Роман Романов
Кирилл
– Ромаха, давай кончай читать, – обратилась мама к Кириллу, – и оба выходите к нам. Покажите гостям что-нибудь из вашей самодеятельности.
Она удалилась, а мы с Кирюшей переглянулись и покатились со смеху: ну и ну, вот так костюмчики нам папенька подогнал – родная матерь попуталась, на нас глядючи. Хотя, конечно же, решили мы, она ошиблась потому, что раньше никогда не видела Кирилла читающим по собственной воле.
Не успели мы возобновить просмотр диафильма, как снова пережили вторжение на свою территорию: дверь приоткрылась, и в образовавшуюся щель просунулась взлохмаченная голова, сидевшая на длинной, тонкой шее. Это был один из гостей – мы с братишкой окрестили его Дуремаром за очень уж потешный вид. Голова медленно обвела нас невыразительным взглядом и молча пошамкала губами.
– Занимаетесь? – произнес Дуремар бесцветным голосом и одобрительно покивал. – Ну, молодцы, молодцы… Как, то бишь, вас зовут-то, имениннички?
– Роман, – со сдержанной серьезностью ответил Кирюха, уставившись на гостя серьезно и неулыбчиво, подражая моей манере общения с незнакомцами.
– А я Кирилл, – легко и весело ответил я, расплываясь до ушей в самой дружелюбной улыбке, столь естественной для моего общительного братца. А потом мое тело вытворило нечто совсем уж нехарактерное для такого уравновешенного мальчика, как я: оно вскочило со стула и несколько раз пружинисто подскочило вверх, словно это действительно была не моя слабая плоть, а упругая мускулатура Кирилла.
– Кирюха, прекращай скакать, – строго сделал мне замечание лже-Роман и хитро блеснул глазом, – представь, что о нас могут подумать люди.
– Правильно говоришь, Рома, – удовлетворенно поцокав языком, одобрил Дуремар, – дети должны вести себя смирно. А ты, Кирилл, бери пример со своего брата – сразу видно, он старших уважает.
Сделав эти бесценные указания, нелепая голова проделала обратный путь в банкетный зал, и мы с Кирюшей снова остались одни, в полном восторге от нашей мистификации. Отныне мы не раз будем к ней прибегать.
В кабинете математики стояла напряженная тишина. Можно было почти наяву услышать, как гудят биопроцессоры в головах у школьников, пытающихся написать самостоятельную работу и за пятнадцать минут решить на оценку целых две задачи. Мозгового гудения не ощущалось только в личном пространстве моего брата. Я оторвал глаза от тетради и, вскользь бросив взгляд на Кирюшу, увидел, что тот склонился над девственно-незапятнанной страницей и по щекам у него в три ручья льются слезы.
– В чем дело? – шепотом обратился я к нему, ткнув ручкой в бок. – Задача не получается?
– Не-е-ет, зуб разболелся, – тоже шепотом провыл братишка, – мочи нет терпеть!..
– Горе ты мое, – сердито пробурчал я, – вечно твои зубы в самый неподходящий момент фокусы выкидывают. Подожди, сейчас урок окончится, я тебя к врачу отведу.
– А как же самостоятельная? – пуще прежнего захныкал Кирюха. – Я ведь «двойку» получу.
– Не знаю, – отрезал я, – придумаем что-нибудь.
Прозвенел звонок. Класс облегченно вздохнул. Напряженное гудение головных процессоров прекратилось, и к учительскому столу потянулись кипы однотонных тетрадей в целлофановых обложках. Прилежные школьники аккуратно передавали их по цепочке от задних парт к передним, совершая одно из роботизированных действий, что успели привить детям за три года обучения. На нашем столе плавное движение «конвейера» застопорилось: Кирюша растерянно смотрел на свою чистую тетрадь, явно не зная, что ему делать. Я молча закрыл ее и невозмутимо сунул в портфель, кипу же принятых тетрадей пополнил своей работой и подал в услужливую ручку впередисидящего ученика – тот терпеливо ожидал, когда интеллектуальный груз осядет в его ладонь.
После урока я потащил пытавшегося сопротивляться Кирилла в кабинет к дантисту.
– Ну и ну, – неодобрительно прокомментировал врач, исследовав Кирюхину верхнюю челюсть своими страшными инструментами, – зуб не успел вырасти, а уже сгнил до самого корня. Удалять придется, молодой человек, лечить-то здесь нечего. Да и другие зубки вон уже кариесом тронуты – вы что же, совсем за ними не ухаживаете?
– Ну почему, ухаживаю, – пролепетал дрожащий и синеющий в преддверии ужасной процедуры Кирюша, – пастой чищу…
– Раз в неделю, – не без ехидства добавил я, стоя позади врачебного кресла, в глубине которого мой несчастный братец готов был в любую минуту упасть в обморок, – зато шоколаду жрет каждый день по две плитки.
– Ой, как нехорошо, – покачал головой суровый доктор, поднося к Кирюшиному рту шприц, – эдак вы к армии совсем беззубым останетесь. Как хлеб-то солдатский жевать будете?
– А в бульончике размочит – правда, Кирюш? – ласково сказал я и ободряюще похлопал братишку по плечу. – Сделает себе чудненькую солдатскую тюрю…
Дома Кирилл тщательно переписал себе в тетрадь решение задач, которое я подготовил для него на черновике, пока наш мученик дрых после зубоврачебной операции. В конце он увенчал свое рукописное творение крупной «пятеркой» красного цвета, по моему совету тщательно сымитировав почерк любимой первой учительницы.
