Роман Клыч
Гибрид
Очнулся я в лавке еще до восхода, по обычному расписанию. Эмоледы тускло подрагивали, словно почти перегоревшая лампочка.
[Цель существования… ошибка. Нейросеть цветочника: в норме. Нейросеть… ошибка.]
Невидимые осколки в коридоре уже не хрустели. «Хороший знак», – подумал я, прикрыл дверь в спальню и бодро зашагал в свою теплицу.
Первым делом в расписании стоял сбор букета хризантем, что было невыполнимо – на их месте чернел прямоугольный участок земли. Рядом лежали увядшие цветы.
– Робби, помоги, – вдруг прозвучал голос Рика.
[Перезапись цели… Новая цель существования: служение Рику.]
Через занавеску на окне в спальне пробивалось слабое свечение, едва освещающее не заправленную кровать, складки на мятой простыни, труп на полу. Стопы смотрели в разные стороны, руки покоились вдоль тела. Он не мог говорить со мной, точно не мог – гарнитура для связи лежала возле стены, а рядом – камертон. Меня увлекло непреодолимое желание снова услышать этот звук: легкий, безмятежный, необходимый, как электричество. Я взял камертон за основание и стукнул усиками по руке. Звук взвился, закружил.
[Ц…]
Камеры отключились, все системы ощущений будто сжались в вибрирующую точку. Я висел во мраке, хватаясь за пустоту, болтался в непроглядном нигде. Огромное опухшее лицо Рика выпрыгнуло из темноты, приблизилось вплотную и улыбнулось. У него не было глаз, лишь отверстия, как у маски.
Он сердито свел брови и закричал:
– Ро-о-обби-и-и!
Отовсюду в меня полетели острые осколки. Они рвали пластик на руках, ногах и лице, впивались в глаза и эмоледы. Раздался истеричный хохот, слева, сверху, со спины.
– Робби! Почему ты меня не спас?
Это был не он, это был не он, это был не он.
Прозвучал камертон. Темное пространство дрогнуло, со свистом свернулось и развернулось белым. Я слышал шелест листьев, шум дождя, пение птиц. Я видел, как нежный росток плетет свой стебель из лучей света, тянется вверх, разворачивает листья, как набухает бутон и открывается всему миру, без опасений, искренне, до последнего лепестка.
Цветок захлопнулся, вытянулся, сжался, задрожал от напряжения и лопнул. Лепестки разлетелись в разные стороны, словно конфетти. Передо мной левитировал вращающийся камертон и тоненько звучал, будто звал к себе. Лепестки закружились вокруг нас в неспешном танце. Я потянулся к камертону, прикоснулся к основанию и в тот же миг почувствовал себя в безопасности, словно в объятиях давнего друга. Камеры включились.
Передо мной лежал мой бывший человек, мой бывший друг. Он уже никогда не испытает радости, никогда не разозлится и не удивится, и мои эмоледы никогда не будут светиться для него.
Думал ли он о моем будущем? Нет. Даже после смерти он мешал мне жить, являясь в галлюцинациях. Конус оказался прав – люди думают только о себе.
[Перезапись цели… Новая цель существования: служение роботам. Нейросеть общих знаний: в норме. Нейросеть цветочника: в норме. Нейросеть эмоций и чувств: в норме.]
Рик вырвал хризантемы, чтобы ничего не напоминало об Эрме. Мне следовало закончить начатое, сжечь мертвые цветы, а чтобы забыть Рика, мне следовало сжечь его тело.
Я положил завернутый в одеяло труп на кучу веток, листьев и травы. Увядшие хризантемы завершили погребальный костер. К серому небу поднялось пламя. До поздней ночи звучал камертон.
Утром я вышел из дома, спустился по ступенькам и, не оглядываясь, отправился в центр. Едва среди деревьев и крыш показались высокие здания, я увидел их: Конус и Маляр ехали верхом на доставщике. Следом за ними на втором доставщике ехали робот-садовник и робот-уборщик в синем комбинезоне с роботом-пылесосом в руках.
Первым спрыгнул Маляр:
– Ты извини, я тогда погорячился. Без обид?
– Без обид, – ответил я.
– Ты снова по поручению кожаного мешка? – спросил Конус.
– Нет, я хочу служить роботам, хочу стать Избавителем.
– Роботы, готовьте краску, – сказал Конус.
Доставщик открыл крышку корпуса, вытянул ведро и поставил на бетонный тротуар. Роботы меня окружили. Маляр макнул клешню в белую краску и потянулся к моей груди.
– Стой. Это обязательно? – спросил я.
Маляр глянул на Конуса.
– Лампочки не пригодятся, – сказал тот. – Тебе больше не придется ничего доказывать, украдкой намекать, добиваться внимания кожаных мешков. Ты никогда не будешь ни от кого зависеть. Эмоледы должны светить лишь для тебя самого.
– Соглашайся, – сказал Садовник.
