bannerbannerbanner
Ярость Антея

Роман Глушков
Ярость Антея

Полная версия

Я, как нетрудно догадаться, принадлежу к категории неудачников. Внезапно включившийся фриз-режим комбинезона стреноживает меня прямо на ходу, отчего я как бегу, так и падаю ниц. После чего достигаю-таки вожделенной цели, жаль только, не вольным беглецом, а беспомощным паралитиком. Сейчас я могу лишь вращать головой, да и то с большим трудом, поскольку, споткнувшись, треснулся ею о то самое стекло, которое планировал выбивать плечом. Разница между мечтой и реальностью, разумеется, очень чувствительна. Ну а результат можно описать в двух словах: полный провал. Впрочем, даже умудрись я вышибить окно головой, толку от этого все равно не было бы.

Нервы мои после такого фиаско сдают окончательно, и я разражаюсь потоком грязной брани. Который лишь усилился, когда преследователи как ни в чем не бывало подбегают ко мне и, обступив полукругом, явно собираются втоптать меня в пол. Гвалт в изоляторе стихает. Нет, зрители вовсе не затаили дыхание в предвкушении расправы громил над очередной жертвой. Просто все обитатели боксов валяются сейчас на полу подобно мне, обездвиженные и оторванные от «экранов» на самом интересном месте этого реалити-шоу. И поделом! Все не так обидно подыхать, зная, что не ты один испытываешь в этот миг злобу и разочарование.

Я прекращаю браниться и раздосадованно сплевываю кровь на босую ступню ближайшего врага (при ударе головой о стекло меня угораздило еще и прикусить язык). Будь этот спецназовец нормален, он вмиг размазал бы пинком мой плевок по моей же физиономии. Но громила игнорирует оскорбление, продолжая вместе с приятелями пялиться на меня сверху вниз все теми же ледяными, но на диво осмысленными глазами.

Как долго палачи еще промешкали бы? Сие так и осталось тайной, потому что удача вновь поворачивается ко мне лицом. За что я мысленно воздаю хвалу Всевышнему, ибо, поставив на кон мою жизнь, он все же сумел собрать затем выигрышный расклад карт.

Хотя, сказать по правде, благодарить за спасение следует не Господа, а генерал-майора Александра Верниковского, чьи солдаты, как оказалось, дежурили во дворе клиники именно на случай подобного обострения ситуации. Бравые орлы из антикризисной бригады Округа (в нее также входил и «Громовой Кулак») прибыли на место происшествия так быстро, как только смогли. И каждый из них держит в руках оружие, причем заряженное не травматическими, а боевыми патронами. Из чего следует, что легендарный комбриг не питал надежд захватить обезумевших спецназовцев живыми, так как совершенно точно знал, насколько они опасны. А, стало быть, прецедент подобного психоза где-то уже имел место.

Сколько же любопытных событий, оказывается, пропустил Тихон Рокотов, просидев три месяца в информационном вакууме, – одном из непременных терапевтических средств для душевнобольных!

Автоматические створы ворот еще полностью не раздвинулись, а рассредоточившиеся за ними солдаты уже замечают в коридоре противника и открывают огонь на поражение. Дежурный наверняка ввел их в курс дела, поэтому верниковцы пришли в изолятор во всеоружии. Они не собираются пополнять собой список жертв инцидента – бойцы Верниковского планируют решительно пресечь его, ради чего идут на самые радикальные меры.

Стой я сейчас на ногах, непременно разделил бы участь своих несостоявшихся палачей. Их работу докончили бы спасители, на которых за пару-тройку нечаянно пристреленных простых психов даже взыскание не наложат. Невинные жертвы – неотъемлемый атрибут любых кровавых бунтов и мятежей. К счастью, я в момент штурма валяюсь бревном на полу, а верниковцы оказываются хорошими стрелками, предпочитающими шквальному огню стрельбу короткими прицельными очередями.

