенная жизнь обыкновенного человека: любимая и убаюкивающая своим спокойствием жена, послушная дочка, сносная работа. Есть и хобби, и одновременно средство для подработки – гитара.

Открыл дверь. В нос ударил запах жареного мяса, и Дробов сразу и резко почувствовал, что очень голоден – за весь день съел один беляш.

– Привет, – сказала Наталья, появившись из их комнаты. С легкой улыбкой подошла, подставила щеку, Дробов поцеловал. – Раздевайся, ужин готов.

– Да…

– Пап, приве-ет! – как-то, как в детстве, подбежала дочка, прижалась. – Игрушки отдал?

– Отдал. Хорошей женщине. У нее сын и дочка, – и глянул на жену, не кольнула ли ее эта «хорошая женщина».

Нет, Наталья ответила заговорщицким кивком: «Хорошо, правильно сказал».

Дочка облегченно выдохнула:

– Пусть играют.

Потом ужинали. Бубнило радио из старенькой магнитолы «Томь», Дробов не слушал, ел напряженно.

– Проголодался… – с сочувствием отметила жена. – Нормально всё на работе?

Когда-то она спрашивала: «Как дела на работе?» – и Дробову приходилось вымученно отвечать: «Нормально… Всё нормально». Теперь можно даже не говорить ничего, а просто головой покачать.

Но молчать нехорошо, и Дробов интересуется:

– А у тебя?

– По-прежнему. Слава богу… Сегодня пораньше приехала, сходили с Настей купили колготки, для школы разное…

– Да, через три дня в пятый класс, – поддерживает Дробов и спохватывается: – А в этом году первое сентября в субботу же…

– Будет линейка, урок-знакомство…

– А потом мы в кино собрались, – добавляет Настя.

– Ясно… Вечером можно в суши сходить, – Дробов отодвинул тарелку, потянулся к заварному чайничку. – У нас репетиция завтра. Паша звонил.

– М-м! – оживилась жена. – Возобновляете?

– Да вроде. Новые песни подкопились, надо посмотреть, как что. Может, – старался говорить так, чтобы у жены не возникло сомнения, – может, и альбом запишем. Попробуем…

После ужина дочка ушла к себе, а Дробов с Натальей к себе. Устроились на диване перед телевизором.

Смотреть, как обычно, было нечего. Десятка два каналов, но, оказавшись на любом из них, сразу тянуло переключить. Какие-то фильмы на середине, ток-шоу, больше похожие на ругачку, реклама, реклама, гон о летающих тарелках, мультики, клипы…

Дробов задержался на Наташе Королёвой. Она пела старую песню про маленькую страну… В первый раз Дробов увидел Королёву в армии – по воскресеньям, свободным от нарядов, разрешали смотреть телик, и во время этих просмотров обязательно на экране появлялась новая, жутко модная тогда, а главное, по-настоящему юная певица – Наташа Королёва. И пела так, что солдаты стонали: «Почему умирает любовь? Мне никто никогда не ответит…»

Это был то ли самый конец девяностого, то ли начало девяносто первого. Свежие лица на эстраде были еще редкостью – в основном продолжали петь всякие Софии Ротару, Людмилы Сенчины, Аллы Пугачёвы, старавшиеся выглядеть по-современному, – и парни гадали, на самом ли деле эта Наташа Королёва такая уж молодая, из народа, или стояла где-нибудь десять лет на подпевках и теперь дождалась своего часа… Гадания происходили после отбоя, быстро перетекали в признания, что вот бы эту Наташу сюда – мягонькую, уютную, или лучше жениться на такой девчонке, уже наверняка при деньгах… Наташа Королёва была предметом и дробовских солдатских фантазий.

Сейчас ей наверняка лет сорок. То исчезает из телевизора, то появляется. Где-то читал, что у нее свои магазины, замужем за популярным стриптизером Тарзаном, который тоже мелькает в телике… В общем, держится на плаву, в поле зрения. Как и большинство подобных ей эстрадниц и эстрадников, появившихся в начале девяностых. Кто там еще был из новых? Ветлицкая, конечно, – у этой действительно голос потрясный, песни качественные, клипы стильные, нереально крутые для того времени… Алёна Апина, Татьяна Овсиенко, Лика Эм-Си… Хм, или Лика Стар?.. Лада Дэнс… А кто пел энергично: «Дави на газ! Всё будет джаз, всё будет джаз»? Лика Стар, кажется…

– Переключи, – с легким раздражением попросила жена.

