Роман Романов
Охотники за голосами
По «дружине» у него вырисовывался только вполне актуальный общественный проект, который Кузнечко решил обкатать на себе в регионе, а затем предложить какому-нибудь клиенту развернуть на всю страну или часть страны. «А что! – рассуждал Ежихин. – Никому нельзя доверять, все всем не доверяют, одна и та же тусовка в каждой губернии бегает двадцать лет из партии в партию, из должности в должность, из редакции в редакцию, а тут свежие силы, общественники – дружинники, то есть сильные и лично преданные. Чем не опора? И так патриотично – наша провинциальная дружина. М-да… но бред это все, где ж таких преданных дружинников найти? Перекупят через полгода или сами лидера сковырнут. Модно, но не понятно. И потом Павел сказал, что после него все вниз покатилось, туда, от чего ушли. А от чего ушли? Дружина в древности. Значит, обратно к дружине и князьям все и покатилось! Феодальные войны? Неоязычество? Племена? Нет, это мысль опасная и лучше ее не думать…
В домике жил вечный паракорский оппозиционер и личный враг главы города Виктор Клюка. Вот он, посмотрите, медленно, с гримасой боли, на раскоряку, почти не сгибая ног в коленях, спускается с кривого крылечка и идет отомкнуть калитку перед улыбающейся физиономией Ежихина. Несмотря на разочарование народной массы в либералах, на свой собственный мандат городского депутата, Клюка всегда набирал голосов.
Его секрет был связан, скорее всего, с тем, что с самых советских времен он числился знатным краеведом, хорошо знал все местные достопримечательности и очень искусно выдавал себя прежде всего не за политика, а за хранителя местной старины и паракорской идентичности в целом. То есть это был такой местный персонаж, без которого Паракорочка наверняка утратила бы важную черту собственного идейного своеобразия и неповторимости. Всем в городе был известен этот человек: с редкими длинными волосами, в старых квадратных очках в толстой пластмассовой оправе, из-за которых его глаза казались маленькими и хитрыми, с острым красным носом и тонкими, как будто обиженно поджатыми губами.
Однако главным и тайным мотором жизни Клюки была ненависть ко всему, что связано с властью. Все его краеведение в конечном итоге демонизировало власть того или иного исторического периода, все его статьи о страдающем под пятой азиатчины народе всегда заканчивались логическим и едва скрываемым презрением к самому же этому народу. Он искренне и сначала тайно ненавидел советскую власть, язвительно ненавидел власть Ельцинских демократов за то, что они, по его разумению, были сплошь липовыми перевертышами из КПСС, ненавидел власть путинскую, потом медведевскую, потом снова путинскую. Он был провинциальным англоманом и искренне сожалел, что в истории родного города не промелькнуло ни одного британца. Зато еще во времена Перестройки на страницах местной газеты он убедительно доказал, что сам Курбский, по его мнению, наипервейший диссидент и демократ России, бежал от тирана Ивана Грозного как раз через Паракорочку и скакал на лихом коне, между прочим, именно что по его родному переулку. Благодаря перестройке и активности депутата (тогда еще Горсовета) Клюки – Совпартшкольный переулок был переименован в честь первого диссидента Курбского.
– Вы кто, молодой человек? – скрипучим голосом спросил Клюка. – Что вам надо?
– Простите, я журналист из Москвы, много о вас слышал и раньше, а тут, будучи случайно проездом, увидел на вашем совершенно замечательном городском сайте эту ужасную новость! Вот, я вам даже лимоны, яблоки принес. Креативный класс должен быть солидарным и чутким друг к другу, иначе в нашей борьбе успеха не будет!
