Любовь Попова
Его птичка
Глава 6. Аня
Я только раздражённо посмотрела на женщин и, достав шлепки, обулась в них и встала. Страх сковал всё моё существо, концентрируясь внизу живота.
Резво переодевшись, уже не отвлекаясь даже на неторопливый разговор соседок, я вышла за дверь палаты. В коридоре было также светло, в разные стороны сновали врачи, пациенты и медсестры с капельницами и пилюлями. Повсюду раздавались просьбы больных и требование персонала.
Как и всегда чувствуя на себе взгляды окружающих, я на негнущихся ногах прошла по коридору и нашла нужную дверь.
В нескольких метрах, возле стойки администратора я увидела рослую женщину. И в обычное время я бы и внимание не обратила, но рука брюнетки лежала на предплечье Романа Алексеевича и это вызвало внутренний дискомфорт. Мысль о том, что женщина могла быть супругой моего хирурга, казалась невыносимо обидной.
Будучи балериной, я не отличалась умением красиво говорить, читать наизусть целые поэмы или выдавать остроумные шутки, зато я обладала гораздо более полезным талантом помимо красоты движения. Я понимала язык тела.
Танец – это способ передачи информации без слов. И в этой мизансцене, что я наблюдала, было ясно видно, что дама с модной стрижкой, возраста примерно моей матери, отчаянно желала Сладенького. Всё тело женщины тянулось к мужчине, глаза то и дело ощупывали привлекательное лицо и участок обнаженной шеи, а пальцы так и норовили вцепиться в ткань халата.
Внимание же врача было поглощено плинтусом с правой стороны от темной головы собеседницы.
Внутри живота возник неприятный отголосок тошноты, словно я увидела что-то запретное и неправильное.
Я слегка вздрогнула, когда светлая голова Романа Алексеевича повернулась, и он уставился прямо на меня.
Его тело напряглось, мышцы ясно обрисовались под белым халатом, а глаза чуть прищурились, напоминая ястреба, узревшего на дальнем расстоянии свою добычу.
Вот, это мужчина, который желает женщину. Очевидно, то, что Роман Алексеевич впервые видел меня в полный рост, сыграло свою роль.
И дама тоже оказалась неглупа и сразу заприметила резкую смену в собеседнике.
Она перевела взгляд на меня и с явственным высокомерием оценила и тонкий стан, и свежее молодое лицо, и копну всклоченных черных волос.
И если мне самой они и показались патлами, то взгляд, брошенный в матовое непрозрачное стекло в двери процедурной, подсказал, что выглядело это, как минимум, привлекательно. Если не сказать – сексуально.
Я вдруг вспомнила сказку, с которой я впервые танцевала на сцене. Это была «Мёртвая царевна» Пушкина. И вид этой порочно красивой женщины ясно давал понять, что как бы ни было налито и красно принесённое ею яблоко, принимать его нельзя.
Я быстро отвернулась, стыдясь, что меня поймали за подсматриванием. Отчего в душе набегали волны неприятной тяжести предчувствия.
Безотчётное волнение пробиралось под кожу, как игла медсестры – болезненно и осязаемо.
Слишком осязаемо.
Я невидящим взором смотрела на дверь, за которой мне предстояло остаться с хирургом один на один.
Возможно, Роман Алексеевич пригласит кого-то, но неуклонно приближающиеся беззвучные шаги и усиливающийся запах свежего одеколона словно шептал мне, что перевязка будет тет-а-тет.
Я медленно повернула голову, чтобы столкнуться с насмешливыми синими глазами, и вмиг ощутила дикое желание сбежать в свою палату к соседкам-хохотушкам. В любое другое место, где не будет этого настырного взгляда, который как магнит с разными плюсами – и притягивал, и отталкивал.
Пока он неуклонно подступал, я оценила неспешность его шага, в котором не было ленцы, а только затаённая сила. Роман Алексеевич напоминал спринтера, готового рвануть в любой момент. Наверняка, умение бегать для врачей крайне важно, ведь порой чья-то жизнь висит на волоске.
Он почти рядом и я, задыхаясь, окунулась в омут его темных глаз, загипнотизированная обещанием, полыхнувшим в них. Я одёргивала себя за столь несвоевременные мысли и желания, но разве внимание такого мужчины могло оставить безразличной меня? Хоть кого-то?
