Любовь Попова
Его птичка
Я напряженно застыл, нахмурился и оглянулся. Рядом никого не было, только больничные привычные уху звуки. Я пошел вперед, уже осторожнее ступая на каждую ступень, как вдруг услышал сверху женские голоса, а затем… визг.
Женский. Инстинктивно я рванул наверх, но тут же отпрянул. Мимо меня пролетело женское тело в форме лаборанта.
Быстрый взгляд наверх, чтобы заметить мелькнувшую белую форму, и я помчался через две ступеньки вниз.
Пока я проверял пульс, вызывал бригаду скорой помощи, а потом делал непрямой массаж сердца вкупе с искусственным дыханием, только одна мысль посетила меня.
Нихрена я сегодня не высплюсь. Снова.
Глава 13. Рома
Я никогда не любил отделения полиции.
Грязное, плохо пахнущее место, наполненное лицемерными, жадными до денег животными. После трех часов борьбы за жизнь разбившейся Лиды Назаровой, лаборантки, меня, тем не менее, как единственного свидетеля преступления забрали туда для дачи показаний.
Утаивать правду я не стал. Сказал все как есть: и про голоса, и про визг, и про промелькнувший белый халат. Скорее всего медсестры.
Имени подозреваемой я не знал, но понимал, что проверка, которую затеют следователи на этот раз быстро даст ответ на этот, впрочем, мало интересующий меня вопрос.
Не спавший двадцать часов кряду, я был злой и взбешенный, когда пришлось возвращаться в больницу по вызову Марины. Я планировал отоспаться и вернуться после четырёх часов дня за Аней.
Ничто не раздражает людей больше, чем расстроенные планы.
Если Аня уйдет раньше? Это ее выбор.
Мысль о том, что все равно её найду, я спрятал в самый дальний уголок своего сознания.
Наорав на охранника Петровича, который разлил чай на мою белую рубашку, я рванул по просторному холлу до лифтов и вдавил кнопку вызова так, словно на чье-то глазное яблоко.
– Не выспался? – иронично предположил Дмитрий, как раз подошедший сзади.
Я тяжело вздохнул и обернулся. Разговаривать решительно не хотелось. Новиков улыбался ровно до тех пор, пока его к месту не пригвоздил мой взгляд.
– Понял, герои должны молча сносить все беды, – протягивая мне стаканчик с кофе из автомата, примирительно сказал коллега из психиатрического отделения.
– Как он? – забрал я кофе и осушил бумажный стакан одним глотком. Это была уже третья чашка, но ни бодрости, ни настроения сей утренний ритуал не дарил.
Спрашивать, кто такой Он, Дмитрий, разумеется, не стал – больница продолжала обсуждать Лунского, создавая шум, как рой взбесившихся ос – и просто пожал плечами.
– Стабилен, тут главное, чтобы конец света не наступил, ну или сынок не стал понимать больше, чем автомат с кофе.
Сын Лунского, Максим, чуть не погиб в аварии, уничтожившей всю семью.
После трёхминутной клинической смерти и долгого кислородного голодания, мозг шестнадцатилетнего парня был заточен под две команды: лечь и встать, и еще ряд ничего не значащих функций.
Я отвернулся к металлической двустворчатой двери, в которой из-за ярких ламп видел своё отражение. Я не стал никак реагировать на шутку приятеля. Ничего нового – я и в обычное время не слишком их воспринимал.
Сейчас же скорее задушить хотелось кого-то, чем задыхаться от хохота.
Если причина, по которой Марина вызвала меня, окажется бредовой или очередным способом показать, как у нее чешется между ног, то я быстро найду объект для тренировки сжимательного рефлекса пальцев.
Из лифта вышла Диана, и я невольно обратил внимания на её покрасневшие глаза. Понятно, что мать умирала, и плакать для женщины было нормально, но до этого она обычно держалась молодцом, а тут, похоже, совсем расклеилась.
