Роман Ротэрмель
Художница с Хоккайдо
Глава 3
Любовь
Время пролетало быстро, когда я занималась тем, что мне действительно нравилось. Я окружала себя художниками, возможно, более талантливыми, чем я, но их особая атмосфера вдохновляла и будоражила мою фантазию. Солнце медленно окрашивалось в вечерний оттенок. Я обернулась, чтобы взглянуть на небо, но бросаю любопытный взгляд на парня, сидящего по соседству. Он краснеет, а его розовые губы дрожат, словно под морозным дуновением ветра. Я слышу тихие, нежные всхлипывания его носа. Его бледные руки мягко плывут вдоль холста, а глаза наполняются слезами. Я осматриваюсь вокруг, но никто, кроме меня, не замечает, как юный художник, уже не сдерживая эмоций, плачет, нависая над своим творением. Мне становится неловко.
– Эй, – шепчу я в его сторону, но не нахожу никакой реакции. – Хей, – я начинаю понимать, что обращаться так к людям невежливо и мне становится вдвойне неловко, что я даже не знаю его имени. – С тобой все хорошо?
Этот вопрос, наконец, заставил его обернуться. Он смотрел на меня сквозь заплаканные ресницы. Слеза медленно стекала по его щеке, лучезарно просвечиваясь на солнце, словно жемчуг. Милое зрелище и немного жалкое. Он улыбнулся сквозь дрожащие губы, и, подтянув рубашку, вытер глаза ладонью. Он вернулся к своей картине, так мне и не ответив. Интересно. Все художники такие? Задаюсь я этим вопрос вновь. Может на них так что-то влияет? Искусство? Атмосфера? Творческий порыв? Не знаю, но все-таки беру себе на заметку не пить местную воду.
Порой мне казалось, что художники живут самобытно. Я наблюдала, как молодая художница заполняла детали холста. Она приходила раньше всех и уходила последней, оставаясь до тех пор, пока солнце окончательно не лишало ее света. Каждый день я смотрела на ее картину и думала, что она закончена, что невозможно добавить на это полотно что-то еще, что невозможно сделать это творение еще лучше, но каждый раз ошибалась. Художница возвращалась, и снова садилась за ту же самую картину, делая ее прекраснее. Довести до совершенства то, чем ты занимался вчера. Вот секрет хорошего художника? Хотелось бы мне знать.
Крыша вновь радовала меня теплым солнцем и приятными ощущениями под ногами. Я приходила сюда каждый день, с того самого дня, когда Юки просветила меня об этом месте. Каждый день Джонатан встречал меня в одной и той же сидящей позе, с идеально заточенным карандашом в руке. Он рисовал все свободное время, как и я, по возможности. В моем доме никогда не было столько краски, как в последние недели.
После уроков я всегда возвращалась в художественный класс. Юки была довольна моими успехами, порой радуясь уж чрезмерно бурно. За это я ее и любила. За то, что она была настоящей.
Обычно, когда я приходила в кабинет, здесь уже находились учитель и несколько занятых художников, но в этот раз я встретила лишь сентиментального парня, который не так давно плакал над своим холстом. Он бесцеремонно сидел на подоконнике, закинув ноги высоко в потолок. Я понимала его, ибо сама любила так делать, переливая кровь из пяток и наблюдая за медленно бледнеющими пальцами. Я решилась подойти к нему, пока он окончательно не запачкал стену пыльными туфлями.
– Привет.
Он тут же поднял голову и взглянул на меня с удивительным дружелюбием. Видимо, он не такой застенчивый, как Джонатан, по крайней мере никакого смущения я за ним не заметила.
– Привет. Ты должно быть… Рин, – оживленно произнес он, выделив мое имя.
– Да. А ты?
– Икари.
Икари поклонился, задернув руку высоко вверх, но затем, вновь плюхнулся на подоконник и саркастически ухмыльнулся.
– Я слышал, ты дружишь с Джонатаном. Он классный парень, правда, немного своенравный. Он тебе нравится?
Видимо, этим вопросом он хотел застать меня врасплох и почувствовать смущение, но у него это не вышло.
– Да, – холодно ответила я, вызвав у него игривую улыбку.
– Ты ему тоже нравишься, – ответил он, потянув взгляд куда-то в сторону.
– Правда?
– Правда. Ты не замечала, как он краснеет при виде тебя? Я думал, это очевидно.
– Разве он не со всеми так застенчив?
– Конечно нет. У Джонатана много положительных качеств, но самое привлекательное – это совершенное неумение скрывать свои эмоции.
– Кто-бы говорил, – наконец ухмыльнулась и я, подколов сентиментального художника. Икари звонко рассмеялся.
– Да, порой слезы одолевают меня, когда я рисую. Искусство бывает трогательным. Ты должна меня понять.
– Я понимаю. Именно благодаря эмоциям у меня получается куда лучше, чем раньше.
– Да, я слышал, что безрукая девушка возомнила себя художницей.
Безрукая девушка? Парню явно не хватает такта.
– Надеюсь, ты не обижаешься на такие подколы? – спросил Икари, прищурившись.
– Нет.
– Я так и знал! – снова рассмеялся он. – Такой, как ты, все равно что о ней скажут другие, поэтому ты хорошая художница.
Икари умел делать комплименты, по крайней мере этот меня развеселил.
Джонатан пришел позже. Я улыбчиво провожала его взглядом, пока он шел к своему месту. Мы каждый день встречаемся с ним на крыше, но он до сих пор смущенно отворачивается, заставляя меня игриво улыбаться. Икари, завидев нас, рассмеялся вместе со мной. Кажется, сегодня, я обрела еще одного друга.
