Роман Романов
Охотники за голосами
– Эх, мил человек, нашел, кому радужные картинки рисовать! – все еще с подозрением ответил глава. – Нас и тут неплохо содержут, да и не молод я прыгать-то по карьерам. Были бы гроши в кармане, да с главой района поменьше собачится, да чтобы Витька Клюка заткнулся бы до самого своего отпевания, так и не надо ничего больше…
Это был ключевой момент, Кузнечко мысленно высокомерно улыбнулся. Затем буквально за 15 минут он выяснил, что райцентр – это главный помощник главы района на всех выборах, а субсидий от района не дождешься, что Витька Клюка – личный враг, депутат городской Думы, который имеет в районе свой интернет-сайт, такой же поганый, как и он сам, пользуется, негодяй, покровительством областной оппозиции и пьет кровь главе каждую сессию. И вот недавно как раз оскорбил на свою голову даже не его, главу, а все население и память, витиевато доказав в своих статейках, что советские партизаны во время войны в их районе имели как минимум 24 случая грабежа местного паракорского населения.
Слегка поддакивая, показывая свое участие уточняющими вопросами и вообще всячески создавая в кабинете атмосферу солидарности, Кузнечко пообещал за два-три дня решить вопрос с Клюкой и главой района. Настало время перейти к делу. Интуитивно чувствуя, что этот симпатичный москвич вот-вот начнет говорить собственно о том, ради чего явился, глава вдруг резко переменил весь ход беседы. – Мил человек, как там тебя, Василий Сергеич, если ты русский мужик, хоть и московский, да, глядишь, может, и вправду чем поможешь, так давай взбрызнем это дело! Иль откажешь? А иначе, какая откровенность и доверие? Может, у тебя там в портфеле диктофон какой? А выпимший человек, коли зло имеет, обязательно проболтается, не зря у нас говорят, что у трезвого на уме… Ну? Попробуешь амброзии?
Кузнечко с готовностью встал и потер руки, всем видом показывая радость, хотя внутри поморщился: и пить-то он не очень любил, а бурду всякую провинциальную не только не любил, но и, прямо скажем, опасался. Но чего не сделаешь ради большого проекта.
Они перешли за стол заседаний, уселись друг против друга, разделенные вдруг появившимся графином с бордовой жидкостью, блюдцем с толсто нарезанной колбасой и тарелкой хлеба.
– А выпить у вас тут, как я посмотрю, любят, весь город пьяный в рабочее время, Петр Ильич! Понятно, не в ваших силах, безработица! – сказал Кузнечко, глядя, как Глава разливает жидкость по стаканам. – Мне не полный, хорош, хорош…
Глава в предвкушении живительной дозы искренне и патриотично по отношению к своей малой Родине возразил:
– Василий Сергеич, да тракториста не найти, на большую зарплату, между прочим, сварщика из соседнего Пустозерска привозил! Поуезжала молодежь в столицы, работать некому, а работы что брусники на болоте, работай не хочу! Любят выпить, конечно! Но только по особым случаям, у нас тут строго, я даже Товарищеский суд возродил во всех муниципальных предприятиях, ежели кто этого дела хлебнет на работе или с похмелюги прогул совершит – сразу меры принимаем и чтобы ни-ни! Ну, чокнемся…
– Так, а сегодня что за праздник? – спросил Кузнечко, цокая языком от совершенно прекрасного, душистого напитка и пытаясь вспомнить вкус. – Б-а-а, Петр Ильич! Да я такой портвейн еще на втором курсе покупал через знакомую продавщицу в гастрономе! С тех пор и не встречал нигде! Где ж вы взяли такое чудо?