– Эта женщина ваша жена? – задала я вдруг вполне закономерный вопрос, чтобы хоть немного сбросить с плеч лямку власти и отвоевать себе личного пространства, потому что он подступил слишком близко, потому что он одно сплошное «слишком».
Роман Алексеевич резко побелел и посмотрел на меня, как на насекомое, словно я не достойна знать ответ на простой вопрос.
Больно надо!
Я еще раз кинула взор туда, где только что стояла дама и перевела его на мужчину. Он отвел свой острый взгляд и без слов открыл передо мной двери. Рукой он направил моё движение, чтобы проходила быстрее.
Подчинилась. Быстрее начнем, быстрее кончим.
Нет, об этом точно думать нельзя.
А он смотрел так, словно знал каждую мысль, что проскакивала в моей глупой голове, каждое желание, что обуревало молодое тело.
Откуда?
Он отвернулся, дав мне возможность вздохнуть спокойно, и стал выполнять простые, привычные для него действия: вымыл руки, вытер, натянул латексные перчатки, начал готовить раствор для обработки шва. Ничего особенного. Обычные действия обычного врача.
Вот только у меня прошла дрожь по телу от того скрытого эротизма, что сквозил в каждом его мерном движении рук. Он словно выполнял сложнейшие па из соблазнительного, но такого порочного балета «Кармен».
Я увидела, что голова его чуть повернулась, а взгляд зацепил трясущиеся руки, которые я заламывала, не зная, куда их деть. Он хмыкнул, негромко, но словно не сомневался в причине моего волнения.
– Синицына, если вы так и будете продолжать на меня смотреть, то я быстро переквалифицируюсь из вашего врача в…
Кого? Кого?!
Он не успел закончить фразу, а я заметила медсестру только, когда худосочное тело оказалось перед покрасневшим от стыда лицом.
– Роман Алексеевич, я отходила.
– Вы можете… – Он раздраженно дернул головой и замолчал. Медсестра стояла ни жива, ни мертва. Очевидно же, что он тоже был раздражен тем, что его перебили. Вздохнул, сдержав в себе едкий ответ, и посмотрел на свои руки, затянутые в латекс.
– Принесите со склада коробку перчаток. Это будет полезнее, чем ваш лепет, – произнёс он, возвращаясь к методичной подготовке раствора.
Я смотрела, как кивнула девушка, а сама так и не смогла определиться с дальнейшими действиями, только убрала руки за спину.
Невысокая, темненькая медсестра ушла, так и не сказав ни слова. Судя по всему, они все здесь привычные к подобному обращению со стороны молодого врача.
Так и хочется напомнить ему о вежливости.
– Это было грубо, – не стала я себя сдерживать, хотя в голове так и крутился вопрос: «В кого?».
– Вежливость сродни лицемерию, – произнес Роман Алексеевич, наконец, поворачиваясь ко мне лицом и погружая в меня острый, как скальпель, взгляд.
Я ощутила кожей, как глубоко он входит, раскрывая внутренний мир желаний, о которых я даже не подозревала.
Глаза в глаза. Воздух в стерильном помещении стал густым и терпким, как туман в горах. Захотелось открыть окно, вдохнуть воздуха, получить хотя бы пару секунд свободы. Я отвернулась, прерывая сладостный гипноз.
По телу пронеслась дрожь стыда от того, как я пела дифирамбы Роману Алексеевичу, пока лежала без сознания.
И судя по наметившейся на губах усмешке, он об этом знал.
Что он там сказал?
– Я не согласна, – проговорила всё-таки, осматривая белые стены, стеклянные шкафчики, стараясь отвлечься от его мужественности, от которой тело немело, а чувства обострялись.
Но даже стойкий запах дезинфекторов, не заглушал острого аромата мужчины, что сделал шаг по направлению ко мне.
– Ложитесь, Синицына. Посмотрим, как скоро вы покинете эти благословенные стены.
Насмешливое слово, которое не показало сути его отношения к своей профессии.
