Роман Глушков
Ярость Антея

Расстроенный отказом, он вернулся к разлому, где продолжил изучение аномалии вместе с остальными научными группами. А Комитет приступил к реализации первоначального спасательного плана, хотя, по заверениям Верниковского, он и прочие сторонники Ефремова засомневались в правильности такого решения.

Из-за сильного изгиба речного русла в черте города сбрасываемый ГЭС поток воды затопил преимущественно правый берег Оби. Полностью скрылись под водой расположенные ниже плотины острова и прибрежные дачные поселки – излюбленные места летнего отдыха новосибирцев. Прекратил работу речной порт, а все крупные суда были спешно отогнаны вниз по течению за пределы Новосибирска. Единственное, что помешало властям ускорить водосброс путем форсирования искусственного паводка, это железнодорожная магистраль. Насыпь проходила всего в полукилометре от берега и ее подмыв грозил лишь усугубить постигшую город транспортную блокаду.

Разумеется, за пять дней нельзя было полностью разгрузить дамбу, но на момент выхода Тропы к Оби уровень водохранилища значительно понизился. На сей раз аномалия оправдала научные прогнозы, достигнув берега четырьмя километрами выше плотины. А затем двинула дальше, по дну, так, как делала это прежде, пересекая мелкие озера и речушки и воздвигая над собой полуметровый барьер окаменелой воды, что больше походила на мутное стекло, чем на привычный лед. Исследователи уже ознакомились с этим новым агрегатным состоянием жидкости, преобразованной в твердый, как алмаз, монолит, который раскалывался надвое, когда аномалия разрывала дно встречного водоема.

Тропа Горгоны пересекла Обское море и вышла на противоположный берег не в устье Бердского залива, как ожидалось, а чуть ниже по течению. Из чего стало понятно, что аномалия взяла курс на запад, таким образом еще больше отклонившись от первоначального. Однако не прошло и дня, как полоса окаменения взялась уверенно сворачивать к северу, в сторону Кольцова. Она двигалась уже со скоростью около пяти километров в сутки и начинала охватывать Новосибирск петлей!

Точно как и предсказывал неделю назад академик Ефремов.

Образовавшаяся поперек русла трещина стала единственным недоступным для исследователей фрагментом Тропы. Они могли наблюдать лишь множество воронок и бурунов над тем местом, где река утекала в бездонный разлом. Впрочем, объем падающей туда воды был не настолько велик, чтобы заставить обмелеть одну из крупнейших российских рек. Едва опасность разрушения плотины миновала, водосбросы снова были перекрыты и уровень Обского моря опять начал повышаться. Паводок ниже по течению сразу прекратился и вышедшая из берегов река благополучно вернулась в прежнее русло.

Вот только мало кто в Новосибирске испытывал по этому поводу радость. Взоры горожан были прикованы теперь не к наводнению, а к петле разлома, неумолимо опоясывавшей город. Все популярнее становилась гипотеза, что петля эта в итоге замкнется, после чего наверняка разразится нечто еще более ужасное. Одно дело, следить за развитием событий со стороны, и совсем другое – видеть, как эти события стискивают тебя с каждым днем все сильнее, как голодный удав – кролика. Жить под таким психологическим гнетом тяжко даже тем, кто не подвержен депрессивному настроению Третьего Кризиса. Что же тогда говорить о его потенциальных жертвах – почитай, каждом десятом горожанине, если верить мировой статистике.

Переход Тропы Горгоны через Обское море и поворот ее курса на северо-восток положили начало исходу жителей из Новосибирска. Первая волна беженцев состояла в основном из пенсионеров, имевших дачи в загородных поселках и решивших таким образом продлить недавно закрытый дачный сезон. Зачастую вместе со стариками уезжали их малолетние внуки, отправленные родителями подальше от неспокойного города вместе с бабушками и дедушками. Никакой паники не было. Предусмотрительные люди – а именно они покидали в эти дни Новосибирск, – как правило, не склонны паниковать раньше времени. Поэтому потянувшиеся в пригород колонны автомобилей ничем не отличались от транспортных потоков, заполняющих те же дороги обычными предвыходными вечерами.