Было заметно по как бы от скромности опустившему голову Клюке насколько точной получилась лесть Ежихина. Начало было положено и через какое-то время они уже беседовали за чашкой чая на маленькой веранде. Беседа помимо цели войти в доверие имела вполне конкретный замысел со стороны Ежихина. Но поскольку либералы не умеют разговаривать даже об огуречных грядках, не касаясь ненавистного президента и глобальных проблем человечества, Ежихину было очень тяжело свернуть разговор на конкретные договоренности. Каждый раз ему приходилось начинать заново:
– Что же вы, Виктор Солонович (отца Клюки дед назвал Солоном в честь античного деятеля, что было формой завуалированного протеста против сталинизма), не хотите сделать заявление?! Вы от меня что-то скрываете! Это же политические репрессии, я уверен! Попытка задушить свободу слова! И вовсе не глава вашего городишки стоит за всем этим, а как минимум областная власть и псы режима перед выборами губернатора зачищают Провинцию!
– Понимаете, многоуважаемый Иван Федорович! Не сочтите за гражданскую трусость, при всем внутреннем согласии с вашей версией событий, есть обстоятельства, которые заставляют меня молчать об этом происшествии!
– Боже мой! – воскликнул Ежихин. – Да что же это за обстоятельства? Вас запугали?
– Меня не-воз-мож-но запугать! – выпрямив спину, гордо сказал Клюка. – Ни-ког-да! Ну… сказать откровенно, я был нетрезв, нет, нет, нет, вы не подумайте, я давным-давно ни с кем не пью, повсюду агенты, стукачи, исключительно один, дома и самую малость! Но вчера черт дернул меня выйти в ларек уже выпимши!
Видно было, как нравится Клюке идея стать жертвой областной власти, а еще лучше самого областного КГБ, как по-старому называл службу депутат, а еще лучше – жертвой самой Лубянки! Тем более что такая удача в лице московского журналиста выпадает не часто. Но упрямо стоял на своем отказе.
– Виктор Солонович, поймите, завтра будет поздно, нам ведь нужно еще снять медицинские травмы, они же наверняка есть, хоть внутренние какие кровоизлияния, гематомы или какие-то ушибы мягких тканей, нам натянуть хотя бы на средней тяжести! Кстати, куда они вас били? На лице следов нет, к сожалению, хоть бы маленькая шишечка, мы бы ее подкрасили тенями!
– Да в том-то и дело, – почти вскрикнул Клюка. – Мягкие ткани! Один схватил мою голову себе подмышку, наклонив меня, а второй стоял и со всей силы пинал по этому самому мягкому месту! Понимаете? Я было согнул колени и попытался присесть, но снизу было еще больнее, как по футбольному мячику, я даже кричать не мог от боли! И показания я сразу же снял в больнице, такие вещи я не откладываю на потом: тре-щи-на! В кончике копчика!
Ежихин с огромным трудом сдержал себя, чтобы не заржать как конь. Быстро опустил голову к чашке чая и медленно сделал большой глоток, как бы показывая собеседнику, что он глубоко задумался об услышанном.
– А какая разница, по справедливости говоря, трещина или перелом? Никакой! Это уже точно средней тяжести! И синяк все-таки нарисуем под очки, для фотографии! Но в больнице! Я оплачу вам отдельную палату, пока обследование пройдете, пока то-се… Эка невидаль, Виктор Солонович, пендели! А что, это разве не насилие? Наоборот, с особой жестокостью, ногами! Я-то думаю, чего вы все не присядете никак уже больше часа! Значит так, пишем заявление в милицию, а я звоню коллегам в Москву, диктую новость, фотки отправим второй волной в развитие темы!
– Подождите! А с моими партийными коллегами в области нужно согласовывать?
– Ерунда, они вас на руках будут носить за такой информационный повод!
– А московские газетчики? Пока следствие, пока какие-то показания, да вдруг выяснится, что это и не чекисты вовсе?