Он подошел совсем близко, набрасывая тень своим крепким сильным телом, а я не могла сдвинуться с места, чтобы выполнить элементарное распоряжение и закончить уже эту пытку. Он был выше меня почти на голову, и это подавляло.
Была бы я на пуантах. В своей рабочей обуви я всегда чувствовала себя увереннее, словно взбираясь на некий безопасный пьедестал.
Подняв взгляд, я посмотрела на него снизу-вверх и мгновенно задохнулась от того желания, что плескалось на дне его глаз. Они потемнели еще больше и стали похожими на грозовое небо перед долгоиграющим дождем.
– Вы любите свою работу? – снова задала я вопрос, пытаясь отдалить хоть на миг свое неизбежное падение. Отвести взгляд и сделать шаг назад оказалось сложно, словно Роман Алексеевич был светом в окне, а я мотыльком.
Получилось, и из горла вырвался вздох облегчения. Я и не заметила, как наткнулась на препятствие в виде кушетки и ноги подогнулись, вынуждая меня сесть.
– Это работа, – пожал он плечами и прикрыл глаза, делая глубокий прерывистый вдох.
Я медленно опустилась на медицинское ложе, а он кинул взгляд сначала на моё порозовевшее лицо, на часто вздымающуюся грудь, а потом на ступни ног.
Значит, заметил. Ну, ещё бы, на операции потребовали снять все, хотя я и долго ревела, отказываясь показывать ноги. Стыдно. Просто в тот момент хотелось оставить хоть что-то своё, и не объяснять любопытным медсёстрам, почему под некоторыми ногтями запекшаяся кровь, а косточка рядом с большим пальцем выпирала так сильно.
Роман Алексеевич склонился и сам отогнул край серой футболки, рукой медленно ведя по коже, пока его палец слегка не коснулся полушария груди. Я облизнула внезапно пересохшие губы, со стыдом ощущая, как простые врачебные действия заставляют меня намокать между ног, а соски твердеть.
Не в силах скрывать своих чувств, я опустила глаза и наблюдала как его пальцы даже сквозь барьер обжигают мою кожу. Невыносимо.
Я лежала, не двигаясь, руки по швам, готовая к тому, что он продолжит задирать футболку и коснется жаждущих ласк сосков своими руками, сожмет грудь, нависнет и сделает своей. Боже, невероятно!
Я готова отдаться практически незнакомому человеку, здесь, в этом маленьком помещении, пока за дверью шумели голоса зарождающегося рабочего дня.
– Я выполняю ее хорошо, как и ты, судя по твоим пальцам.
Пульсация в крови, отдающая стуком в голове, только спустя несколько секунд дала возможность понять, что он вообще что-то сказал. Его пальцы уже подцепляли край пластыря и аккуратно отклеивали его.
– Они ужасны, – со вздохом согласилась я.
Роман Алексеевич обрабатывал шов и проникал взглядом в мои синие глаза, захватывая в плен и не отпуская. Безумие. Его лицо находилось в непозволительной близости от плоского живота, и я чувствовала горячее дыхание на коже. Трепетала всем телом и сквозь пелену похоти услышала низкий бархатный голос:
– Они не портят общего впечатления от твоей красоты.
Произнеси это кто-нибудь другой, в другом месте, в других обстоятельствах, тогда это было бы просто фразой, означающей вежливость и воспитанность. Сейчас же было ясно слышно: «Я все равно тебя хочу». И этот невольный переход на «ты», подтверждал мои мысли.
Вот только мне хотелось сбежать от него, от своих желаний, от неизбежности падения в бездну, в которую хирург меня утягивал. Вместо этого чуть улыбнулась, сглатывая ком в горле, и ответила на комплимент:
– Спасибо.
Губы пересохли, и я облизнула их неловким движением, за которым он наблюдал как коршун.
– Готово. Можешь вставать, – слишком резко сказал он и отошел к стеклянному столику, на котором принялся убираться. Я даже и не заметила, когда он завершил процедуру, которую, скорее всего, делал на автомате.
И тут я вспомнила, что шва-то на животе и не было.
– А вы разве не достали аппендикс? – спросила я, опуская футболку и усаживаясь на кушетке.
– Разумеется, достал, просто немного иначе. Процедура называется прокол, делается проще, чем оперативное вмешательство, тем самым снижая риск занесения инфекции.