Паника началась через трое суток, когда разлом подобрался к павильонному городку киностудии «Бомбей-Кольцово» – восточной окраине Новосибирска. В то утро каждый не покинувший город житель ощутил под ногами слабую дрожь, которая то утихала, то опять возобновлялась. Горожане, живущие близ железных дорог и линий метрополитена, и вовсе не придали значения этой вибрации. Да и остальные новосибирцы поначалу не нашли в ней ничего зловещего. Мало ли какие ремонтные работы ведутся в ближайших подземных коллекторах? Так что само по себе это обстоятельство не стало причиной дальнейших беспорядков и объявленной наконец-то властями широкомасштабной эвакуации.

Всему виной послужили крысы – эти неистребимые паразиты, против которых даже в двадцать втором веке не существует абсолютно эффективного оружия. Через час после того, как горожане почувствовали дрожь земли, крысы тысячами высыпали из помоек и канализаций, а затем дружно кинулись прочь из города. И не куда попало, а в сторону тех районов, до которых еще не добралась Тропа Горгоны.

Глядя на заполонившее улицы крысиное море и слыша раздающиеся отовсюду крики ужаса, даже самые хладнокровные свидетели этого безумия испытали суеверный страх. Движение транспорта было парализовано во всем городе, а люди в ужасе разбегались с улиц или взбирались на крыши автомобилей. Службы «Скорой помощи» зафиксировали невиданный доселе всплеск сердечных приступов, нервных припадков и острых аллергических кризов. Стаи крыс с левобережья переплывали Обь, пересекали железную дорогу и устремлялись вослед собратьям с правого берега.

Мохнатая верещащая лавина пронеслась на северо-восток и сошла на нет через пару часов. Однако порожденная ею паника не стихла, а, наоборот, только набирала обороты. Если до сей поры у большинства горожан еще теплилась надежда на то, что история с разломом завершится благополучно, то после массового бегства крыс сравнение Новосибирска с тонущим кораблем стало как никогда прозрачным и убедительным.

Прогнозы академика Ефремова с каждым днем все больше походили на правду. Сквозь километры земных недр к городу действительно подбиралось неведомое и вдобавок разумное чудовище. Без преувеличения – самое огромное чудовище из всех, какие только существовали и существуют на Земле…

Глава 4

Большие, как трамвайные колеса, шкивы подъемника вращаются у меня над головой, пропуская по своим пазам скрипучие толстые тросы. Огороженная перилами платформа вздрагивает и покачивается от порывов ветра, но исправно, метр за метром, продолжает везти меня вниз. Однако раскинувшаяся подо мной Mantus sapiens неподвластна ветряной стихии. Густой белый покров приближается неторопливо, словно низкий облачный слой для идущего на посадку авиалайнера. И эта неспешность действует мне на нервы хуже зубной боли.

Говоря начистоту, я бы предпочел, чтобы меня забросили в «Кальдеру» на парашюте. Уверен, во время прыжка мне было бы попросту не до сомнений и пораженческих мыслей. Но, к сожалению, Тихон Рокотов не настолько опытный парашютист и не может уповать на безопасное приземление в разрушенном городе. Да и неизвестно, в какие неприятности я бы вляпался, десантировавшись наугад в неизведанный район. А неспешная поездка на подъемнике позволяет изучить обстановку с высоты, без необходимости сходить на землю. И если в ходе спуска что-то покажется мне подозрительным, я могу подать сигнал красной ракетой, чтобы бойцы Верниковского поскорее вытягивали меня обратно наверх. Поэтому и приходится спускаться вниз, как какому-нибудь мойщику окон, а не героическому спецагенту, в которые произвел меня позавчера командир антикризисной бригады.

