Роман Ронин
Ниндзя с Лубянки
© Ронин Р., 2017
© ООО «Издательство «Вече», 2017
© ООО «Издательство «Вече», электронная версия, 2017
* * *
Апрель 1937 года. Москва, Лефортовская тюрьма НКВД
Безвольно валяющееся тело за руки и за шкирку когда-то красивого и дорогого заграничного пиджака подняли с залитого кровью и мочой пола. Кое-как посадили на привинченную к полу табуретку, плеснули в лицо воды из стакана. Она быстро стекала, смешиваясь с кровью, быстрыми ручейками заструившейся из разбитых бровей, носа, рта. Глаз у человека видно не было – две узкие щелки на худом желтоватом лице с черными кровоподтеками. Разбитые губы распухли и казались двумя высунувшимися изо рта алыми булками. Говорить поднятый с пола не мог и, придя в сознание, лишь еле заметно пошевелил ими.
– Чего?! Чего ты там шепчешь, шпионская сволочь? – снова заорал уставший, потный с головы до пят следователь Вульфсон, сжимая в волосатых руках с короткими, такими же волосатыми и сильными пальцами, резиновую дубинку. Отошел назад, размахнулся, выбирая взглядом куда ударить, но, приглядевшись, остановился. Головой человек на табурете мотал не отрицая, не из стороны в сторону, как это делал до сих пор и с того момента, как потерял силы говорить, а сверху вниз – как будто с чем-то соглашался. Вульфсон опустил дубинку, подошел поближе, вгляделся в разбитое лицо и радостно улыбнулся.
– Никак, созрел? Ну наконец-то! Умаял ты меня, старший лейтенант, умаял. Я таких упертых давно не видел, – Вульфсон кивнул напарнику, сидевшему за столом: – Давай, Ноздренко, записывай.
Арестованный снова кивнул и едва-едва пошевелил губами-булками. Следователь налил из графина воды в стакан и, стараясь не подходить особенно близко, чтобы не испачкаться в крови, хотя его галифе и без того были покрыты мелкими бурыми пятнами, на вытянутой руке прислонил стакан к распухшим губам избитого человека. Тот сделал пару судорожных глотков, с трудом всасывая и сглатывая воду, глубоко вздохнул. Вульфсон удовлетворенно кивнул и продолжил допрос:
– Начнем сначала. Говори, сука косорылая, кто из японцев тебя завербовал! Огата? Охаси? Когда и где?
Арестованный поднял голову и мотнул головой, на этот раз явно что-то отрицая. Но не успел следователь возмутиться и схватиться за палку, как избитый начал хрипло, тихо, но вполне понятно, время от времени сглатывая кровь и постепенно обретая силу, рассказывать:
– Никто. Меня не вербовали. Вербовал я. Я не тот, за кого меня принимают. На самом деле я японец. Я – японец. Моя фамилия Ода. Барон Такэюки Ода. Я сын бывшего посла Великой Японии в России и… министра иностранных дел империи. Я – настоящий резидент японского Генерального штаба в Москве. Я… был заброшен в Россию еще в семнадцатом году. Цель – внедрение в русскую контрразведку. Это правда. Доложите обо мне Ежову и Вышинскому… Воды. Мидзу-о кудасай… – и арестованный, как в бреду, перешел с русского языка на какой-то другой, неведомый людям с окровавленными по локоть руками. Вульфсон ошарашенно посмотрел на Ноздренко. Тот в ответ лишь растерянно развел руками. Резиновая палка скатилась со стола и упала на пол. Вслед за ней разговорившийся было арестант закатил глаза к прокуренному потолку и снова рухнул с прикрученного к полу табурета.