В голове у меня вдруг появилась назойливая, как комар, вылезший после дождя, мысль, но я никак не мог её поймать. Как раз-таки про Диану. Сердце ее матери. Только какая тут связь, кроме родственной.
Мы зашли в кабину и я, не глядя, нажал кнопку нужного этажа.
– А что за крошка была с тобой вчера? – сбил меня с попытки разгадать тайну собственных чертогов разума Дмитрий, не отрывая взгляда от смартфона. Кто бы сомневался, что он это спросит.
Не про мертвую девушку Лиду, не про операцию, не про отделение полиции, где меня даже обвинили в убийстве – ну раз других подозреваемых нет. Зачем? Он лучше спросит про Аню.
Единственной отрадой психиатра были женщины и находил он их на бесчисленных, как клетки в организме, сайтах знакомств. Там было проще – каждый знал, зачем идёт на свидание и чем оно должно закончиться.
– Не про тебя ягодка, – хмыкнул я.
– Так ягодка и для тебя зеленовата, а сейчас ты вообще на полтинник выглядишь, – усмехнулся Димон и, наконец, убрал телефон.
Лифт остановился на шестом этаже, там и было психиатрическое отделение.
Друг стал выходить и тут обернулся, и задержал съезжавшиеся двери. Он внимательно рассматривал мою самодовольную рожу и широко раскрыл глаза.
– Вот ты кабель! – расхохотался он. – Неужто уже сорвал ягодку?
– Не твоего ума дело, – не стал спорить я. Думы об Ане и ее влажной, тесной ягодке я гнал от себя на протяжении всей ночи и половины утра.
Это было несложно. Работа занимала все внимание, но сейчас, снова вспоминая приятные минуты, поток мыслей, как кровь, вновь обратился к молоденькой наивной девчонке.
– Ей сколько? – решил поддеть Димон и сделал шаг назад, надув губы, словно соска в инстаграме. – Шестнадцать?
–Ты за кого меня принимаешь? Восемнадцать.
Я оправдывался, но что было хуже всего, не был уверен, что смог бы держать руки и член подальше от Ани, будь она младше.
Надеялся, что нет, но уверенности не было.
– А ты тридцатку разменял, – усмехнулся Дима. Он видел, что тема задевает меня и давил сильнее.
– В отличие от тебя всего год назад.
– Я выгляжу моложе.
– А толку-то? Девок все равно находишь в интернете.
– Это современные технологии.
– Это неуверенность в себе, не более. Люди, ищущие партнеров в глобальной сети, чаще всего просто не могут побороть страх знакомства в реальности и остаются одинокими.
С этим я и нажал на кнопку пятого этажа, чтобы попасть к Марине. В кабинет меня не пустили – сейчас там был Министр.
Я, услышав это, растянул губы от уха до уха.
Все напряжение ночи и утра резко схлынуло. В теле заклокотало нервное возбуждение, разнося по крови восторг сбывшейся мечты.
«Поздравляю», – одними губами произнесла секретарь Марины, но я только кивнул, плохо соображая.
У меня будет грант. У меня будет лаборатория. Собственные исследования. Независимость.
Именно это сказал мне Павел Петрович – нынешний министр здравоохранения, когда спустя бесконечные полчаса, меня пригласили в кабинет заведующей.
Я старался не обращать внимания на оскал Марины, словно это все была ее заслуга.
– Вы показали себя настоящим профессионалом. Хоть риск и был, – произнес довольно усталым голосом мужчина.
Его лицо напоминало застывшую маску вежливости, и ни одна мышца не дергалась, когда он улыбался. Но, судя по всему, вежливость была не то, чтобы фальшивой, но отрепетированной.
– Храбрым помогает не только судьба, но гораздо более разумное суждение. В тот момент это было наилучшее решение, – протянул я ему руку.
– Я вас поздравляю, Роман Алексеевич, – не стал спорить Павел Петрович Кузнецов.