– Виктор Солонович, я этими штуками занимаюсь уже кучу лет. Никому нафиг не интересно, кто вам на самом деле пенделей надавал, понимаете? Вот смотрите. Ваш областной босс будет вас использовать втемную для собственного рейтинга, проводя свое расследование, приезжая к вам с апельсинами и фотографом, понимаете? Он вам, наверное, скажет огромное спасибо и ни копейки денег не заплатит, а просто вашу боль будет использовать на собственный пиар перед выборами. Московские либералы ваш случай будут использовать исключительно, чтобы обвинить ненавистный режим, эти даже и спасибо вам не скажут за очередной повод. Ваш губернатор Иван Иваныч, хоть ему этот скандал поперек горла будет и вообще он старой формации, но в пиаре-то все понимает! Если поднимется шум хороший, как миленький приедет к вам в больницу с апельсинами и милицией, чтобы пожать вам руку на телекамеру и сказать про свободу слова. Его враги и конкуренты на будущих выборах этим тоже, ясный пень, воспользуются и накинутся уже на него, забыв и про вас, и про чекистов. Понимаете, да? Всем найдется тема по своему вкусу, а вы будете лежать себе в больнице, лопать апельсины и подсчитывать, как растет ваш рейтинг узнаваемости параллельно авторитету среди земляков даже не района, области или бери еще выше. Может, вас даже как жертву режима в Москву пригласят работать или куда заграницу! Кстати, как вы думаете, за что вас? Нужен красивый повод…
Возбужденный Клюка, уже представляющий себя на обложках центральных газет, нервно покусывал губы. Потом лихо проковылял из сеней в дом и вернулся с районной газетой. Захихикал, рассказав о том, как глава прошляпил такую публикацию в районке, и дал почитать Ежихину. Это была статья о том, где он, депутат, ведущий городской краевед, презентовал итоги своего личного расследования и доказывал, что партизаны, по его подсчетам, грабили паракорцев в годы войны на двадцать процентов чаще, чем местные полицаи.
Турист, читая, жутко расстроился, так все хорошо шло, а тут опять его темное генетическое прошлое. Он думал, что причиной покушения на жизнь оппозиционера они раскрутят какое-нибудь ЖКХ, разоблачение коррупции, преступное разрушение какого-нибудь памятника архитектуры и прочие привычные крючки оппозиции. Не, ну что за патология такая, любыми способами обделать свою же страну и слепить из предателей героев?
– Э-э-й, ау, Иван Романович! Я готов! Новость на моем сайте в вашем ключе уже висит в разделе «Политика», пусть все-таки эксклюзив с моего сайта будет, ладно? Областной координатор звонил, безумно счастлив, сейчас же выезжает ко мне в больницу! И платную палату, кстати, он сам оплатит, сказал не дать вам потратить ни копейки, из уважения и гостеприимства, видимо! Вы хотели меня сфотографировать, пойдемте?
Перед Туристом стоял Клюка с коряво нарисованными синяками под очками, с пакетом, из которого торчали домашние тапочки, в другой руке был плащ и справка из рентген-кабинета.
– Вы, пожалуй, Виктор Солонович, идите, я зайду к вам в больницу, мне сейчас нужно несколько звонков сделать, я по улице погуляю.
– Хорошо, дорогой Иван Федорович! Я в палате сам селфи сделаю! Выходим, прошу вас, я дом закрою. Э-ге-гей, вернусь ли? Пожалуй, вы правы, молодой человек, – Клюка с легкой насмешкой глядел на Туриста. – Все всех используют втемную! Спасибо за идею! И вновь продолжается бой…
Клюка подмигнул Ивану и, насвистывая вечный мотив Пахмутовой, галантно раскланялся и отправился по переулку Курбского, между прочим, почти не прихрамывая.
Расстроенный Турист пошел в противоположную сторону. Он позвонил Кузнечко, который пришел в восторг от идеи и категорически запретил мешать Клюке. Потом он направился в тесную кафешку, что находилась аккурат у автовокзала, и через полчаса уже во всех подробностях знал всю подноготную избиения от скучающей буфетчицы, которая с удовольствием нашла в его лице собеседника и свободные уши.