– В-о-о-от! Как можно не пить такой нектар народу, да еще когда на халяву! – Глава понизил голос, наклонился к гостю и продолжил: – У нас тут ликеро-водочный завод был в советское время, портвейн разливали. Как и все заводы, после перестройки его того, загубили в хлам, может, видели на въезде – по правой стороне развалины торчат! В-о-о-от, все, что можно было оттуда свинтить – давно посвинтили. А тут вспомнили мужички наши, решили еще прочесать развалины на предмет металлического лома, перекупщикам толкнуть, да нашли… железно-дорож-ну-ю ци-стер-ну! Глядь, а она полнехонька, пей не хочу, то бишь больше двадцати лет закупоренная и простояла! Вот как бывает! Ну, я, конечно, пытался это дело контролировать, да где уж там! Все тихо и незаметно разлетелось по частным канистрам земляков всего района, мне вон аж две фляги притаранили, уважают. И я тебе скажу, мил человек, бесполезно от такой амброзии людей ограждать, все равно пока не выпьют – не успокоятся, а вот ежели через колено, с цистерной этой, то не только губернаторские выборы, вообще можно сразу в отставку подавать, не будет жизни… Давай еще по бокальчику…
Кузнечко решил переходить к делу, пока после киношной ведьмы на дороге, беспризорной цистерны с советским портвейном, он совсем не утонул в провинциальной экзотике, да и сильно хмелеть очень уж ему не хотелось:
– А много ли, уважаемый Петр Ильич, из числа депутатов ваши люди? Надежные люди, которые выполнят вашу просьбу в том или ином рабочем вопросе?
– Да все, Василий Сергеевич! Все восемнадцать мои, кроме Клюки, чтоб ему пусто было, я ж уже лет пятнадцать на выборы хожу и своих вожу, те, кто были не мои – давно уже и не депутаты, хе-хе! Токо одним кулаком, иначе бардак и развал, как вот до меня еще было.
– Хм, то есть восемнадцать из девятнадцати депутатов от партии власти? – уточнил Кузнечко.
– Зачем все? – обиделся глава. – Что мы не понимаем про демократию и линию партии, что ли! Всякие депутаты есть, всех партий и даже два обшэственника, счас же модно обшэственников… Но все мои, все. А в чем вопрос-то? – Дело совершенно пустяцкое, но важное! Смотрите, Петр Ильич, скоро выборы губернатора. Сейчас побегут подписи депутатов собирать, чтобы получить право выдвинутся кандидатом в губернаторы. Я – тоже пойду, сам, с Москвой все согласовано, мне нужны пять подписей ваших депутатов, всего пять…
– Постой, мил человек, – возразил глава, изменившись в лице так, что, казалось, кончики его бравых усов грустно повисли вниз. – Меня лично действующий губер более-менее устраивает, и вообще вся Паракорочка за него проголосует, как я чую, процентов на семьдесят точно! Зачем ты меня, мил человек, под монастырь подводишь и перед главой района, и перед самим губернатором?!
– Петр Ильич! Дослушайте! Я ж все понимаю, я ж не враг, и никакого желания подводить вас – нет! Нет! Глядите! Вы даете пятерым вашим депутатам команду отдать подписи за выдвижение Кузнечко, то есть меня, так? Самым разгильдяям, или неграмотным, можно из разных партий и даже ваших этих «обшэственников». Они потом говорят, что не разобрались или запутались в этой карусели с подписями и все! Вы в крайнем случае пальцем им погрозите, когда область вопрос задаст. Так и то не задаст! Глядите, у действующего губернатора подписи будут – раз плюнуть, депутатов от партии власти у вас на четырех кандидатов в губернаторы хватит! И голосуйте за него сколько хотите!
Что касается ваших оппозиционных партий – им своих мандатов не хватит, значит, в соответствии с установкой Москвы на демократию и конкурентность – партия власти сама лично, как миленькая, будет помогать собирать подписи минимум, по моим прикидкам, трем вашим оппозиционным партиям. То есть оппозиция вообще не будет заморачиваться, за нее подписи соберут и на блюдечке принесут в Избирком. Понимаешь? Ты никого не подводишь, свою подпись ставишь за кого тебе скажут, при этом и мне помогаешь, и помогаешь своему пока еще губернатору в выполнении установок Москвы, а плюсом еще и это…
Кузнечко положил портфель перед собой, ловко дернул молнию и достал стопку новеньких тысячных купюр и после небольшой паузы, убедившись, что глава на взгляд прикинул количество купюр, прикрыл деньги листком бумаги, на котором было напечатано «Расписка в получении пожертвований» и мелким шрифтом текст с пропусками для вписывания собственноручно.