Дробов очнулся. На экране танцевали длинноногие поджарые девушки, а огромный бессмертный Шуфутинский скупо, как одолжение, выпускал изо рта в микрофон слова:

 
Так лучше веселиться, чем работать,
Так лучше водку пить, чем воевать.
И вспоминать за мамины заботы,
И белые костюмы одевать.
 

Дробов испуганно ткнул пальцем в кнопку.

– Хм, не замечала, что тебя на попсу потянуло, – усмехнулась Наталья.

– Да это я так… задумался, – и он снова стал путешествовать по каналам.

Малахов что-то выспрашивает у заплаканной женщины… реклама «Тайда»… реклама «Мегафона»… тайны египетских пирамид…

– Пойду в компьютере посижу, – сказал Дробов. – Надо на завтрашнюю репу настроиться.

– Конечно, Алёш, – и жена погладила его по руке.

Компьютер у них был один. Стоял в комнате дочки – отдельный стол, незамусоренный бумажками, безделушками. Наталья, испытывающая уважение к любой электронике, очень заботилась о стиральной машине, холодильнике, телевизоре, дивиди и, конечно, о компьютере. Стол с программным блоком в специальной ячейке, монитором, клавиатурой, решетками для дисков вообще выглядел как некое домашнее животное из фильма про будущее…

– Настя, – заглянул Дробов в комнату, дочка как раз сидела за столом, – ты мне уступишь на часок?

– Сейчас доиграю…

– Давай. Позовешь.

– Угу.

Дробов прошел на кухню, налил себе с полчашки чаю. Встал у окна. Начинало темнеть, во дворе за тополями играли дети, дальше серели гаражи-ракушки, которые уже года два как обещали снести…

Они жили недалеко от метро «Профсоюзная». Панельный девятиэтажный дом, неподалеку маленький парк, пруд… Когда родственники узнали, что Алексей и Наталья решили пожениться, естественно, возникло беспокойство, где они будут жить. У ее родителей двушка, у его – тоже. Денег, чтобы снимать отдельное жилье, не было. И тут двоюродная сестра Натальи, которая к тому времени лет пять жила в Германии, объявила, что отдает свою московскую квартиру молодым в бесплатную аренду. Сама разобралась с тогдашними жильцами, и после свадьбы Дробов с женой въехали сюда, с тех пор здесь и живут. Уже второе десятилетие.

Дробов благодарен Наташиной сестре. Во многом, наверное, благодаря ей семья у них сохранилась: невозможно представить, как бы они жили или с ее родителями, или с его… Вон этот идиотский вроде бы, но вообще-то достоверный сериал «Воронины» наглядно демонстрирует, каково оно, житье в семейной коммуналке… Жуть и бред… Да, благодарен. Но тревога постоянно появляется, теребит, щиплет: а если сестра решит вернуться, или деньги понадобятся, или, не дай бог, умрет… А аренда двушки сейчас – тысяча долларов самое-самое малое… В общем, в подвешенном состоянии они всё это время. И ведь, интересно, за двенадцать лет не прошло это ощущение.

– Пап, свободно! – позвала дочка и попросила, когда он усаживался перед монитором: – Только не очень долго, ладно? А то я уровень до конца не прошла… сохранилась… А потом уже спать.

– Ладно, постараюсь.

– А что ты будешь смотреть?

– Так… – Дробов и сам толком не знал. – По работе надо.

– Насчет пива?