Судя по рукопожатию, да и по всему виду, он давно не ставил диагнозы и не лечил людей. Ему это и не было нужно. Он давно и прочно занимал своё кресло и разве что конец света, о котором шутил Дима, мог ему навредить.
Избежав разговора с Мариной и взяв папку с сертификатом о присвоении больнице статуса Трансплантационного центра, я вышел из кабинета и застыл.
В голове стоял невообразимый шум. То, чего я так долго добивался – свершилось. Конечно, еще предстоит пройти много бюрократических тонкостей, написать отчет о проведенной операции у Пушкаревой и вообще… До возможности получать органы для пересадки или создавать искусственные невообразимо долго ждать.
Но, бл*ть!
Все получилось.
Я смотрел, как за окном накрапывает по-настоящему осенний дождь, стуча по подоконникам, но впервые за много лет на моей душе в противовес светило солнце. Оно освещало темные закоулки души, изгоняя внутренних демонов. И даже внезапно возникшая на горизонте операция не смогла стереть с лица обалдевшее выражение и легкую, почти незаметную улыбку.
Позже, принимая поздравления, отвечая на них впервые за много лет искренне, я поймал себя на мысли…
Меня не раздражают люди. В эту секунду, в этот момент я был рад купаться в лучах их восхищения.
Слово «восхищение» всколыхнуло в памяти нежный овал лица, обрамленного взъерошенными, словно облако, волосами, пухлые губки и огромные синие глаза. Аня.
Я должен был чувствовать вину за то, что поступил с ней так по-свински, но не собирался предаваться самобичеванию, а просто пообещал себе, что в следующий раз девчонка будет теряться в нирване.
С моим именем на пересохших губах.
Задумавшись, я и не заметил, как меня остановила коллега Нина Николаевна Зябликова и стала рассказывать о состоянии Ани.
– Сегодня уже домой поедет, как раз выписку готовлю, – она вдруг внимательно посмотрела в моё лицо, так, что я даже отпрянул.
Мне нравилась это дородная женщина, похожая на кормилицу из сказок. Она часто принимала экстренные случаи рожениц и вообще любила гинекологию и младенцев. Наверное, поэтому на каждого коллегу смотрела как на приёмного ребенка.
Была бы такая мать у меня, может, и не стал бы я таким подонком.
– Она хорошенькая, эта Аня. Неудивительно, что ты так о ней печешься.
– Не понимаю, о чем ты, – я, конечно, врал нагло и в лицо, но не говорить же, что волнуюсь, как она провела ночь, перестало ли болеть между ног, или не надумала ли она слинять без объяснений?
– Ну, конечно, а эндоскопическую аппендэктомию ты сделал по доброте душевной? – приподняла пушистую бровь на крупном лице женщина, не веря, что во мне могло проснуться добро.
И это у врача! Даже ехидное выражение не портило доброжелательность существа Нины.
– У неё плохая свёртываемость крови.
Мне захотелось дать себе по лбу. Я уже второй раз за день оправдывался за связь с пациенткой.
Была бы это обычная, среднестатистическая пациентка-девушка. Они сохли по мне, а я просто выполнял свою работу, не обращая внимания на жирные намёки и крупные авансы. Не в этот раз.
– Ладно, – усмехнулась Нина и отвернулась, но перед этим подмигнула. – Тебе давно пора было влюбиться, почему бы и не в нее.
– Я не влю… – но она уже ушла, не став слушать нелепых оправданий.
Это только разозлило. Что я, юнец, в конце концов? Взрослый мужчина захотел женщину. Теперь-то она точно женщина.
От воспоминаний о том, как она ею становилась, как терпела боль, пока я наслаждался теснотой девственного лона, свело судорогой живот.
Посмотрев на часы, я решил подождать выписки в ординаторской – там же в итоге и заснул – на диване. Мгновенно, с приятными, приподнимающими естество, мыслями о скорой встрече с Аней. Желательно, наедине, еще лучше на кровати.