Неожиданный каприз судьбы для того, кто еще неделю назад лежал в психушке безо всякой надежды выйти оттуда в ближайшую пятилетку, верно? Хотя считать везением такую свободу – чересчур самоуверенно. Вести речь о моей полной реабилитации рановато, поскольку ее еще требуется заслужить. Для этого я должен пройти по маршруту экспедиции Ефремова и попытаться отыскать место, где он погиб. А если повезет, то и его тело плюс некий специфический груз, который нес с собой академик. После чего подобрать контейнер – Верниковский уверял, что он нетяжелый, поскольку пожилой геолог без труда таскал его в одиночку, – и вернуться к подъемнику.

Но это – задача-максимум. В действительности моя работа будет уже считаться успешной, если я в добром уме и здравии пересеку туманную завесу, хорошенько осмотрюсь и, вернувшись на поверхность, доложу об обстановке на дне «Кальдеры». При таком раскладе меня тоже ожидает вознаграждение, но оно сводится всего лишь к выписке из клиники под ответственность комбрига, предоставлению казенной квартиры в каком-нибудь райцентре и жизнь на пособие по инвалидности. В случае же полного успеха я могу рассчитывать на официальную награду, полную реабилитацию, восстановление на службе и продолжение ее под командованием Верниковского. А в будущем – на почетную отставку, повышенную геройскую пенсию и кучу социальных льгот. Такие гарантии Александр Игнатьевич дал мне лично, и у меня не было повода подвергать его слова сомнению.

В общем, стимул задержаться внизу и поискать чемоданчик Льва Карловича у меня есть. Тем более что генерал набросал примерный план маршрута ефремовской экспедиции. Знать бы только, как отреагирует Душа Антея на мое вторжение и не помешают ли кальдерцы моим поискам. Комбриг высказал гипотезу, которую, в свою очередь, выдвинул Ефремов, что носители разумной мантии проявляют агрессию, лишь очутившись за пределами «Кальдеры». Насколько объективна эта теория, ни тот, ни другой понятия не имели. Академик строил свою догадку на том факте, что отыскавшие подъемник и эвакуированные из аномальной зоны люди становятся одержимы насилием лишь спустя некоторое время: обычно – от шести часов до суток. Вполне вероятно, говорил Лев Карлович, что в «Кальдере» ему хватит для защиты одной лишь флейты, а сопровождающая его группа спецназа окажется не у дел. Но подстраховаться, конечно же, все равно не помешает.

Что стряслось с экспедицией и почему из одиннадцати ее участников – Ефремова и десяти бойцов «Громового Кулака», – возвратилось лишь семеро невменяемых солдат? Верниковский решил, что исследовательскую группу постигла беда, приведшая не только к гибели четырех человек, но и поломке либо утрате флейты. Из-за этого выжившие спецназовцы лишились генерируемого ею защитного барьера и, отступая назад, к подъемнику, оказались захвачены Душой Антея. После чего были вытащены на берег и даже успели сказать товарищам несколько невнятных фраз, прежде чем замолчали окончательно. В таком состоянии пострадавших доставили в клинику, где они, несмотря на усиленную охрану, умудрились все же вырваться из боксов и учинить побоище…

Платформа в очередной раз качается на ветру, и я невольно ежусь. Еще немного, и надо мной сомкнется белая и плотная, как вата, Mantus sapiens. Любопытно: ветер над ней дует такой, что с ног сбивает, а эта вроде бы обычная газообразная муть растеклась по «Кальдере» и даже не шелохнется. Чего она на самом деле выжидает? Уничтожила огромный город и затаилась. Копит силы для более сокрушительного удара? Ничуть не удивлюсь, если вскоре выяснится, что так оно и есть.