Октябрь 1895 года. Королевский дворец в Сеуле
Невысокий человек с красивым узким лицом и седыми обвисшими усами, в японской одежде – кимоно и широких штанах-хакама, с половинкой старинного лука, оплетенного золотым шнуром, в руке решительным шагом вышел в центр маленького, почти квадратного дворика перед женской частью дворца и властно оглянулся. Две калитки, ведущие во двор, уже были взяты под охрану японскими солдатами с винтовками Арисака в руках. Командовал солдатами начальник караула – маленький, худой и очень быстрый. Правую руку он решительно положил на эфес сабли, левой придерживал ее ножны. Весь вид его выражал готовность в мгновенье ока обнажить клинок и броситься в атаку по сигналу господина со странным луком в руке, но пока он лишь напряженно следил за своим начальником и людьми во дворе. Толпа корейцев – придворных разных рангов, прислуги, поваров, посыльных, все в чудных длиннополых платьях и нарядах, в высоких шляпах – молча и синхронно покачивалась с потупленными в землю взорами, в ужасе ожидая действий, которые должны были неминуемо произойти, не издавая при этом ни звука. Через ворота скорым шагом, толкаясь плечами на узких дорожках, вошли еще два взвода солдат. Через южные – японцы во главе с командиром, занявшим место рядом с худым офицером. Через восточные ворота вошел отряд корейской придворной гвардии, возглавляемый столь же решительным японским лейтенантом, вставшем, однако, поодаль. Как только военные построились в две шеренги по периметру двора и замерли, следом за ними вбежали, вздымая соломенными сандалиями пыль, человек тридцать молодых японцев. Одеты они были так же, как и узколицый, в кимоно, но в руках держали уже обнаженные мечи. За ними быстрым шагом вошел еще не старый, но лысоватый японец в европейским сюртуке, в кругленьких очечках в металлической оправе, окладистой, но аккуратной бороде, штиблетах огромного размера и тоже с обнаженным мечом в руках – таким же, как и у людей в кимоно. Вопросительно взглянул на узколицего. Тот кивнул, человек в сюртуке коротко поклонился в ответ и, обогнав меченосцев, повернулся к ним лицом. Они остановились как вкопанные. Лысый решительно указал мечом на вход в покои.
Японцы в хакама с криками и визгом бросились внутрь. Несколько минут во дворе царила страшная, мертвая тишина. И вдруг изнутри раздался душераздирающий вопль, ставни распахнулись, и в окно высунулся один из вбежавших внутрь японцев. Он еще раз издал пронзительный крик, глянул на человека в сюртуке и отпрянул. В ту же секунду ставни, качнувшиеся было назад, с треском разлетелись в стороны, так что одна сорвалась с петли и безвольно закачалась на оставшейся. В открытое окно без единого звука головой вперед выпало тело, облаченное в придворное женское платье. Женщина свесилась вниз безвольным мешком – она была уже мертва. Ее волосы были растрепаны, а лицо разбито до неузнаваемости и залито кровью – так, как будто ее тащили за волосы по полу, и она билась головой о ступени. Из дверей павильона выскочил другой японец, подскочил к убитой, выдернул ее из окна и, бросив наземь, дважды воткнул меч в распростертое тело. Резко развернувшись и издав точно такой же вопль, как и его товарищ, снова вбежал в здание. В тот же миг весь дворец огласился страшными криками, и из двери, обращенной во внутренний дворик, одно за одним стали вытаскивать женские тела в роскошных платьях, с залитыми кровью лицами и с растрепанными волосами.
Ответный вопль ужаса потряс издали корейцев, сгрудившихся во дворе. Расширившимися от страха и стыда глазами они наблюдали чудовищную картину. Офицеры, командовавшие взводами, покосились на узколицего. Он стоял в тени и молча наблюдал за происходящим. Тогда инициативу взял на себя человек с окладистой бородой. Скомандовав что-то гортанное, он подождал, пока солдаты быстро перестроились в одну длинную шеренгу и остановились, поставив винтовки в положение «к ноге». Толпа в ужасе замерла, однако второй команды не последовало. Все время, пока дворец оглашался нечеловеческими криками и время от времени из окон выбрасывали таких же растрепанных женщин (ни одна из них не издала при этом ни звука). Бородатый человек в сюртуке спокойно подходил к каждой, внимательно вглядывался ей в лицо и маленьким серебристым карандашиком делал какие-то пометки в элегантном кожаном блокнотике.