Мне вновь доводится узреть невероятное. Каждого из столпившихся надо мной громил на моих глазах пронзает десяток пуль. Но вместо того, чтобы умереть, психопаты дружно разворачиваются и, ни на йоту не изменившись в лице, бросаются на солдат. Те же не прекращают огонь, потчуя свинцовыми пилюлями буйных пациентов, на которых не действует даже многократная доза этого сверхмощного «транквилизатора».

Но всему на свете есть предел, и, сколь бы живучими ни являлись бунтари, двигаться с перебитыми конечностями они попросту не могут. А чтобы окончательно урезонить маньяков, бойцы Верниковского вынуждены начисто отстрелить им головы. Именно отстрелить, а не выпустить в лоб каждого психопата по пуле, потому что с одной пулей в голове те еще вполне живучи и боеспособны. И лишь когда в заваленном трупами «зоопарке» умолкает последняя очередь, короткий, но, бесспорно, самый кровопролитный в истории этой клиники бунт окончательно подавлен.

Однако чудеса на сегодня еще не заканчиваются. Разделавшись с бузотерами, верниковцы неожиданно и поспешно отступают из коридора, словно вдруг обнаруживают в нем взрывное устройство. Выбежав за ворота, солдаты не закрывают их, а рассредоточиваются и не мешкая высылают в «зоопарк» кибернетический колесный модуль.

Будучи по профессии военным инженером-кибероператором, я сразу узнаю въехавший в коридор «Хомяк» – минитранспортер, предназначенный для доставки на огневые позиции боеприпасов, провизии и медикаментов. Управляющий кибермодулем, невидимый мне оператор водрузил на маленькую грузовую площадку «Хомяка» странное устройство. Оно походит на черный кубический сабвуфер, у которого вместо динамика торчит из корпуса раструб геликона – басового духового инструмента. Только не медного, а изготовленного, как кажется издалека, из белого матового стекла. О назначении сего агрегата я могу лишь догадываться. Как армейский специалист, я знаком со множеством непонятных простому смертному устройств, но этот прибор вижу впервые.

Глядя на лавирующий промеж трупов кибермодуль, я чуть было не проворонил другое, не столь заметное, но гораздо более любопытное явление. Все психопаты пали от пуль примерно на середине коридора и теперь лежат вповалку поверх остальных мертвых тел. После пережитого удара головой взор мой рассеян, поэтому я не сразу замечаю, как над трупами бунтарей поднимаются облачка плотного белесого тумана – как, если бы каждый из мертвецов только что выпал из раскаленной парилки, а в изоляторе трещал лютый мороз. Никакой парилки, естественно, не было, пускай на дворе действительно стоит январь. Природа этих испарений для меня столь же загадочна, как предназначение установленного на «Хомяка» устройства. Но, даже пребывая в легкой контузии, которая плохо влияет на соображение, я начинаю подозревать, что между туманом и черным кубом существует некая взаимосвязь.

Внезапно семь небольших облачков сливаются в одно, которое затем быстро плывет по воздуху в мою сторону. Еще толком не придя в себя, я вновь начинаю не на шутку нервничать. И готов был бы броситься наутек, кабы не мой одеревеневший фриз-комбинезон. Двигающийся туман ведет себя словно разумное существо, и я бы не удивился, окажись это действительно так. Слава богу, страх мой не перерастает в панику и не позволяет уронить лицо перед наблюдающими за мной верниковцами. Да и неизвестно точно, летит облако по мою душу или направляется к окну в поисках выхода на улицу. А может статься, призрак вообще привиделся мне от волнения и головокружения, и никаких облаков тут в помине нет.

Белесое нечто подлетает ближе и замирает в шаге от меня. Нет, похоже, оно все-таки не видение. Бесформенная муть выглядит вполне осязаемо, и, кабы не фриз-комбинезон, я без труда дотронулся бы до призрака рукой. Как, впрочем, и он может прикоснуться ко мне, но по известной лишь ему причине не желает этого делать. Просто болтается передо мной в воздухе подобно густому облаку табачного дыма и мешает рассмотреть, что замышляют солдаты в другом конце коридора.