Я стараюсь обуздать волнение, но одна паническая мыслишка никак не дает мне покоя. А что, если тогда, в клинике, Душа Антея просто побрезговала мной как носителем, и потому не факт, что сейчас она поступит так же. Я поправляю на плечах походный ранец, пробую в который уже раз, легко ли снимается с предохранителя «АКМ-070» (электронные примочки на нем отключены – все равно при контакте с мантией все они выйдут из строя и неизвестно, заработают ли снова), переминаюсь с ноги на ногу… Просто для того, чтобы не стоять столбом и не ощущать колотящий меня мандраж.

При отправке в «Кальдеру» ефремовской группы Верниковский не сразу опустил платформу подъемника на дно. Сначала они провели испытание, действует ли выставленная ими защита и какова внизу видимость. Экспедиционная флейта Ефремова-Клейна – модифицированный академиком лабораторный образец его устройства, – работала безупречно, как армейский кибермодуль. Туманный слой имел толщину не больше трех десятков метров, и потому на дне впадины было довольно светло – примерно как пасмурным днем в обычном городе. По предварительным оценкам, разрушения в Новосибирске – точнее, в его Первомайском районе, – оказались не такие ужасные, как ожидалось. Звучало неправдоподобно, но тем не менее Лев Карлович ручался за свои слова.

Благодаря ему, я могу составить представление об обстановке, ожидающей меня в точке прибытия. А вот что мне уготовано при погружении во мглу, остается пока загадкой. Экспедиция Ефремова проделала эту часть спуска под прикрытием флейты. Я, в отличие от первопроходцев, не защищен от разумной мантии ничем. В этом и кроется суть задуманной Верниковским авантюры. Мне предстоит вновь убедить благодетеля в своей уникальности, поскольку иначе проку от капитана Рокотова будет еще меньше, нежели от его предшественников.

Туман поглощает платформу, и я начинаю погружаться в него, словно гордый капитан, решивший остаться на мостике тонущего судна и погибнуть вместе с ним. Этот яркий образ возникает у меня в памяти, и Скептик спешит озвучить его со всем присущим ему сарказмом.

 
Прощайте, товарищи! С Богом, ура!
Туманное море под нами!
Не думали, Тихон, с тобой мы вчера,
Что нынче умрем под волнами! —
 

нарочито пафосно поет он, перефразировав легендарного «Варяга» с учетом нашего не менее драматичного погружения. Мне остается лишь позавидовать выдержке Скептика, искренне полагающего, будто он мастер тонко и остроумно шутить. Знает, ублюдок, что я не могу набить ему морду, вот и пользуется этим.

Туман неумолимо подбирается к горлу. Я инстинктивно задерживаю дыхание, хотя осознаю, что смогу дышать в этой субстанции, поскольку она все равно не попадет мне в легкие, как обычный пар или газ. Глаза, однако, зажмуривать не тороплюсь; лишь прищуриваюсь, а когда понимаю, что и это лишнее, открываю их уже без опаски. Пытаюсь что-нибудь рассмотреть – без толку. Мне еще не доводилось нырять в бассейн с кипяченым молоком (многие современные нувориши ищут в этой недешевой процедуре секрет естественного омоложения), но, думаю, ощущения при погружении в разумную мантию будут аналогичными. Разве только последняя оказывается не такой густой. По плотности Душа Антея ближе к сжиженному газу. А вот по температуре и цвету впрямь напоминает горячее молоко. После пребывания на январском ветру погрузить лицо в жар было бы приятно, кабы при этом я ни дрожал от страха. Что, интересно, переживали в эту минуту Ефремов со товарищи, находившиеся тогда под защитой флейты?

Чувство времени исчезает, будто во сне. Зато появляется почти осязаемое ощущение враждебности. Нечто похожее можно испытать, войдя в комнату, где сидят сплошь твои недоброжелатели: внезапно смолкшие разговоры, взоры исподлобья, недвусмысленные переглядывания и покашливания. И неважно, что сейчас я погружен в непроглядную муть, даром что разумную. Кажется, будто из нее таращатся тысячи пар злобных глаз, и тысячи оскаленных пастей только и ждут, чтобы впиться в меня несметным количеством острых зубов. И все это – вкупе с обжигающим лицо жаром. Жаром, от которого невозможно скрыться, как от дьявольского котла в финале многогрешной жизни…

– Спокойно, брат! Не вздумай отключиться! – тормошит меня Скептик, заметив, как от жара и давящей на психику атмосферы мое сознание слегка помутилось. – Мне вон тоже дерьмово, но я же не расклеиваюсь!