Так прошло около четверти часа. Во дворе валялось два десятка безжизненных тел, а столпившиеся посреди него придворные, которых набралось человек триста, не кричали и не молчали, а тихо, без слез, подвывали, ожидая своей участи. Средних лет кореец, крепко державший за руку круглолицую, миловидную женщину, посторонился, давая дорогу выбирающемуся из центра группы придворных иностранцу явно европейского происхождения, с остроконечной бородкой. Европеец сразу направился к узколицему, не обращая внимания на человека в сюртуке, с удивлением уставившегося ему вслед. Кореец, державший за руку жену, услышал, что иностранец заговорил по-английски, витиевато и очень вежливо:
– Я русский архитектор, моя фамилия Субботин, и я весьма сожалею, что я совершенно против своего желания и воли попал в это место. Боюсь, что при том возбуждении, в каком находятся все эти японские джентльмены, – и бородатый указал глазами на японцев, выскочивших из павильона и за волосы стаскивающих кореянок, складывая их в линию, – находиться тут постороннему человеку небезопасно, а потому я имею честь обратиться с просьбой оказать мне ваше покровительство и защиту.
Узколицый молча, ничем не подавая вида, что он вообще понимает английский язык, с минуту внимательно смотрел на бородатого, а потом вдруг ответил:
– Вы защищены. Стойте здесь и не двигайтесь, – и собрался шагнуть обратно в тень. Бородатый русский, однако, решительно двинулся за ним:
– Благодарю вас, но прошу дать мне одного или двух солдат ввиду того, что другие японские джентльмены, – бородатый указал глазами на суетящихся людей в хакама, – могут не знать, что я имею удовольствие быть под вашим покровительством.
В это время внимательно наблюдавший за разговором человек в сюртуке подошел к узколицему и что-то шепнул ему на ухо. Тот согласно кивнул и отвернулся от архитектора Субботина. Сюртук немедленно гаркнул что-то другим японцам, и они подбежали к нему. Он же, подойдя вплотную к русскому, обратился к нему на плохом английском языке:
– Вы архитектор? Вы строить по приказу королевы Цин?
Русский побледнел и судорожно кивнул, в страхе пятясь назад.
Бородач в сюртуке схватил архитектора за лацкан и потащил к выложенным у порога дворца трупам:
– Ты знать королеву в лицо?! Покажи! Покажи, где есть королева!
Остальные японцы, вложив ножны в мечи, окружили их кольцом. Кто-то держал русского за локти, кто-то переворачивал лица убитых женщин и вытирал с них кровь задранными подолами их же платьев. Наблюдавший за происходящим кореец почувствовал, как пальцы его жены впились в его ладонь. Его самого трясло, и он уже почти ничего не видел, а только слышал одно и то же, все время повторяющееся:
– Покажи королеву! Покажи королеву! Ты знать королеву?!
Русский в ответ кричал по-английски, что он мужчина, а потому не имел доступа в покои и никогда не встречался с королевой, получая от нее только письменные распоряжения. Шум усилился. Кореец открыл глаза и увидел, как разъяренные японцы потащили архитектора к выходу со двора, приподняв его на руки так, что у него не было возможности даже замедлить ход. За ними вслед стремительно вышел человек в сюртуке, а затем, уже неторопливо, исполненный собственного достоинства, узколицый с половиной лука в руке, пользовавшийся им как тростью.
Солдаты остались стоять, молча наблюдая за толпой обезумевших от горя придворных. Кореец перевел глаза на вереницу трупов и остановил взгляд на женщине, лежавшей в самой середине, – у нее были особенно длинные волосы, и она была поразительно похожа на его жену. Пухлые губы корейца почти беззвучно прошептали: «Мы отомстим. Мы отомстим, Ваше величество. Мы отомстим, старшая сестра».