– Никто в вашей провинции за подписи предлагать ничего не будет, это ты сам понимаешь. Я вхожу в твое положение, ты – в мое, и эта расписка, моя маленькая гарантия, для тебя – тьфу! Скажешь, что развел столичного лоха на новый спортгородок или инвентарь для Дома Культуры! Я не прошу тебя становиться предателем, это святое и непоколебимое для русского главы города, но при этом ты получаешь возможность сделать доброе дело для человека! Со всеми, со всеми перспективами помимо вот этого, – Кузнечко кивнул на бугорок купюр под распиской…
Настроение было прекрасным! Кузнечко вдохнул свежий майский воздух на крыльце администрации, протянул тут же стоявшему водителю Петровичу бумагу с фамилиями депутатов: «Продиктуешь юристу, как договорились, пусть выезжает, время – деньги!» Подошел к машине, стянул с себя одной рукой модный итальянский галстук, другой положил свой упругий портфель под переднее сидение, закрыл дверь джипа снаружи и, сунув руки в карманы, двинулся пешком по тротуару центральной улицы Паракорочки. «Петрович, я продышусь, разомну свои затекшие члены и сделаю пару звонков. Езжай поблизости, не оставляй машину, а то ты своим угрюмым бандитским видом скомпрометируешь будущего губернатора в глазах паракорочек, или паракоровцев… Или паракоровчан?»
Весело засмеявшись, продвинутый политконсультант Кузнечко с мыслями о том, что это не просто начало красивой схемы его вхождения в большое кресло, но и сенсация, политтехнологическое хулиганство, издевательство над той общественной системой, которую он сам же столько лет цементировал и сам же теперь, очень тонко, без войны и скандалов повергнет в пучину удивления. С первыми длинными гудками на той стороне невидимого провода он успел мысленно добавить к цепочке размышлений: «Я вам покажу демократию с конкуренцией»…
– Алло! Турист? Ты мне нужен, есть работа! Где ты находишься? Это прекрасно! Ехать не так уж и далеко, выдвигайся… Опять нет денег? Что у тебя вечно нет денег? Какие бандеровцы? В милиции или в музее? А, пока в музее… ну перекантуйся чуток, вечером пошлю Петровича за тобой. Ты не меняешься, короче, без приключений никак! Приедешь уже с авансом в кармане, первые задачи скину на почту, почитаешь в дороге! Чего ты вообще в Питер поперся? Какая девушка? А, ты до сих пор с ней только по интернету общался? Ну, ты клоун! Вернее в женском деле клоун, не обижайся, Вань! Найдешь, где переночевать? Все, телефон Петровича счас скину, это водитель и охранник в одном лице, он быстрый. Все. До встречи, Турист, очень нужен мне лично, не пропадай никуда, жду!
Все было по плану, дешевле, чем он опасался, при этом без бань, девок, гармошки и вонючей самогонки, которая не только в провинции, но и в столицах хоть и становится куда престижнее всяческих импортных напитков как здоровый продукт, но всегда вызывала у Кузнечко отвращение.