Мы сидели с Джонатаном на холодных камнях крыши. Сегодня солнце не составило нам кампанию, а посему небо чернело, а с севера дул прохладный ветер. Мне хотелось поговорить. Обычно я легко нахожу темы для разговора, но сейчас мысли улетучивались вместе с ветром. Я спрятала свои замерзшие ноги под колени и прижалась ближе к Джонатану. Он робко сжал плечи, но не стал возражать. Я чувствовала его тепло и не переставала подтягиваться ближе, пока, в конечном итоге, не положила голову ему на плечо.
– Как ты думаешь, я красивая?
Джонатан удивленно вытаращил глаза и покраснел, словно зрелый помидор. И снова он заставляет меня непроизвольно улыбаться, вызывая детский смешок. Когда он так делает, я сама начинаю неловко краснеть, но он явно этого не замечает, потому что все время смотрит в другую сторону.
– Я-я думаю… да, – тихо, едва дыша, произнес он.
Тучи неслись по небу так быстро, что я даже не поспевала провожать их глазами, сквозь затуманенное окно класса. Многие ученики похватали зонтики и поспешили домой, пока дождь не ливанул с уверенно чернеющего неба. Я вышла из школы и остановилась, чтобы взглянуть на мелькающие тучи. Ни грома, ни грозы, лишь мелкие, просвечивающие лучики солнца. Я стояла, уверенно вытянув плечи. Чего я ждала? Дождя? Капля за каплей, дождь усиливался, пока бушующий ливень не накрыл меня с головой, но я продолжала стоять на месте, словно запоминая каждую деталь. Я люблю дождь. Такой приятный. Мягко стекающий по коже. Свежий, отдающий легкой прохладой. Заставляющий наблюдать, как капли дождя чарующе рождаются из пустоты. Я закрыла глаза, слыша лишь сказочные звуки вокруг себя. Брызги от бьющихся об землю капель, загадочно усиливались, стоило только перестать их видеть. Мир погрузился во тьму, но от этого стал только прекраснее.
Шум неожиданно прервался. Капли дождя перестали бить по моей коже. Я слышала лишь прерывистое дыхание позади себя. Я обернулась. Джонатан держал надо мной свой голубой зонт и испуганно глядел на меня, словно видел впервые.
– Ты чего тут стоишь? Заболеешь ведь, – чутко спросил он.
Я чувствовала, как бьется мое сердце, как с пустых рукавов стекают капли воды, а прохладный ветер продувает промокшую рубашку. Мокрые волосы лезли на лицо, неприятно щекочась, так, что я не могла поднять голову, чтобы локоны не залезли мне в глаза.
– Поправь мне волосы, пожалуйста, – робко попросила я.
Джонатан покраснел, но все же потянулся ко мне своими тонкими пальцами. Он нежно уложил волосы назад. Из-под них открылись мои глаза, которые чарующе смотрели на Джонатана. Он обомлел. Его пальцы застыли. Джонатан пытался выдавить хоть слово, но его дыхание перехватило. Мы смотрели друг другу в глаза, пока капли дождя игриво кололи наши ноги.
– «Боги, он такой милый, когда смущен», – подумала я и наклонилась ближе.
Я прижалась к его груди и поцеловала. Мои мокрые губы оживали под теплом его губ. Я не слышала ни звуков дождя, ни дуновение ветра, лишь его застывшее дыхание. Голубой зонт выпал из его рук, и он крепко обнял меня за плечи, отдавая все тепло, что у него было. Вот, что я бы хотела запечатлеть навсегда. Я, Джонатан и дождь.
Утром солнце уже ярко светило в окно. Мое горло и забитый нос, резкой болью напомнили мне о вчерашнем вечере. В моем случае это значило лишь одно: мне нужно как можно скорее закинуть горсть лекарств, иначе весь завтрашний день я проведу в постели.
Ноги устало плелись по дороге в школу. Юки радостно встретила меня у самых ворот, но заметив мой вялый вид, тут же изменилась в лице.
– Рин? Ты простудилась? – в ее голосе читалось переживание. – Наверняка, гуляла вчера под дождем.
Юки достала из кармана белый платок с цветочками и поднесла к моему носу. Платок приятно пах апельсином. В тот момент я чувствовала себя младенцем, за которым подтирают сопли, но не могу сказать, что такая забота мне не нравилась.
К обеду Джонатан, как всегда, ожидал меня на крыше. Мне было интересно, что он думает о вчерашнем поцелуе, но зная его стеснительность, не думаю, что он вообще выдавит хоть слово. Впрочем, я ошибалась. Джонатан ловко поднялся и подошел ко мне, будто с невероятным намерением совершить геройский поступок.
– Ты мне нравишься, – проголосил Джонатан, сжавшись, словно ёж.
Храбро. Сколько же сил ему понадобилось, чтобы выговорить это. Может мой поцелуй так его расшевелил. Я прижалась к его груди, чувствуя робкое дыхание. Его руки грели мне плечи. Я обнимала его как могла, по-своему, прижавшись к груди. Странное чувство, раньше я не замечала, а сейчас прислушиваюсь к сердцам других людей. Не то, чтобы я часто обнимала кого-то, но чувство и правда приятное. Я невольно краснею.
– Ты мне тоже нравишься, – прошептала я, сквозь его вытянутый воротник.
Минуты тянулись бесконечно. Мне всегда казалось, что признания такого рода заставляют сердце вырываться из груди, но мое совершенно спокойно. Как и Джонатана: его сердце медленно успокаивалось, подстраиваясь в такт с моим. Я робко потирала ноги друг о друга. По моим пальцам бежала приятная дрожь.