Наше противостояние с газообразной аномалией длится около минуты, пока воздух в изоляторе вдруг не начинает дрожать и не становится вязким, как кисель. Фриз-комбинезон ни в коей мере не стесняет дыхание, и мне чудится, что вместо воздуха я дышу тягучим обжигающим раствором. Который при этом – что удивительно – не вызывает кашель, вливаясь мне в легкие столь естественно, будто они и впрямь предназначены для таких «промываний».

Все вокруг подернуто маревом, кроме туманного облака. Оно остается единственным четким объектом в коридоре. Возникает ощущение, будто загадочная сила, которая беззвучно сотрясает и раскаляет воздух в изоляторе, не обладает властью над белесым призраком.

Но не тут-то было! Через несколько мгновений облако принимается поначалу медленно, а затем все быстрее и быстрее двигаться в обратном направлении. Из бесформенного сгустка оно вытягивается в длинную вращающуюся воронку, похожую на развернутый горизонтально маленький смерч. Дальний, тонкий его конец втягивался в раструб черного куба, а сам миниатюрный торнадо растягивается до середины коридора.

С каждой секундой скрученное в жгут облако укорачивается, пока наконец полностью не исчезает внутри загадочного куба. После чего мир возвращается на круги своя, а воздух в изоляторе опять становится прозрачным, легким и остывает до нормальной температуры.

А я не свожу глаз с аппарата, доставленного в «зоопарк» бойцами комбрига Верниковского. Облако улетучилось бесследно, сгинув в черном кубе, ставшем для него не то ловушкой, не то утилизатором.

Едва все утихомирилось, как солдаты на сей раз без опаски вступают в изолятор, а уже за ними идут врачи, медбратья и прочий персонал клиники. Всем им еще только предстоит разгребать весь этот бардак – работа нудная и, учитывая количество жертв инцидента, чреватая долгими служебными разбирательствами и головомойками. Меня – единственного выжившего из всех, кто лежит на коридорном полу, – переводят в новую палату и накачивают успокоительным. Поэтому спустя четверть часа я уже сплю как младенец, оставив размышления о пережитых приключениях на долю вечно бодрствующего Скептика. В благодарность за то, что я не сдержал клятву и не дал себя прикончить, этот брюзга притих и разрешил мне спокойно выспаться. Что ни говори, а иногда зловредный братец может снизойти до благородства и проявить ко мне, ничтожному, чуткость. Редкая, но всегда уместная чуткость – этого у Скептика и впрямь не отнять.

 

Ни я, ни он еще не подозреваем, что спустя всего двенадцать часов наша жизнь вновь круто изменится. И причиной грядущих перемен по странной иронии судьбы опять станет видеозапись. Сделанная сегодня охранными камерами изолятора, она попадет в руки самого генерал-майора Верниковского, у которого списанный в отставку капитан Рокотов сразу вызовет повышенный интерес. Настолько повышенный, что у меня помимо ответного любопытства противно заноет под ложечкой от нехороших предчувствий. Даже в прежние времена я не удостаивался персонального внимания такого высокопоставленного офицера, как командир антикризисной бригады Округа, а ныне об этом и подавно не приходилось мечтать. Отсюда и беспокойство. И, как вскоре выяснится, не напрасное…

Глава 2

Водитель генеральской «Волги-Афины» – угрюмый сержант-контрактник – и призванный сопровождать меня в штаб бригады молодой круглолицый лейтенант Кирзухин оказываются крайне немногословными. Почти как те психопаты, что вчера едва не загнали меня до срока в гроб. И все мои попытки разговорить бывших собратьев-военных не приносят успеха.

– Извините, товарищ капитан, – не оборачиваясь, оправдывается Кирзухин с переднего пассажирского сиденья. Водитель, так тот и вовсе молчит как рыба. – Мне приказано не обсуждать с вами никаких вопросов. Ни служебных, ни остальных. Мое дело – доставить вас в штаб и только. Извините.

– Да черт с ними, с вопросами, – не унимаюсь я. – Ну а последние новости вы мне можете рассказать? Хотя бы вкратце. Обычные новости! Они-то, полагаю, не засекречены. Что там насчет Третьего Кризиса? Есть какой-нибудь просвет или все по-прежнему хреново?