Даже если треть держателей депутатских душ из того списка, который он наметил, подпадут под его расписочки – все будет прекрасно и с хорошим запасом на всякий случай. Очень нужно теперь, параллельно, буквально за месяц накачать свое присутствие в регионе проблемами для действующей власти, тогда это автоматически поднимет его рейтинг узнаваемости до официального старта кампании и увеличит цену «мирной договоренности» за снятие, а это уже совсем другая цена в отличие от несчастной стопочки купюр в кабинете главы! «Определенно, выборы – самый выгодный грех человечества!» – пошутил про себя прожженный Кузнечко и… влюбился…
Недалеко от Кузнечко стояла прекрасная, совершенно свободная в движениях, звонко смеющаяся, с потрясающей улыбкой и лучистыми синими глазами молодая женщина! Ее золотисто-рыжие волосы, подстриженные «под каре», слегка развивались на майском ветерке, приоткрывая нежную лебединую шею. Сильные длинные ноги, красивая грудь, узкие, но женственные под тонкой талией бедра, и просто какое-то потрясающее свечение вокруг. В груди Кузнечко все застучало и заныло, взыграло как когда-то очень-очень давно, наверное, еще школьной весной, и больше никогда не являлось в его хлопотной жизни. Конечно, у него было много женщин и даже пара гражданских жен года по три каждая, но к противоположному полу он совершенно искренне относился со всей профессиональной циничностью, как к некой регулярной форме собственного комфорта.
Кузнечко, как мог, взял себя в руки, попытался отдышаться. Девушка весело щебетала с определенно местными, неряшливо, на его взгляд, одетыми парнями. Будущий губернатор попытался вернуть себя в привычное состояние циничного инженера человеческих душ и мимолетом проанализировал внешний вид Богини. По одежде, дорогому маникюру, цвету и состоянию кожи, легкой косметике, стильной, но неброской облегающей одежде – он вполне мог бы ее встретить где-нибудь в Праге, Лондоне, на Мальдивах или в лучших московских ресторанах. В то же время по манере держаться, жестам, какой-то необъяснимой ауре – она совершенно не походила на столичную штучку или разбогатевшую на каком-нибудь богатеньком папике провинциалку. Да и парни эти, судя по их общению, наверняка местные одноклассники из детства красавицы…
– Зенки лопнут, чего пялишься? – вдруг вернул Кузнечко на землю резкий голос одного из парней.
– Успокойтесь, юноша, не вы же здесь девушка, не на вас смотрю, – совершенно уверенно сказал Кузнечко с интонацией, с которой говорят привыкшие властвовать люди или которые никогда, по крайней мере очень давно, не получали в ухо на улице. Он сделал несколько шагов к девушке и совершенно неожиданно для всего своего жизненного опыта сказал: – Милая девушка, простите меня ради Бога, вас, кажется, зовут Ирина, как я услышал? Я хочу сказать, только не смейтесь, что я люблю вас… Что я несу… Сразу полюбил, вернее… Не поймите превратно только! Выходите за меня замуж! Меня Василием зовут… Как вам сказать… Подождите! Не прогоняйте только…
Ирина внимательно своими огромными лучистыми глазами посмотрела на Кузнечко. Причем она даже не окинула его всего взглядом, совершенно точно не обратила внимания, как это обычно делают столичные красотки, ни на шикарный итальянский костюм, дорогие запонки, небрежно расстегнутую на шее дорогую сорочку, ни на ультрамодные, буквально вчера из московского бутика, туфли Кузнечко, а просто с любопытством посмотрела в глаза. Василий был непривычно смущен и даже растерян, но отвести свой взгляд от этих синих лучистых глаз не мог. Через секунду ее любопытство снова сменилось безбрежной весенней веселостью – и Кузнечко понял, что сейчас раздастся веселый колокольчик смеха и озорных улыбок. Но раздался удар. Не в ухо, а прямо в челюсть Кузнечко.
Понятно, в принципе: посторонний для городка, внешне классово чуждый пижон, да еще при любимой Ирке так, походя, подколол нормального парня чуть не в собственном огороде.
Кузнечко устоял, хотя все закачалось перед глазами, инстинктивно дернул рукой, запоздало прикрываясь, краем глаза увидел сильную клешню второго парня у себя на лацкане и в ту же секунду вдруг – большую черную кожаную спину Петровича между собой и парнями. Посыпались удары, какие-то резкие и громкие слова, закрутился водоворот движений и возни вокруг.
На самом деле вся драка заняла меньше времени, чем ее описание, так как Богиня – как теперь мысленно всегда будет называть ее Кузнечко – громко вскрикнула и скомандовала «Брейк!», лично бросившись разнимать бойцов.