Выплывал я из темноты сознания долго, чувствуя приятное тепло и влагу на члене. Сначала даже улыбнулся, представляя, как нежные губки Ани водят по нему вверх-вниз, вбирая всё глубже, обсасывая, как самый сладкий леденец! Мечты, мечты.
Что за хрень собачья!
Звучный хлопок входной двери заставил меня, наконец, согнать сонную хмарь и открыть глаза.
– Марина! – оттолкнул я темноволосую голову.
– Ромочка, – заведующая стояла согнувшись, и оттопырив накачанный зад в сторону двери.
Она на мою реакцию только улыбнулась и потянулась к всё еще твердо стоящему половому органу.
– Я уже соскучилась. Мы позавчера так мило побеседовали, а вчера ты забыл предупредить, что не придешь. Я ждала.
– Ты хоть двери закрыла? – рявкнул я, откидывая её руки и усаживаясь на диван.
Я бросил взгляд на часы и ругнулся. Шестой час. Выписка Ани давно готова, и скорее всего отдана на руки.
Вскочив, я метнулся к столу, надеясь, что нужный листок так и лежит в карте Синицыной, но на столе было пусто.
– Ты не это ищешь? – пропела Марина, язвительно ухмыляясь. В ее руке покачивался белый лист.
Она пробежала глазами, судя по виду, как раз по выписке.
– Ты обычно не кувыркаешься с пациентками, и тем более не проводишь им дорогие операции за счёт больницы.
Я ничего не стал говорить. Меня мало интересовало мнение похотливой Марины.
Я не боялся её. Больше. Тем более, что причина, указанная в карте, была более чем адекватной.
В крайнем случае, всегда можно самому заплатить.
Мне и раньше позволяла это зарплата, а теперь тем более.
Стараясь не выдать на лице все испытанное отвращение к этой пропитанной протеином сучке, я в два шага преодолел разделяющее нас расстояние и забрал из рук лист бумаги.
– Выписку нужно было отдать в четыре часа.
– Мне плевать! Отвечай, что ты в ней нашел?
Я и на это смолчал, читая идеально составленный документ о проведенных процедурах восемнадцатилетней девушке. После чего пошел к шкафу снять халат.
– Она тебе надоест через пару дней, и ты вернёшься ко мне, – не унималась Марина.
– Посмотрим, – произнес я, меняя обувь. Черта с два я дам хищным лапам Марины меня заграбастать снова.
Я вырвал себе независимость и теперь только сам буду решать, кого трахать, и как часто.
– Я исполнила твою мечту! – затряслась она. – Ты мне обязан! – вскочила она. Вокруг нее сгустился воздух, а лицо выдавало приближающуюся истерику. Обычно это заканчивалось чьим-нибудь нелепым увольнением.
– Достаточно, – я не повысил голос и посмотрел на нее снизу-вверх, завязывая шнурки на черных классического типа кроссовках. – Ты ничего не сделала, кроме того, что подписала пару разрешающих бумажек. Проект мой, операцию сделал я.
– Я могу все переиграть.
– Попробуй, – хмыкнул я, оперся руками на ноги и встал.
Я бы мог напомнить, что одно слово мужу Марины и вся ее надушенная Диором жизнь пойдет по наклонной. Тот вряд ли долго будет разговаривать с ней, когда узнает об интрижках.
Но не буду же я опускаться до уровня мелочной стервы?
Совет директоров и так не позволит отобрать у больницы золотые рудники, которые могут принести миллионы, чем являлась лаборатория по трансплантологии.
– Если, – начала говорить Марина, наверняка приготовившись предъявить мне очередной ультиматум, как вдруг дверь открылась и вошла Нина.
– Рома, я надеялась ты отдашь выписку Синицыной, – сказала она, сделав вид, что не замечает драматической сцены, развернувшейся посреди кабинета.