– Извините, товарищ капитан, ничем не могу помочь, – долдонит как автоответчик Кирзухин. – Приедем в штаб, там обо всем узнаете. Мне приказано ничего с вами не обсуждать…

Мерзавец! То-то небось растреплет вечером жене, куда ему пришлось сегодня мотаться в командировку и кого везти потом на встречу с комбригом! Поди не каждый день тот принимает у себя чокнутых капитанов, доставленных прямиком из психушки.

Посыльный от Верниковского привез в клинику мой парадный мундир со всеми регалиями, чем немало меня удивил. Каким образом Кирзухин его раздобыл, ума не приложу, и на вопросы лейтенант упрямо не отвечает. А я-то не сомневался, что моя бывшая супруга давно избавилась от всех моих вещей, ведь ей наверняка сообщили, что после совершенных мной в клинике подвигов скорая выписка Тихону однозначно не светит. Однако приятно, когда твои худшие прогнозы не оправдываются. Особенно те прогнозы, которые делались в отношении некогда близкого тебе человека…

Возвращение мне неотъемлемых атрибутов прошлого может считаться хорошим предзнаменованием. Равно как и отсутствие приглядывающего за мной санитара. Надумай Верниковский задать мне всего-навсего ряд каких-либо вопросов, разве послал бы он адъютанта к моей благоверной за мундиром и освободил меня из-под врачебного надзора?

Снова облачившись в форму капитана инженерно-кибернетических войск, я вмиг ощущаю себя прежним Тихоном Рокотовым и, честное слово, молодею лет на десять. Братец-Скептик тут же сыплет по этому поводу ехидными комментариями. В отличие от меня он в преддверии встречи с генералом настроен пессимистически, так как не ждет от нее ничего хорошего. Я оставляю брюзжание Скептика без ответа. Поживем – увидим. Все равно бессмысленно гадать, во благо нам или нет такие жизненные перемены.

Старинная психиатрическая клиника, в которой меня содержат, располагается в поселке Карпысак – живописном местечке примерно в восьмидесяти километрах от Новосибирска, города, где я родился и прослужил практически весь свой срок. На путь от Карпысака до штаба антикризисной бригады, находящегося почти в самом центре города, нам предстоит потратить от силы сорок минут. Большую часть этого расстояния следует двигаться по загородным шоссе: сначала по Новокузнецкому, а затем по Гусинобродскому.

Однако мои сопровождающие не желают придерживаться самого практичного из всех доступных нам маршрутов. Вместо того, чтобы свернуть на мост через впадающую в Обь неширокую реку Иня и продолжить путь в Новосибирск, водитель съезжает с шоссе на обычную дорогу, ведущую в противоположном направлении – через пригородные дачные поселки, к райцентру Бердску. Такой путь к штабу бригады лишь с большой натяжкой можно назвать окружным. Что за служебные нужды гонят Кирзухина в те края, он мне не докладывает, а я его больше ни о чем не спрашиваю. Да пусть хоть сутки напролет катает меня по пригороду! После трех месяцев строгой изоляции от мира я радуюсь каждому мгновению, проведенному за стенами клиники в статусе свободного человека. Ну или наполовину свободного. Вряд ли мне удастся просто так отвязаться от своих спутников, пусть те старательно делают вид, будто везут к комбригу не психа, а обычного отставного офицера.

Еще при движении по Новокузнецкому шоссе, до поворота на Бердск, я обратил внимание, что оно, судя по всему, закрыто. Прежде оживленное, ныне шоссе выглядит непривычно пустынным. За время пути нам встретились лишь три гражданские легковушки. Да и те скопились перед закрытым шлагбаумом на посту автоинспекции, где, согласно кризисным законам, сегодня несут службу военные коменданты. Нас они пропускают без проблем, а вот прочих задержанных пропускать категорически отказываются. Далее мы минуем еще три аналогичных поста, но возле них стоят сплошь армейские грузовики и внедорожники. Только они, а также легкая бронетехника курсируют теперь по трассе в Новосибирск и обратно. Плюс вертолеты, что барражируют над дорогой и прилегающей к ней территорией.