Кузнечко успел прийти в себя и громко сказал, опасаясь за юридические и политические последствия инцидента:
– Петрович, стоп! Не трогай их!
– Ниче себе, не трогай, – тяжело сопя, прорычал Петрович. – Кулаки как монтажки, не стрелять же их…
– Попробовай стрельни! – тяжело дыша и вытирая кровь под разбитым носом, ответил зачинщик драки. – Дроби в задницу ни разу не получал дуплетом? Козлы, блин…
– Мальчики, чтобы я вас через три секунды здесь не видела, завтра созвонимся, – сказала с железными нотками в голосе Ирина, подходя к Кузнечко и протягивая ему свой платок. – Простите, ради Бога, это я виновата! Только милицию не вызывайте, пожалуйста, эти охламоны со школы такие, но они хорошие люди, правда! Простите их, пожалуйста!
Кузнечко от близкого расстояния и голоса Богини снова почувствовал себя на седьмом небе. А когда она предложила зайти в кафе за углом умыться, привести себя в порядок и выпить чашечку чая – он испытал счастье, несравнимое ни с каким другими видами счастья: от доступной женщины, большого гонорара или от блестящей победы на трудных выборах. Собственно, других видов счастья Василий Кузнечко и не помнил в своей жизни, разве что теплые материнские руки, и то очень смутно.
О чем конкретно они разговаривали в кафе история умалчивает. Богиня часто смеялась, с искренним интересом задавала Кузнечко уточняющие вопросы по ходу его многочисленных рассказов из жизни столичной тусовки. Кузнечко был счастлив, тоже смеялся и размахивал руками, чувствуя себя совершенно свободным и счастливым человеком в маленьком провинциальном кафе. Единственное от чего категорически отшучивалась Ирина – это серьезные темы о том, с чего, собственно, Кузнечко и начал свое знакомство.
Одна фраза Богини, которая доподлинно известна с того вечера – это как раз очередная попытка отшутится от серьезного, впервые в жизни наполненного благородной страстью Кузнечко: «Да какая свадьба! Вы знаете, уважаемый москвич Василий, мне еще в восьмом классе одна бабулечка на улице нагадала, что стану я женой не меньше, чем настоящего Героя, или какого губернатора, или даже генерала! Вот поэтому, наверное, и засиделась в девках до такого возраста!»
Конечно, в такой атмосфере и состоянии Кузнечко юмора не уловил, а сидел как громом пораженный от услышанного! Приехать в провинцию с целью стать губернатором и в первый же день начать верить в любовь и судьбу, которая словно укрепляла его в планах и усиливала любовью как атомной энергетической установкой – это, кхм, не только странно, это совершенно гремучая смесь для головы политконсультанта, считавшего себя чуть ли не ловцом и управителем душ тысяч обывателей. Он и так был запредельно настроен на борьбу, теперь же чувствовал, что способен перевернуть землю, стать не только губернатором, но кем угодно, если этого пожелает Богиня. После такого совпадения Кузнечко готов был немедленно сражаться за власть, ему очень хотелось как можно скорее скинуть с себя тесный хитин технолога, эксперта и вообще вспомогательного, пусть и с известным люфтом безответственности, субъекта, стать героем и царем, стать достойным своей Богини.