Марина действительно выглядела актрисой, готовой получить рукоплескания зала за свою скорую наигранную смерть. Смотреть тошно.
– Как раз собирался, – я сдернул с плечиков кожаную куртку и надел, не спуская взгляда с бумаги с птичьей фамилией.
– Это вряд ли. Она уже убежала. Как ошпаренная. Потом сказала заберет. Так что отнеси на пост, будь хорошим мальчиком, – произнесла врач, и, кинув взор на Марину, уже сменившую выражение лица на самодовольное, вышла за дверь.
Я стоял не шелохнувшись. В голове бурным потоком эритроцитов крови неслись мысли, с чего бы Аня стала убегать. Как ошпаренная.
И тут я выругался, когда вспомнил резкий хлопок двери и собственный член в жадном рту Марины.
Сука!
Я рванул со стола выписку и направился к двери.
– Она тебе надоест, и ты вернешься ко мне, если она вообще согласится быть с тобой после такого-то зрелища, – рассмеялась она протяжно и зло.
Ну, ведьма! Захотелось ударить её за подобную подлость, но страх прибить хохочущую сучку оказался сильнее.
– Посмотрим, – только и сказал я, а затем выбежал из кабинета, чувствуя, как спину словно стрелы пронзает неприятный смех начальницы.
Глава 14. Аня
Я плакала. Который раз за столь короткий период времени?
Обычно я не любила нытьё, старалась не поддаваться отчаянию, но сейчас ничего не могла с собой поделать. Слезы сплошным потоком падали на асфальт, падали так же, как надежды об эфемерном чувстве – любви.
Но это пройдет.
Дождь пройдет и невыносимая боль, рвущая на части грудную клетку, тоже пройдет.
Слышите, пройдет!
Мне не нужен он, этот врач, этот Сладенький! Негодяй. Мужчина, вознесший меня на небывалую высоту экстаза и с размаху сбросивший в пучину отчаяния.
Но нет. Нет.
Я не буду плакать, а влага на лице, это просто бесконечный осенний дождь, который зарядил с самого утра.
Сама виновата! Не должна была поддаваться на такое земное и плотское чувство, как похоть. Любовью назвать это даже язык не поворачивается. Я изменила искусству балета с земным, таким нахальным мужчиной.
Искусство вечно и люди творчества поклоняются ему как Богу. Вот он, истинный Бог. Живет в сердцах людей и воплощается в их творчестве: картинах, музыке, спектаклях, литературе. Лишь это имеет значение. Что такое плотские утехи в сравнении с искусством? Это как сравнить маленькое дерево, красивое, но таких сотни тысяч, с целой Вселенной.
Все пройдет, дерево срубят, чувства уйдут, растворятся, как пыль в бесконечности Вселенной.
Убеждай себя, давай.
Легко обо всем этом думать, но так трудно забыть его голос: манящий, чарующий; прикосновения, от которых бросает в дрожь, и запах: свежий, с нотками древесины и цитруса. Он как наркотик, который сводит с ума. И я сходила с ума и наслаждалась этим каждую чертову секунду, пока он был рядом. Пока он был во мне.
Во что я поверила? Я действительно думала, что такой мужчина будет мне верен? Разделит со мной страсть к собственному делу?
Дура!
Думала хоть недолго, хоть на миг испытать то, о чем шепчут люди, да и само искусство.
Любовь
Великие произведения были сотканы из человеческих слез и душевных страданий. Значит, теперь и я стану монахиней этого храма боли, одного из составляющих искусства.
Кто-то неожиданно толкнул меня в плечо. Я на миг вырвалась из плена собственных мыслей и даже смогла осмотреться по сторонам. До остановки оставалось всего ничего. Холод, еще недавно даже не ощущавшийся, наконец, заколол кожу сотнями игл. Ноги и руки онемели, а в носу стало щекотать. Я чихнула и продолжила идти вперед, шлепая еще недавно новыми ботинками по лужам. Другого варианта всё равно не было.