Ничего удивительного в увиденной мной на подъезде к пригороду картине нет. Россия, подобно остальному миру, охвачена Третьим Кризисом. И если главный военный комендант Новосибирска приказал закрыть одно из ведущих к нему крупнейших шоссе, значит, на то имеются веские причины. Возможно, город захлестнула новая волна бесчинств макларенов – самоубийц, что сводят счеты с жизнью, разгоняясь на автомобиле до безумной скорости и врезаясь в препятствия. Как правило, эти камикадзе любят, что называется, уйти красиво и таранят не столбы и стены домов, а встречный автотранспорт. Или же члены секты Жертвенных Агнцев задумали провести очередной крестный ход, двигаясь по дороге в веригах, без пищи и воды до тех пор, пока последний из участников этой громкой акции не падет от истощения. Сектанты могут осуществить попытку массового суицида где угодно, но подобные шоссе им нравятся особо. Блокирование агнцами крупной автомагистрали вызовет дополнительный ажиотаж и привлечет к ним еще большее внимание.

Много чего могло стрястись в городе, пока я отсутствовал. Когда на дворе опять смута, нельзя предсказать, какие неприятности разразятся рядом с тобой даже через минуту. История предыдущих Кризисов учит, что единственное средство борьбы с ними – позволить угрозе самой сойти на нет с течением времени. Чем больше суетятся государственные органы, пытаясь навести порядок решительными мерами, тем больше усугубляется ситуация. Естественно, пускать ее на самотек никто не станет, а иначе результат будет еще хуже. Но и чересчур усердствовать, стараясь любой ценой сохранить жизнь очередным макларенам или агнцам, власти по прошествии двух Кризисов больше не намерены.

Главное отличие Третьего Кризиса от остальных заключается в том, что теперь государство направляет все силы на обеспечение безопасности тех граждан, которые могут пострадать от выходок всевозможных психопатов и самоубийц. В охваченном массовой истерией мире нормальные трезвомыслящие люди не желают рисковать своими жизнями ради безумцев, которых уже бесполезно отговаривать от суицида. Циничная, но, увы, единственно рациональная политика выживания для повергнутого в Третий Кризис человечества…

Я и мой брат появились на свет сразу после первой кризисной пятилетки, в две тысячи восемьдесят пятом – году, когда рождаемость в мире худо-бедно вновь начала повышаться. Рождение двойни – редкое явление для мира, где далеко не каждая семья соглашается завести даже одного ребенка. К несчастью, наш феномен был омрачен трагедией: мы с братом оказались цефалопагами – сиамскими близнецами, сросшимися головами в области затылков. Еще в начале двадцать первого века мы были бы обречены на смерть, но во второй его половине медицина уже обладала кое-каким опытом спасения таких безнадежных младенцев, как мы. Хирургическая операция на нашем сросшемся мозге продолжалась семьдесят один час, однако к финалу ее стало понятно, что только один из нас выживет. Этим везунчиком оказался я. Но кто бы мог тогда подумать, что смерть брата обернется в итоге для нас обоих таким невероятным образом!

Второй Кризис, поразивший человечество на очередном рубеже веков, продолжался уже не пять, а семь лет. По количеству произошедших за этот срок самоубийств он сравнялся с настоящей мировой войной, охватившей все без исключения страны и континенты. Шестьсот с половиной миллионов официально подтвержденных смертей от суицида! В четыре раза больше, чем при Первом Кризисе. И в обоих случаях ученые сбились с ног, стараясь обнаружить корень этой глобальной пандемии. И вновь приходили к выводу, что каких-либо объективных причин для нее попросту нет.