Оказывается, отец Клюки родился в оккупации в семье полицая при комендатуре. Оставив мать с сыном в Паракорочке, он ушел с немцами, затем в Перестройку уже обнаружился в Лондоне, куда к дедушке успел слетать внук еще до его смерти. Поскольку он и все его родственники считались полицайским наследием, то наследники партизан никакого продвижения в социальном плане им не давали. Годы шли, память и противостояние постепенно сглаживались, обстоятельства забывались, и как раз подоспела Перестройка. Виктор Солонович благодаря лондонскому деду стал главным франтом в районе, он ходил в фирменных джинсах, кроссовках и бейсболке, всегда жевал резинку и издавал свою краеведческую газету, в которой слово «Паракарочка-Авеню» было всегда напечатано модной в Перестройку латиницей. Потом, уже в середине девяностых, он с удивлением обнаружил, что его краеведческая продвинутая газета никому особо и не нужна, а его демократическое обаяние, в отличие от суровых братков и повсеместного бизнеса, уже никого не впечатляет. Так он снова оказался на выборах, теперь уже в городскую Думу…
– Чаво-чаво! Экий ты, залетный, тугоухай! – поясняла толстая, но добродушная буфетчица, не переставая ни на секунду лузгать семечки. – Говорю же тебе! Поджопников ему мальцы с нашего поискового отряду надавали, они здесь позавчерась хлебом затаривались на свою вахту, а один такой и говорит: «Бить не будем, козлищу, но задницу распинаем для науки!». Во как! А ты чаво-чаво…
Турист вышел из вокзального буфета, посмотрел на стоящие вокруг рейсовые автобусы, оглянул редких в век личного автотранспорта ожидающих пассажиров и, прочитав маршруты на фанерном стенде, не раздумывая, прыгнул в автобус, который отправлялся в столицу Провинции.
* * *
Дела вроде как шли неплохо: расписки по депутатским душам пухли в портфельчике Василия Кузнечко, без особого ущерба для веса самого портфеля-сумки с толстой и по всему периметру благородной серебряной молнией. Нет никакого смысла для сути истории рассказывать про все его встречи и переговоры с журналистами, политическими, так сказать, авторитетами губернии и даже… скажем честно, с чиновниками из политического блока губернатора Ивана Ивановича. Да, да! Все, кто имеет отношение к различным коридорам власти и держит, так сказать, нос по ветру, уже были в курсе амбиций достаточно авторитетного, как оказалось, для провинциалов московского политконсультанта, даром, что их в Москве да телевизоре – не счесть, и Кузнечко там далеко не в первой десятке.
Как и ожидалось, после первых и достаточно уверенных телодвижений Кузнечко провинциальный бомонд разделился на две части. Первые в ресторанах, на собраниях и прочих «на людях» говорили о том, что большего бреда они не видели и победить в их особой, не то, что другие регионы, провинции вот так с наскоку – невозможно. Авантюра с непонятными целями, и вообще – тайный проект самого же Ивана Ивановича. Вторые, говорили, что, мол, только так, по-гусарски, и можно что-то изменить, и если не сдуется политконсультант, то «хоть какая-то свежая кровь в нашем болоте».
И первые, и вторые, конечно же, судили в точности в соответствии со своими привычным амплуа политического порядка, заведенного в Провинции. А на самом-то деле все ждали, что скажет по поводу явления Кузнечко Иван Иваныч и еще больше – Москва. Но эти столпы для ориентации политического класса как-то подозрительно и равнодушно молчали, ни одного сигнала и нахмуренной брови. Словно Кузнечко с его портфельчиком и участившимися скандалами находился не здесь, в Провинции, в период сбора подписей для выдвижения кандидатов в губернаторы, а, допустим, где-нибудь на Мадагаскаре или в каком Катманду. Будто бы его реальные, на бумажном носителе расписки реальной оппозиции и конкретных депутатов, даже некоторых союзных глав и мэров, сити-менеджеров и даже собственников волостеобразующих предприятий, на минуточку – это не какие-то финансовые документы, но комиксы по пятнадцать рублей на выходе из магазина.