На следующий день Екатерина Савельевна раздала тетради с самостоятельными и попросила учеников продиктовать оценки, чтобы выставить их в классный журнал. Я видел, как лихорадочно бьется жилка на шее Кирюши и как он весь сжался в комок в предчувствии принародного скандала. Когда же в тишине, словно выстрел, раздалось – «Кирилл Романов!», мне на секунду показалось, что брат сейчас потеряет от страха сознание. Однако Кирюха в упор посмотрел на учительницу и без тени смущения огласил воздух обратным выстрелом – «Отлично».
– Молодец, Кирюша, – похвалила Екатерина Савельевна, – ты очень хорошо поработал.
«Это уж точно, – подумал я, опуская голову, чтобы скрыть невольную улыбку, – мой двойник научился весьма правдоподобно врать, такая работа действительно достойна похвалы».
– Я – преступник, – гордо заявил Кирюха, вышагивая по плитам тротуара, когда мы возвращались из школы. – Круто.
– А я, стало быть, дьявол, толкнувший тебя на преступление? – с насмешкой спросил я, скользя взглядом по набухшим почкам на деревьях – они были готовы вот-вот лопнуть и превратиться в нежную зелень.
– Значит, дьявол круче преступника, – подумав, сделал вывод Кирюха. – А кто выше дьявола?
– Святой. Если ты совершаешь преступление не для того, чтобы сделать плохо другим, но просто потому что у тебя душа поет и рвется к небесам, а люди все равно тебя любят и восхищаются тобой, то ты – святой грешник.
– Здорово, – выдохнул Кирилл, – а выше святого кто-нибудь есть?
– Конечно, есть. Бог.
– Ох ты… А как можно Богом стать?
– Никак, – сказал я, – человеку это не под силу. Но Бога можно познать. Люди сами к нему приходят, когда готовы к этому – вот как почки на деревьях: зреют себе, зреют и – бах – распускаются; так же и человек Бога находит, идя спокойненько каждый по своей дороге.
– По какой дороге? – не унимался Кирилл.
– Вот по этой «зебре», – съязвил я, – и путь тебя ожидает долгий: можно до конца жизни простоять на одном месте да так и не попасть на прием к Всевышнему, потому как, сам знаешь, водители здесь никогда не пропускают прохожих.
– И что же в таком случае прохожий должен сделать? – полюбопытствовал брат.
– Ну, например, стать на время блаженным, – ответил я, – иначе говоря, прикинуться дурачком с ДЦП – типа Серёньки из бараков, помнишь? – машины при виде таких останавливаются как вкопанные.
– Вот так? – уточнил Кирилл, выпучивая глаза из орбит и скрючиваясь самым невероятным образом.
– Ага, – дурным голосом подтвердил я, вывалив язык и запрокинув набок головку. – Пошли.
Автомобили со свистом тормозили у пешеходного перехода, по которому неторопливо совершали шествие два убогих мальчика, и с беспрекословным почтением выстраивались в длинную очередь, уступая им дорогу.
– Тетенька, мы святые грешники! – с совершенно дебильным выражением лица проорал Кирюха приличной женщине, перебегавшей дорогу нам навстречу. – Идем вот с братцем к Богу, айда с нами!
– Господи Иисусе, – пробормотала тетенька, испуганно шарахаясь от нас, – бедные дети! Зачем таких вообще в живых оставляют?
– Чтобы вам, нормальным, веселее жить было, – ответил я своим обычным голосом, ступая на безопасную полосу тротуара, но женщина, наверное, меня уже не слышала.
***
Кажется, нам было лет пятнадцать, когда объявили тот памятный общешкольный сбор макулатуры. Администрация заинтриговала учеников крупными поощрительными призами, пообещав вручить их особо активным участникам акции. К тому времени мы с Кириллом уже вовсю тайком подменяли друг друга на подобных мероприятиях. Чтобы решить, кому в очередной раз идти впахивать на социум, мы бросали жребий: сначала использовали для этой цели монетку, а потом, учитывая нежную любовь Кирюши к картинкам, перешли на игральные карты. Наша система определения судьбы была самой безыскусной. Я раскладывал колоду на две кучки, а брат загадывал: например, если в левой окажутся четыре туза, то идти придется ему, а если нет, то извиняйте, но… Что ж, иногда попадались и все четыре туза, но почему-то чаще в правой кучке.
В тот день фортуна снова была не на моей стороне, и Кирюша, довольно посмеиваясь, протянул мне свою ветровку синего цвета, аккуратно уложенную в целлофановый пакет. Идея маскировки была трогательно проста: сначала я, серьезный и важный, приношу в школу кипу старых газет, одетый в свою красную куртку, а затем тайком переодеваюсь в синее и появляюсь перед народом, бодро посвистывая и сияя улыбкой брата.
Поработал я тогда на славу: от своего имени сдал целых двенадцать килограммов макулатуры, а девять записал на брата, посчитав такой «раздел имущества» вполне справедливым. Когда я вернулся домой, усталый, но вполне довольный собой, стояла мирная тишина. Я подумал, что в квартире никого нет. Однако решение мое оказалось преждевременным. Без всякой задней мысли войдя в нашу с Кириллом комнату, я обомлел от неожиданности: на разложенном диване самым бесстыжим образом валялся мой братец, а рядом с ним лежала Оля Е. – скромная девочка из параллельного класса, в которую я уже несколько месяцев был тайно влюблен. По полу были разбросаны предметы одежды, включавшие самые интимные детали женского гардероба, а тела двух бездельников едва прикрывала смятая простыня. Полминуты, наверное, я пялился на это безобразие, не в силах произнести ни единого слова, а любовнички с молчаливым интересом поглядывали на меня.