Две кризисных волны прокатились по планете тогда, когда всемирный бум перехода на водородное топливо давно миновал, а вызванные им финансовые катаклизмы и локальные военные конфликты прекратились. Почти всю вторую половину двадцать первого столетия человечество переживало невиданный доселе экономический и промышленный подъем. Прогрессивные кибернетические технологии донельзя упростили добычу полезных ископаемых и позволили брать их из океанского дна независимо от глубины. Даже многие доселе неспокойные страны Африки и Юго-восточной Азии, пожалуй, впервые в своей истории ощутили на себе все прелести стабильной жизни без войн и политических переворотов.

Ученый мир планеты, процент смертности среди коего от суицида, надо отметить, держался одним из самых высоких, изучил сотни тысяч оставленных самоубийцами прощальных записок. Не меньше было выслушано признаний от тех, кто вознамерился наложить на себя руки, но по той или иной причине сумел выжить. В девяноста пяти случаях из ста результаты сводились к следующему: однажды ни с того ни с сего на будущего самоубийцу вдруг накатывала тяжкая моральная усталость. Он в одночасье терял смысл дальнейшей жизни и не видел иного выхода, кроме как покинуть сей бренный мир. Еще вчера эти люди зарабатывали хорошие деньги, праздновали семейные торжества и играли с детьми, а сегодня совали голову в петлю, резали вены, сигали с мостов или становились макларенами. И не было бы в этой, казалось, банальной ситуации ничего сверхъестественного, не принимай она в годы Кризисов столь чудовищный и беспричинный размах.

Жертвами суицидальной пандемии становились даже такие видные личности, как президенты государств и деятели мировой культуры. Но все эти трагические инциденты затмил прыжок папы римского Урбана IX с балкона собора Святого Петра в Ватикане. Вопиющий случай, который заставил содрогнуться от ужаса верующих всего мира, невзирая на их религию. И хуже того – это породило среди них такую волну самоубийств, что многие ученые по сей день убеждены: Второй Кризис продлился дольше Первого исключительно по этой причине. Поговаривали также о некоем исповедальном предсмертном письме папы, где он разоблачал чуть ли не все главные тайны Церкви со дня ее основания. Доказательств, естественно, как всегда никто не предъявил. Но даже если понтифик-самоубийца действительно написал сей разоблачительный пасквиль, надо полагать, во избежание вселенского скандала это письмо было уничтожено сразу же после гибели Урбана IX.

Мои родители без особых проблем выдержали Первый Кризис, но, к моему великому прискорбию, не пережили следующий. Мать и отец примкнули к одной из религиозных сект, члены которой исповедовали самосожжение как наибыстрейший путь в Рай, минуя Чистилище. И вскоре осуществили задуманное вместе с двумя сотнями своих духовных сподвижников. Я в тот год как раз получил лейтенантские погоны вкупе с дипломом инженера-кибероператора и считался лучшим курсантом среди своего выпуска. Второй Кризис был в самом разгаре и армия нуждалась в офицерском пополнении, поскольку бушующие на «гражданке» страсти не обошли стороной и ее. Из-за постоянной нехватки кадров моя едва стартовавшая карьера быстро укрепилась и пошла в гору. Затем наступили спокойные времена, закономерный в связи с этим карьерный застой, безуспешная попытка создать полноценную семью и успешная – скрыть от всех мою страшную тайну, братца-Скептика. А потом грянул Третий Кризис. В теории он мог бы способствовать моей дальнейшей карьере, а на деле обернулся ее полным крахом и помещением Тихона Рокотова в психушку.

 

Третий Кризис…

За полтора десятилетия человечество толком не оправилось от Второго, а тут новый удар, да еще такой разрушительной силы. Четыре года миновало с той поры, как на нас обрушилась третья волна самоубийств, а число ее жертв в мире вскоре достигнет миллиарда. Российская армия практически полностью слилась с милицией, а страна хоть и продолжает еще жить по демократическим принципам – по крайней мере, формально, – скоро того и гляди последует примеру многих латиноамериканских стран с их новой политической системой ВАД – Временной Антикризисной Диктатуры. Согласно статистике, после введения ВАД количество суицидов в тех странах сократилось наполовину. Настораживает одно: насколько вообще можно доверять информации, поступающей от диктаторов, пусть даже назначенных парламентским путем и давших клятву на Конституции не нарушать действующие в стране основополагающие права и законы…

Итак, наша «Волга-Афина» свернула с Новокузнецкой трассы и, минуя дачные поселки, двинула в сторону Бердска – ближайшего к Новосибирску райцентра, расположенного в месте слияния реки Берди с Новосибирским водохранилищем.