– Тебе-то о чем переживать? – бормочу я, встряхнув головой, чтобы прогнать наваждение, и еще крепче хватаюсь за перила площадки.

– Да уж есть о чем! – отвечает братец с довольно редким для него ненаигранным волнением. – Какая-то настырная тварь пытается заставить меня потесниться, чтобы втиснуться в нашу голову! Эй, неужели только я один это чувствую?

– И каковы успехи у этой твари? – осведомляюсь я. Разговор – это именно то, что мне сейчас нужно. Когда беседуешь, меньше реагируешь на происки Души Антея, которая, похоже, не теряет надежды заполучить надо мной контроль.

– Хрен ей с чесночным соусом! – злорадно цедит Скептик через свои несуществующие зубы. – Место занято! Капать тебе на мозги – это моя законная прерогатива, которой я не намерен делиться с какой-то там Mantus sapiens. Пусть поищет себе другую башку для проживания, а в нашей ей ничего не обломится – прямо так я этой стерве и заявил!

– Душа Антея – она что, с тобой говорила? – удивляюсь я.

– Нет, конечно, это просто к слову. Хочет тихой сапой в дамки прокрасться! Не на того напала! Я – существо миролюбивое, но своего уступать не привык! Пусть ты, брат, и не семи пядей во лбу, но клянусь: я готов сражаться за каждую эту пядь до последней капли нашей крови!

– Хорош паясничать, – отмахиваюсь я. – Лучше скажи, как сейчас обстоят дела на твоем фронте.

– Враг отступил, но, сдается мне, ненадолго, – докладывает незримый страж моих ментальных рубежей. – Похоже, мне удалось его ошеломить, однако вряд ли Душа Антея сдастся так легко.

– Кто бы сомневался! – ворчу я. Настроение у меня остается мрачным, но боевой дух после выигранной нами схватки малость повышается. Многообещающее начало, чего там говорить. Оказывается, я вполне могу обойтись и без флейты. Остается выяснить, как долго я провоюю без поддержки вооруженного до зубов спецназа.

Из десяти выстроенных некогда по периметру «Кальдеры» подъемных устройств ныне функционируют всего четыре. Остальные вышли из строя по разным причинам, бывало, и вовсе обрываясь подобно рыболовным снастям. Предполагается, что в этих случаях платформы цеплялись за невидимые в тумане, торчащие из склона камни и обломки. Но иногда дежурившие на подъемнике солдаты уверяли, что перед обрывом тросов те вдруг резко уходили в сторону, словно платформу, как наживку, заглатывало чудовище размером с кита. Правда это или всего-навсего солдатские байки, можно было убедиться, лишь узрев такой инцидент воочию. Добиться же объяснений от изредка вытаскиваемых на поверхность кальдерцев нельзя. Все они мало чем отличаются от вернувшихся из экспедиции охранников Ефремова.

По этой же причине никто сегодня не чинит сломанные подъемники, поскольку за последние полтора месяца больше ни один кальдерец не пожелал ими воспользоваться. Разбросанные над «Кальдерой» с вертолетов тысячи ярких контейнеров-вымпелов со схемой расположения эвакуаторов, аптечкой, ракетницей и инструкцией, как посылать сигналы дежурившим наверху солдатам, не привлекли ни единого сохранившего разум горожанина (кое-кто в антикризисном Комитете до сих пор надеется, что таковые еще остались). Все спасенные кальдерцы были вытащены из впадины во время дежурных подъемов платформ, производимых четыре раза в сутки. Сначала солдаты подавали громкую предупредительную сирену, потом начинали медленно приподнимать платформу и уже затем включали лебедку на полную мощность. Примерно раз в неделю улов оказывался удачным. Один, а бывало, и два носителя Души Антея забирались в подъемник то ли случайно, то ли и впрямь желая выбраться на поверхность. Правда, все они вскоре начинали звереть, после чего их переправляли на военную базу вблизи Бердска и запирали в просторном общем бункере, где несчастных безуспешно пытались лечить и кормить.