– Нет, по другой, по музыкальной. Почитай пока, или с мамой… Нельзя быть зависимой от компьютера. – И подумал: «Пора дешевенький ноутбук купить. Так вот просить каждый раз…»

Было время, они с женой почти каждый день заходили в видеопрокат, брали фильмы и вечером смотрели. Ужастики, комедии, мелодрамы хорошие, катастрофы… А потом повсюду появился интернет, набитый всевозможным кино, и видеопрокат исчез. И почему-то эти вечерние сеансы у них прекратились. А ведь куда проще – включил комп, нашел подходящую киношку и смотри…

Сначала, традиционно, набрал в интернете «Stooges» – название любимой рок-группы. Может, что новенькое о ней появилось… Впрочем, что может появиться после смерти гитариста Рона Эштона?.. Теперь уж точно – история. Скоро и лидер группы Игги Поп уйдет в мир иной, или хотя бы на покой. Ушли на покой и Боб Дилан, и Дэвид Боуи…

В девяносто втором (или третьем, теперь уже точно не установишь) звукорежиссер Андрей Тропило взял и выпустил две пластинки «Студжис». Это было удивительно – никто, казалось, не знал, что это за группа, и мало ли этих ныне прочно забытых групп существовало в шестидесятые-семидесятые… Ну купят сотенку экземпляров… Может, и действительно мало купили, и Тропило прогорел в коммерческом плане с этими пластинками, но число поклонников давно распавшихся «Студжис» именно в начале девяностых стало расти. Причем не только в России.

Лет десять назад «Студжис» собрались снова, записали новый альбом, много гастролировали, побывали в Москве. Дробов с женой ходили…

Да, новостей почти не было. Вот Элис Купер советует молодым музыкантам слушать «Студжис», «Ху», ранних «Роллинг Стоунз» и быть безбашенными рок-н-рольщиками… Дизайнер Джон Варватос включил песню «Студжис» «Down on the Street» в число пяти главных рок-треков всех времен… О «Студжис» вспомнили на вечере памяти Джонни Рамоне…

Дробов изучал ссылки на группу «Студжис», а в голове продолжало вертеться неожиданно вспомнившееся «Дави на газ!..» Кто же ее все-таки пел?

Нет, оказывается, не Лика Стар, а Светлана Владимирская. Нашел даже клип девяносто четвертого года. В белом кружевном костюмчике, коротко стриженная, рубит, мечась по сцене: «Вперед, машина любви! Дави на газ! Давай, мой мальчик, дави на газ!»

Да, песню помнит, а певицу – нет.

И где ты теперь, Светлана Владимирская?

К своему удивлению, тут же обнаружил статью о ней в «Википедии». Родилась в шестьдесят восьмом в Люберцах, окончила музучилище, стала солисткой группы «Клеопатра», потом начала сольную карьеру. В девяносто четвертом была признана певицей года. «После взлета своей популярности, в 1998 году, певица неожиданно уехала вместе со своим мужем в Красноярский край, в деревню Черемшанка. По телеканалу ОРТ показывали, что она была в общине Виссариона. Затем певица вернулась в шоу-бизнес в 2004 году». Да, два альбома с тех пор записала…

А Лика Стар?

Лика Стар («Лика Павлова, родилась в 1973 году»), оказывается, первая российская рэперша, «в начале 2000-х перебралась в Италию, где ее супругом стал дизайнер и владелец мебельной сети Анджело Сечи».

Еще такая Линда была. Причитала: «Я ворона, я ворона…» Ну, она до сих пор довольно активна, в определенных кругах известна и почитаема. «С 2008 года и по сегодняшний момент живет в Греции, выступает в дуэте с мужем Стефаносом Корколисом».

Так, ладно, у этих более или менее, но жизнь сложилась. А вот Барби… Хм, для этого ведь, скрывая и от себя самого, сел за компьютер. Чтобы узнать, что с ней, куда пропала. Может, она вообще ему приснилась, и песня эта про ресницы – тоже… Вот бы действительно придумать во сне такой хит, пусть попсовый, но который закрутится на языке у тысяч, и – прославиться.

Как набрать в поисковике? Набрал просто «Барби», и, конечно, выскочили ссылки на куклу. Покрутил ролик мышки – о певице ничего. Игрушка, коллекции, игры… Да, надо добавить «певица». И тут компьютер сам дополнил «Барби певица» именем и фамилией «Марина Волкова».

Марина Волкова… Двадцать лет назад то, как на самом деле зовут певицу, тщательно скрывалось. Дескать, просто Барби – такая вот девочка из сказки, поющая сказочные песни. Ну, не сказочные, но уж точно не обычные.