– Это дорого стоит? – испуганно прошептала я, уже прикидывая, как сказать матери о лишних тратах. Собственно, какое он вообще имел право решать такие вещи без письменного согласия? – И почему вы не спросили разрешения? Ведь у пациентов может не быть нужной суммы. Вообще…
Но мой лепет прервали резким высказыванием:
– Синицына, никто с тебя ничего не требует, если тебе станет от этого легче, – вытер Роман Алексеевич стол и взял стакан из стеклянного шкафа. – Воспринимай это как процедуру в рамках поддержки студентов.
Он налил в стакан воды и равнодушно протянул мне. Мои руки затряслись от негодования, и я сжала их в кулаки, чтобы не выбить злосчастную воду из его рук. Пить уже не хотелось, желудок ныл от голода.
– К тому же ты проведешь в больнице всего три дня, не считая этот. Разве тебе не хочется поскорее вернуться к своим танцам?
Вау!
С плеч словно спрыгнула еще одна балерина, тем самым делая тело невесомым. Облегчение. Я широко распахнула глаза, пропуская мимо ушей очередное занижение искусства балет.
– Правда?
– Правда, – склонил Роман Алексеевич голову. – Выпей и иди поешь, скоро полдник.
– Спасибо, – поблагодарила я за все и взяла стакан из его руки. Пальцы крупные, длинные мужские соприкоснулись с моими. Контраст грубого и нежного. Мужского и женского. Мир на мгновение остановился, вызывая во мне бурю чувств и эмоций.
– Зачем вы это сделали? Зачем помогли мне?
В помещении стал прогуливаться свежий воздух, ласкающий разгоряченную кожу, из-за ветерка, заглянувшего в приоткрытое пластиковое окно. Жалюзи лишь слегка били по подоконнику, словно отсчитывая удары сердца, пока я ждала ответа.
Тук. Тук. Я поднесла стакан с водой к губам, принимаясь увлажнять пересохшее горло, отрывая, наконец, взгляд от его лица с твердым подбородком, острыми скулами и серьезными глазами, в которых секунду спустя я заметила насмешку.
Насмешку?
– Я, кстати, не женат, – ответил он на самый первый мой вопрос. Я, не ожидавшая такого подвоха, захлебнулась и закашлялась, проливая полстакана ледяной воды, которая тут же намочила футболку. Под ней ясно проступили очертания груди и съежившихся от резкого холода сосков.
– Вы это специально, – возмущенно вскрикнула я, пока Роман Алексеевич пожирал моё тело взглядом.
– Да как бы я посмел, – приподнял он уголок губ и отвернулся, чтобы сорвать бумажное полотенце. – На, вытрись, повязку мочить не стоит.
Я, тяжело и часто выдыхая воздух, чувствовала, как во мне заиграла, подобно резким звукам контрабаса, злость.
Я отставила стакан на стеклянный столик и уже протянула руку за полотенцем, как он резко одёрнул его и улыбнулся шире.
– Хочешь, давай я вытру, чтобы убедиться, что ничего не промокло.
Двусмысленность его фразы поражала своей бестактностью и я, заглушив в себе восхищение от его улыбки, сделала шаг вперед и вырвала полотенце из рук.
– Я ведь могу на вас и нажаловаться.
– Давай, – указал он на запертую дверь, – Заведующую ты видела.
Я смолчала, хмуря лоб, и отвернулась. Больно надо общаться с женщиной, которая при всех заявила на него свои права. Прижимая тут же намокшее полотенце к груди, я направилась к выходу.
– Спасибо, – снова проговорила я, чувствуя на спине горячий взгляд, и отворила двери. – Обойдусь. У меня дядя ФСБшник, – с намёком бросила я через плечо и захлопнула двери.
Обычно это служило хорошей проверкой на решительность и настойчивость. Посмотрим, пройдет ли её он.
За спиной послышался гортанный короткий смешок и скрип открывающейся двери. Я усмехнулась и тут же замерла, окунувшись в какофонию звуков больничных будней, от которых я за столько времени отвыкала.
Мы с братьями слишком много времени проводили у палаты отца и ждали, когда же, наконец, он вернется домой. Не дождались.