Провожать Ирину не довелось. Она как дама обеспеченная села за руль своего авто, подаренного ее родителем, одним из самых серьезных людей во всей Провинции, и, весело помахав ему рукой, исчезла в сумерках вечера. «Хорошая тачка», – подумал Кузнечко и направился к скучающему в джипе Петровичу:
– Петрович, меня в гостиницу, здесь останусь, дела еще есть, а ты езжай-ка в Питер, привези мне Туриста, вот его телефон, дай ему вот эту сумму… И давай поскорее! Да, покорми его где-нибудь на трассе, что ли, наверняка оголодал со своими приключениями. По дороге пусть сидит в Интернете и работает по моему ТэЗэ, завтра будет докладывать свои соображения, предупреди его, времени нет…
* * *
Турист отключил телефон, продолжая стоять у загадочной картины в галерее Михайловского замка. Звонок старого товарища Кузнечко вывел его сумрачного, пограничного состояния сознания, которое он так любил, поскольку именно в таком состоянии в его голове рождались новые идеи и обретали ясность многие мучавшие его периодически вопросы мироздания. Турист тихо вздохнул, прямо почувствовав, как окружающее пространство перестало быть таинственным и наполненным чем-то особенным и важным. Зато вспомнил, что ничего не ел, что в карманах нет денег, не во что переодеться, некуда идти и какой-то там неизвестный Петрович приедет за ним только завтра, только под утро в лучшем случае. С такими мыслями он уныло побрел искать гардероб. На всякий случай еще раз оглянулся на картину: никто на него не смотрел и даже Тихвинская икона, на его теперешний взгляд, оказалась на творении старинного художника не такой яркой, как показалось вначале.
В совершенно пустом гардеробе одиноко висела все еще влажная куртка Туриста. Иван медленно снял ее с вешалки, думая, чем занять себя и куда пойти. Решение пришло как всегда неожиданное и правильное. Чем смотреть в витрины кафе на жующих и пьющих петербуржцев да туристов и мерзнуть в невской сырости, проще остаться здесь. Он оглянулся по сторонам, быстро юркнул под панель гардеробной стойки и забился под полку для ручной клади посетителей. Здесь было, в принципе, тепло и сухо, и, несмотря на урчащий от голода желудок, Турист заснул крепким молодым сном.
Проснулся Ежихин от жуткого голода и от того, что попытался во сне повернуться с весьма затекшей на твердом паркете спины на бок и, естественно, треснулся головой о стенку гардеробной стойки. Замер, моментально вспомнив, где находится, и вслушался в дворцовую тишину. Никого не было, тишина была абсолютной, и даже уличные звуки большого города не проникали в помещение. «Ну, и хорошо, – подумал Турист, посмотрев на часы телефона. – Первый час ночи! Это ж сколько еще голодать до утра! Интересно, есть здесь всякие лучи, детекторы движения и прочие хитроумные сигнализации? Даже если есть, то в залах, а не в гардеробе же!» Тем не менее, несмотря на свою уверенность, Турист осторожно выбрался из своего убежища и на четырех точках, медленно направился туда, где ориентировочно находился холодильник доброй буфетчицы. «Клянусь, что все верну этой славной женщине! Клянусь! Лишь бы холодильник не оказался пустым!» – думал, смешно вихляя по коридору на карачках, словно старый неподкованный мерин, Турист.
Жадно пережевывая холодные гамбургеры и запивая их какой-то подозрительной, выдохшейся газировкой, Иван Ежихин обдумывал свое положение. Как такое могло произойти, что его, в принципе, безобидного приличного человека – повязали и чуть не бросили за решетку с какими-то нелепыми подозрениями.
А началось все в экспрессе «Москва – Санкт-Петербург». Вернее, даже не с этого, а с того, что его давняя подруга, которую он стеснительно обожал, ни разу не видев в живую, написала ему, что поедет прогуляться по весеннему Питеру, и наконец-то, появилась возможность познакомиться по-настоящему. Иван снял с карточки все свои запасы денег, купил дорогой ювелирный подарок, билеты на поезд и помчался в Питер. А в вагоне его соседями оказались два очень приличных, интеллигентных человека Арни и Серж, которые возвращались с вечера встречи институтских друзей позднесоветского года выпуска. Арни был прибалтом, Серж украинцем, Ваня – политтехнологом. В такой компании не могла не вспыхнуть долгая и яркая экспертная дискуссия о том, что происходило в Украине.