Дробов нажал «найти», и вот появились ссылки, выстроились сверху вниз, заголовками требуя, чтобы их скорее открыли:

Барби – Азбука любви (1992). Лучшая и разная музыка

Дискотека 80-х. Если кому-то небезразлична судьба певицы Барби…

Жизнь: Потеря популярности оборачивается депрессией

Открыл одну из ссылок. Побежал взглядом по строчкам:

В детстве я как-то увидел симпатичную девочку во всем розовом, распевающую РЭП (нынче хип-хопом зовется). Помню, я дико фанател от нее. Потом она куда-то исчезла.

Некоторое время назад я задался целью найти хоть видео из той передачи. Но так и не нашел. И вот буквально вчера ночью я выцепил-таки на ютубе ее видео.

Ниже был экранчик. Дробов нажал на «плей». На экранчике появилась рябь, а поверх нее надпись: «Азбука Любви – “Красишь ты ресницы”. Аккаунт You Tube, связанный с этим видео, удален за неоднократное нарушение авторских прав».

– Ясно, – Дробов крутанул ролик. Стал читать комментарии пятилетней давности.

Надо же, я эту песню обожала. Ходила, распевала с подружками. На магнитофон с телевизора записала. Удивительно – никакой ностальгии, одно отвращение.

Через какое же вы отвращение прошли, что напевали ее:) я вот только один раз ее увидел по телику, но почему-то запомнилась. Она мне внешне понравилась тогда:))) хоть я и мал был.

Очень хорошо помню и девушку, и песню. Фанатеть не фанатела, но был период, когда это нравилось. Сейчас смешно…

Сейчас многое уже смешно:)

В комнату вошла дочка. Остановилась у двери и, Дробов почувствовал, стала смотреть на него, безмолвно требуя заканчивать.

– Сейчас, Насть.

– Уже десять почти…

– Пять минут.

Дочка ушла.

И я, и я ее помню!!:))) Мне тогда вообще лет 5–6 было:) Кажется, мне даже нравилось:))) Помню, была у нее еще песня про “часики с кукушкой” или что-то вроде этого. Помню еще, в те времена кукла Барби была предметом вожделения каждой советской девочки (хотя тогда уже не советской:)) и я не была исключением:) В какой-то передаче (может, Марафон–15) она рассказывала про то, что у нее есть настоящая кукла Барби, вместе с розовым магнитофоном, и даже показывала ее, кажется. Я уже всего не помню, но отлично помню, что это произвело на мою детскую впечатлительную натуру просто невообразимый эффект:)))))

Я ее так безумно любила, эту Барби!

 
Моя певица эта Барби,
Она живет в Москве,
Она прекрасна как цветок,
Как роза в хрустале!!!
 

Даже стихи писала про нее… мне было лет 12–13… Боже мой, просто супервоспоминания! И как время идет! «Азбука любви» еще была на аудиокассетах!!!

Газета МК в те времена много о ней писала!!!

Запомнилась мне эта девушка. Песни были исключительно о любви, с чем у Марины так ничего и не сложилось. А я вот ей не любовь хочу предложить, а нечто большее – всю Вселенную. Короче, если Марина жива, зовите ее ко мне.

Да она в Свиблово живет.))) Пьяница.)))

Пьяница… Не спешите осуждать. Не знаете, в какой ситуации сами завтра окажетесь.

Да…а. Помню, будучи подростком, тоже грезил о ней. Жаль, очень жаль, что жизнь у нее не сложилась. Вспоминаю, и слезы на глаза наворачиваются.

Сижу на работе, и вот совершенно ни с того ни с сего начала напевать “Красишь ты ресницы…” Зашла в поиск, набрала “певица Барби”, и вот те на! Ваша переписка. Жалко девочку.

А вот если предложить ей попеть? Могу предоставить в распоряжение Марины Волковой кое-что из моего материала, который по разным причинам был забракован участниками нашей группы.

Дальше – ничего. Конец комментариям…

Утром, как обычно, был торопливый завтрак, почти час в метро, недовольная Света, склад, грузчики…

Дробов знал, конечно, что грузчики ночуют не здесь, что у них есть квартиры, семьи, но каждый раз, когда видел их, вялых, хмурых, в одной и той же робе, ему казалось, что вот так они и проводят всю жизнь – за забором, на складе, сидя или лежа на старых поддонах. Что ничего у них нет, никаких занятий, кроме разгрузки прибывающих тонаров и загрузки отбывающих «газелей» и «бычков»… Но, может, и он, Дробов, представляется им таким же, занятым лишь одним делом – развозом пива.