Повсюду бродили врачи и медсестры в белых одеждах и пациенты – некоторые сидели на диванчиках, кто-то ждал врача. Медсестра из процедурной шла прямо на меня, держа в руках синюю запечатанную коробку. Она кивнула мне и получила ответную улыбку, которая резко, словно кто-то оборвал струну, сошла на нет.
Я открыла рот, чтобы закричать, но из горла вырвался лишь хрип, когда я увидела это.
Взгляд бешеной собаки и раскрытая пасть прямо за спиной медсестры.
Мужчина бежал от санитаров по длинному коридору с занесенной вверх рукой, в которой мелькнула сталь.
Он кричал что-то, а я так и не смогла произвести ни звука. Все произошло слишком быстро.
Скальпель, вонзился в шею медсестры, которая была от меня всего в нескольких шагах.
Время замерло. Сцену смерти я наблюдала будто в рапиде – медленно и протяжно. Слёзы крупными каплями стекали в ворот уже промокшей футболки, пока в голове стоял невообразимый шум, а к горлу подкатывала тошнота.
Женский крик разорвал на мгновение образовавшуюся тишину и словно запустил время, которое теперь неслось во весь опор, как сумасшедший иноходец.
Внезапно я ощутила, как мои тонкие плечи тисками сжимают крепкие пальцы и оттаскивают назад в процедурную. Страх сжал внутренности, адреналин запустил в кровь яд, и я беззвучно рыдала, наблюдая, как падает на пол молоденькая медсестра.
Сумасшедший в пижаме в квадратик безумно хохотал, пока со скальпеля капала чужая, невинная кровь.
О Боги, это же Роман Алексеевич!
Хирург кинул в сторону коробку жидкого мыла, чтобы отвлечь мужчину. Тот повернулся на смачный шлепок пластика о стену и не успел ничего предпринять против выскочившего на него врача.
Роман Алексеевич с размаха выбил скальпель из его рук. Тот звучно упал, подпрыгивая по кафелю, как резиновый мячик и приземлился у ног застывших пациентов. Весь коридор стал походить на музей восковых фигур, настолько все свидетели казались неподвижными. Застыла и я, зажимая себе кулак зубами, чтобы не закричать от ужаса и страха.
Хирург, уже не обращая внимания на борьбу санитаров с обезумевшим напавшим, склонился над еще дышащей медсестрой.
Жива.
Кровь хлещет у нее из шеи, которую рукой зажимает Роман и кричит, чтобы везли каталку. Его белоснежный халат мигом пропитывается кровью, но рука сдерживает поток, зажав нужное место на шее. Взгляд сосредоточен и непоколебим. Случись сейчас бомбардировка со стороны Китая или США, он ни на секунду не отвлечется.
Медсестра дышала хрипло и рвано, из глаз стремительно уходила жизнь, а из горла вырывалось лишь болезненное мычание.
Безумного повязали, а медсестру увезли в операционную, с так и не отпустившим её шею хирургом.
Он спасет её, он должен её спасти.
Прижавшись к стене, я содрогалась от рыданий. Ноги подкосились, и я сползла по стене, чувствуя, как меня накрывает отчаяние.
Я прикрыла глаза, но в голове, ослепляя, так и горели бешеные, налитые кровью глаза и выгнувшееся, словно от электрического тока, тело медсестры. Картинка сменилась, и вот я уже узнаю Романа Алексеевича. Он спасал медсестру, неважно, что недавно ей нахамил. Для врача жизнь пациента превыше собственных амбиций и дурного воспитания.
Счет шел на секунды, кровь была повсюду.
Взглянув на свои носки, я увидела красные капли, словно напоминание в какой опасной близости находилась от участи жертвы. Всего лишь в шаге от вероятной смерти.
Нет, я бы не умерла.
Он бы спас меня, так же, как сейчас спасает свою коллегу.
В голове сотни мыслей, но над всеми довлело его напряженное, и что греха таить, красивое лицо.
Господи! На моих глазах чуть не умерла девушка, а я думаю о нем.
Надо выйти, потом в душ. Наверняка, коридор скоро опустеет, а в каждой палате будет идти бурное обсуждение произошедшего. Как вообще сюда попал этот псих? Как больница допустила такую грубейшую ошибку правил безопасности? Как в его руках оказался хирургический инструмент?