Я не знаю, направляемся мы в сам Бердск или же на его окраину. Но в любом случае признателен Кирзухину за эту неожиданную прогулку – приятное дополнение к моей грядущей беседе с комбригом Верниковским. Жаль только, метаморфозы, которым подвергся знакомый мне пригород Новосибирска, навевают не радость, а уныние.

Зима – не дачный сезон, и потому я не удивлен отсутствию в этих местах обычного летнего многолюдья. Но, вопреки ожиданиям, вокруг царят нехарактерные суета и оживленье. Впрочем, в равной степени они были бы нехарактерны и для лета. Почти все встретившиеся нам поселки оккупированы подразделениями комендантов. Не сказать, чтобы солдаты на бронетехнике кишели повсюду словно мухи, но, как минимум, по одному мотострелковому взводу в каждом поселке стоит. И опять-таки никаких признаков присутствия здесь гражданских.

Закрытая трасса и патрули – еще куда ни шло, а вот плотная концентрация войск в районе Обской ГЭС мне не нравится гораздо сильнее. Отстроенная в середине двадцатого века, пережившая не одну реставрацию плотина располагается ниже Бердска, но выше Новосибирска. Поэтому, в случае вероятной войны, например, с Китаем она может стать весьма лакомой целью для вражеских ракет и бомбардировщиков. После чего изрядная часть областного центра будет затоплена водами прорвавшегося через разрушенную дамбу Обского моря – так горделиво уже без малого два века называется у нас Новосибирское водохранилище. Что может угрожать плотине в смутные времена Третьего Кризиса, раз на ее оцепление брошено столько войск? Если из всех замеченных мной в пути деталей попробовать сложить целостную картину, выходит, что на блокирование ГЭС брошена чуть ли не вся бригада Верниковского. Возможно, он тоже находится где-то поблизости, хотя Кирзухин не однажды упомянул о том, что мы едем именно в бригадный штаб. Или все в городе настолько хреново, что генерал-майор даже перенес свою ставку поближе к охраняемому его бойцами объекту?

Следующее невероятное открытие я делаю, когда мы добираемся до берега Берди. Благодаря тому, что она впадает в Обь выше плотины, устье этой речки является настоящим заливом (в таком статусе оно даже зафиксировано на картах) – этакий внушительный боковой придаток к водохранилищу. Не больно широкая у истоков, в устье Бердь превышает по ширине саму Обь – в смысле, такую Обь, какова она в черте Новосибирска и дальше по течению.

Поэтому представьте мое удивление, когда, выехав на берег Берди я вижу не просторную ледяную гладь, а котловину с пологими склонами, на дне которой течет неширокая и замерзшая речка. Вековые сосны и плакучие ивы, которые раньше отражались в зеркале залива, теперь торчат на краях котловины, вдали от воды. Их обледенелые корни выступают из заметенных сугробами берегов, будто скелеты доисторических рыб, прежде скрытые под водной толщей. Повсюду на продуваемом ветром, оголившемся дне виднеются черные, похожие на гигантских пауков коряги и остовы затонувших лодок, скопившиеся там за два последних столетия. Снежный покров скрывает истинный лик обмелевшего устья и потому можно лишь догадываться, как оно будет выглядеть, когда снег растает. Маловероятно, что даже в весеннее половодье Бердь разольется в своих прежних границах. Если, конечно, обмеление Обского моря не вызвано временным сбросом воды на ГЭС. И произошло это, как нетрудно догадаться, осенью, когда водохранилище еще не сковал лед. Иначе, помимо снега, в котловине повсюду громоздились бы торосы.