Глава 1. Сбежавший Профессор
Август 1931 года. Москва, здание ОГПУ на Лубянке
– Василий Иванович, наблюдение подтверждает однозначно: Тредиаковская – японская шпионка. Судите сами. Прибыла сюда из Владивостока 21 июня – как только кончились экзамены в школе. Уволилась по собственному желанию, сдала жилье и уехала в Москву искать лучшую работу. Товарищи из Приморского ГПУ перепроверили и подтвердили эту информацию.
Следователь Василий Юдин встал с кресла и подошел к окну. Посмотрел во двор здания госбезопасности, но ничего интересного там не увидел и повернулся к докладывавшему начальнику группы наружного наблюдения – мужчине в гражданской одежде, среднего роста и очень средней внешности:
– Во Владивостоке за ней числилось что-нибудь подозрительное?
– Никак нет. Никаких контактов с установленными сотрудниками японской разведки не зафиксировано, – правильно понял тот направленность вопроса.
– А с неустановленными?
– Ни с кем. Обычная учительница. Но вы правы. Есть кое-что странное…
– Ну! – Юдин подошел к оперативнику и внимательно посмотрел на него сверху вниз. Тот кивнул, как будто подтверждая справедливость нетерпения начальника, достал из кармана серого пиджака потрепанный блокнотик и продолжил:
– С сентября 1928 года Тредиаковская Людмила Францевна стала часто бывать в гостях у учительницы французского языка из ее же школы – Эрнестины Жоффруа.
Юдин, отошедший было к столу, развернулся так резко, что скрипнули доски под каблуками хромовых сапог. Брови его взметнулись вверх, но оперативник спокойно продолжал:
– Установлено, что между Тредиаковской и мужем Жоффруа – профессором японоведения Петром Макиным установились тесные отношения. Возможно, более чем дружеские. В феврале этого года Макин уволился из Дальневосточного университета, где преподавал японский язык, и переехал сюда, в Москву. Сейчас работает в такой же должности, но в Московском институте востоковедения. Тредиаковская в школе еще весной говорила, что Жоффруа зовет ее в Москву, но я думаю, Василий Иванович, что звал-то ее как раз Макин, – чекист посмотрел на Юдина и слегка усмехнулся.
Следователь приватного тона не принял, но, заметно успокоившись, сел в кресло и поторопил:
– Дальше.
– Есть дальше. Приехав в Москву, Тредиаковская остановилась в квартире у Макина, в Марьиной Роще. Это мы уже потом узнали, когда наше наблюдение зацепило ее с Охаси. Сначала группа, которая ведет Охаси постоянно, 30 июля зафиксировала его встречу с ней в консерватории. Начали устанавливать дамочку и вот – вышли. В консерватории Охаси и Тредиаковская сидели рядом, но неизвестно, случайно так вышло или нет. Билетерша показала, что билеты куплены по отдельности. Охаси билет заказывал с доставкой в посольство, а ее мы до того времени не вели, поэтому тут я ничего доложить не могу.
– Дальше!
– После консерватории Охаси подвез ее на автомобиле до Марьиной Рощи, потом вернулся домой в Калашный. Я человечка оставил с Тредиаковской, он и проводил ее до дома. Он же установил, что живет она на квартире Макина.
– Макин видел, что она приехала с Охаси?
– Никак нет. В тот день не видел. Но уже 2 августа Тредиаковская и Охаси, предварительно встретившись у Большого театра, приехали к Макину вместе и пробыли у него в квартире около двух часов.
Юдин тяжело вздохнул. Достал сигарету, но не закурил. Налил себе воды, выпил полстакана, встал, разминая сигарету, снова подошел к окну.
– Затем в течение двух недель Тредиаковская и Охаси побывали у Макина еще дважды. Кроме того, Тредиаковская начала, извините, товарищ следователь, наглеть. Зафиксирована ее встреча с Охаси на Главпочтамте 13 августа ровно в полночь – проговорили пятнадцать минут там же, после чего разъехались. Он на своей машине. Она взяла такси. А 20 августа она приехала на японскую посольскую дачу в Красково, где уже находились Ватанабэ, Огата и Охаси, и ночевала там. В Москву вернулась на следующий день после полудня. 22 августа все трое – Ватанабэ, Огата и Охаси – приехали к Макину домой, где находились 1 час 42 минуты. После этого активность контактов резко упала. Больше они не встречались.