В этой части города не было ливневок, и вода уже заполнила тротуары, как люди зрительный зал во время премьеры в Большом театре. Кто-то из прохожих еще пытался обойти лужи, перепрыгнуть, хотя это и выглядело, как будто клоун в цирке пытается выполнить акробатический номер. Смешно и нелепо. Кто-то же, как и я, просто вступали в неравный бой с водяными потоками.
Городской шум, в котором в причудливый круговорот смешивались смех детей и громкие разговоры взрослых, словно насмешка пробивался сквозь мрачную пелену моего сознания.
Нужно взять себя в руки. Просто идти по жизни дальше, забыть эти три дня. Вот только.
Как убрать с небосвода солнце? Оно лишь зайдет и на следующее утро, вновь ухмыляясь, осветит мокрую после дождя землю. Таким солнцем был для меня балет, таким солнцем стал Рома.
Я с самого утра ждала, что он зайдет, заберет, может быть, даже извинится за свое поведение, а потом увезет далеко, в страну, где говорят лишь на языке страстных стонов и томного шепота.
Но сначала выяснилось про умершую девушку, что повергло всю больницу, и пациентов, и персонал в уныние, потом, что Рома на операции, которая длилась несколько часов кряду, а потом меня неожиданно позвали в ординаторскую.
Я неслась туда на всех парах, готовая снова вкусить сладость поцелуя и горечь секса. Да, мне было больно, но я знала, что, только испытав болезненность тренировки, ты сможешь выйти на сцену и испытать настоящий всепоглощающий экстаз.
Наивная.
Как высоко я поднялась на крыльях восторга, мечтая о взрослом мужчине, и как долго падала, задыхаясь от обиды и гнева, когда увидела в приоткрытую дверь нагнувшуюся над Ромой заведующую. Я даже не предполагала, что можно испытать подобную боль.
В груди жгло, как будто сердце вырвали и кинули в огонь. И я смотрела, как оно тлеет, как обугливается и чернеет, как и наивность, которой я была подвержена. Теперь никто не назовёт меня наивной, теперь я знаю, что даже я не всегда могу распознать ложь.
Зачем оно тебе, есть же балет?
Да, верно. Мне не нужны люди. Отец умер, братья перестали общаться, друзей и вовсе никогда не было. Теперь и Рома. Он тоже станет лишь еще одним человеком, еще одним прохожим, которому я не нужна.
Уже стал.
В моих глазах вдруг мелькнул красный свет, и я инстинктивно остановилась. Светофор. Я оказалась на многолюдном, несмотря на дождь, проспекте.
На другой стороне располагалась остановка с обычным ларьком с газетами и несколькими скамейками под стеклянным навесом. Там прятались люди, стараясь хоть на мгновение остаться в тепле.
Я редко бывала в этой части города, но знала, как добраться до дома из любой точки. В Москве это было обязательным условием жизни, если не хочешь попасть под пресс преступности или стать очередной безызвестной жертвой.
Добравшись до остановки, я обратила внимание, что часть людей смотрят не на приближающийся троллейбус.
Я взглянула в ту же сторону. Черная иномарка, я не слишком хорошо в них разбиралась, с визгом шин крутанулась на дороге, что удивительно, никого не задев, и пересекла двойную сплошную. После чего оказалась на их стороне дороги. Люди сразу принялись бурно обсуждать произошедшее, кто-то пересматривал снятое видео.
– Псих, – услышала я голос сзади и, обернувшись, увидела невысокого мужчину, каких в городе были миллионы. Обычная куртка, обычный зонт и даже лицо ничем не примечательное.
Я отвернулась. Меня не волновали ни психи, ни обычные люди, ни врачи.