Вопросы, вопросы, и не факт, что я получу ответы.
Спустя минуту или час, или вечность, я, наконец, открыла заплаканные глаза и осмотрелась. В процедурной ничего не изменилось. Все те же стеклянные стеллажи, столик с медикаментами и все тот же запах дезинфектора, смешанный с лимонным душком парфюма Романа Алексеевича.
В горле так и стоял ком. Сделав пару глубоких судорожных вдохов, я ощутила, что дышать стало легче. Из приоткрытого окна так и задувал лёгкий ветерок, орошая молекулами свежего воздуха разгорячённое слезами лицо.
Я прикрыла глаза и попыталась представить себя на острове спокойствия и тишины посреди бушующего океана страстей. За дверью все так же слышался гул голосов, и мне не хотелось в него окунаться. Лучше еще посидеть здесь, наверняка, скоро придет другая медсестра, с другой коробкой перчаток.
Незаменимых нет, и эта истина пришла ко мне, когда отца на следующий же день после смерти заменили на рабочем месте, пока положение нашей семьи неуклонно ухудшалось.
Медленно поднявшись, скользя пальцами по гладкой стене, я ощутила, как затекли ноги, долго находившиеся в согнутом положении.
Прошла еще минута или час, а я так и стояла, не двигаясь, словно застывшая фигура в бесконечности бытия.
Прижавшись затылком к прохладной стене, я медленно приходила в себя, но дыхание было все еще рваным от обильного потока слез, которые и сейчас лежали соленой влагой на губах.
Дверь скрипнула, и я вяло перевела взгляд на вошедшего.
Роман Алексеевич.
Хладнокровный с виду, но в глазах все еще полыхал адреналин. Как давно все произошло? Как давно я здесь стою? Как давно я была просто Аней Синицыной, жаждущей танцевать и стать знаменитой?
Теперь только одно желание плескалось в дрожащем теле, еще не оформленное, но такое дразнящее, как жужжание комара. Быть в его таких надежных руках.
Роман Алексеевич, все еще в операционной форме, стоял и разглядывал мое, наверняка, опухшее от слез лицо, покрасневшие глаза, дрожащие губы и зажатые в кулаки руки.
Красива ли я сейчас для него? Почему-то это меня тревожило меньше всего.
– Она жива? – то ли вопрос, то ли хрип, вырвавшийся из пересохшего горла, но он понял, потому что почти таким же голосом ответил, отрывисто:
– Да. Успели. Состояние стабильно.
Услышав собственный всхлип, я почувствовала новые слезы и крупную дрожь, заставившую тело сотрясаться.
Спас. Но разве могло быть иначе?
Он взирал на мою истерику, не отрываясь, и невольно сделал шаг ко мне. Небольшой, но такой неотступный.
– Почему ты еще здесь? Ну, утихомирься, все же закончилось.
На негнущихся ногах я приблизилась к мужчине. Шаг. Еще один и вот я буквально впечатываюсь в жёсткое тело, обхватив его плечи трясущимися руками.
Пальцы погладили влажные от пота волосы, ощупали шею, плечи, щёки, нос, лоб, словно проверяя наличие ран, готовые тут же залечить их своей нежностью. Я чуть его не потеряла.
Сойдя с ума от мужского запаха и близости, я, не сдерживая порывов, прижалась мягкими губами к его… Твердым, неподвижным, но точно не равнодушным.
Сейчас весь мой мир сосредоточился в этом месте, в этом человеке.
Роман Алексеевич не двигался. Казалось, он с легким, почти научным интересом наблюдал за вторжением в его личное пространство. Но в глубине глаз вдруг вспыхнул огонь возбуждения, когда я поцеловала его.
Тело напряглось, дыхание участилось. Взгляд серых глаз обжигал, как пар от кипящей воды, и вмиг я забыла все, что знала и умела.
Мечты и планы превратились в молекулы и рассыпались, чтобы обратиться в безумное желание принадлежать этому мужчине.
Чего же он ждет? Мне это нужно, разве он не понимает? Неужели хочет, чтобы умоляла?