«Понижают ставки, сукины дети! Ничего, знаем, плавали! Нас игнорировать – хуже чем подставляться!» – думал Кузнечко и надиктовывал своим сотрудникам и доверенным лицам в Москве всяческие гадкие новости из Провинции, причем уже особо не скрывая свой почерк в комментариях, размещая их, эти гадости, на своих партнерских сайтах, привлекая своих постоянных заказчиков, своих – на прикорме или неофитов – блогеров.
Тем не менее что-то было неясно и непонятно. Так Кузнечко работать не очень любил. Вернее как, неясности всегда, конечно, были на всех выборах, но главное было их красиво прокомментировать до и правильно объяснить после – заказчику в первую очередь. А здесь кому объяснять? Самому себе? Может, еще это непривычное для политконсультанта состояние любви к Богине, у которой он раз в три дня вымаливал встречу в кафе, тонко напоминая о насилии со стороны ее одноклассников, и все также улетал на небеса от ее смеха, улыбки и лучистых… нет, как он говорил, искрящихся глаз. То ли из-за какой-то смутной тревоги от легкости, с которой ему удавалось договориться с держателями политических акций в виде депутатских душ в самых даже удаленных и консервативных районах. Никто, главное, не упирался особо! Турист, его правая рука в этом деле, вроде старался, но тоже все больше внушал подозрения своими разъездами и вопросами. И даже водитель Петрович начал куда-то отпрашиваться в свободное время. Хотя, пожалуй, в череде хлопот три встречи несколько напрягли его и заставили задуматься всерьез.
Первая. Один чиновник средней руки, предполагаемый информатор без риска для карьеры. Все красиво и убедительно продумано, как обычно. Чиновник из политического блока на первой конспиративной встрече в отдельном зале ресторана с отдельным выходом, как и ожидалось, «не поддержал – не отказал», тем не менее стало ясно, чем вообще в плане выборов там занимаются. А в конце посиделок вместо техничной отсечки, повторения легенды и отработки системы конфиденциальной связи в более тесном сотрудничестве, Кузнечко все испортил и нарвался на какую-то достоевщину с поповщиной, или нет, на исповедь вместе с проповедью, как-то так. Хотя, с другой стороны, нечего было угощать незнакомого человека сразу бутылкой нестыдного коньяка, а не заказывать в бокалах по пятьдесят…
Вот бред провинциального чиновника: «Вы поймите, дорогой Василий Сергеевич! Мне и другим моим коллегам абсолютно все равно, получится у вас избраться губернатором или нет. Я вот, например, встаю утром, смотрю новости и жалею от всей души начальника, аж плакать хочется. Его так даже родная жена жалеть не может, потому что я вижу и знаю больше ее, причем ежедневно. А то, что я знаю и вижу ежедневно – невозможно передать словами даже собственной жене. Потом, после планерок и разбора ежедневно новой толстой папки резолюций, планов, обращений, рекомендаций, запросов и просроченных ответов гражданам, примерно к обеду, начинаю жалеть уже себя, аж практически тоже в искренних слезах, но уже с элементами матерщины и молчаливой агрессии. А вечером, когда опять новости все просмотрю и заголовки сайтов – жалею уже всякого нашего брата от мала до Ивана Ивановича. И стыдно мне от такой слезной ротации, и ничего поделать с собой не могу.
Вы не подумайте, я не жалуюсь на судьбу. Вы просто поймите, честно, поймите, что нам, чиновникам, хоть даже самым политически грамотным и муниципальным, хоть сельхозным и коммунальным, хоть каким – никакой радости от вас, претендентов на престол – нету. Вот заедете вы в кабинет Иван Иваныча на белой кобыле массовых настроений, прости господи, тьфу-тьфу-тьфу… И что? Утверждаться будете и никак иначе! А как вы будете утверждаться? За наш чиновничий, понятное дело, счет и никак иначе, время такое. У нас во всей России в разряде негодяев, кроме чиновников да радикальных экстремистов, более никого теперь уже не числится, все остальные – общество и электорат, а значит, по определению – хорошие. А без негодяев, значит, утверждаться никак не возможно».