– За Макиным наблюдение ведется?
– Никак нет. Команды не было, Василий Иванович. Формально он всего лишь случайный знакомый. Но он постоянно находится рядом с Тредиаковской. На службу в институт востоковедения не ходит – там каникулы и отпуска. Но и дома не сидит. Зафиксировано 8 совместных поездок Макина и Тредиаковской на автомобиле. Водителя мы подставили сразу нашего, он дал им скидку, и в дальнейшем Макин вызывал его по телефону через таксопарк. Основное место катаний – Петровский парк. Были также в парке ЦДКА, один раз ездили за город – в Останкино, гуляли по парку там. В автомобиле разговаривали мало, но много целовались. Дважды заезжали в фотоателье на улице Горького – сделали совместные снимки. Фотопластины отобраны, хранятся у нас. Адюльтер в чистом виде, Василий Иванович.
– Берите в разработку Макина. Мне такой адюльтер не нужен. Соответствующая команда будет, я сейчас свяжусь с начальником отдела. И вот еще что…
Чекист спрятал в карман блокнотик и внимательно посмотрел на следователя, ожидая услышать что-то важное. Тот действительно хотел что-то сказать, но вдруг передумал и отпустил чекиста:
– Пока все. Идите.
– Есть, – начальник группы наружного наблюдения вышел из кабинета, а следователь поднял трубку и, дождавшись соединения, заговорил, с трудом сдерживая волнение:
– Артур Христианович, здравия желаю! Юдин беспокоит. Прошу принять меня по срочному делу. Да. Операция «Меморандум» под угрозой. Есть вероятность того, что агент Профессор работает на японцев. Прошу подключить Марейкиса. Нельзя рисковать, а без него мы никогда не будем знать результат точно. Да и вообще без него разобраться будет сложно. Есть! – Выслушав ответ, он с облегчением положил трубку на рычаг.
Неделю спустя, Москва
Изысканно одетый азиат с большим кожаным портфелем в левой руке не торопясь спускался по Тверскому бульвару к Большой Никитской. Глубокая августовская ночь уже давно накрыла Москву, город спал, и на пути у франта почти никого не встречалось. Не доходя немного до церкви, он свернул вправо и подошел к цели своего путешествия – большому двухэтажному дворянскому особняку с тыльной стороны. Не задерживаясь ни на минуту и ни разу не оглянувшись, азиат ловким движением достал из портфеля кожаный же ремень с двумя карабинчиками, быстро пристегнул их к ручке и, постепенно набирая скорость, набросил ремень себе на плечо. Портфель переехал за спину ловкачу, а сам он с короткой пробежки одним махом перелетел через забор и неслышно опустился во дворе особнячка в тени вяза, росшего недалеко от забора и дававшего в лунную ночь чудесную густую тень. Ни милиционер, дежуривший в будке у ворот, выходивших на Большую Никитскую, ни двое людей в кепках, боровшихся со сном в автомобиле, припаркованном у церкви, и время от времени поглядывавших на давно и надежно закрытую калитку с торца особняка, ничего не увидели и не услышали.