Одержимые кальдерцы категорически не притрагивались к воде и пище, не отправляли естественные надобности, не спали и не разговаривали друг с другом; разве что воздухом дышать не прекращали. Формально их продолжали считать людьми, хотя любой полноценный человек на их месте давно умер бы от голода и обезвоживания. Охрана, не мудрствуя лукаво, прозвала своих подопечных «зомби», что в целом было недалеко от истины. Только кальдерцы не разлагались, как ходячие трупы, а, напротив, пребывали в отличной физической форме и обладали феноменальными ловкостью и силой.

На сегодняшний день в том бункере скопилось сорок два молчаливых и отменно сохранившихся зомби. Больше извлечь из «Кальдеры» не удалось никого. Подъемники продолжают работать в дежурном режиме, но если ломаются, то починкой их уже никто не занимается. Недавно антикризисный Комитет скрепя сердце официально поставил крест на тех новосибирцах, что продолжают находиться под покровом разумной мантии. В конце концов, все они приняли добровольное решение остаться в городе, отказавшись эвакуироваться по тем или иным личным мотивам. Армейские спасательные команды колесили по покинутому Новосибирску аж до самого «судного дня», предлагая мешкающим гражданам помочь с переездом на безопасную территорию. Многие из упрямцев в итоге передумали и согласились. Впрочем, несогласных тоже насчитывалось немало.

Со времени ефремовской экспедиции туманный слой в «Кальдере», кажется, не претерпел изменений. Платформа, а вместе с ней и я выныриваем из горячей белой мглы, когда до дна остается еще довольно приличное расстояние. Памятуя наказ генерала, я извлекаю ракетницу и выпускаю вверх зеленую «сигналку». Она тут же скрывается в непроглядной пелене и, надо полагать, пролетает сквозь нее подобно сигнальным ракетам Ефремова. Что ж, теперь можно и осмотреться. И не забыть подготовить на всякий случай красную ракету – вдруг на дне меня уже поджидает местный комитет по встрече.

«Что бы ты внизу ни увидел – ничему не удивляйся, – напутствовал меня Верниковский перед спуском. – Новосибирска больше нет. Все, что осталось от него, – лишь призрак. Поэтому лучше заранее смирись с этим, чтобы потом, в «Кальдере», ты не был шокирован, не раскис и не пустил себе пулю в лоб».

«Разруха – что там еще может быть? – думал я, настраиваясь узреть наяву самую мрачную из своих подготовительных фантазий. – Сплошные руины да груды мусора. Чего еще ожидать от мертвого города?»

Однако открывшаяся с высоты в две с лишним сотни метров панорама лишь отчасти вписывается в рамки моего воображения. И опять слова Льва Карловича подтвердились: внизу царит скорее запустение, чем разруха, и в руины обращено от силы одно из десяти зданий. Остальные выглядят еще куда ни шло, если не считать выбитых окон, растрескавшихся стен, осыпавшихся, словно сброшенная змеиная чешуя, облицовочных панелей и перекошенных вывесок. Хотя поручаться за устойчивость этих построек я бы, естественно, не стал.

Погода в отрезанном от солнца мире «Кальдеры» действительно напоминает пасмурный осенний вечер, хотя снаружи в этот час стоит солнечный январский полдень. Здесь же на всем обозримом пространстве я не обнаруживаю ни одного, даже маленького сугроба. Да и климат значительно теплее – сказывается, видать, устроенный горячей Душой Антея парниковый эффект. Когда на нее сверху падает снег, она, должно быть, превращает его в дождь или изморось. Так что с погодкой мне подфартило. Небось в дождливые дни тут и впрямь можно от тоски застрелиться.