Помнится, в этот момент посерьезневший Кузнечко, пытаясь поменять тему разливом последних капель коньяка по бокалам, бросил, почему-то воспринимая все сказанное на свой личный счет: «Ну, н-не только чиновники и радикальные экстремисты, «пятая колонна» еще, которая против Крыма и п… п-п-о п-посольствам иностранным шакалит…» Чем вызвал обратную реакцию:
– Нет уж, Василий Сергеевич! Врагов прежде всего лишают права голоса и адвокатов на своей территории, а ваши шакалы каждый день на экранах, да в газетах, да каждый год на выборах изображают из себя закатанные в асфальт нежные ростки свободы. Будто это мы всей администрацией тайно на Болотную ездили, а не они, ей богу. Вы хоть одного консультанта или журналиста – адвоката чиновников на экране видели? То-то, и не увидите, потому что других негодяев у вас для народа нету. Ик… Так, значит, вы начнете утверждаться на нас перед ними, как только заедете в кабинет губернатора… У-у-уф…
А что будет, когда вы нас порубите, покромсаете, поразоблачаете и возбудитесь по отдельным представителям? Во-о-от, а я знаю. Все то же самое и будет-с! Заново-с. Потому что без нас – вы никто, а на наше место в наше-то время хоть по всей России с пряником пробегись, дураков – нету, вернее, есть именно что только дураки! Нету, нету, нету! Не обольщайтесь, уважаемый! Я вот уже под четвертым сижу, зачем? С моим-то стажем и связями? Исключительно из жалости и проклятой дисциплинированности? А нормальные-то разбежались давно, стыдно сказать, молодежь чиновничьи стулья на прилавок меняет, дожились. Это вам в кресле посидеть, благоденствием имя свое прославить, а нам реформация очередная, да народ все капризнее и придирчивее. Раньше, помню, без зарплаты на шестой месяц на дыбы вставал, а счас даже об яму во дворе штаны измажет и уже митинг организовывает да президенту пишет. Мы с народом-то куда как ближе друг дружку знаем, чем с вами, демократически сме-ня-е-мы-ми. Понаразвели тут, понимаешь, демократию, с ног на уши все поставили: теперь паны, значит, дерутся перед холопами как на сцене, но не сами, а кто больше чубов чиновникам поотрубает. Как вам в таком деле помогать-то?»
Кузнечко в том разговоре мягко, чтобы не портить отношения, конечно же, попытался возразить и указать на вопиющие случаи, на взятки, лень и всяческие корпоративы с госзакупками, на что был добит ответом провинциала: «Секундочку! А кто это все создал? Лазейки, конкурсы, интернеты? Дураку же было понятно, что со ста миллионами пользователей Интернета, «вопиющих случаев» будет в миллион раз больше чем даже со ста тысячами журналистов! А штаты чиновников и финансирование на эти вскрытые язвы в миллион раз никто не увеличит, наоборот – сокращение дармоедов подавай! Это же элементарная математика, школьная причем! Жаловаться, значит, за свои права и указывать на недостатки – возможностей у народа с каждым годом все больше, а нашего брата, который ответить должен каждому, с каждым годом – все меньше. А лазейки эти, конкурсы кто создал? Кто по целой бухгалтерии развел в каждой школе? По юристу в каждом детсаду? Мы, что ли? Может, мы еще и законы какие для себя сами лоббируем? Или все же вы? Которые трындели на каждом углу про европы с америками да язвы отечественной бюрократии со времен царей-горохов?