На всякий случай молодой человек, перепрыгнувший через ограду, мгновение прислушивался к звукам, сидя на корточках, касаясь одной рукой земли, а второй придерживая портфель на спине. В этой позе он сильно напоминал странное и опасное дикое существо. Убедившись, что все вокруг по-прежнему тихо, и никто его акробатических экзерсисов не заметил, он медленно выпрямился во весь свой немалый рост и спокойно подошел к двери черного хода. Передвинув портфель на живот, азиат достал связку отмычек и ловко отпер входную дверь. Внутри он передвигался уверенно, но совершенно беззвучно. Если бы кто-то видел его в этот момент, то неизбежно пришел бы к двум выводам: во-первых, молодой франт неоднократно бывал здесь при свете и не нуждался в освещении или плане разветвленных во все стороны комнат, а во-вторых, его красивое узкое лицо с высоким лбом, миндалевидными глазами за поблёскивающими стеклышками круглых очёчков и пухлыми губами, несмотря на явственный немалый опыт подобных посещений посольства, выдавало сильное волнение – на висках выступили мелкие капельки пота, а нижнюю губу прыткий молодой человек время от времени покусывал. Азиат был напряжен, но умело с этим напряжением боролся. Прислушался к коридору, ведущему к парадному входу, – там спал японец-охранник, твердо знающий, что его безопасность гарантирована расположившимися снаружи чекистами.
Найдя нужную комнату, человек с портфелем пригнулся, рассмотрел печать на шнурке, аккуратно снял ее и очередной отмычкой отпер комнату. Все так же не зажигая света, прошел к столу, стоявшему в центре, скинул с плеч портфель, поставил его на стол и подошел к сейфу. Вытащил нити из двух печатей, снял их и, вновь обратившись к удивительному набору медвежатника, легко открыл тяжелую дверь несгораемого ящика. Осторожно достал из темного железного нутра пачку документов. Он споро, но внимательно их пересмотрел, запоминая, в каком порядке они лежали, затем перенес их на стол. Из чудесного кожаного портфеля была изъята ловкая немецкая «Лейка». Азиат проверил папки еще раз. Большую часть отложил в сторону, но две взял, опустился на колени и, прихватив «Леечку», залез под стол, покрытый прекрасной темно-зеленой скатертью. Там, под столом, несколько раз чикнула вспышка, но свет от нее не залил всю комнату, а стыдливо распространил свое сияние только на снимаемые документы и на ножки стола. Закончив работу, франт вылез, отряхнул колени, убрал фотографический аппарат в портфель. Затем, видимо, в чем-то засомневавшись, еще раз быстро пролистал те папки, которые снимать не стал. Удовлетворенно сам себе кивнул. На миг задумался, прикрыв красивые глаза, а затем решительно сложил документы в том порядке, в каком он достал их из сейфа. Спрятав папки обратно, азиат закрыл шкаф и, достав из волшебного портфеля связку с металлическими печатями и выбрав нужную, заново опечатал сейф.
Закрыв дверь черного хода, молодой человек слегка успокоился и дал себе возможность передохнуть. С удовольствием он подставил лицо теплому августовскому ночному ветерку и стал в эту минуту похож на изваяние Будды, которое вынесли из лавки восточных редкостей на проветривание. Глаза его были полуприкрыты, лицо безмятежно разглажено, уголки красивого рта едва заметно приподняты в удовлетворенной улыбке. Постояв так несколько секунд, молодой человек вдруг опустил подбородок и прислушался. У забора, в том замечательном месте, где он перепрыгивал, раздавались приглушенные голоса. В прищуренных глазах брызнула опасная искорка, и резко выступили скулы на холеном лице. В тишине донеслось: «…и не покуришь толком… косорылых… засекут… рассвет… не дергайся».
Азиат расстроенно скривил пухлые губы и неслышно направился в другую сторону. Обойдя особняк с тыла, он оказался в дальнем углу двора, у стены, выходившей на Большую Никитскую. Снова закинув портфель на спину, молодой человек ловко взобрался на забор, а потом так легко с него спрыгнул прямо вдоль опорной колонны, что со стороны, если его вообще можно было бы заметить в ночи, показалось бы, что он с этого забора стёк. Снова постояв мгновение, но на этот раз не присев на корточки, а, наоборот, выпрямившись во весь свой неазиатский рост и слившись с колонной, франт послушал тишину. Успокоившись, отделился от колонны и легкой походкой отправился в сторону Садового кольца, на ходу отстегивая уже ненужный ремень от кожаного портфеля. Ночной ветер напоследок стеганул развёрнутым над только что покинутым особняком с обесчещенным сейфом белым полотнищем с большим красным кругом посередине.