Рассмотреть округу во всех подробностях мешает сумрачная атмосфера, но местность внизу мне знакома. Или, точнее сказать, была знакома прежде. Сегодня я узнаю ее, будто одноклассника, с которым не виделся, как минимум, лет двадцать. Платформа везет меня на берег неширокой реки Ини – правого притока Оби, раньше служившего границей между Октябрьским и Первомайским районами. Я должен ступить на землю в Первомайке – именно ее разделяет надвое стена «Кальдеры» и именно отсюда отправилась в свое недолгое путешествие экспедиция Ефремова. По левую руку, вниз по течению Ини, виднеется уцелевший железнодорожный мост. Сама перерубленная разломом магистраль упирается в склон точно подо мной, а продолжается уже тремястами метрами выше, у меня над головой. Везущий меня в неизвестность подъемник установлен верниковцами как раз на подходящих к обрыву рельсах.

Академик недаром отправился по этому маршруту из всех ему доступных. Гораздо удобнее двигаться к центру круглой впадины по железной дороге, чем продираться через разрушенные городские кварталы, тем паче что центр «Кальдеры» так и так располагается в районе железнодорожного вокзала «Новосибирск-Главный». Насколько бы ни пострадал город, выбранный Ефремовым путь пролегал по рельсовой насыпи, а уж она-то наверняка уцелела. Сойти с такого надежного маршрута первопроходцы теоретически не могли. А судя по тому, как скоро вернулись на поверхность выжившие спецназовцы, экспедиция потерпела неудачу где-то на том берегу Ини. То есть километрах в двух-трех от подъемника.

По правую руку от меня гудит вдалеке Инской водопад, сравнимый с далеким Обским только по высоте, но не по мощи. Грохот от падения некогда спокойной речки со склона тоже стоит приличный. Но поскольку Иня низвергается в «Кальдеру» далеко от железной дороги, облако водяной пыли не мешает мне изучать окрестности.

Вот будет здорово, обнаружь я останки погибшей экспедиции сразу за мостом. Проводить дотошное расследование причин ее гибели меня не обязывали, поэтому хватит и беглого осмотра места происшествия. Верниковского в первую очередь волнует ефремовский контейнер, а значит, как только он будет найден, я схвачу его под мышку и – бегом обратно. Раз уж этот груз так важен, стало быть, нечего искушать судьбу, разгуливая с ним по населенному психопатами городу.

Приятно думать о том, что уже к обеду я могу честно заработать обещанную мне награду. К тому же, сколько я ни присматриваюсь, так и не вижу внизу ни одной живой души. Прибрежные кварталы Первомайки кажутся пустынными, и это вселяет надежду, что по возвращении я сдам оружие с непочатым боезапасом. Стрелять по бывшим согражданам, пусть и в целях самообороны, мне претит.

Выискивая на загроможденных обломками и прочим хламом улицах потенциальных врагов, я как-то упускаю из виду воздушное пространство между туманным барьером и крышами торчащих вдоль железнодорожного полотна многоэтажек. И потому замечаю летящий ко мне со стороны реки объект, когда тот оказывается совсем близко. Вздрогнув и выругавшись от неожиданности, я, однако, не вскидываю автомат, потому что моментально узнаю летуна.

Уж кому-кому, а мне не узнать его просто стыдно: инженерный кибермодуль «Чибис», предназначенный для высотных работ вроде ремонта флай-антенн или возведения горных переправ. Может вдобавок производить разведку, но, в отличие от настоящих летающих киберразведчиков, «Чибис» слишком крупный и медлительный. Зато со своими непосредственными функциями он справляется превосходно. Оснащенный двумя беззвучными минитурбинами Тельмана, этот модуль обычно снаряжается монтажным оборудованием или, в крайних случаях, компактным пулеметом с облегченным боекомплектом. Из манипуляторного отсека приближающегося «Чибиса» не торчит пулеметный ствол, следовательно, кибермодуль используется по прямому назначению. Но кто его контролирует, хотелось бы знать?