За пару дней в моей жизни было достаточно людей, чтобы решить для себя, что танцы мне дороже. Только там, на сцене или в репетиционном зале я полностью владела собой, своим телом и чувствами.
Там мне был не нужен никто. Я стремилась туда всем своим повреждённым сердцем, уповая на то, что Балет вылечит болезненное влечение к Роме.
Шмыгнув носом, я вскинула взгляд на остановившийся передо мной троллейбус и, поправив сумку, сделала пару шагов вперед, встав в очередь тех, кто стремился покинуть залитую дождем улицу и оказаться в салоне. Двери разъехались.
Я, взглянув на мелькнувшую в окне грузную фигуру кондуктора, уже занесла ногу на нижнюю ступень.
Мысленно я уже была внутри, уже рассматривала в панорамные окна бесчисленные дома, машины, людей, уже спешила домой, в тепло, в безопасность. Туда, где не будет Ромы и его власти надо мной.
Внезапно в сознание пробилось несколько возмущенных голосов, а меня дернули в сторону, освобождая дорогу другим пассажирам.
Я знала, кто это был. Я узнала стальную хватку и ожог, оставшийся на заледенелой руке. Сразу почувствовала оцепенение, то самое, что возникало при малейшем контакте с…
Рома!
Хлесткий удар, обозначенный жжением и брызгами воды пришелся Роме в лицо.
– Сволочь! Ненавижу!
Все напряжение, скопившееся за последние дни, все эмоции… Страх, вожделение, злость, отчаяние слились в единый оркестр чувств. И я дирижировала им со всей ненавистью, что жила в моей истерзанной душе за столь короткий срок.
Лицо Ромы было диким, необузданным. Я в страхе вскинула руки и оттолкнула его. Я не хотела больше этого.
С меня было достаточно.
Пробежав всего пару метров, я снова очутилась в сильных руках. Рома пытался что-то мне сказать. Сначала спокойно, потом с криком. Я слышала, но не хотела слушать, я лишь желала освободиться от власти, которую он надо мной приобрел.
Я намеревалась принадлежать себе, отвоевывая свои женские права ногами, руками. Била, куда только могла попасть, царапала. Кричала, что есть сил:
– Хватит! Я не хочу! Отпусти меня! Зачем ты вернулся?! Возвращайся…
В какой-то момент я зарядила Роме коленом между ног, от чего он взвыл.
Люди, проходящие мимо, с интересом поглядывали на разворачивающуюся драматическую сцену, но не вмешивались.
Получив мгновение свободы, я рванула назад, но поскользнулась на луже и упала, больно ударившись коленом, словно в назидание за бесчестный удар Ромы.
А разве он поступает честно?
Разве честно доводить меня до такого состояния, когда в голове вместо адекватных мыслей и эмоций остается лишь вихрь ненависти и желание вцепиться в его светлые волосы и ожесточенно их рвать.
Застонав от боли, я почти не почувствовала, как меня подняли в воздух и понесли. Только услышала хлипкие аплодисменты.
Это отрезвило
Я в изумлении смотрела на людей, которым не было дела до того, больно ли мне, до того, что со мной происходит. Все, что их волновало – зрелище, которое можно заснять на камеру или о котором можно рассказать друзьям, залечив отличную байку в компании, выставив себя эдаким остроумным парнем. Интересно, хоть кто-нибудь спросит, а вдруг девушке на самом деле нужна была помощь? Он, наверняка, только отмахнётся и переключится на новый, не менее захватывающий рассказ.
Очнувшись на заднем кожаном сидении автомобиля того самого «психа», я попыталась выбраться через другую дверь. Заблокирована. Рома уже сел за руль, и, рванув рычаг переключения передач, тронулся с места.
– Выпусти меня, Рома. Я не хочу с тобой разговаривать, я не хочу ехать с тобой в одной машине, – дрожащими губами говорила я, хотя и чувствовала, как тепло нагретого салона обволакивает и манит.