Через какое-то время, Ежихин понял, что ему так мягонько, интеллигентно, с легкой высокомерной иронией объясняют, какой он и ему подобные россияне быдло и оккупанты в сравнении с продвинутой Европой, Прибалтикой и Украиной. Вдвоем на одного. Вот этого Иван с детства не любил природным своим и на удивление сохранившимся, несмотря на годы, чувством справедливости. Поумничать там на птичьем языке, в пух и прах дискредитировать вражеского кандидата на выборах, манипулировать общественным мнением в политической драке – это пожалуйста, на войне как войне, все равны, демократия и все такое. Но когда в его лице унижали страну, или даже не в его лице, а просто, когда его народ, историю, традиции мазали черной краской и выставляли виноватым перед всем миром – в Ежихине просыпалось темное генетическое имперское подсознание. И никакая его европейская, по сути и духу, образованность, никакой социальный опыт и его личные романтические идеалы демократии не могли противостоять этим могучим архетипам. Это все равно, что болеть против сборной России по хоккею, кем бы ты ни был и чем бы ни занимался – нельзя. Вот войдя как раз в такое состояние в поезде, Турист прекратил любезничать и очень жестко перевел игривую интеллектуальную дискуссию в жесткое русло:
– А ну-ка, хлопцы, достали планшеты, залезли в свои википедии и форумы и хоть одно доказательство в студию, что русские солдаты рубили украинских, польских, эстонских, немецких детей топорами, разбивали их головки об угол дома, прикалывали вилами к забору, вешали на колючей проволоке гроздьями вокруг деревьев и сжигали живьем? Хоть один факт! Слабо? – холодно, медленно с прищуром проговорил Ежихин.
Повисла неловкая пауза, собеседники переглянулись, смутились – то ли от неожиданно резкого тона попутчика, то ли от того, что понимали: Интернет ответить на вопрос не поможет.
– Вот только не надо сейчас парировать «миллионом изнасилованных немок», «дискурсивными практиками» или еще как-то пудрить мозги, как вы это всегда делаете. Ответьте на конкретный вопрос! – Ежихин собрался в комок, наклонился вперед и, больше не давая вставить ни слова в ответ, продолжил: – Может, вы мне расскажете о фактах детской работорговли караванами финских младенцев? Или о столетних поставках с невольничьих рынков Москвы в Геную и Венецию маленьких турецких девочек, захваченных в Османской империи? Или, может, вы знаете о чудовищных медицинских экспериментах красноармейцев над японскими, монгольскими и китайскими детишками? А хотите я вам сейчас с фотографиями, до самого вокзала, медленно, чтобы ваши хитрые и подлые головы до конца жизни запомнили, буду рассказывать и показывать все, что делали с детьми моей страны цивилизованные европейцы и прочие древние культурные нации? Хотите? А если ваши борцы за «незалежную Крайну» делали это, то разве стоит вся ваша вонючая бандеровская незалэжность хоть одного трупика младенца, которого на глазах у матери взяли за ножку и размозжили головку об угол собственного дома! Все ваши «дискурсы» и «ментальная комплементарность» не стоят одного уголька Хатыни, и прикрывать организованный садизм чем угодно – обыкновенная подлость вечных искренних шлюх и добровольных рабов!
Разговор, в общем, на этом и остановился, интеллигентные однокурсники по институту встали, ушли в конец вагона и стали о чем-то шептаться. Потом Серж ушел в другой вагон и через какое-то время вернулся с хитрой довольной мордой. «Выпил, наверное, с нервишек», – подумал тогда Турист. А на вокзале, не успев даже выйти с перрона, к нему подошли два человека в форме, один встал чуть за спиной, второй попросил документы и предложил пройти во-о-он в то здание.