Когда над Москвой уже быстро вовсю горело оранжевое августовское солнце, сильно напоминающее то, что посмотрело с флага вслед уходящему в темноту азиату, сам он сидел в большом кабинете перед портретами Сталина и Дзержинского на стене, напротив человека с остроконечной бородкой и знаками различия заместителя начальника Объединенного государственного политического управления – ОГПУ. Рядом с азиатом пристроился взволнованный следователь Юдин. Около замнача – человек с точно такой же бородкой, но с тремя ромбами в петлице – заместитель начальника отдела контрразведки. Он говорил медленно и как будто неуверенно, подбирая слова:
– Арсений Тимофеевич, ситуация очень сложная… Данные наружного наблюдения… Все данные свидетельствуют о том, что агент Профессор – вы его прекрасно знаете – связан с японцами… Связан в том смысле, что внезапно вскрылись его контакты с секретарем посольства Охаси. Японец уже несколько раз побывал у Профессора дома. Это очень тревожно… Поэтому нам понадобилась ваша помощь.
Азиат по имени Арсений Тимофеевич наполовину поклонился, наполовину кивнул в ответ:
– Я понял, Иван Федорович. Результаты выемки документов из сейфа японского посольства ничего в этом направлении не проясняют. К сожалению.
– Все прошло чисто? – вдруг перебил его Юдин.
Азиат коротко и утвердительно кивнул и ему. Продолжил:
– В документах есть один отчет Охаси, но он касается только дипломатической работы. Никаких указаний о встрече с Профессором нет, что, конечно, странно. Не только, если предположить, что Профессор работает на японцев, но и вообще, если это был санкционированный рабочий контакт – должен быть отчет в таком случае. Или он был, но отправлен в Токио, и мы его проворонили.
– Проворонить не могли, – снова встрял в разговор следователь, неприязненно посмотрев на азиата. – Вся переписка перехватывается и копируется на фото. То, что отчет не обнаружен, наводит на мысль, товарищи, что Охаси особо тщательно конспирирует результаты встреч с Профессором или же по ним пока нет никакого результата.
– Или наоборот, – возразил Арсений Тимофеевич, – это очень личные связи, которые японцы не хотят афишировать у себя на службе.
– Охаси давно знаком с Профессором? – спросил человек с тремя ромбами.
– Думаю, года с 1921, – раздумчиво ответил Арсений Тимофеевич, – Макин тогда служил в Дальневосточном телеграфном агентстве – ДальТА, в его бюро в Йокогаме, а Охаси тогда работал в МИДе. В японском, конечно. По делам службы часто бывал и во Владивостоке, и в Йокогаме. Я несколько раз встречал его в редакциях приморских газет, когда работал с Исаевым. Охаси очень интересовался нашей прессой и был весьма недоволен тем, как освещают текущую обстановку некоторые японские журналисты. К тому же, насколько я помню, была оперативная информация, что как раз в Японии в ДальТА приходил наниматься на работу кто-то из японцев, учившихся в бывшей православной миссии в Токио. Возможно, по рекомендации Охаси. Он ведь как раз ее оканчивал.
Замначальника ОГПУ, до сих пор безучастно слушавший участников совещания, достал сигарету из портсигара, развернул его к середине стола:
– Закуривайте, товарищи. Будем думать. Иван Федорович, результаты наблюдения за Профессором хоть что-нибудь дали?
– Только в бытовом плане, Артур Христианович. Жена Макина – Эрнестина, похоже, о чем-то таком догадывается. Точнее, даже уверена в том, что муж ей изменяет с подругой. Вчера у них дома был страшный скандал. Она выгнала и Макина, и Тредиаковскую. Муж в результате ночевал у профессора Попова из института востоковедения. Любовница поехала на почтамт, мы уж думали, что снова на встречу с Охаси, ложную тревогу объявили, но нет. Звонила оттуда во Владивосток своей знакомой. Тоже учительница из той же школы, где работала и жена Макина, – Гиллевич Зоя Федоровна. Разговор записать не удалось, но после него Тредиаковская взяла такси и вернулась в Марьину Рощу, где состоялось ее примирение с женой Макина, – наш человек дежурил под окном, в темноте хорошо слышно.