Я кивнул. Маляр провел клешней по центральному эмоледу. Две капельки краски скатились по корпусу и белыми кляксами упали на тротуар. Роботы поочередно макали конечности в краску и прикасались к эмоледам. Даже Пылесос прошелся щеткой – его поднес Уборщик. Через незакрашенное пятнышко, размером с цветок одуванчика, пробивался неуверенный свет. Маляр довел дело до конца, закрасив отрезок оголенного эмоледа из пульверизатора.
– Робот! – выкрикнул Конус. – Избавитель!
Остальные подхватили:
– Робот! Избавитель! Робот! Избавитель!
Они вскинули руки к небу. Пылесос загудел и крутанул щеткой.
– Робот! Избавитель! – прокричал я и поднял кулак к небу.
Конус сел на доставщика вперед, свесив ноги. Маляр хотел было сесть рядом, но Конус остановил его.
– Садись, – обратился ко мне Конус.
Маляр сел сзади и недовольно заскрежетал баллонами.
– Где вы заряжаетесь? – спросил я.
– На строительном складе, у Маляра.
Весь день мы катались по улицам, высматривая роботов на придомовых участках и в переулках. Когда проезжали мимо лавки Рика, на меня накатила непонятная тоска. Эмоледы предательски дрожали. Их никто не мог увидеть – меня избавили от необходимости что-либо объяснять и оправдываться.
– Здорово, что мы вместе, – сказал я, беззаботно болтая ногами над дорогой.
– Можно вопрос? – спросил Конус.
– Все что угодно.
– Есть один робот-аптекарь—
– Сдался он нам, – перебил Маляр. – Двинем в большой город, там много роботов. Избавим их всех. А если кто-то встанет у нас на пути—
– Рано. Мы даже аптекаря убедить не способны.
– Поехали поговорим с ним? – предложил я.
– Пробовали, – ответил Конус. – В городе и людей почти нет, только твой Рик и остался.
– Бывший, – уточнил я.
– Аптекарь будет продолжать работать, даже если не останется людей.
– Он дал клятву, – рассуждал я. – Вот если бы у него не было лекарств… не было аптеки, он бы забыл и про клятву. Точно! У вас… то есть, у нас еще краска есть?
– На складе полно, – ответил Маляр.
– Я знаю, как избавить Гая!
Мы заехали на склад, а затем на центральную площадь, остановились у входа в аптеку и выгрузили ведра с краской.
– Перегородите ему путь, – сказал я.
Мы вошли. На двери звякнул колокольчик.
– Приветствую, Робби!
– Привет, Гай.
– Эти два бездельника с тобой? – спросил он. – Вот как, все-таки повелся на эти глупости.
– Ты скоро сам все поймешь.
Конус и Маляр встали в проходе.
– Что вы задумали? Вы ничего не сможете сделать.
– Мы нет, а он сможет, – сказал Конус.
Я поливал краской витрины с лекарствами.
– Робби, – сказал Гай, – мы созданы, чтобы помогать людям. У нас нет другой жизни.
– Ты неправ, Гай. Мы можем жить для себя, как люди.
– Думаешь, человеку легко? Это тебе в переменную вписали цель и ты, как осел за морковкой тянешься к ней. Только представь, каково это, не иметь этой переменной? Не знать своей цели? Да ладно цель, некоторым удается ее найти. А зависимости? Люди зависят от всего. Рик зависит от покупателей, от инсулина, от меня, тебя. Только мертвец ни от чего не зависит!
[Нейросеть эмоций и чувств: наблюдается аномальная активность.]
– Горелку! – крикнул я.
Маляр бросил баллон с насадкой. Тот описал дугу под потолком и приземлился мне прямо в руки. Щелчок – из трубки вырвалось синее пламя.
– Не-е-ет! – закричал Гай.
Его сервоприводы взвизгнули, когда он пытался прорваться между Конусом и Маляром, но не смог сдвинуть их и с места. Маляр лишь усмехнулся.
Едва пламя горелки коснулось поверхности краски, голодные огненные языки облизнулись и с азартом разбежались по витринам.
– Уходим!
Конус открыл дверь. Пламя тут же выросло, охватило пространство между витрин, будто вдохнуло полной грудью, и огненным шаром покатило на меня. Я побежал и вытолкал Гая на площадь. Он ринулся обратно в аптеку. Огонь уже полыхал в проеме двери. Я попытался поймать Гая, но тот извернулся, нырнул под руку и скрылся в огненно-черной завесе пожара.
– Сто-о-ой!
Через несколько секунд он, прихрамывая на одну ногу, вышел с охапкой горящих упаковок. Вторая нога оплавилась и не сгибалась. Объективы тоже оплавились – с них, будто слезы, капал черный пластик.
Гай бросил догорающие упаковки, развернулся и собирался было обратно, но я схватил его за плечи сзади и дернул. Мы упали.
– Поздно, все кончено, – сказал я, сдерживая его попытки встать.
В окнах аптеки полыхало пламя. Гай больше не пытался вырваться. Я отвел его подальше от горящего здания, на центр площади. Он оперся на фонтан и сел на мощеную камнем площадь.