Теперь, находясь ночью под стойкой музейного буфета и жуя холодный гамбургер с кислой газировкой, Турист понял, что этот бандеровец чего-нибудь наплел про него милиции, может, даже террористом представил, а те и отработали сигнал. Надо было не бежать! Нет ведь! Он по своей обычной дурости и в предвкушении встречи с девушкой сначала подумал, что на перроне все равно никто стрелять не будет. Потом весело так представилось, как он рассказывает подруге, как лихо убежал от милиции, потом действительно рванул вбок и вперед, показав такой спринт, что и сам не ожидал. Правда, когда Ваня увидел бегущих наперерез сотрудников чуть не из каждого угла вокзальной площади и со всех перронов, он понял, что поступил опрометчиво. Его пару раз чуть не схватили, своей фигурой весеннего лося он кого-то сбил с ног. Документы с банковской картой в паспорте остались у сотрудника милиции, небольшую спортивную сумку с ювелирным подарком, зарядкой для телефона и вещами он потерял, зацепив за какую-то стойку, разбил колено и каким-то дурацким, нелепым образом перелез через строительный забор и скрылся. До утра просидел под листом железа, слушая вой сирен и шум дождя, а утром тихонько, тихонько, держась в толпе, начал продвигаться в сторону центра…
Потом вспомнился Петропавловский собор, странное чувство, открытая золотая калитка у саркофага…
«Ох, блин! – вдруг подумал Турист. – Турист я или не Турист! Раз в спальне, где убили Павла, идет ремонт, значит, как раз сейчас туда можно попасть!»
Он деловито, аккуратно сложил обертки гамбургеров и пустую бутылку обратно в холодильник, взял с прилавка авторучку, написал благодарственную записку буфетчице с обещанием все вернуть в двойном размере, встал на карачки и медленно направился в сторону лестницы на второй этаж.
Проползая в бледном свете ночной иллюминации большого города мимо дворцовых окон, мимо знакомой уже стойки с объявлением о закрытом проходе и ремонте, Ежихин нечаянно громко икнул и замер в испуге. Трели сигнализации не последовало. Он еще постоял на четырех точках, прислушиваясь, поднял из своей лошадиной позы голову вверх… и одновременно с поднимающимися на затылке волосами увидел, как медленно и бесшумно перед ним открываются двери спальни Императора.
Из покоев лился мягкий желто-оранжевый свет. Ежихин почему-то не испугался, но как-то оцепенел, впал в прострацию, и даже нормальных мыслей, о которых можно было бы написать, в этот момент в его голове совершенно не было. Ступор. Вдруг из спальни раздался властный, энергичный голос:
– Милостивый государь, давайте уже без ваших шоков, умилений и страхов! Проходите-с, и не стойте в этаком смешном положении, словно бусурманин какой в экваториальных широтах! Встаньте и заходите, право слово! У нас с вами еще утром произошел полюбовный контакт, не стройте же из себя впечатлительную фрейлину!
Ваня подскочил, вытянулся как перед каким-то страшным испытанием и по-прежнему с полным сумбуром в голове вошел в дворцовую спальню.
Спальня была совершенно жилая и старинная, освещалась свечами в каких-то музейных подсвечниках, кровать в белье, зеркала, картины, разбросанные вещи – в общем, как очень крутой номер «под старину» в очень крутой гостинице. Но главное, по комнате взад-вперед ходил человек в парике, белой ночной рубашке до пят, рваной и измазанной огромными пятнами крови со стороны груди. Павел остановился и резко повернул голову в сторону гостя. Перехватил взгляд его округлившихся от удивления, испуганных глаз и сказал:
– Да, да, забыл. Про парик не забыл, а про пятна крови даже и не подумал. Прошу прощения, сударь.
Император резкими шагами подошел к огромному, в белье и подушках ложу и взял камзол. Надел, поправил на груди, чтобы кровяные пятна не бросались в глаза, и медленно повернулся к Ежихину.
«Копия! Как на картинах! – впервые пробежала более-менее связанная мысль в голове Туриста, одновременно его начало трясти точно так же, как это впервые произошло в Петропавловском соборе. – Какая копия! Это Император! Покойник! Приведение!»
Замешательство в доли секунды – и Иван Ежихин в благоговейном трепете, по непонятным для него самого причинам рухнул на колени. Пока еще колени не громыхнули о паркет, в голове успела проскочить мысль о каком-то чудовищном розыгрыше из серии «Улыбнитесь, вас снимает скрытая камера», но тут же исчезла, потому как где-то в глубине души он чувствовал – все это, пусть совершенно безумная, но правда.