– Что же получается? – замнач ОГПУ затянулся сигаретой. – То ли работает Профессор на японцев, то ли не работает? То ли он был знаком с Охаси раньше, то ли не был? Правда, если был, то почему только с приездом этой Тредиаковской такая лихорадка началась? Да еще с таким пренебрежением к конспирации. Непонятно. В любом случае еще более непонятно, почему агент Профессор ни разу ни словом не обмолвился здесь, на службе, о своих контактах с Охаси и прочими. Про Тредиаковскую, кстати, тоже ни слова. Таким образом, мы можем совершенно четко считать, что специальный агент Иностранного отдела ОГПУ Профессор, допущенный еще в 1926 году к особо охраняемой государственной тайне, по неизвестным нам пока причинам скрывает свою связь с японцами. И связь эту организовала невесть зачем приехавшая из Владивостока учительница Тредиаковская. О ней мы вообще ничего не знаем, и это позор!
– Вполне возможно, вся эта любовная историйка всего-навсего не слишком умелая попытка японской разведки выйти на связь с Профессором, – предположил человек с тремя ромбами. – Нет умения в конспирации. Или просто думают, что мы не успеем среагировать, а потому Тредиаковская так спешит. Правда, непонятно, куда она так спешит в конечном итоге. Что-то затевают? И кто? Макин с любовницей или все-таки японцы?
– Хороший вопрос. – И Артур Христианович, вновь затянувшись сигаретой, обвел взглядом коллег. – Одно дело – если они решили использовать эту Тредиаковскую, которую завербовали раньше или подцепили недавно на чем-то, чтобы выйти на интересного им человека в Москве. Работа, так сказать, на перспективу. Другое – если они потеряли Профессора, когда он уехал с Дальнего Востока. А если потеряли, то что – он был их агентом раньше? Вы вообще понимаете, что это значит? Чем это грозит?! И что значит, если они действительно спешат выйти на связь с ним, пренебрегая мерами безопасности?
Замнач поднялся со своего места и подошел к окну, попыхивая сигаретой. Раздраженно продолжил:
– В ближайшее время в мировой политической ситуации могут наступить серьезные перемены. И связано это именно с японским направлением.
При этих словах все присутствовавшие в кабинете посмотрели на его хозяина с особым вниманием, а он продолжил, по-прежнему глядя в окно.
– Обстановка в Маньчжурии накаляется с каждым днем. Сдержать японскую агрессию, а есть все основания полагать, что ожидается именно агрессия, мы военным путем не сможем. Таких сил на Дальнем Востоке у нас нет. Есть еще один шанс попытаться воспрепятствовать этому дипломатическим путем, обратив внимание западного мира на завоевательную политику японцев. Слабый, но есть. В этом может помочь публикация Меморандума.
– Но ведь Меморандум уже опубликован китайцами, товарищ Артузов, – глаза похожего на Будду Арсения Тимофеевича расширились.
– Китай и Западный мир – не одно и то же, товарищ Марейкис, – жестко ответил замнач. – Когда готовилась операция «Меморандум», агент Профессор был не последним ее участником. Он наша научная, так сказать, опора, как, кстати говоря, и вы. Несмотря на все принятые меры, сомнения в подлинности документа у наших заграничных оппонентов остаются. Макин – живое доказательство подлинности Меморандума, которое мы должны быть готовы предъявить миру по первому требованию. Если же японцы получат от Профессора сведения… доказательные сведения о том, как на самом деле был получен Меморандум, пропадет смысл его публикации. Если еще не получили… Зато, – замначальника ОГПУ вернулся в свое кресло, – возникнет, и совершенно справедливо, смысл в прекращении нашей… службы, назовем это пока так.