Да нам в целом, по-среднему, так сказать, вы еще молоко за вредность законом должны определить, за работу в условиях информационного общества, так сказать, с возможностью прихватить масла, разумеется. Запомните, молодой человек, вдруг станете-таки губернатором. Сам по себе чиновник, конечно же, ненасытен, конечно же, слаб, поскольку трагически мудр и предусмотрителен по жизни, но в отличие от всего остального общества он-то как раз – дисциплинирован! Вот, к примеру, при Иван Иваныче – наш брат куда-а-а-а меньше берет или под себя чего подмахивает, куда-а-а-а меньше, чем при Петре Петровиче предыдущем, дай Бог обоим здоровья. А вы придете, так, глядишь, и растащим все, что можно, не специально, не со злобы антинародной или протеста какого – сугубо из подстраховки и выживания служивого класса, так и получится, попомните мое слово!»
Этот разговор в целом, несмотря на ценнейшую информацию о состоянии административных редутов конкурента, впервые сначала эпопеи сподвигнул Кузнечко к мысли о глупости бурного порыва изменить свою жизнь. Впервые он, как Экклезиаст, где-то глубоко внутри себя, где невозможно и некому уже врать, подумал: а надо ли оно это кресло, и стоят ли все эти игры шапочки Мономаха? И не лучше ли, как бывало, комментировать шаги и действия губернаторов и депутатов за конкретный договор по твердым расценкам? Впервые его представления, знания, опыт по самой глубинной сути разошлись с теми, кого он раньше, честно говоря, и за людей-то не считал.
«Вполне возможно, административный саботаж организовать не получится, но с другой стороны, этот прожженный бюрократ прав, рвение чинов за Иван Иваныча, может, мне только на руку. А вдруг не рвение воров-чиновников, а искренняя работа с народом, который они, действительно, лучше нас знают? В любом случае что делать не с тупым и безотказным админресурсом, а с такими вот непонятными чиновниками во время кампании и тем более после – он не понимал. А Василий Сергеевич не любил темных пятен в полотнах собственных планов.
Второй момент. Избирком. Направился, значит, туда Кузнечко заявление писать и документы сдавать в установленный законом срок, в заключительный из возможных дней, естественно. Ясное дело, понимал, что в последний день будет ажиотаж и всяческая суета в связи с приходом главного кандидата Ивана Ивановича со стаей любопытных журналистов и срочными, до окончания рабочего дня отчетностями. Поэтому он пошел заранее, в суете просочился из зала заседаний в рабочие пространства и отправился бродить по коридорам губернской избирательной комиссии с папочкой документов в руках.
Как он интуитивно и предполагал, председатель комиссии, опора несменяемости власти, попался-таки ему в коридоре, моложавый, весь как на шарнирах, модный, вкусно пахнущий почти как в столичных офисах, бесконечно громко разговаривающий между кабинетами по толстому, старомодному сотовому телефону.
Кузнечко, находясь на расстоянии, но не теряя из зоны акустического восприятия, лениво читал стенды со своей папкой бумаг, телефоном и индифферентным видом, не встречаясь взглядом и не сталкиваясь, само собой. Обрывки разговоров его прямо умилили: «У меня только один начальник, товарищ полковник, Иван Иваныч скажет – успеем! Хотите успеть напечатать – к нему, а я госорган, финансов нету!.. Я тебе, Федорович, комиссию-то причешу – собрать не успеешь, не держи меня за выездную урну, твою за ногу! Вводи, я сказал, чтоб состав у меня сегодня же был!.. Юрий Ильич, Юрий Ильич! У меня начальник – Москва, что вы на меня давите-то, а? Меня тупить, только язык мозолить, давай уж без разногласий!.. Так точно, так точно! Чего там, Москва умный – я дурак! Шучу. Поклон верховному… В их смете КОИБы только на города, райцентры пробивайте по своей партийной линии наверху!.. Я тебе, Володя, такую досрочку устрою, своих собрать не успеешь! Чтобы по Закону у меня все, и Главе на счет сигнализации от меня – персональный привет! Понял, да?.. Матвей Соломонович… Т-с-с… Матвей Соломонович! Вы меня еще разок вилами то приколите, приколите в своих боевых листовочках, а то мы как электорат все в глубоком сомнении на счет вашей политической эрекции! Не обижайтесь потом, за язычком-то присматривайте, ага, до встречки, до встречки, после дня голосования только, физкульт-привет!.. Мы ж тебя еле-еле согласовали, спасибо не булькает! Работай, работай, председатель, жду доклада…»
«Холерик, юрист с научной степенью, прохиндей, – сделал вывод Кузнечко из личного, так сказать, восприятия обрывков коридорных разговоров. – Наш человек!»