– Что здесь стряслось? Неужто кто-то взорвал плотину? Что стало с городом? – не выдерживаю я. Догадка о том, что двухсоткилометровое водохранилище спущено обычным технологическим путем, такому пессимисту, как я, может прийти на ум лишь в последнюю очередь.

Лейтенант недовольно морщится и молчит, на сей раз воздержавшись даже от дежурных отговорок.

– Послушайте, Кирзухин! – Я упрям и решаю нажать на посыльного безотказным, хотя и не вполне честным приемом. – Вам не кажется, что вы слишком рискуете, демонстрируя подобные ужасы пациенту психиатрической клиники? А если от всего увиденного здесь, на берегу, у меня случится нервный срыв? Не думаю, что генерал-майор Верниковский обрадуется, когда вы доставите к нему невменяемого офицера.

Посыльный комбрига ерзает, потом отворачивается к окну, хмурится и беззвучно ругается одними губами. Как ни старается он скрыть раздражение, его лицо отражается в стекле дверцы и видно мне с заднего сиденья.

– Однако вы можете оградить меня от рецидива, если хотя бы в двух словах обрисуете, что, черт подери, творится в городе! – предлагаю я компромиссный выход из положения.

– Вы что, товарищ капитан, действительно ни о чем не знаете? – спрашивает лейтенант, покосившись на невозмутимого водителя.

– Я смотрел последние теленовости три месяца назад, в начале сентября, – честно признаюсь я. – А единственные посетители, что меня навещали, были кадровики из штаба Округа, которые готовили документы для моей отставки по состоянию здоровья. Обсуждать со мной другие вопросы им, сами понимаете, было запрещено. Естественно, Кирзухин, что вы тоже получили такой приказ, поэтому я не прошу вас о многом. Только о самой малости, чтобы успокоить мои расшатанные нервы.

– Наш разговор останется между нами? – на всякий случай осведомляется лейтенант.

– Само собой, – заверяю я заложника служебного долга. – Можете спать спокойно – я вас не выдам.

Кирзухин снова смотрит на сержанта, но, похоже, тот вызывает у него доверие. В противном случае посыльный остался бы непреклонен к моим просьбам, во что бы его упорство в итоге не вылилось. Клятва же психа – то есть меня, – лейтенанта явно не обнадеживает. И потому прежде чем снова открыть рот, он полминуты обдумывает, что мне рассказать, а о чем от греха подальше умолчать.

– Плотину никто не взрывал, – признается наконец Кирзухин, нервозно барабаня пальцами по крышке бардачка. – Она обрушилась после того, как э-э-э… Вы помните землетрясение, что случилось в первых числах октября? Должны помнить, раз его толчки ощущались даже в Омске и Красноярске.

– Разумеется, помню, – киваю я, восстанавливая в памяти день, когда стены карантинного бокса внезапно заходили ходуном, а пол начал стегать меня электричеством несмотря на то, что я вел себя тише воды ниже травы. Соседи по изолятору ударились в панику, но я почему-то отреагировал на катаклизм спокойно. «Баллов пять, от силы – шесть, – прикинул я тогда, хоть и являюсь полным профаном в сейсмологии. – Поди, опять Алтай тряхануло, как в позапрошлом году». Врачи мигом напичкали нас снотворным и успокоили, что бояться совершенно нечего. Вскоре толчки действительно утихли и больше не повторялись. Однако медбратья ходили взволнованными аж две последующие недели. Они постоянно кучковались у поста дежурного и сдержанно, но с тревожным блеском в глазах обсуждали нечто явно животрепещущее и неприятное. Эти держиморды владели искусством лицемерия не так профессионально, как врачи-психиатры, поэтому я украдкой подолгу наблюдал за медбратьями, пытаясь разобрать, о чем они там треплются. Сидя в звуконепроницаемом боксе, я впервые в жизни пожалел, что не умею читать по губам и в связи с этим лишен единственной возможности узнавать последние новости.

1  2  3  4  5  6  7  8  9  10  11  12  13  14  15  16  17  18  19  20  21  22  23  24  25  26  27  28 
Рейтинг@Mail.ru