– Прошу, – вконец отчаявшись, прошептала я, сквозь поцелуи. Кончик языка прошёлся по горячим губам, и Роман Алексеевич дернулся.
Прикрыл глаза. Всего мгновение. Сейчас решится все. Жизнь, такая размеренная раньше, теперь неслась во весь опор к краю. К до и после. Теперь уже ничего не будет прежним.
Когда открыл, из его горла вырвался гортанный рык, а тело пришло в движение.
Резкий рывок рукой, и послышался щелчок замка пластиковой двери.
Глаза в глаза и больше нет врача и пациентки. Есть Рома и Аня, есть мужчина и женщина.
Здесь только он и я.
Роман сделал затяжной вдох, словно пловец перед прыжком в воду, и нырнул в меня, захватывая в плен медовый рот.
И не было в этом нежности, только желание покорять. Губы, язык, всё тело было уже в плену, но я и не намеревалась вырываться.
Я упивалась его властью над собой: жадными руками, которые в плотное кольцо обхватили мой тонкий стан, низким голосом, шепчущим, какая я сладенькая, твердым горячим естеством, опаляющим даже сквозь несколько слоев одежды.
Его напор пугал до дрожи, словно он только что проснулся от многовекового сна и стремился нагнать все упущенное.
Я трепетала от страха, но старалась отзываться, вкладывая в неистовый поцелуй всю благодарность и восхищение, что зиждилось внутри возбужденного тела.
Я хочу его. Прямо сейчас.
Его касания обжигали кожу рук, спины, ягодиц, словно он раскалённым железом ставил своё клеймо. Но этого мало, я хотела больше, желала его всего – в себя. Слова были не нужны – шептали тела.
Длинные мужские пальцы запутались в волосах, пока мои лихорадочно стягивали форменную рубашку, открывая для меня доступ к совершенному телу.
Каким еще оно может быть у Бога?
Плевать, что на него молятся все, плевать, что он не любит никого. В это мгновение, в эту секунду, в процедурной, что стала для меня островом защиты, он принадлежал мне.
Он мой.
Рома рывком задрал футболку и мгновение смотрел на дерзко торчащие соски на небольшой белой груди. Лишь мимолетный взгляд на раскрасневшееся от страсти лицо, и его губы как-то по-звериному прекрасно впились в соски.
Я пискнула от трепета, током разнёсшегося по всему телу. Роман стиснул рукой одно полушарие, другое продолжив изводить языком, и я почувствовала, как меня сильнее засасывает в омут блаженства, и нет сил сдержать возглас.
Его рука тут же зажала открывшийся рот. Болезненно, но так приятно.
Прохлада гладкой стены и пыл мужского возбужденного тела.
Я изогнулась, когда его член потерся о скрытую тканью промежность, и всхлипнула, задыхаясь от собственного желания.
– Возьми меня, прошу, сейчас.
Его губы продолжали ласкать соски, как самую сладкую ягоду, вбирая в рот и перекатывая на языке.
Тело дрожало, а его руки уже стягивали брюки, как кожу, оставляя обнаженным не только тело, но и душу.
Руки Ромы подхватили моё легкое тело под ягодицы, и к его удовольствию, я раздвинула ноги, как можно шире, открывая ему эксклюзивный доступ к самому сокровенному.
Рома вновь возвратился к настойчивому поцелую, пока стягивал с себя штаны и белье.
Нет больше преград, остались позади страхи и ужас, что несла с собой такая близкая смерть.
Я с волнением ждала, когда его член проникнет, чтобы сорвать чистый, нежный цветок невинности и превратить меня в настоящую женщину. Его женщину.
Судорожный вдох и я почувствовала касание горячей, словно обтянутой шелком плоти к своей.
– Хочу, хочу…
Я так этого желала, прямо сейчас, прямо здесь, но в мой трепетный мир нирваны пробился его низкий хриплый недовольный голос, разрушивший всё:
– Ответь, черт возьми! Аня!
– Что?
– Это впервые?
Кивок. Ну, конечно, впервые, никто не мог бы стать для меня желаннее, чем Сладенький.
Мгновение, и все закончилось. Ослабевшие ноги стояли уже на полу, а Рома тряс головой.