В конце концов, перед приемом документов председатель избиркома вдруг сам его узнал, сам подошел и, не обращая внимания на маску высокомерия, удивления и вежливого интереса к его, председателя избиркома личности, на лице Кузнечко, сказал: «Привет, Вась! Ты меня, если чего, не коррумпируй, сам понимаешь, все по закону, сам на Москву работаю, как понимаешь. Но если козыри какие в кармане есть – не затягивай! Народ у нас такой, долгий и непредсказуемый. С областными чиновниками не вздумай шашни водить, кинут, потом их за жабры возьмешь, как побегут они к тебе очередью на поклон – значит, все нормально у тебя, тут их и бери тепленьких. А вообще, красиво, конечно, красиво заходишь! Масштабу не хватает пока, но у вас, московских, все продумано всегда, знаем-знаем! И да, все проверь! Все проверь в своих документах! Не обижайся, если что потом, всех деру и буду драть по букве Закона! Сплошная уставщина нынче, никаких поблажек, Вась, ну, ты-то опытный, читал про тебя, уважаю… Пойдем сдаваться, быстренько оформлю нормального кандидата и жду с подписями через две недели…»
В этом эпизоде истории Кузнечко сам себя впервые почувствовал студентом или даже школьником. Никакого плацдарма, даже зацепиться с краюшку ему просто не дали. Поставили перед фактом, и все наживки с привычными поплавками для избиркома, которые он мастерски, надо сказать, расставлял для десятков своих кандидатов во многих провинциях раньше – ему просто даже не позволил расставить какой-то чернявенький, моднявенький на шарнирах, но с твердой телепатической уверенностью председатель провинциальной избирательной комиссии…
Наконец, третий, врезавшийся комариным зудом в память политконсультанта момент. Он состоял в отвратительной беседе с главой одного, самого дальнего, непритязательного, и, на его взгляд, политически серого, бедного ресурсами для таких серьезных переговоров Старо-Истукановского района.
Там вообще, глава района, женщина, между прочим, взяла и встретила его не как кандидата, а, предварительно начитавшись его, Кузнечко, экспертных работ и комментариев, довела незваного гостя до такой степени бешенства своей деревенской прямотой, что Кузнечко дал команду Туристу обнулить район в глазах Иван Иваныча и СМИ любыми способами. Впрочем, по порядку.
Женщина эта имела вид обаятельный, но не фешенебельный по столичным меркам, а деревенский, словно только что из под коровы с ведром сливок. Она не умела, как ее некоторые молодые коллеги модельной внешности в Госдуме, с придыханием интонировать: «Кане-е-ешно, па-а-нельный формат дискуссии был содержа-ательным, лидер партии ска-а-азал же о приоритетах, неужели непонятна-а-а? Надо ра-а-аботать всей страной!». Ну и там прочее бла-бла-бла про сферы, в которых они-то как раз ни бум-бум, но вроде как – курируют по всей стране, тщательно блюдя соответствующий внешний вид куратора, между прочим – ровно с таким же образованием, как у здешней главы, или даже хуже на самом деле. Но глава взяла Кузнечко не образованием, а сугубо практикой и верой в партию власти, более горячей и искренней по ходу, чем у все тех же московских однопартийцев:
– Вы мне, вашу идриттвою, чего же это предлагаете? Значит, я вам – депутатов, а вы мне – денег как бы на спортгородок, а мне потом в подушку плакать и в церкви грехи замаливать, что помогла болтанию во власти таких вот консультантов? Так, что ли?