Он молча вел машину, хотя краем глаза я заметила, как двигаются желваки на скулах. Долгое молчание, наполнявшее воздух напряжением, выводило из себя.
– Рома! Останови машину! Я видеть тебя не могу! – вскричала я, вжавшись в дверцу автомобиля.
– Я тоже не имею ни малейшего желания! – рявкнул он. – Истеричка! Что ты там себе напридумывала!? – он ударил руками по рулю.
Раздался гудок, заставивший меня вскинуться от испуга. Мы неслись на огромной скорости, словно спешили на тот свет.
Машина рванула в сторону. Дорога была скользкой. Окна постоянно заливало бесконечными потоками из луж. Сбоку просигналили и Рома, ругнувшись, объехал красный автомобиль. Прибавил скорости и зарычал:
– Сбежала, как маленькая. Не поговорить, не объясниться. Я что, пацан, носиться за тобой по Москве?!
– Объясниться? – едва не задохнулась я. – Я по-твоему совсем дура!? Я все видела, каждый чертов сантиметр твоего члена, который был во рту у заведующей. Наверное, это у вас такие переговоры… оральные.
– Тебе не идет ухмылка, – сказал он вдруг так спокойно, словно моя ревность на грани бешенства его забавляла. Он чуть повернулся и усмехнулся.
– Ты пообещал, и я поверила. Я отдалась…
– Вот не надо теперь строить из себя невинность! Ты сама пошла за мной. Ты хотела этого и получила!
– Мне было больно.
– Тебе ли не знать, что без боли не бывает удовольствия, – снова бросил взор он на меня и снизил скорость
Мы вели конструктивный диалог. Шторм поутих.
Я отвернулась к окну, всматриваясь в залитое дождем пространство города.
Внизу живота вдруг сладко заныло. Слезы резко высохли, а в груди появился совсем другой жар. Жар любви. Рома приехал за мной. Он хотел меня видеть, он хотел объясниться.
– Что это было? Прощальный минет?
Машина вильнула, а Рома со смешком в глазах пытался поймать мой взгляд.
– Аня. Да спал я, просто спал! Два дня на ногах. Лида, потом пришивали руку. Устал, заснул, а тут она… – заговорил он спокойно. – И пересядь уже вперед, пока мы снова не оказались в больнице.
Я повернула голову, вглядываясь в напряженный профиль мужчины. У Ромы был красивый профиль с прямым носом и твердым подбородком. А размаху ресниц позавидовали бы и изготовители накладных, что часто использовали в спектаклях.
Рома не врал. Я видела это. Чувствовала.
– Правда? – тихо спросила я, чувствуя, как в душе, еще не дождавшись окончания дождя, мелькнула радуга.
Он вновь отвернулся от дороги, снизил скорость и кивнул.
– Я могу быть каким угодно ублюдком, негодяем, но врать тебе не буду. Обещаю. Если я сказал, что мы вместе, значит, так оно и есть.
Я всхлипнула, чувствуя, как лицо заливает слезами. Нехорошая тенденция. Потом широко и искренне улыбнулась. Я подсела чуть ближе и протянула руку, касаясь влажной твердой кожи на его лице, как вдруг автомобиль дернуло и закрутило.
Визг шин напомнил контрабас в симфонии Бетховена. Неожиданно и страшно. Я закричала. Рома громко и смачно матерясь, пытался выровнять машину, но мокрый асфальт, словно смеясь, вертел машину ещё сильнее.
Железную коробку сокрушил удар! Еще один! Рому и меня словно тряпичных кукол бросало по салону.
Острая боль в голове прервала крик, вырывавшийся из уже охрипшего горла. На грани между тьмой и светом я смогла заметить, что Рома увлек меня вниз, под сидение.
Последняя мысль была о том, как глупо было ссориться, истерить, бояться измены. Оказалось, что нет ничего страшнее страха за жизнь любимого. Нет ничего страшнее смерти.
***