Да, так мы в основном друг друга и представляем. Не люди, а… как там?.. функции.

Дробов думал о вечерней репетиции. Совсем не та это будет репетиция, какую представляет жена, какой бы хотелось ему самому. Не материал для нового альбома они вечером будут нарабатывать. И, лежа вчера вечером рядом с Натальей, после того как почитал про Барби, он хотел признаться, что за деньги приносит время от времени сверх зарплаты, туманно поясняя: премия, временное повышение… Готов был, но не смог. Не из-за боязни упреков, что, типа, а почему раньше не сказал… Нет, вряд ли она будет что-нибудь говорить такое. Другое удержало – стыдно было сказать, какие песни их группа уже года три поигрывает в клубе «Одна шестая».

Клуб был стилизован под ресторан советского времени, и живой звук там соответствующий: иногда выступали известные в прошлом певцы и певицы, группы, популярные лет тридцать назад, а нынче играющие на корпоративах или на таких вот площадках, а когда никого более или менее именитого арт-директору отыскать не удавалось, звали группу «Антидот».

И одно дело, если бы исполняли свой репертуар или хотя бы близкие по духу песни… Попытки поначалу были.

– В Советском Союзе панк-рок неплохо знали, – помнится, доказывал барабанщик Паша Гусь, знакомый с арт-директором «Одной шестой». – Записи «Пистолетов» ходили, «Клэш»…

– Игги Поп еще в семьдесят пятом в Москве побывал, – вставил Дробов.

– Да? – арт-директор заинтересовался. – И что, концерт дал?

– Нет, конечно… Туристом.

– Ну, туристом! Туристом к нам и Прабхупада приезжал. Мало ли кто… Нет, ребята, беру вас на своих условиях…

Главным условием было исполнение песен советского периода. Точнее, семидесятых – начала девяностых годов.

– Без глубокого андеграунда, – уточнил арт-директор. – Лоза с «Примусом» – самый край. Можете аранжировать поживее, но, ясно, не до панка. Нельзя ломать имидж клуба.

– А слова можно переделывать? – спросил Макс, басист.

– Как?

Макс вдруг запел жалобным голосом:

 
Плачет девочка с автоматом —
Больше некого убивать.
Вся в слезах и губной помаде,
Ох, как хочется постреля-ать.
 

– Не стоит, – серьезно ответил арт-директор. – В общем, определяйтесь.

После этого парни зашли в кафешку, взяли водки и стали спорить.

Спор был острее и ожесточеннее, чем раньше, когда пытались решить, как будет звучать новая композиция… И спорить тем более было неприятно, тяжело, что все понимали: ничего нового в результате не появится.

Правда, поначалу общались довольно спокойно.

– Понимаете, – говорил Паша, – хоть какая-то реальная деятельность. Реальные башли зарабатывать будем.

– Ну, блин, зарабатывать можно и в офисе, – буркнул Максим.

Дробов на эти слова усмехнулся:

– Кто нас в офис возьмет? Там уметь что-нибудь надо.

Получилось, что этими словами он поддержал Пашу. Тот воодушевился:

– Вот-вот! Сколько лет перебиваемся, а тут будет хоть чем за студию платить.

– Но ведь… – включился в разговор Андрей, соло-гитарист, основной вокалист и по факту лидер группы, – но ведь это предательство.

Паша вскипел:

– Кто кого предает? Кто?!

– Мы все.

– В смысле?

– Если мы начнем попсу лабать, мы предадим свою музыку. То, чем пятнадцать… двадцать лет почти жили.

– Да почему! Разучим несколько песен, будем исполнять их раза три в месяц, получать за это гонорар. А остальное время – наше.

Дробов опять усмехнулся:

– Все попсари с этого начинали.

Паша грустно на него посмотрел:

– Нам уже поздно попсарями становиться. Вообще хоть кем… Графов Монте-Кристо из нас не вышло.