Я таращила глаза, не понимая, что происходит, и он уже раскрыл рот, чтобы высказать что-то, судя по пронизывающему взгляду, грубое.
В этот же момент ручка двери стала дергаться. Раздался нетерпеливый стук, и Рома, ругнувшись, рывком поднял свою форменную рубашку и натянул.
– Рома, – еле слышный шепот. Понятно же, что нас не должны застать, но было больно чувствовать негатив, исходящий от него волнами.
Что с ним?
Он подобрал мятую женскую футболку и как ребенка одел меня.
– Роман Алексеевич, Синицына, – процедил он сквозь зубы, демонстрируя истинное положение вещей. – В следующий раз, когда вас настигнет зуд в причинном месте, потрудитесь подготовиться во избежание эксцессов.
– Подготовиться? Что это значит? – зашипела в ответ я и оттолкнула наглые руки, ошеломлённая его бестактностью. Сама натянула брюки и надела шлепанцы, наблюдая за ним исподлобья.
– Это значит: предохранение и защиту от сопутствующих половых заболеваний.
Обиженно вздрогнув, я отвернулась.
– Подробнее рассказать? – взял Роман Алексеевич меня за подбородок и повернул лицом к себе, заставляя смотреть в его подернутые гневом глаза. – На будущее.
Будущее, в котором даже фантазии о нем выглядели сказкой.
– Обойдусь.
Роман Алексеевич отошел, и я невидящим взором, чувствуя острую боль в груди, смотрела на место, где он только что стоял.
В процедурную вошла та самая дама с модной стрижкой за сорок. Заведующая.
– Роман Алексеевич, все в порядке? – перевела взгляд с него на меня. В ней чувствовалась острая ревность.
– Конечно. У пациентки Синицыной случилась истерика. Вам же, Марина Евгеньевна, не нужно, чтобы по больнице носился еще один сумасшедший? – иронично спросил хирург.
Было удивительно наблюдать, как он из страстного заботливого любовника мигом перевоплотился в безразличного ко всему профессионала.
Заведующая проглотила едкий ответ и снова перевела взгляд на меня. У меня же внутри клокотала злость и желание вцепиться ногтями в красивое, лживое лицо мужчины.
– Вы точно в порядке, милочка? Может вам успокоительного назначить?
– Нет, благодарю. Роман Алексеевич сработал получше любого успокоительного, мне даже спать захотелось, – проговорила я, демонстративно зевая. Я не смотрела на него, но кожей ощущала, как напряглось мужское тело. В комнате даже плотность воздуха резко изменилась, стало душно, как перед дождем.
Но грома не будет, он не дождется сцены моего унижения. Мне подумалось, что впервые я бы смогла сыграть Катарину из «Укрощения строптивой» Шекспира. Раньше во мне была лишь нежность, теперь я ощущала в себе полыхание гнева.
С этим я и вышла, протискиваясь между врачами, невзначай хлестнув Романа Алексеевича по лицу волосами, как веткой дерева. Правда, случайно.
Я стремительно удалялась от места своего сорома и услышала только остаток фразы.
– Проверка уже в пути. Немыслимо! Как вообще психиатрическое отделение могло допустить подобное происшествие?
Неинтересно, сейчас ничего неинтересно.
Зайдя в палату, я наткнулась на пару любопытных взглядов. Короткие ответы. Сухие улыбки. Вспоминать произошедшее больше не хотелось.
Слишком сильна была та буря чувств, что меня захватила. Сначала из-за близости смерти, а потом из-за Него.
Я легла и уткнулась в подушку. Надо поесть, но желудку, как и мне самой уже ничего не интересно. Я пыталась вспомнить, когда в моем рту в последний раз была хоть крошка, но на ум пришел только вчерашний завтрак. Сегодняшнее яблоко так и осталось лежать в сумке.
Обессиленное тело провалилось в сон – слишком короткий, потому что меня тут же растормошила взрослая женщина в халате медсестры.
– Синицына, там мама ваша пришла. Спуститесь на первый этаж.
Мама, мама, как много счастья в этом слове. Это то, что было сейчас необходимо: душевный разговор, ласковая улыбка, и теплое семейное объятие. Поддержка – без лжи и притворства.