Откуда он тут взялся, можно догадаться. Группа Ефремова привезла с собой в «Кальдеру» пару отключенных кибермодулей, намереваясь проверить, станут ли они здесь работать и если нет, сразу же отправить их наверх обратным рейсом. Платформа тогда вернулась пустой, а значит, вспомогательная техника была все-таки активирована. Но ее оператор находился в семерке выживших, и теперь управление его «Чибисом» осуществляет тот, у кого имеются при себе ключи и коды от пульта. Доступ к нему, в принципе, мог получить каждый из пропавших четырех участников экспедиции. Но раз они еще живы (или, как минимум, один из них), почему не выберутся из «Кальдеры» с дежурным рейсом платформы? Неужели Душа Антея взяла их в оборот и не отпускает наверх? Хотя, может статься, с «невозвращенцами» все в порядке и они нарочно оставили своего летуна возле подъемника, дабы он передал послание тому, кто прибудет по их следам.

Или не послание, а завещание – и такое не исключено.

Объективы кибермодуля нацелены на платформу, и я приветливо машу ему рукой, надеясь, что оператор меня видит. «Чибис» мог послужить посредником в нашем общении – стандартный голосовой коммуникатор у него имеется. Но вместо того, чтобы установить со мной контакт, модуль, не останавливаясь, расправляет посадочные фиксаторы и с ходу прицепляется ими к главному тросу подъемника. После чего выпускает из технического отсека манипулятор с лазерным резаком и, фигурально выражаясь, берется пилить сук, на котором сидит.

– Какого черта ты творишь, сукин сын?! – ору я. Как чуял, что странный «Чибис» отчебучит нечто подобное, но до последнего момента отказывался в это верить. Я был готов к враждебному приему, но не предполагал, что первый же встреченный мной противник окажется агрессивным кибермодулем.

– Кто-то хочет привлечь твое внимание, брат. Намекает, что нам здесь не место, – язвит Скептик, видимо, находя нашу ситуацию забавной.

– Ничего себе шуточки! – Я гляжу сначала вниз, потом – на режущего трос робота. До земли остается около полутора сотен метров – это примерно три минуты спуска, – а лазер «Чибиса» способен пережечь толстый стальной канат секунд за тридцать. Нам предстоит падать с большой высоты на железнодорожную насыпь. Но даже находись под нами река, вряд ли я сумел бы благополучно приводниться в полном боевом снаряжении без парашюта. А кибермодуль делает свою коварную работу, роняя на платформу капли расплавленного металла, будто слезы. Самые горючие слезы из тех, какими только умеют плакать машины.

Я мог бы расстрелять «Чибис» из автомата – обшивка на летающих инженерах легкая и выдерживает лишь касательные пулевые попадания. Но пока я продырявлю ее и разнесу кибермодулю внутренности, он ослабит трос настолько, что тот под весом платформы все равно лопнет раньше, чем она опустится на безопасную высоту. Приходится действовать по наитию: вешать автомат на шею, а затем подпрыгивать и крепко хвататься обеими руками за один из посадочных фиксаторов модуля.

Гибкое механическое щупальце с крепежным зажимом на конце опутывает трос подъемника крепко, как лиана, и потому не отцепляется под весом моего тела. «Чибис» тут же реагирует на мою выходку, пропустив через обшивку электрический разряд. Но в выданных мне наряду с прочей амуницией горнострелковых перчатках я могу без последствий хвататься хоть за два высоковольтных провода сразу, так что встряхнуть меня электротоком кибермодулю не удается. Впрочем, он владеет и другими приемами самообороны. Армейские образцы такой техники запрограммированы всячески защищать себя от вандалов.