– Что? – наморщил лоб простоватый Макс.

– Он имеет в виду, что панк-рокерами мы не стали… Но предавать свою музыку я лично не буду.

– Андрюх, никто ничего не предает! – зло выкрикнул Паша и сразу потух. – Ладно, я вам предложил подработку. Подработку, в принципе, по специальности. Нет так нет. Но продолжать быть таким в тридцать шесть лет я лично, – он выделил слово «лично» и глянул на Андрея, – уже не могу. Я хочу сцену, хоть такую, как в «Одной шестой», хочу играть, получать за свою игру пусть символизм, но – получать… Ребята, нам скоро сороковник! Три альбома, четыре десятка сборных концертов, где нас не отличали от остальных, тысяча, или сколько там, реп на голимых студиях, и это всё?! Я не могу так дальше, и я готов уйти, если мы будем продолжать только так…

Тут, по сути, и начался спор. С обвинениями, старыми обидами, посыланием… К Паше присоединился Макс (так сказать, ритм-секционная спайка), Андрей был настроен категорически против исполнения эстрадного ретро, а Дробов до поры до времени сдержанно присоединился к Андрею. Просто не мог представить, что играет что-нибудь вроде «На недельку до второго…».

Но неожиданно, на самом пике спора, ему в голову вломился вопрос, вломился и уже не исчезал: «А что, действительно, мы теряем, часа по три несколько раз в месяц играя не то, что хотим?» К тому же у Игги Попа, «Рамонез», даже у «Эксплоитед» с «Дэд Кэннэдиз» были вполне лирические песни, почти попсовые. Ничего, наверное, страшного… И деньги, конечно… Прав Паша: хоть бы и символически, но очень хочется получать за свою игру. И он склонился на сторону Паши и Макса…

Андрей убежал тогда из кафе в бешенстве, бросив на стол голубовато-белую тысячерублевку, хотя выпили и съели все вместе от силы на семьсот. Но эта тысяча была как некий знак, что на деньги ему, Андрею, плевать… Оставшиеся посидели молча, потом вымученно договорились как-нибудь созвониться и разошлись. Ощущение было, что навсегда.

Первым Дробову, на следующий день, позвонил Андрей и спросил почти с ненавистью, какой-то юношеской ненавистью:

– Ты на самом деле решил играть попсу?

Дробов не знал, что ответить. Точнее – как. Было ощущение, что если скажет: «Да, на самом деле», – Андрей, с которым они столько лет сочиняли забойные песни, улыбками хвалили друг друга, когда у одного получалась удачная мелодия, а у другого выходил пронзительный соляк, с кем много всего пережили, скажет то последнее слово, после которого невозможно станет ни играть, ни разговаривать, или просто бросит трубку, что хуже самого обидного оскорбления.

– Я… – Дробов кашлянул. – По крайней мере, я хочу попробовать. В любой момент мы можем прекратить.

– Ха-ха! Ты говоришь, как начинающий наркот из советских фильмов! – неожиданно развеселился Андрей. – Ладно, давайте попробуем.

Быстро нашли бесхозного – без группы – клавишника по имени Игорь. Стали отбирать песни, и тут возник вопрос о вокалистке. Арт-директор «Одной шестой» сказал, что она необходима.

– Пусть не каждую песню поет, но женский пол должен быть на сцене – охват аудитории… Только она должна быть тоже не девочкой. Понимаете, о чем я?

Арт-директору было лет двадцать пять, и своей уверенностью, начальственностью он жутко, до покалывания в скулах, раздражал.

Андрей вспомнил, что, когда они репетировали на базе в Дорогомилове (неплохая, кстати, база, и вид на небоскребы Москва-Сити вдохновлял на более жесткую музыку), там болталась одна неприкаянная особа лет за тридцать. Вроде как пела когда-то в фолк-группе, но группа развалилась, а она по привычке приходила к звукорежиссеру базы, пила с ним чай или вино, мечтала о новой группе, будущих альбомах, концертах, о славе. «Я же раньше Хелависы начала то же самое!..» – слышалось иногда ее обидчиво-досадливое. Однажды парни услышали, как она поет, – неплохой оказался голос; внешне тоже была вполне подходящей.

Отправились на базу. Особа, ее звали Ольга, оказалась там – «Вот видите, как нам катит!» – шепотом обрадовался Паша Гусь, – за десять минут уговорили участвовать.

– Практика нужна, – сказала Ольга больше себе, чем им и другу-звукорежиссеру, – пускай и такая. Вперед, орлы!

И началось мучительное составление репертуара, а затем еще более мучительные репетиции. Играть эстрадные мелодии было не только противно и скучно, но и сложно – оказалось, что это совсем другая музыка, требующая другой техники. Пальцы на левой руке ломило от непривычных аккордов, голова была набита тяжелыми, как лишние мысли, чуждыми звуками.

Но так или иначе наиграли дюжину подходящих тем, выступили в «Одной шестой» и имели успех. Их, конечно, не очень внимательно слушали (это было нечто вроде ресторана – стояли столики, мельтешили официантки, одетые, как Гурченко в «Вокзале для двоих»), не слишком бурно хлопали, не кричали «бис», но все-таки… На другой день Паша Гусь раздал участникам по две тысячи рублей.

– Дальше будет больше, – пообещал, – это пробник был, без афиши…

И вот три года группа «Антидот» периодически выступает в этом клубе.

Два последних месяца «Одна шестая» была на ремонте, а теперь их снова призвали. Немного порепетируют, вспомнят, сыграются, разучат несколько новых для себя вещей, и понесется очередной сезон.

Ездили сегодня много и далеко – по Северо-Западному округу. Дробова тянуло спросить Саню, посмотрел ли он вечером что-нибудь про Барби, может, нашел ее песни, но Саня был таким сумрачным, надутым, что, казалось, любой вопрос может его взорвать.

И все-таки, уже когда возвращались на склад с коробками просроченных «Хайнекена» и «Стеллы Артуа», Дробов все-таки не выдержал.

– Да какое там… Разве с этой семьей что-то посмотришь? Вообще что-нибудь сделаешь?.. Только вошел – сразу надо то-то, то-то и то-то. «Офигеть, – говорю, – я целый день за рулем по этим пробкам». – «Нет, надо срочно, давай».

Дробов поежился: ну вот, очень приятное окончание смены. Теперь сиди и выслушивай. И Саня продолжал изливать свою горечь, правда в неожиданном направлении:

– Вот правильно у Толстого написано: не женись до тех пор, пока не сделаешь всё, что мог, а то истратишься по мелочам. Правильно ведь? – Заметив в глазах Дробова изумление, водила объяснил слегка смущенно: – Ну, в школе же проходили «Войну и мир»… Хе, честолюбивые мысли Андрея Болконского.

– Ну да… А ты кем хотел стать?

Спросив об этом, Дробов испугался возможного ответа – «музыкантом». И что тогда? Два несбывшихся музыканта в одной кабине…

– Рисовал неплохо, художку окончил, – пробурчал Саня, рывком переключил скорость. – Приехал сюда в Суриковку поступать, и вот…

– И что?

– Ну, с первого раза не поступил, потом армия, а потом снова приехал… женился… Еще до армии познакомились.

– Ясно… А ты откуда?

– Череповец.

Задавать следующий вопрос было неловко. «Как допрос какой-то».

Проехали в молчании минут пять, и Дробов произнес:

– А жена откуда?

– Да местная. С азээлка. То есть жила в том районе, родители на заводе всю жизнь отработали… Пенсионеры. Потом нас всех в Жулебино переселили. Округ-то один, а оказались на задворках…

– И как, больше не пытался поступать?

– Да так… Всё как-то не так получилось… В армии в клуб просился, но из художников целая очередь была… Научился баранку крутить – парни научили. Права уже потом получил. И с тех пор вот кручу. То так, а в выходные по объявлениям грузы вожу. Часа нет, чтоб просто посидеть… Жена еще… Дому десяти лет нету, а всё течет, кафель падает, обои сползают… Дача разваливается… И всё на мне. Как белка…

– М-да.

– Вот и «м-да», – буркнул Саня.

Дробову самому были противны эти «м-да», «ясно», «ну да», но как еще реагировать, он не знал, не умел иначе. И неожиданно сам стал жаловаться: